Текст книги "Скаутский галстук"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Глава 25

Юлька учила нас метать ножи. Учила уже довольно давно, мы устали и в сущности учиться-то продолжал только я… да и то потому, что мне обалденно приятно было находиться рядом с Юлькой и прикасаться к ней… а когда она прикасалась ко мне – было ещё круче. Сашка вообще отсутствовал. Летний денёк – во, солнышко припекало. Макс Самохин напевал – негромко, но приятно:

 
Барон фон дер Шик покушать русский шпик
Давно собирался и мечтал.
Любил он очень шик, стесняться не привык,
Заранее о подвигах кричал.

Орал по радио, что в Ленинграде он,
Как на параде он – и ест он шпик.
Что ест он и пьёт, а шпик подаёт
Под клюквою развесистой мужик…

Барон фон дер Шик забыл про русский штык —
А штык бить баронов не отвык.
И бравый фон дер Шик попал на русский штык —
Не русский, а немецкий вышел шпик.

Мундир без хлястика,
Пробита свастика —
А ну-ка – влазьте-ка
На русский штык!..
 

– Уфф, устала, – призналась Юлька, – всю руку отмотала… Борьк, а может, ты чего споёшь? – она повернулась к новеньким. – Он такие песни знает… – Юлька покрутила пальцами в воздухе. – Странные, но… в общем, короче, сами услышите.

– Ладно, – кивнул я, бросая финку последний раз и усаживаясь на бревно. —

Гитару мне… чего, нету? Жаль. Тогда так терпите…

 
Он был старше её на четырнадцать лет,
Она младше была на четырнадцать зим…
…Почему ей достался тот лишний билет
И зачем она взглядом вдруг встретилась с ним?

Почему он вернулся за папкой для нот,
Хоть всю жизнь без конца уходя – уходил?
Это знает, скорее всего только тот,
Кто рукою его водил…

Ты для меня – солнечный свет,
Я для тебя – самый-самый!
Мы проживём тысячу лет —
И на земле и под небесами…
 

Я пел, открыто глядя на Юльку и улыбаясь ей.

 
Он был старше её на пять тысяч ночей,
Она младше была на пять тысяч утрат…
Но не сможет понять никакой казначей,
Почему они вместе проснулись с утра?

Почему он вернулся за папкой для нот —
И остался, понять ничего не успев…
Но случайности нет – это выдумал тот,
Кто ему подсказал припев…

Ты для меня – солнечный свет,
Я для тебя – самый-самый!
Мы проживём тысячу лет —
И на земле и под небесами…

Он был старше её на четырнадцать лет…
Он был старше её на пять тысяч ночей…
Он был старше на семь миллионов минут… [31]31
  Песня барда В.Третьякова.


[Закрыть]
 

Странно и интересно было видеть, как они слушают мои песни. Я ничего не имел против песен этого времени – и раньше не имел, а тут они мне стали даже и нравиться. Но, видимо, чего-то всё-таки не хватало в бодрых песнях тридцатых, раз ребята и девчонки (да и взрослые бойцы, иной раз, и сам непоколебимый Илмари Ахтович – правда, он всегда вздыхал и говорил в конце: «Ты символист, Борис, а не советский пионер!» – но потом заказывал, когда мы сидели в землянке, чаще всего «Пацанов» Шевчука) слушали полупонятные строчки о группе крови на рукаве, о мёртвом городе, который хоронит свои голоса, об эхе в горах, поющем голосами друзей-мальчишек, о том, что я тебя никогда не забуду и никогда не увижу… Звали по вечерам то к тому, то к другому костру под плотные навесы, просили немного стеснённо: «Спой-ка какую из своих, а, Бориска?..» Тётя Фрося, например, полюбила слушать… «Крылья» «Наутилуса», хотите верьте, хотите нет. И почему-то всегда всхлипывала под неё. Уж не знаю, какие там у неё были ассоциации…

А я и пел-то всё это только для Юльки. Даже если её не было рядом. Правда иногда думал: ну не все же погибнут. И лет через пятьдесят какой-нибудь дедок будет уверять, случайно услышав магнитофон своего внука, что это пел в отряде такой парнишка – Борька Шалыгин по прозвищу Шалыга; небось сам и сочинял, а теперь эти молодые-наглючие его обобрали…

Смешно. «Не тот ли вы Володька Высоцкий, с которым мы выходили из-под окружения под Оршей?..»

