Текст книги "Скаутский галстук"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Глава 22

Деревню Гужево сожгли давно, это было ясно – от брёвен уже даже гарью не пахло, весенняя трава пробилась на улице. Виктор тихонько выругался, и я, не поворачиваясь, спросил:

– Не знал?

– Не знал, – ответил он. – Тут были связные отряда «Ленинцы». Ещё в марте были… Надо глянуть, как её сожгли – с людьми, или нет.

Он сказал это вполне буднично, и я никак на это не отреагировал, только задумчиво добавил:

– Если не с людьми – то они где-то в лесу, да?

Мы лежали в кустах недалеко от бывшей околицы уже почти час – совсем рассвело, мы присматривались и прислушивались, хотя, как я уже сказал, достаточно было принюхаться, чтобы понять: людей тут нет давно.

– Я схожу, – Женька сел, разулся, снял галстук и курточку, подкатал штанины, оставил в противогазной сумке сухари и, поднявшись, вышел на дорогу, потягиваясь и зевая – ни дать ни взять, подросток-бродяжка, заночевавший в лесу и давно отвыкший удивляться или ужасаться таким вещам, как уничтоженные деревни. Полсотни шагов – и он исчез за яблонями одного из садов. Мы остались лежать и ждать.

– А если никого не найдём? – спросил я. Лейтенант не ответил, и я понял, что спрашивать больше не надо. Не найдём – пойдём дальше, что тут трепаться? Если вообще никого не найдём – вернёмся и доложим, что никого не нашли.

– Самолёт, – Юлька перевернулась на спину.

Это был опять биплан – может, даже тот же самый. Он снизился над деревней, но потом крутнулся на крыло и отвалил боком за деревья. Мы какое-то время ждали, не появится ли он снова. Но вместо этого появился Женька – и не один. С ним были двое детей – мальчишка лет 12 и ещё один… одна… я сперва даже не разобрал, кто это, но где-то лет 5–6. И одно могу сказать точно – рваньё, которое было на них напялено, приводило в оторопь, потому что люди такого не носят. С Женькой они, похоже, шли охотно и не испугались, увидев нас.

– Местные, – сказал Женька. – Это, – он указал на старшего, – Лёвка, это, – кивок в сторону младшего, – Игорёк.

– Вы партизаны? – прямо спросил Лёвка. Игорёк сунул палец в рот и разглядывал нас неодобрительно.

– Да мы так, – Виктор повёл плечами неопределённо. Я добавил:

– Мы сами не местные.

– Да это видно, – взрослым тоном сказал Лёвка и тоже окинул нас взглядом – больше изучающим. Потом сказал: – Немец нас пожёг, мы в лес ушли. А сюда так ходим. Чего найти. Сегодня вот топор нашли – обгорелый да без топорища, а что ему сделается? В огне не горит, в воде не тонет.

– Тонет топор в воде, – возразил Виктор.

– Наш не тонет, – ответил мальчишка и сказал: – Дядю Степана и деда Никифора повесили. А Лидка в лесу пропала. Один я… Учитель мне говорил, чтоб смотрел внимательно, как наши объявятся ещё. А им трудно. В лесу сидят, осталось человек двадцать. Голодно и патронов нет совсем.

Я как-то не сразу допёр, что разговор уже идёт не о топорах. Но тут наш командир выдохнул, расслабился и сказал нам:

– С почином… Повезло нам, не пришлось искать погорельцев-то… Это Лёвка Федюнин, связной «Ленинцев». Раньше-то он запасным был, да вот видите, что говорит – повесили наших…

– Меня тоже собирались, – Лёвка приподнял край своей рубахи и я увидел след большого ожога. – Да я в слёзы ударился, кричал, просил, они плюнули да и поверили. Поиздевались и отпустили… А Лидки тогда в селе не было.

– Не знаешь, кто ваших выдал? – спросил лейтенант. Мальчишка вздохнул:

– Егеря их выследили… ищейки… Тогда и отряд почти весь покрошили, и нас сожгли… Встречаться будете?

– Дальше пойдём, – покачал головой Виктор. – Учителю передай про то, что мы целы. И взрывчатка есть. А место то же, что раньше. Он знает.

