Текст книги "Руна смерти"

Автор книги: Олег Курылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 31 страниц)

Ближе к вечеру сидевший в кабинете начальника Ротманн вынужден был снять трубку часто затрезвонившего телефона.

– Ротманн?

– Да, группенфюрер, – узнал он голос своего берлинского шефа.

– Узнаете начальство? Это хорошо. Вот что, Ротманн, завтра к вам приедет штандартенфюрер Рюбенах. Он будет разбираться в вашем гадючнике. Впрочем, к вам лично у меня нет претензий, и до прибытия Рюбенаха вы остаетесь там за старшего. Но, кроме этого, у меня для вас важное поручение.

– Слушаю, группенфюрер.

– Там в вашем «цветке» или… «васильке», ну, в общем, вы поняли, содержится несколько англичан. Так вот их нужно немедленно ликвидировать. Но без лишней огласки. Вы меня хорошо понимаете?

– Я вас хорошо понимаю, группенфюрер.

– Вы лично ответственны, Ротманн. После выполнения отзвонитесь мне.

– Слушаюсь, группенфюрер.

Вот и всплыли, голубчики, подумал Ротманн об английских летчиках, кладя трубку. Гиммлер опасается, что Крайновски мог дезавуировать эту шестерку, и решил убрать свидетелей.

Уже дома, лежа на кровати, он не мог отвязаться от мысли об экипаже этого чертова «Ланкастера». Его голова раскалывалась. Недели две назад боли стали возвращаться, и он спасался только всё более ударными дозами алкоголя. И сейчас, выпив полный стакан дешевого коньяка, он не чувствовал облегчения. А если пульсирующая боль немного ослабевала и мозг возвращался к мыслительной деятельности, он снова думал о звонке Мюллера и его поручении.

Ротманн встал и начал ходить по квартире. Когда за окном окончательно стемнело, он выпил еще, оделся и через несколько минут сидел за рулем своего автомобиля. Просидев без движения минут пять, он завел мотор. Вскоре резкий клаксон его «Хорьха» будил обитателей «Каменного цветка».

Два выскочивших из центрального входа шарфюрера вытянулись перед нагрянувшим начальником.

– Где комендант?

– Дома, штурмбаннфюрер.

Ротманн прошел в здание и потребовал список заключенных. Их оказалось шестьдесят восемь человек. В основном они обвинялись в уголовщине, мародерстве, саботаже, уклонении от трудовой или воинской повинности, пораженчестве, прослушивании вражеских радиостанций и тому подобном. Почти все они ждали суда, а по некоторым не было даже предварительного расследования. В списке Ротманн отыскал шесть человек, содержавшихся в камере № 8. В графе фамилий у них значились только номера.

– А это кто такие? – он ткнул пальцем в список.

– Нам запрещено с ними даже разговаривать, штурмбаннфюрер. О них вам лучше узнать у коменданта.

– Ну-ка пошли, – Ротманн захлопнул журнал и направился в коридор. – Где эта камера?

Они подошли к железной двери с цифрой 8 над глазком. Ротманн кивком приказал ее отпереть и первым вошел внутрь. Когда зажегся свет, он увидел по сторонам две трехъярусные кровати и стоявший между ними стол с остатками еды и какого-то мусора. С лежаков к нему поворачивались давно не бритые лица заспанных и щурившихся от внезапного света шестерых узников, которым было велено спать головой к двери. Они таращились на вошедших, даже не думая подниматься.

– Встать! – рявкнул Ротманн так, что один из охранников вздрогнул и отступ ил на шаг назад.

Они попрыгали вниз, сгрудившись по обе стороны стола. Все, кроме одного, который постоянно кашлял и сопел, были раздеты, предпочитая раскладывать свою одежду поверх тонких и драных одеял. Некоторые стояли на каменном полу босиком, поджимая поочередно от холода то одну, то другую ногу. На других были надеты грязные носки. Одного взгляда на плечо крайнего из них, с синевшей наколкой в виде летного значка британских ВВС, было достаточно, чтобы понять, кто это такие.

– Назовите себя, – обратился Ротманн к человеку с наколкой.

Тот растерянно посмотрел на остальных. «He’s asking your name», – сказал тот, что был простужен.