– Юль, – сказал я негромко, – пошли погуляем?..

…Мы шагали босиком по галечному дну ручья, держа обувку в руках.

– И такой аппарат – на нем считать можно, в игры играть – ну, в шахматы, например, и кино смотреть, какое сам закажешь, и книжки писать и читать. Компьютер называется. Он почти думать может.

– Как человек?

– Ну, не как человек, конечно… Это фантастика, как в «Луне», которую я тебе рассказывал… А на кухне – всё с машинами, с электрическими. От мясорубки до печки…

– Ну, это сколько же тока нужно?

– А это вообще не проблема… Тот идёт по проводам от здоровенных электростанций. Они на нефти работают.

– Так здорово всё рассказываешь – как по правде, – Юлька улыбнулась задумчиво, покачала ботинками. – Неужели так будет?

– Фашистов разобьём – и будет, – сказал я. – Обязательно.

Мы дальше пошли молча. Мне расхотелось говорить, потому что вспоминалось и другое – вся грязь, которая, как мне временами казалось, переполнила моё время. До такой степени, что до вступления в дружину мне иногда просто хотелось умереть – это было не так страшно, как жить. А Юлька просто шла, подфутболивала воду и чему-то улыбалась задумчиво. И мне совершенно не верилось, что идёт война – страшная, тяжёлая, что каждую секунду гибнут люди… Потому что мне-то было… хорошо. И всё тут, хоть режьте.

Наверное, поэтому я остановился и взял Юльку за руку. Она посмотрела, но руку не отняла. Я, не сводя с неё глаз, встал на колени в ручей и медленно поднёс руку к губам. Коснулся её – рука была прохладная, я задержал губы, потом провёл её рукой по щеке и прижался, закрыв глаза. Журчала вода, надрывались птицы. Юлька тихо дышала, ничего не говорила и не делала.

– Юлька, – сказал я, не открывая глаз. – Юлька… Юлька, Юлька, Юль-ка… – и опять провёл щекой – уже другой – по её руке. – Юлька…

– Пусти, – тихонько попросила она. Я сразу отпустил её руку и встал с колен. – Зачем ты так, Борька?

Ответить я не успел – со стороны лагеря резко свистнули…

… – Р-5, – задрав голову, сказал Сашка.

Среди трофеев кто-то обнаружил толстый справочник с неудобоваримым названием готическим шрифтом. Но ценен он был тем, что там содержались буквально сотни рисованных силуэтов техники почти всех стран мира, в том числе – и нашей. Сперва мы листали его от любопытства, потом начали соревноваться в распознании. Сашка неплохо насобачился, различив силуэт заходящего на посадку самолёта, мелькнувший в ночном небе. Я так не мог – но это был, к моему удивлению небольшой бипланчик. Такой первый посетитель нашего аэродрома показался мне почти оскорбительным.

«Эр-пять» вполне резво, подскакивая и покачиваясь, пробежал по поляне между костров. Мы близко не подходили и только видели, как Мефодий Алексеевич передал туго набитый портфель, а из самолёта, даже не вылезая, сунули в протянутые руки наших партизан несколько ящиков, которые тут же погрузили на телегу. Самолёт не выглядел серьёзно, даже с пулемётами. Большие красные звёзды не утешали. Не прошло и пяти минут, а машина, повторив свой пробег, взмыла в воздух и исчезла.

Наши тушили костры. Мы подошли к телеге, на которую вспрыгнул командир – вид у него был вполне довольный.

– И это всё? – не выдержал я.

– А ты это, чего ожидал-то? – не понял Мефодий Алексеевич, но потом необидно рассмеялся: – Дурак ты, Бориска, это, значит… Ну это сам подумай. Объявились это мы после это – полугода молчания это считай. И нам сразу это в ладошки захлопали и посылают это – полный транспорт взрывчатки, патронов, это – медикаментов и это, представителя Штаба. А это и не мы вовсе, а это – немцы. Тут это осторожно надо. Ты вот это – недоволен, а я будто это – воздуху свежего глотнул. Это – лекарств прислали, машинку пишущую…

– Вот уж необходимость, – проворчал Сашка.