– Хорошо, – мальчишка кивнул. – Каротинских можете не искать. В апреле ещё разогнали их, кого побили, кого поймали да расстреляли… Мухарев Василий Григорьевич – ещё зима не кончилась – на Белебелку ушёл… Где «Стрелки» не знаю. «Взрыв» вроде на месте. Ещё тут наши ходят, с Большой Земли. Мало, но с оружием у них хорошо. Нигде надолго не задерживаются. Вот и всё вроде… – он вздохнул, пожал плечами и неловко улыбнулся.

– Молодец, – сказал Виктор, кладя руку ему на спину. Мальчишка вдруг сказал тихонько:

– Страшно мне… Ой как страшно… Прогонят их наши?

– Прогонят, – сказал я. – Обязательно прогонят.

Лёвка посмотрел на меня с надеждой, потом снова заговорил:

– Иной раз гляну – люди они, или звери?.. В школе у нас прямо в классах отхожие места устроили… Как с фронта части проходили в тыл – страх… В лесу-то и спокойней…

– Победят наши, – уверенно сказал лейтенант. – И вы отстроитесь. И будет, как раньше…

– Нет, – вздохнул мальчишка и сказал по-взрослому: – Как раньше – уже не будет…

Когда мы уже собирались идти дальше, я хотел отдать мальчишкам банку консервов. Просто отдать. Но Виктор отрезал:

– Нельзя. Нам нужнее.

Что тут сказать? Он был прав, хотя это была злая правота. Я убрал банку обратно в противогазную сумку, и мы зашагали к пока что неведомому нам месту днёвки…

…На этот раз мы за… задневали, если так можно сказать, в старом блин-даже – это место знал Сашка. За кустами около него на поросшем травой холмике лежал плоский камень, на котором было нацарапано:

Трое бойцов Красной Армии

– Это я написал, – сказал Сашка, тронув камень носком сапога и снимая пилотку. – Я похоронил и я написал… В блиндаже пулемёт стоял, – он махнул рукой в сторону видной просеки, – а вон там фрицевская пехота шла… Ну они и дали… Потом у них патроны кончились, они фрицев ближе подпустили, вышли и гранатами… – он вздохнул. – Я ни как их зовут не знаю, ничего. Один молодой совсем, двое мужики лет по тридцать… вот и всё.

– Медальоны[30]30
  Медальоном в Красной Армии называлась пластмассовая трубочка, в которую вкладывался листок бумаги с данными бойца. Медальон зашивался в специальный кармашек гимнастёрки.


[Закрыть] не забрал? – спросил Витька, тоже снимая фуражку.

– Я не знал тогда про них, про медальоны…

– Ладно… – лейтенант кивнул. – Спите спокойно, товарищи. Мы за вас отомстим…

«Господи, – подумал я, – я знаю, Ты велел прощать, я верую в Тебя, я чту Твои заповеди… Прости меня, я повторю: мы отомстим за них, и за остальных – мы отомстим… Пусть на мне будет грех, но я не прощу всего, что видел тут, не брошу своих друзей, я буду мстить…»

Ребята ушли за кусты, а я перекрестился, глядя на могилу…

…Под вечер пошёл дождь, протекли остатки крыши, и мне вообразилось, что я всё ещё в другой сожжённой деревне, и всё, связанное с отрядом, мне приснилось. Открыв глаза, я увидел Юльку и долго не мог сообразить, кто это. По обваленным ступенькам бежали ручейки, штанина у меня промокла. К дождю примешивались ещё какие-то звуки, я моргал, зевал, а потом почти вскочил:

– Немцы!.. – я осекся и начал всех трясти по очереди: – Немцы, вставайте же…

– Не ори, – прошептал Витёк, – я не сплю уже. Тихо. Они на вырубке… Можешь в амбразуру глянуть.

Я осторожно подобрался к амбразуре. Немцы в самом деле разгуливали по вырубке. Вернее – как разгуливали? Видно было, что им мокро, тошно и очень не хочется тут находиться. Под дождём их чёрные клеёнчатые плащи отливали серебром в последнем дневном свете. Они грузили – сами, надо же – в кузов здоровенного «бюссинга» берёзовые хлысты.

– Дрова запасают, – сказал я и перевёл дух. – Блин, перепугался я…

– Какой блин? – сонно спросила Юлька.

– Присловье такое… – отозвался я. – Есть будем?

– Будем, – усмехнулся Виктор. – Поедим и пойдём. Нам ещё насчёт «Взрыва» и «Стрелков» нужно выяснить… да и с нашими с Большой Земли неплохо бы повидаться.

– Связь же есть, зачем их искать? – Сашка сел.