– Вы говорите по-немецки? – сразу обратился Ротманн к худощавому человеку с воспаленными глазами. На нем была гимнастерка и грубые суконные штаны. – Кто вы ?

– Сержант Королевских военно-воздушных сил Чарльз Ллойд, – ответил простуженный на ломаном немецком.

– Экипаж сбитого в феврале «Ланкастера»?

– Да.

– Одевайтесь, – Ротманн повернулся к охранникам. – Вывести всех во двор.

С этими словами он протянул руку и сорвал с шеи одного из шарфюреров автомат.

Выйдя первым во двор, огороженный глухой кирпичной стеной высотой два с половиной метра, он закурил и стал прохаживаться, повесив автомат на плечо, К нему подошел охранник.

– Штурмбаннфюрер, мы здесь не казним. Тут нет ям, – сказал он виноватым голосом. – Это можно сделать в километре отсюда за старым кладбищем. – Ответа не последовало, и охранник продолжал: – Иначе потом их придется везти туда, а у нас нет бензина. Да и людей почти не осталось.

В это время появились пленные. Они гуськом вошли на территорию двора в сопровождении уже трех охранников. Коренастый, невысокого роста роттенфюрер включил рубильник, и двор залил довольно яркий свет. Этот же эсэсовец, вероятно ответственный здесь за прогулки узников, провел пленных к противоположной стене и, построив их в аккуратную шеренгу, отошел в сторону, уставившись на штурмбанн-фюрера.

Ротманн отыскал взглядом больного сержанта и подошел ближе.

– Сейчас я задам вам один вопрос, который вы дословно переведете остальным. Учтите, что я достаточно понимаю по-английски, и, если услышу хоть одно лишнее слово, вы будете немедленно застрелены. Обсуждать мой вопрос запрещается. Каждый должен ответить самостоятельно. Вам всё понятно?

Сержант кивнул.

– Где каждый из вас находился в ночь с первого на второе июля прошлого года? – с расстановкой проговорил Ротманн,

Сержант, не сводя со штурмбаннфюрера глаз, стараясь как можно точнее, перевел его вопрос остальным. Ротманн подозвал коренастого роттенфюрера и велел развести пленных на три метра друг от друга. После этого он прошелся вдоль растянутой шеренги туда и обратно, а когда вернулся к крайнему слева, то приблизился к нему и показал пальцем на свое ухо, предлагая шепнуть ответ. Услышав ответ, он удовлетворенно кивнул и подошел к следующему. Так он обошел и выслушал всех.

– У четверых из вас хорошая память, – сказал Ротманн переводчику. – Они совершенно точно вспомнили, что были в ту ночь, девять с половиной месяцев назад, свободны от полетов. И только двое сказали, что не помнят. Что ж, я рассчитываю, что и в дальнейшем память большинства не подведет, и задаю следующий вопрос: где вы были в ночь с третьего на четвертое июля? – Он кивнул сержанту и, когда тот перевел новый вопрос, продолжил: – Не торопитесь, подумайте. Три с половиной недели прошло после начала вашей высадки в Нормандии. 15 июня ваши друзья американцы начали Марианскую десантную операцию, 1 июля они же окончательно захватили остров Котантен. 19 и 20 июня морское сражение с японцами у Марианских островов.

Ротманн, как школьный учитель на экзамене, задающий наводящие вопросы обескураженным ученикам, прохаживался вдоль шеренги пленных летчиков, менторским тоном перечисляя вехи войны тех дней. Переводчик переводил за ним, все остальные поворачивали головы по мере передвижения эсэсовца с автоматом на левом плече.

Ротманн снова обошел строй и выслушал шесть новых ответов.

– Что ж, изменим постановку вопроса. Какие города бомбили вы или ваши товарищи в ночь теперь уже с пятого на шестое июля?

Он наконец-то подобрался к интересующей его дате. В этот момент переводчик неожиданно обратился к нему сам:

– Господин офицер, эта информация известна только участникам вылетов, а мы долгое время были в ремонте и не летали.

Ротманн в знак согласия понимающе кивнул и, снимая с плеча автомат, сделал обеими руками сдвигающее движение, предлагая плотнее сомкнуть шеренгу. Затем он отошел на несколько шагов, повернулся и передернул затвор.