– И ты это туда же! – рассердился командир. – Долдоны вы это, прости Господи! А листовки?! Да это – в сёлах окрест и знать это не знают, как это на фронте дела?! Одними это – фрицевскими баснями кормятся и уж это – и носы и хвосты повесили! Ты ж слушай – они и Ленинград взяли, и это – в Сталинграде шашлык кушают, и это – на Кавказе, значит, в море трусы стирают! А тут это мы – сводку Совинформбюро! Это – свеженькую! Это – проверили нас теперь, так и большой транспорт можно это – ждать, с патронами, со взрывчаткой, может это – врача пришлют… Хоть одного на три отряда, а то и это – и не одного…

– Хорошо бы… – вздохнул Женька.

– Ладно, – махнул рукой Сашка, – наше дело простое… Нам сейчас в Вяхирево идти?

– В Вяхирево?.. – командир задумался. – А, насчёт железки, это… Да, это сейчас уж идите, потом отоспитесь… Да, это. Отца Николая с собой возьмите.

– Зачем? – не понял Сашка, поддергивая ремень ППШ.

– Дед там один это – отходит. Уж больное ему это – поп нужен, – Мефодий Алексеевич развёл руками. – Уважить надо.

– Ладно, – махнул рукой Сашка. – Мы его тут подождём, всё равно по пути…

…Я и раньше знал, что отец Николай очень неплохой ходок. И сейчас он шагал широким ровным шагом и дискутировал с Зинкой.

– У вас, Зина, примитивное, извините, представление о том, что есть Бог. С чего вы вообще решили, что это старик на облаке? Вы ещё приведите мне пример – мол, лётчики в небо летали, Бога не нашли.

– А чем плох пример? – Зинаида (решительная, курносая, с косой не хуже Юлькиной, она держала братьев в ежовых рукавицах, только вот Димкиной веры в Господа переломить не могла)

– А тем, что наивно это. Бог есть всё. Он во всём. И искать его в небе бессмысленно. Точнее – ничем не лучше и не хуже, чем в себе, например.

– Отец Николай, признание идеи Бога умаляет достижения самого человека. Мы – страна безбожников. И тем не менее Днепрогэс и Магнитку построили мы. Мы освоили Арктику и заставили плодоносить пустыни Азии[32]32
  Новую религию вы (комсомольцы 30-40-х) создали: со святыми мощами на Красной Площади, иконостасом «вечно молодых» престарелых хренов из Политбюро, библией в виде «Краткого курса ВКПБ», заповедями Морального Кодекса Строителя Коммунизма и картавым полукалмыком вместо боженьки. Магнитку срыли на сотню метров в глубь, в пустыню превратили Аральское море с одновременным засолением почв в Средней Азии. А в Арктике целый архипелаг Новая Земля пустили под радиоактивную пустыню. (прим.редактора)


[Закрыть]. По логике, существуй Бог, он должен был бы всеми силами мешать нам, отказавшимся от него, – как ни крути, а спор девчонка вела умело и напористо. – Но мы сделали всё это. А тем, кто кричал о вере в Бога, он и не подумал помогать. Например – отбиться от фашистов. И кстати – у них на пряжках написано «С нами Бог!» Но победим мы, а не они.

– Человек не может знать, чего хочет Господь, – возразил отец Николай. – Может, всё это его замысел? И наше безверие, и…

– Тогда с тем же успехом можно поклоняться ветру или небу, – пожала плечами Зинка. – Я вон братцу своему всё твержу, твержу…

Я чуть поотстал (мы шли без строя и без особой опаски, места насквозь знакомые) и пристроился к Димке. Он легко пёр на плече солидную «зброёвку» и вопросительно взглянул на меня.

– Дим… – я помедлил. – А всё-таки… почему ты… веришь? Нет, ты не думай, я не отговаривать тебя хочу, я просто… интересуюсь.