– Связь связью, а лишние контакты не помешают…

– Двое сюда идут, – Женька, тоже заглянувший в амбразуру, отшатнулся.

– Тихо, – Виктор достал финку. Мы рассосались по стенкам и замерли, тоже обнажив клинки.

Немцы прошли совсем близко. Через вход я видел, как они постояли у начала тропинки в лес, вроде бы мочились и о чём-то переговаривались. Винтовки висели за плечами стволами вверх… и я увидел, что пальцы Сашки на рукоятке финки побелели, а глаза замерцали, как разлитая ртуть. Но он, конечно, сдержался, и немцы вернулись обратно на просеку, снова прошагав мимо блиндажа.

– Паршивая погода, – сказала Юлька. – В лесу в дождь всё шепчет. Ничего не услышишь. В дождь надо на месте сидеть.

– Ну, мы на месте сидеть не можем, – возразил Виктор, – нам так и так не миновать идти…

– Уехали, – оповестил Женька. Это мы и сами слышали – «бюссинг» зарычал, и этот звук уплыл куда-то по просеке. Сашка потянулся:

– Давайте есть, что ли…

Порции были – всего ничего, конечно, но мы не спешили. Никому не хотелось вылезать под дождь. Все надеялись, что, пока мы поедим, дождь как-нибудь сам собой кончится. Глупо, конечно. Природе плевать на человеческие проблемы. Я это давно понял, а уж сейчас убедился в этом окончательно. Всем, кто желает «единения с природой», я хочу напомнить, что такая ерунда, как крем от комаров – достижение цивилизации, а без него эти мелкие пакостники в лесу достанут вас даже в дождь. Хорошо ещё, что май, а не октябрь… хотя – мне-то предстоит тут и октябрь увидеть. А вот интересно – что мне дальше делать? Ну, буду в партизанах где-то до сорок четвёртого. Будет мне семнадцать. Запишусь добровольцем в армию… А что, если в армии и остаться? Довоюю, если не убьют, конечно. Раз я с оккупированной территории, то скажусь – мол, ни родни, ни документов. Выправят новые… В то, что меня бросятся сажать в лагерь, как-то не верилось. Я читал документы в одном сборнике, там указывалось, что из четырёх миллионов наших пленных, побывавших у немцев, погибло около двух с половиной миллионов, примерно сто пятьдесят тысяч сбежали на Запад после войны, а из вернувшихся где-то миллиона четырёхсот тысяч в лагеря попали только сто двадцать тысяч человек. И в основном правда те, кто сотрудничал с гитлеровцами. Просто по телику это раздувают, вот и кажется, что в лагеря сажали просто за то, что побывал в плену или под оккупантами… Останусь в армии. Попробую поступить в училище на офицера. И буду себе пенсию выслуживать. Вот только тяжеловато будет жить, зная, чем всё это кончится – с Союзом и вообще… На Юльке женюсь, детей назаводим, штук пять. Если она согласится… Должна согласиться, они тут всё ещё считают, что много детей – это хорошо… Развести бы её снова на поцелуи, только так, чтобы по морде не схлопотать… или даже на что-то большее подбить.

– Ты что, уснул, Борька? – услышал я шёпот Сашки, и он хлопнул меня по плечу. Я встрепенулся.

Мы шагали и шагали себе по лесу – Сашка, я, Юлька, Женька и Виктор. И сейчас Сашка, остановившись, подождал меня и улыбался. Совсем стемнело, небо в тучах, но его улыбка светилась в ночи, как маяк и мне вдруг стало за него обидно. Хороший друг. Может быть, даже лучше Вальки – тот, по крайней мере, меня не откапывал из могилы. И вот…

– Не, я задумался, – покачал я головой. И шепнул: – Сань, тебе Юлька нравится?

– Ты, я вижу, сильно задумался, – он перестал улыбаться. – Скажи Виктору, что мы подходим к оврагу, про который он говорил…

…Овраг уходил, как мне показалось, в глубины земли, но потом, когда сырые стены почти смыкались наверху, он вдруг словно бы распахивался – и мы оказались на дне котловины, похожей на стакан. Наверху над ней почти смыкались кроны деревьев. Наверное, сюда и сильный дождь не попал бы… Было совсем темно, но глаза привыкли к мраку, и я различал остатки разрушенных шалашей, какие-то деревянные конструкции, ещё что-то. Виктор поворошил ногой – звякнули гильзы. Он сказал тихо:

– Ну, вот и «Стрелки»… Вот почему про них ничего не слышно… И до них егеря добрались… Говорили же Чусовому: зажмут тебя в твоём «стакане» (я удивился, до чего точно угадал!)… А он всё: «Пусть найдут сначала, немцы – они в лесу слепые!» Не очень-то и слепые…

– Мы сюда шли? – спросил я. Вместо лейтенанта ответила Юлька:

– Да… Тут отряд «Стрелки» базировался… ещё недавно… Может, они ушли, Вить?