Все шестеро стояли перед ним в полной уверенности, что живут последнюю минуту. И сам Ротманн был в этом уверен так же, как они. Уверены в том, что наутро придется возиться с шестью трупами, были и четверо охранников. Исполнительный роттенфюрер отошел подальше от своих уже бывших подопечных, чтобы не попасть под осколки разлетающегося под пулями кирпича.

Ротманн нажал на курок и не отпускал его десять секунд. Впрочем, уже через четыре с половиной секунды магазин автомата опустел. Все тридцать две пули прошли веером над головами шестерых английских летчиков, врезаясь в стену и осыпая их кирпичной крошкой и цементной пылью. Некоторые зажмурились, один закрыл голову руками, другой схватился за стоящего рядом товарища… Но никто не упал, и, когда очередь оборвалась, они все стояли, еще плотнее сбившись в кучу. Ротманн повернулся и пошел к выходу со двора. По пути он бросил дымящийся автомат охраннику.

– Заприте их обратно.

Он приехал в управление и, проходя мимо дежурного, потребовал немедленно разыскать и привезти Хольстера.

– Он здесь, штурмбаннфюрер.

– Здесь?

– Обершарфюрер Хольстер проводит по приказанию оберштурмфюрера Каупиша ночной допрос с подследственным номер 712.

– Тем лучше. Передайте, чтобы поднимался ко мне.

Каупиш был тот, кем заменили отправленного в Померанию Юлинга. Любитель ночных допросов, в которых сам участвовал редко, он предоставлял это удовольствие кому-нибудь из подчиненных, требуя с них наутро конкретных результатов. Но Каупиш не был лодырем. Просто ночью он любил поспать, сполна отрабатывая свой хлеб днем. Ротманн пару раз побывал на проводимых им лично допросах и удостоверился в виртуозности этого нового работника. Куда там Юлингу. Каупиш несколько лет отрабатывал свою методу в гестапо различных городов от довоенной Германии до оккупированной Белоруссии. Совсем недавно ему присвоили офицерское звание. При этом никаких училищ он не оканчивал, да и общее образование в свое время получил кое-как, не доучившись до выпускного класса средней школы.

Когда Ротманн, открыв шкаф, наливал в стакан очередную дозу успокоительного, вошел Хольстер. Его рукава были закатаны до локтей, ворот расстегнут. Он плюхнулся на стул и закинул ногу на ногу.

– Что случилось, Ротманн? День и так был сумасшедший, да еще на ночь поднавалили работы,

Ротманн выпил коньяк, вытер губы платком и, повернувшись к развалившемуся унтер-офицеру, вдруг скомандовал:

– А ну-ка встань.

– Что? – не понял Хольстер.

– Встать! – рявкнул штурмбаннфюрер. – Вы забываетесь, унтер-офицер! – Он подошел и дернул вскочившего подчиненного за расстегнутый воротник. – Это что? Почему без ремня? Вы на службе или в кабаке?

Хольстер застегнулся и стал торопливо раскатывать рукава.

– А теперь слушать и отвечать. – Ротманн сел за свой стол. – Крайновски – предатель. Он сбежал, но далеко не уйдет. Это он приказал вам в середине февраля подменить пленных английских летчиков, подлежащих расстрелу?

Хольстер побледнел. О предательстве Крайновски он ничего не знал. О пропаже некоего Густава – да, о каких-то неурядицах в руководстве – тоже, но о том, что шеф предатель… Его бесцветные водянистые глаза забегали, а на лбу выступила испарина.

– Я только что обнаружил всех шестерых в «Каменном цветке», – продолжал Ротманн. – Как вы это можете объяснить? Ведь именно вы привезли экипаж «Ланкастера» в Мариенхёльцунг для казни. Если вы помните, я руководил расстрелом, так что отпираться бесполезно.

– Мне было приказано, штурмбаннфюрер. Я только выполнил приказ оберштурмбаннфюрера Крайновски.

– Как он объяснил свой приказ?

– Никак. Вернее, он сказал, что они нам еще пригодятся, – спохватившись, добавил Хольстер. – Он говорил так, что дураку ясно – это указание из Берлина.