– Потому что я видел Господа, – просто ответил Димка. Я слегка обалдел – даже для меня это было то ещё заявление. А Димка, увидев мои спятившие глаза, улыбнулся немного застенчиво: – Не, правда… Я маленький был совсем… ну, может, не совсем, восемь лет… И утонул. Один купался, ну и… А потом увидел… человек такой. Как в книжке рисуют… в Библии, у бабушки была… Он меня вынес на берег. И по голове так погладил, а потом сказал: «Беги домой. И один больше не купайся.» Я тогда и попросил отца Панфила – у нас был такой священник – чтобы он меня тишком окрестил… А потом решил – не буду скрываться, и всё.

Димка не выглядел ни чокнутым, ни юродивым. Он здорово играл в футбол консервной банкой, стрелял и вообще. Я подумал и спросил:

– Ну а как же… Тогда правда неувязка… Немцы же в бога верят…

– Не верят, – покачал головой Димка и его лицо закаменело. – То есть… может, кто-то думает, что верит. А самые страшные не верят. Борька, я сам видел, как они людей в жертву приносили. Не просто убивали, а в жертву приносили. Один стоял на крыше и бросал вниз детей… маленьких… а их внизу ловили на штыки и подкидывали, а потом выложили из тел такой знак, как у эсэсовцев…

«Зиг-руна, – холодея, подумал я. – Руна победы… древний обычай, его уже даже викинги не практиковали…». Я и раньше читал, что эсэсовцы были язычники, но чтоб вот так…

– И отца Панфила… – Димка сглотнул. – Они его вниз головой на дверях церкви распяли. И что-то такое пели…

Я снова отошёл в сторону. И потихоньку перекрестился… а потом вздрогнул, поймав на себе взгляд.

Это был отец Николай. Он уже перестал спорить, улыбнулся мне и подошёл. Просто зашагал рядом. «Может, рассказать ему всё? – вдруг подумал я. – Всё-всё… Но зачем? Чем он поможет? И не поверит он. Да и кто бы тут поверил…» И я вместо рассказа тихо попросил его:

– Отец Николай… не сердитесь на них. Они просто не понимают…

– Я и не думаю сердиться, – он продолжал улыбаться. – И Господь не сердится на них. Как Он может сердиться на тех, кто юные годы свои кладёт на алтарь Отечества? Кто заступил дорогу бесовским полчищам? А что они говорят… – священник как-то легко рассмеялся. – Если скажет человек, что делает дело именем Божиим и сделает зло – Сатане отойдут его дела. А кто скажет, что Бога не нужно ему и сотворит добро – Господь примет сделанное и возрадуется…

И отец Николай перекрестил меня.

Глава 26

Мальчишку звали Ким, Кимка. Сокращённо от «Коммунистический Интернационал Молодёжи». Глупость, но получилось красиво. Ему было где-то лет тринадцать, но держался он совершенно как взрослый – спокойно сидел на пне, покуривал самокрутку и объяснял, водя карандашом по листку блокнота Сашки:

– Вот тут посты. По обе стороны полотна. И у обоих концов моста – тоже. Каждый раз, как состав пропустить, сапёры ходят в обе стороны. Смотрят внимательно, прямо землю роют, серьёзно, если что подозрительным покажется. График выдерживают во, – он показал большой палец. – Минута в минуту. Шестого пойдёт особый эшелон. Я в пристанционке полы мыл, Райзбах – это начальник охраны – ужрался и какому-то полицаю – не нашему, а тоже фрицу – говорил. И что его к награде представили за то, что диверсий на его участке не бывает, и про этот эшелон. Они не знают, что я немецкий хорошо понимаю. Я до войны его любил, хоть только год учили, но я сам занимался… В пять сорок через мост пойдёт.

– С чем эшелон? – уточнил Сашка. Ким пожал плечами:

– Не знаю. Но думаю – или танки, или горючка, или отборная пехота. А то и всё вместе. Я как про это узнал – сразу в почтовый ящик определился и вас ждать стал.

– Они точно не знают про твой немецкий?

– Точно, – кивнул Ким. – Они сперва проверяли по-разному. Но я же готов был…

– Хорошо, – Сашка встал с пня и вдруг нагнулся: – Э, а это что?