– Не ушли, – сказал откуда-то сбоку Женька…

…Не меньше двадцати трупов – безоружных и уже сильно разложившихся, странно, что мы не почуяли запаха сразу – лежали навалом в ручьевой промоине за лагерем, под самой «стенкой стакана». Рассматривать их подробней ни у кого, конечно, желания не было. И так всё становилось ясным.

– Значит, «Ленинцы» целы… и надо ещё «Взрыв» найти, – сказал Виктор. – И будет три отряда… Зря Мухарев в Белебелку ушёл, раздавят немцы Белебелку рано или поздно… А в конце прошлого года было больше двадцати отрядов…

Голос нашего командира был усталым и тусклым, как дождь. И я сказал:

– Ладно тебе. Ничего не кончено ещё. Всё только начинается…

Глава 23

Дождь шёл всю ночь и весь следующий день. Мы вымокли до такой степени, что это уже перестало причинять какие-то особенные неудобства. Другое дело – я не представлял себе, какие буреломные чащи есть на Псковщине! К нашему времени их свели, наверняка. А тут – прежде чем заночевать, мы еле ползли завалами, где и волки, наверное, не живут. И спать завалились в какую-то берлогу под валежником. Я до такой степени устал, что не помню, как уснул и как спал, честное слово.

Вечер был серый и тёмный, только где-то далеко на западе за деревьями горела красная полоска. Похоже было, что ночью дождь всё-таки прекратится. Когда мы поднялись, Виктор уже был на ногах и вертел в пальцах кусочек фольги.

– Это что? – поинтересовался я, перешнуровывая ботинки.

– Ничего хорошего, – ответил лейтенант, складывая фольгу и убирая её в карман гимнастёрки. – Обёртка от немецкого шоколада, нашёл тут. Случайно. Её запихнули в мох, но неглубоко. Похоже, не мы первые облюбовали этот бурелом…

– Не факт, что это немцы, – возразил Женька.

– Не факт, – согласился Виктор. – Вообще ничего не факт, кроме этой фольги… Ну что ж, надо идти. Тут недалеко Вяхири, а там…

Он не договорил, но тут всё было ясно…

…Понятие «недалеко» у русских означает некую субъективную величину, воспринимаемую каждым индивидуумом на свой неповторимый лад. Поэтому если говорят «недалеко» – не надо рассчитывать, что цель путешествия вырастет перед вами через пять минут. Насчёт получаса тоже не стоит обольщаться.

Хорошо было уже и то, что лес стал «покультурнее». Мы шагали, растянувшись длинной цепью, по заросшей и изрядно замусоренной прогалине. Дождь всё ещё шёл, но на небе вдали появилась в тучах прогалина, и она отчётливо расширялась.

Порядок движения был прежний, поэтому я немного удивился, когда Сашка остановился и подождал меня.

– Что случилось? – спросил я, останавливаясь рядом.

– А сам посмотри, – он повёл рукой.

Я огляделся. Первые секунды не мог понять, в чём дело, хотя в темноте видел неплохо…а потом заметил, что лесной мусор – валежник, хворост, павшие стволы – старательно расчищен. Но не унесён, а убран в стороны. Кто-то очень постарался расчистить место.

– Расчищена прогалина, – сказал Сашка, обращаясь уже к Виктору. Тот потёр лоб и приказал:

– Посмотрите, тут нет следов от костров? От нескольких?

Мы рассыпались по прогалине и, несмотря на темноту, вскоре нашли кострища – они шли в шахматном порядке по краям прогалины, четыре справа и четыре слева. Виктор хмыкнул и сорвал хвоинку.

– Всё ясно, – сказал он, жуя иголку. – Посадочная полоса.

– Костры жгли позавчера, – сообщил Сашка, вытирая испачканную пеплом руку о траву. – А вообще жгли не один раз, раза четыре, не меньше. Это «Взрыв»?