– А если я тебе скажу, что не было никакого указания из Берлина?

– Как не было? Как это не было, господин штурмбаннфюрер?!

«Ага, в ход пошло уже слово „господин“, – подметил Ротманн. Такое обращение было не принято в аппарате СС даже в отношении высших чинов.

– Так. Не было, и всё. – Он нарочно блефовал, нагоняя страх на того, кто еще пять минут назад сам избивал подследственного в камере для допросов. – Давай позвоним Мюллеру в Берлин, – он снял телефонную трубку, – и ты скажешь, что Крайновски, как тебе доподлинно известно, получал указания о припрятывании вражеских летчиков именно оттуда. Как по-твоему, сколько минут после этого ты проживешь?

«А ведь я могу его запросто расстрелять, – подумал Ротманн. – Как сообщника и лишнего свидетеля. Пускай потом мне попробуют объяснить, что я был не прав».

Хольстер сделался совсем бледным.

– Кстати, что ты сделал с Цвейгером?

– А это кто?

– Снабженец из «Нордзееваффенфабрик». Тот самый, за которого в прошлом октябре Цибелиус заплатил тебе тысячу рейхсмарок. Опять скажешь – выполнял приказ?

Ротманну были в общем-то совершенно безразличны ответы Хольстера. Он помотал его еще пару минут, после чего спросил:

– Знаешь, где упал в феврале английский самолет?

– Да, штурмбаннфюрер.

– Что «да»? Найдешь это место?

– Я был там. Говорят, его еще не убрали. Там всё выгорело. Это возле дороги на Зюдерлюгум, штурмбаннфюрер.

– Ладно, возьмешь утром троих из охраны и отправляйся туда. Не забудь прихватить лопаты. К десяти часам там, рядом с обломками, должна быть выкопана могила для шестерых. Всё ясно?

Вернувшись домой, он, не раздеваясь, повалился на диван. По дороге он думал, но так и не смог объяснить самому себе, что заставило его поднять ствол автомата вверх.

Подъезжая утром к управлению гестапо, Ротманн еще издали увидал два легковых автомобиля, только что остановившихся у главного входа. Он притормозил и решил подождать. Из машин вышли несколько человек в черных кожаных плащах. Собираясь уже снова нажать на педаль газа, он вдруг увидел, как из машины выбирается еще кто-то. На его руках были наручники, а все остальные ждали, когда он выйдет. «Веллер!» – рассмотрел наконец Ротманн арестованного и включил заднюю скорость. Свернув за поворот, он развернул свой «Хорьх» и поехал в сторону Мюрвика. Все выезды из города уже могли быть для него закрыты, но он знал, что флот в последнее время всё заметнее дистанцировался от СС, и капитан Лют при желании вполне мог противостоять гестапо.

Внезапно он затормозили остановился. Секунд тридцать Ротманн о чем-то раздумывал, после чего резко развернулся и поехал в центр. На Бюргплатц он вышел из машины и вошел в букинистический магазин.

– Герхард, один звонок!

– Конечно, конечно, господин Ротманн.

Он набрал телефонный номер, обменялся с абонентом двумя короткими фразами и положил трубку.

– Вы знаете, я ведь достал третий том Гиббоновой «Истории упадка», господин Ротманн, – сказал ему букинист.

– Потом, Герхард. Припрячьте его – я заеду на днях.

«Хорьх» рванулся в сторону видневшегося над крышами домов шпиля кирхи Святого Николая. Обернувшись, Ротманн удостоверился, что на заднем сиденье под газетой лежит автомат и два холщовых подсумка с шестью полными магазинами. «224 патрона, – отметил он про себя. – Что ж, неплохо».