– Это… – Ким смутился и плотнее запахнул рубашку. – Ну это…

– Да ты что, дурак, что ли? – Сашка выловил из-за ворота ярко полыхнувший галстук. Юлька ахнула. – Да тебя ж на нём и повесят!

– Ну и что?! – вдруг вспыхнул мальчишка. – Меня перед самой войной приняли! Отец и старший брат на фронте… а мама тут умерла… я у этих гадов полы мою, так что ж теперь – ещё и от себя прятаться?! Не дождутся!!!

– Кимка, – Сашка, как взрослый, взял его за локти. – Кимка, дурачок… Ты же ценный человек. Может, самый ценный наш агент. А если сгоришь из-за этого? Как герой сгоришь, я понимаю. А сколько дел не сделаешь? Смотри, у меня номер на руке. Мои тоже все погибли. Вон Борька стоит. Его тоже заклеймили. Нас в поезде возили, чтобы партизаны его не взорвали. Так мы ж на охрану с голыми руками не бросались. Ждали. И дождались – бежали.

Мальчишка сопел. Потом нехотя сказал:

– Ладно… я сниму… А вы мост с эшелоном взорвёте?

– Взорвём, – процедил Сашка. – Я не я буду. Взорвём…

…– Мда, – Хокканен почесал нос. – Это было бы дело. Даже не в эшелоне смысл. Мост… Капитальный, раньше, чем через неделю, они его не восстановят, а значит – на других ветках перегруз и пробки. Только ведь пробовали.

– Мы пробовали? – спросил Сашка.

– Не мы, какая разница? – капитан вздохнул и нехотя добавил: – Последний раз спецгруппа пробовала, из Ленинграда. По реке ночью подобрались. А там сети и мины… А по суше к нему и вовсе не подойдёшь. Нет, мост надо оставить. Эшелон попробуем взорвать на следующем перегоне, уже хорошо…

Мы сидели в командирской землянке – командир отряда, начальник штаба, командиры взводов, командир отделения разведки. Пили чай – настоящий, с сахаром вприкуску – и мозговали. Я тоже был тут – под копирку перепечатывал в сороковой раз сводку Совинформбюро. Сначала меня это развлекало – печатать на машинке было нетрудно после компьютера, но чудно. А теперь болели пальцы и хотелось спать, но мне надо было набить ещё пять закладок. Сводки врали, судя по ним, мы уже перемололи всю немецкую армию и сражались с ополченцами и наёмниками. Утешало, что немцы в своей пропаганде врали тоже, а люди охотней поверят тому, что им даёт надежду.

– Вот тут взорвём, – Хокканен что-то показывал на карте. – Тут подъём, ход они замедлят, но зато по обе стороны склон, закувыркаются…

– До войны дорожники с этого склона мальчишек на дрезине катали, – сказал кто-то из комвзводов.

Я перестал печатать. Посмотрел на свои руки. Шевельнул пальцами. И медленно спросил:

– Товарищ командир отряда… разрешите обратиться?

– Закончил? Это – молодец, хорошо, – Мефодий Алексеевич улыбнулся. – Садись чайку попей, да спать иди…

– Нет, я не закончил… – я замотал головой. – Я знаю, как взорвать мост с эшелоном. Честное слово – знаю!!!

* * *

Штурмбанфюрер Клаус Шпарнберг, не отрываясь, смотрел на плывущее по воде пламя. На станции истошно орали раненые. Остаток моста ещё подрагивал… или это казалось в поднимающемся от пожара горячем воздухе.

Эшелон с высокооктановым бензином для самолётов, восемью танками Т-IV, маршевой ротой танковых экипажей был уничтожен полностью. Если кто-то и выжил, то – единицы, а техника не уцелела вообще. Но хуже всего, что мост – артерия, одна из важнейших артерий тыла группы армий «Север»! – превратился в ничто. В пожар.

Шпарнбергу показалось, что остаток моста – это язык. И этот язык мелкой дрожью дразнит его, Клауса. Он передёрнул плечами.