«В чем же состояла моя миссия? – думал Антон, лежа на кровати с закрытыми глазами. – В том, чтобы помочь разрушить планы некоторых нацистов, связанные с флотилией „Морской уж“? Или я сделал что-то такое, чего сам не понимаю и чего мне и не положено понимать? Может быть, на этих лодках они хотели вывезти что-то очень ценное? Золото не в счет. Какой-нибудь галеон, затонувший несколько веков назад с тоннами золота, сейчас может будоражить воображение лишь кладоискателей и любителей приключений. Лишние тонны желтого металла ничего не прибавят человечеству. А вот погибшие вместе с кораблем бесценные полотна, скульптуры, рукописи, священные книги и манускрипты будут волновать людей и через тысячу лет. Особенно если ранее это были широко известные произведения, описанные очевидцами, повлиявшие на ход истории. И через тысячу лет для предотвращения их гибели можно было бы снарядить экспедицию или послать кого-то в прошлое с миссией спасения».

Антон посмотрел на часы. Без двадцати двух минут двенадцать. Сегодня, двенадцатого апреля, он с утра не находил себе места. Да что там с утра – он не сомкнул глаз всю ночь. Уже вечером, попрощавшись на всякий случай с Ротманном, он начал ощущать приближение решающего часа. Главных вариантов было два: он остается, если ничего не произойдет, и он исчезнет, если дата, записанная на интернет-карте, не относилась к чему-то менее значимому для него. Конечно, он желал варианта с исчезновением, который давал шанс на встречу с дочкой, женой и всем тем миром, из которого он был безжалостно вырван полгода назад. Тот мир снова заполнил всё существо Антона образами, лицами, звуками, как будто не было шести месяцев чужого времени, враждебной страны и страха.

В последние дни он вынашивал новую теорию происходящего с ним. Она была далека от оформления в нечто стройное, существовала на уровне туманных ощущений, хотя и имела уже рабочее название «теории корректирования».

Бесконечно размышляя об истории этой войны, он уже давно не мог избавиться от мысли о существовании слишком большого числа совершенно необъяснимых странностей. События иногда шли в таком направлении, которое казалось наименее логичным и предсказуемым. Как будто кто-то посторонний, о ком ничего не известно, но кто обладает незримой силой, намеренно толкал их против естества. Задумавшись над этим, он скоро пришел к выводу о существовании в истории Второй мировой войны совершенно необъяснимых явлений.

Пожалуй, самым загадочным из таких явлений было неприменение ни одной из сторон химического оружия. Все двадцатые и особенно тридцатые годы Европа жила с сознанием, что в новой масштабной войне химия обязательно обрушится на мирные города с неба. Все к этому по мере сил готовились, но ничего подобного не только не произошло, не было даже угроз и попыток. Немецкие солдаты с поражающим упорством протаскали все пять лет свои гофрированные пеналы с противогазами и сумки с противохимическими накидками. Сколько лишних тонна-километров! Даже поднимаясь на Кавказские хребты, они тащили свои дурацкие железные цилиндры с собой. Но самым непонятным было то, что в дни, когда терять уже было нечего, да еще после стольких угроз о применении мифического оружия возмездия, Гитлер не отдал приказа. Пожалел свой народ? Сомнительно. Не он ли говорил, приводя в ужас своими высказываниями Шпеера, что, проиграв войну, Германия не достойна будущего и должна погибнуть? Не он ли призывал к тактике выжженной земли, не обращая при этом никакого внимания на гражданское население? Не он ли изрыгал проклятия и источал ненависть как к западному врагу, так и к восточным большевикам? Так в чем же дело?

В то, что у англо-американских лидеров и генералов дрогнули бы руки подписать приказы о химических атаках, Антон тоже не верил. То, что они с диким упоением творили с немецкими городами, поставив себе целью стереть с лица земли вместе с их жителями многовековой культурный слой, сосредоточенный в зданиях, интерьерах, мостах и памятниках, доказывает отсутствие всяких сантиментов и с этой стороны. Сотни городов превращены в подобие выеденных яиц, когда вокруг остается тонкая скорлупка окраин, а исторический центр стал зоной сплошных руин. Целая россыпь жемчужин, которыми были эти средневековые города, украшавшие лицо всей планеты, методично разбита молотом варваров. Такое впечатление, что те, кто это делал, никогда не читали книг, что они сами не принадлежали к европейской культуре, что они не собирались жить после войны и им было абсолютно наплевать, что эти дворцы и соборы, романтические узенькие улочки, застроенные фахверковыми домиками, колокольни небольших церквей и башни городских ратуш, стены старинных рейнских замков, воспетые Байроном, великим предком английских генералов и летчиков, – что всё это они уничтожали навсегда. Нет, этого Антон никак не мог понять. Он сам, никогда прежде не бывавший за границей и в общем-то никогда даже не рассчитывавший, к примеру, посетить Кельн и увидеть знаменитый собор, был бы ужасно расстроен, узнав вдруг, что собор разрушен. Он, не имеющий к этому собору и этому городу никакого отношения, был бы просто убит горем. Ведь это и его достояние как части человечества. Как можно было не понимать, что древние города не принадлежат Гитлеру и нацистам? Что они их просто захватили, как захватывают террористы? Что города даже не принадлежат их жителям, доставшись им от предков во временное пользование? Что надо их спасать от этой чумы, а не превращать в развалины? Сотни тысяч человек, из которых большинство дети и женщины, сгорели и задохнулись в этих развалинах… Нет, тем господам было бы тоже абсолютно наплевать на негуманность в применении зарина, фосгена или горчичного газа.

Но кто на этот раз вразумил политиков и генералов? На поверку эти люди всегда совершали только ошибки. По их вине начинались войны на пустом месте, они всегда заключали самые дурацкие союзы, принимали самые идиотские решения, бездействовали, когда нужно было что-то делать, и рвались в бой, лопаясь от патриотизма, когда разумнее было выбить заглушку и спустить пар.

Оставалось предположить только одно – корректировку. Кто-то или что-то подправляет действия людей, каким-то образом оказывая на них влияние. И не является ли сам Антон инструментом в руках такого корректировщика? Неким скальпелем, с помощью которого был сделан незначительный надрез и что-то изменилось в нужную сторону? Если таких скальпелей, делающих едва заметные поправочные надрезы, сотни, то их суммарное влияние огромно. Вспомним лето 1914 года: в Сараево убиты два человека – австрийский эрцгерцог и его жена. Поговорив об этом инциденте несколько дней, большинство газет Европы вернулось к светской хронике, предоставив правительству Николы Пашича разбираться с министерством иностранных дел империи Габсбургов. Но! В мире начинают твориться чудеса. Сначала какая-то возня и шушуканье, курьеры, делегации, телефонные переговоры, ноты, телеграммы… И вот уже заговорили о мобилизациях. О несчастном Фердинанде и его убийце Гавриле Принципе забыто. Газеты всей Европы ни с того ни с сего начинают наливаться соками патриотизма и чувства национального достоинства. Газеты той самой Европы, которая только что встала на путь процветания и война для которой означала бы в данной ситуации то же, что для полностью выздоровевшего человека обширная полостная операция с целью посмотреть, всё ли там у него внутри в порядке. Чего могла желать в то время Германия кайзера, выходившая на первые места в мировой экономике? Захвата чужих территорий? Но любому ясно, что чужое всегда таковым и останется. Оно никогда не приживется и всегда будет кровоточить и отторгаться. Зачем затевать войну, когда страна на подъеме? Ее промышленные товары завоевывают рынки не только Старого Света, но и Америки. Ее корабли бороздят все океаны, и никто им не мешает. Новые колонии? Но на дворе двадцатый век, и американцы, например, уже ясно понимают, что колонии – это только лишние заботы и расходы. Мир нужно покорять долларом, покупая его за звонкую монету, а не наставляя друг на друга пушки дредноутов. Так кому же была нужна вся эта заваруха? Маленькой Сербии, действительно несшей ответственность за сараевские выстрелы? Австро-Венгрии, постоянно оглядывавшейся на германского императора в поисках сочувствия и поддержки? России, еще красной от стыда за Цусиму и Порт-Артур? НИКОМУ! Но мобилизации были объявлены, план Шлиффена приведен в действие, и «пушки августа» своим громом объявили о начале самой страшной, самой бессмысленной и самой беспричинной войны, какую только можно было придумать. Не было ли это результатом труда сотен скальпелей июльских корректировщиков, материализовавшихся в то лето в журналистские перья? Тысячи статей и лозунгов, источавших ненависть и тупой патриотизм, в течение месяца поставили крест на благополучии целого континента.