Мимо пронесли носилки. Штурмбанфюрер узнал майора Райзбаха, начальника охраны моста, с которым они месяц назад обмывали награду майора за отражение нападения диверсантов. Только через несколько секунд Шпарнберг понял, что голова майора не на плечах, а поставлена на грудь. Оторвало… Ну ничего, всё равно её оторвали бы, с мрачным юмором подумал эсэсовец. Хотя… если подумать… майор не так уж и виноват. Никто не мог предвидеть того, что случилось – этой типично русской изощрённой хитрости.

Охрана даже не поняла, что происходит, когда мимо неё на бешеной скорости промчалась чем-то гружёная дрезина, спущенная с подъёма в двух километрах от моста. Да если бы даже охрана знала, чем загружена дрезина, сделать ничего не успели бы. Кто-то произвёл расчёты с профессорской точностью – скорость, время прохода состава (оно было известно русским!!!), место встречи… На дрезине было не менее полутонны тротила. Она врезалась в тендер перед паровозом как раз посередине моста – и сработал ударный взрыватель. В наступившем за этим хаосе – иначе происходившее на станции и назвать было трудно – никто и не подумал, конечно, искать партизан, совершивших акцию…

– Клаус! Клаус!

Штурмбанфюрер обернулся. Лотта спешила к нему – лицо перемазано гарью, она локтем отпихивала ЭмПи и что-то держала в руке. Подбежав, женщина протянула это – и это оказалась бумажка, измятая, грязная, но с хорошо читаемым текстом.

– На станции их много, откуда взялись – непонятно, – Лотта кривила губы. – Это партизаны, Клаус. Мы мало вешаем.

– Что тут написано? – Клаус знал разговорный русский неплохо, но читал гораздо хуже. Лотта снова взяла бумагу.

 
Дали мы вам жизни, гадам!
Бить фашистов каждый рад!
Долго будет сниться гадам
Партизанский наш отряд!  —
 

По бокам были нарисованы красные звёзды, а ниже – странный знак: рука с разведёнными вилкой пальцами. И подпись: «Шалыга» – от всех наших!»

– Странно, – услышал Клаус чей-то голос, – знак внизу напоминает знак европейского Сопротивления[33]33
  Сопротивление – общее название многочисленных организаций, в 1939–1945 г.г. боровшихся в Европе против гитлеровской оккупации. Общим их символом была латинская буква V, а в быту – разведённые в виде этой буквы пальцы.


[Закрыть]. Для России он нехарактерен.

Клаус и Лотта обернулись.

Высокий блондин в камуфляже стоял совсем рядом с ними в излишне свободной позе, и тёплый ветерок трепал его слишком длинные волосы. Клаус обрадованно выдохнул:

– Айзек! Ты вернулся!

– Рад тебя видеть, хотя ситуация, как я вижу, не располагает к радости… Вы прекрасны, как майская роза, Лотта… Мда, подумать только, мы с ребятами уже настроились отдыхать в Португалии… И кстати. Чем больше вы вешаете, тем чаще будут происходить подобные вещи.

– Эти недочеловеки, проклятые дикари, понимают только такой язык! – Лотта оскалилась, как большой, красивый и опасный зверь.

– Очень может быть, – кивнул камуфлированный. – Но именно потому, что они недочеловеки, им не занимать хитрости и изворотливости… Насколько я могу судить – операция великолепная. И по замыслу, и по исполнению.

– Тебе хорошо шутить, Айзек, – Шпарнберг вздохнул. – А я отвечаю за безопасность этого огромного района. И я уже доложил, что партизанских отрядов тут больше нет – только мелкие группки бандитов, неспособные…

– Ну, это ты поспешил, – Айзек улыбнулся, его зубы блеснули алым от огня. – Мы их найдём и уничтожим, это моя любимая работа. Вопрос только в том, сколько на это понадобится времени… и что ещё смогут наворотить за это время твои способные оппоненты… Странноватый всё-таки значок. Может быть, у них в отряде какой-нибудь европеец?.. Да, Клаус. Отдай распоряжение, чтобы моим людям нашли местечко где-нибудь в Гдове. Домик на окраине, знаешь ли… – он повернулся к разрушенному мосту и засмеялся: – О бог мой, но какова изобретательность! Для меня будет наслаждением их уничтожить!