Антон еще долго размышлял над странностями и алогизмами войны и мира. Кто надоумил Сталина уничтожить перед следующей войной весь командный состав Красной Армии, заменив его бездарями с рабской психологией? Как можно было не заметить 190 дивизий у своих границ? Как 26 тысяч танков Красной Армии не смогли летом сорок первого противостоять жалкой кучке из трех с половиной тысяч немецких, ни в чем не уступая им по характеристикам?

Антон снова посмотрел на часы. Он уже давно решил, что без пяти минут ляжет на кровать, а когда останется тридцать секунд – закроет глаза. У него на руках были его собственные часы, выверенные по его просьбе Ротманном по радио.

Внезапно зазвонил телефон.

– Дворжак, у вас есть ключ от вашей двери? – в твердом и тихом голосе Ротманна ощущалась тревога.

– Нет. А что случилось?

– Сейчас я приеду.

Через десять минут на лестничной клетке послышались торопливые шаги.

– Веллер арестован, – сказал, входя, Ротманн.

Он подошел к окну и осторожно посмотрел на улицу.

– Вчера я посадил его на поезд, и он должен был уехать в Данию. Я раздобыл Веллеру документы, а полчаса назад увидел, как его ведут к нам. Понимаете, что это значит?

Ротманн накануне действительно посадил Веллера на поезд, заставив того купить билет до Копенгагена. Он достал ему паспорт, позволявший беспрепятственно пересечь границу, которая охранялась не столь уж строго, – Дания, хоть и не являлась частью рейха, была самым послушным генерал-губернаторством империи, полностью подконтрольным немецким спецслужбам и армии. Веллеру предстояло через час после отправления незаметно пройти со всеми вещами, уместившимися в небольшом портфеле, в вагон-ресторан и, дождавшись Коллинга, то есть где-то на полпути от столицы, так же незаметно покинуть поезд. Перед этим он должен был запереться в своем купе, в котором ехал один, предупредив заранее кондуктора, что намерен проспать до самого Копенгагена. В Коллинге у него жил знакомый датчанин, на которого вполне можно было положиться. В случае чего Веллера сначала бросятся искать в столице, а потом уж в других местах. Это давало неплохой шанс на успех, но что-то не сработало.

Оба посмотрели на часы: без пятнадцати.

– Надеетесь, что ваша догадка оправдается?

– Даже не знаю.

– Ладно, собирайтесь. Уходим. Оправдается так оправдается, а нет, так тем более нужно уносить ноги.

– Куда?

– Есть одно место. Сначала я хотел было снова обратиться к Люту, но, когда ехал сюда, подумал, что он человек Деница. А тому свидетели нужны еще меньше, чем Гиммлеру. До вечера пересидим в…

Послышался шум моторов. Ротманн бросился к окну. С двух сторон улицы к дому подъехали две машины: грузовик с тентом и легковая. Вышедшие из легковой разглядывали припаркованный тут же «Хорьх» Ротманна, явно узнав, чей это автомобиль. Из грузовика тем временем посыпались на брусчатку эсэсовцы в черных блестящих касках. Возможно, это был тот самый расстрельный взвод, которым около двух месяцев назад командовал Ротманн.

– Быстро они…

Ротманн медленно расстегивал кобуру. Почему, поднимаясь сюда, он не прихватил автомат и подсумки? Он вытащил парабеллум и запасную обойму, отошел от окна и посмотрел на Антона.

– Разберите кровать и подоприте дверь ее рамой. Потом тащите туда всё, что сможете. Дверь прочная и до двенадцати продержится.

Он бросился в прихожую, и через минуту совсем потерявший способность соображать Антон уже слышал стук его сапог на лестнице. Когда раздались первые выстрелы, минутная стрелка часов указывала на число 10.

Антон кинулся к кровати, сбросил с нее всё, что там было, рванул раму с сеткой вверх и начал трясти. Одна из спинок отвалилась, с другой пришлось несколько секунд повозиться. Снизу в это время доносились автоматные очереди и крики.

Он затащил раму в прихожую и подпер входную дверь. Затем стал стаскивать сюда же стулья, кресло, столик, кроватные спинки, шкаф, с полки которого на пол грохнулся телефон. Выстрелов больше не было. Антон подошел к окну и отдернул штору. Несколько солдат с автоматами стояли на тротуаре у стены дома напротив. Кто-то из них увидел Антона и показал на него рукой. В это время в подъезде грохнул взрыв, и снова раздалась пальба. Еще через минуту в его дверь уже били приклады автоматов, а потом ударила очередь.

Антон посмотрел на висящие на стене часы, прошел на кухню и сел на последний оставшийся там стул. Еще целая минута.

Когда эсэсовцы выбили дверь и ворвались в прихожую, та оказалась совершенно пустой. Только на вешалке одиноко болтался старый шарф да в воздухе висела известковая пыль от изрешеченной пулями противоположной стены.

Опасливо заглянув в комнату, они прошли на кухню и убедились, что в квартире никого нет. Следом за ними вошел худощавый офицер с вытянутым по диагонали серебристым дубовым листом в каждой петлице. Он осмотрелся, подошел к окну и провел пальцем по слою пыли на подоконнике. Несколько засушенных мух валялись тут же явно еще с прошлого лета. Кровать была небрежно заправлена, посуда на кухне убрана в шкаф. На журнальном столике и книжной полке лежал ровный слой пыли, какой хоть и медленно, но всё же накапливается, когда в квартире долго никто не живет.

В комнату ввели еще одного человека. Это был Веллер. В цивильном плаще, с наручниками на запястьях, разбитой губой и заплывшим глазом.

– Ну, – повернулся к нему штандартенфюрер, – куда ты нас привел?

– Это та самая квартира, – прошепелявил Веллер, – последний раз я был здесь два дня назад…

Он вдруг осекся, увидав на подоконнике вазочку из голубого стекла.

Офицер приказал обыскать остальные квартиры в этом подъезде. Кого-то же защищал этот штурмбаннфюрер, принявший бой на лестнице? Да и в окне третьего этажа, вот в этом самом окне, несколько человек совсем недавно видели чье-то лицо. Нет, что ни говори, а день сегодня странный.

Это было двенадцатое апреля.

Через несколько часов в тот день умрет Рузвельт. Ранним утром 16 апреля на Одере вспыхнут 140 советских зенитных прожекторов и ударят 20 тысяч орудий. 22 апреля Вальтер Шелленберг догонит уезжавшего в Швецию Бернадота и встретится с ним во Фленсбурге. Он уговорит графа на встречу на другой день с Гиммлером, которая и состоится в Любеке, в подвале при свечах. Еще через день новый президент США заявит о невозможности односторонней капитуляции Германии и похоронит тем самым все надежды рейхсфюрера СС. 30 апреля в первый и последний боевой поход отправится одна из подводных лодок XXI проекта, а Гитлер засунет дуло вальтера себе в рот и спустит курок. Этот день совпадет с кануном Вальпургиевой ночи. 4 мая новый глава германского правительства, гросс-адмирал Дениц отдаст по подводному флоту свой последний приказ: «Мои подводники, вы сражались как львы… Непревзойденными и безупречными вы складываете свое оружие… Вам не было равных…» В этот же день будет подписан акт о капитуляции немецких войск в Северо-Западной Германии, включая Шлезвиг-Гольштейн с городом Фленсбургом, а также в Голландии и Дании. 7 мая в Реймсе Третий рейх капитулирует перед Западом, а 8 подтвердит этот факт перед всей коалицией. Война в Европе закончится. 9 мая остатки дивизии СС «Мертвая голова», сдавшейся в Австрии американцам, начнут передаваться советской стороне. 23 мая работавший во Фленсбурге кабинет Деница будет арестован в полном составе. Тремя днями позже в лагере № 031 близ Люнебурга Гиммлер в последний раз посмотрит на фотографию любимой дочери Гудрун и раскусит ампулу с цианистым калием. 10 июля и 17 августа в аргентинском порту Мар-дель-Плата сдадутся властям немецкие подводные лодки: U-530 – Отто Вермаута и U-977 – Хайнца Шеффера, побывавшие перед этим в Антарктиде. Еще через несколько лет со дна Балтийского моря американцы поднимут две новейшие немецкие субмарины, полностью заправленные топливом и со вполне пригодными еще продуктами питания. Их переправят в США…