– Или та группа с Большой Земли, – кивнул Виктор. – Но самое скверное – что фольга тут, рядом… Как бы не егеря выследили этот аэродром…

– Может быть, подождём хозяев? – предложил я.

– А если они придут через неделю? – возразил Виктор.

– А ты найдёшь их быстрее?

Наш командир глубоко задумался. Пока он думал, в небе, всё ещё сеящем дождь, послышался звук самолёта. На мгновение мне вообразилось, что это – наш, с Большой Земли. Но потом я допёр, что раз нет костров, значит нет и нашего, а просто опять немцы патрулируют воздух. В общем-то ночью это даже логичнее – любой огонёк сверху заметен… Эх, вот бы сейчас зенитную ракету…

– Я и… и Юля с Женькой идём в Вяхири, – решил наконец Виктор. – Вы маскируетесь тут и ждёте нашего возвращения или прихода… кого угодно. В случае прихода действовать по обстановке… Ты чего хихикаешь, Борька?!

– Да так… ничего… – я не стал объяснять, что мне представляется при слове «приход» и как в случае него действуют в моём времени. – Прошу прощенья, товарищ лейтенант…

– Так. Если в течение двух суток ни мы не вернёмся, ни кто-нибудь не придёт – продолжайте поиск отряда «Взрыв». Старший… Сашка. Приказ ясен?

– Так точно, – отозвался Сашка. Я кивнул:

– Так точно.

– Всё, мы пошли.

И они в самом деле пошли – растаяли на прогалине. Мы ещё постояли, потом Сашка тихонько вздохнул и сказал:

– Пошли маскироваться…

…Солнышко уже припекало, а барахло на нас всё ещё было мокрое. Сашка спал – пришла его очередь. По щеке у него полз муравей, нижняя губа оттопырилась и повлажнела, ресницы вздрагивали. Я вытер влагу со ствола ЭмПи и по-думал, что Юльке, наверное, больше нравится Сашка. Может, она меня и так распёрла-то потому, что он ей уже на самом деле нравится. Он сильней, чем я (ну, если чисто физически) и опытней в лесу. Да и вообще – ближе, наверное, они же оба сельские…

Самолёт опять пролетел – на этот раз его было видно, бипланчик, даже голову пилота различить можно и значки на крыльях и корпусе. Интересно – один и тот же или разные?.. Горючку жгут… а с горючкой у немцев проблемки, на синтетике летают или на румынском бензинчике. Вот бы хранилище рвануть где-нигде. Надо будет подкинуть идею… И отговорить рвать рельсы. Я помнил, что «АСК» нам как-то объяснял, что подрыв рельсов был одной из основных ошибок наших партизан – тратили взрывчатку, а рельсов у немцев было полно и менять их они наловчились мгновенно. Рвать надо мосты и паровозы, в смысле эти – сами локомотивы.

Сашка завозился молча, я поглядел на него и совершенно определённо понял по нескольким признакам сразу, что ему снятся девчонки. Ага, несгибаемый комсомолец-доброволец, берёт природа-матушка своё… Хотя ты не комсомолец и даже не пионер…

Я зевнул. Хотелось есть и высушиться. Но было и ещё что-то такое… я повёл плечами и вдруг совершенно отчётливо понял: сюда идут люди. Знание было абсолютно определённым и отчётливым. Они приближались с той стороны прогалины, их было довольно много и они шли скрытно.

Я коснулся плеча Сашки. Тот проснулся молниеносно, посмотрел на меня чистыми от сна глазами и поднял брови. Я прижался губами к его уху и шепнул:

– Люди. С той стороны. Много.

Он не стал ничего спрашивать – просто откатился в сторону немного и, выставив ППШ, принял классическую позицию для стрельбы. Я тоже устроил удобнее ЭмПи. Мне почему-то казалось, что это не немцы. Сашка напряжённо вглядывался в кусты на той стороне, потом повернул ко мне голову и показал пять пальцев, потом ещё два. Семеро…

На прогалину вышел человек – в гражданском, с винтовкой наперевес. Застыл – и вдруг прыгнул обратно, а не меньше чем из пяти мест с той стороны ударили выстрелы. На нас посыпались ливнем срезанные веточки и листья.

– Свои!!! – заорал Сашка, вжимаясь в землю. Я делал то же – не стрелять же в ответ. – Да вы чего, охренели?! Свои!!!

Пальбу как отрезало, но вместо этого послышался сиплый голос:

– Какие такие свои?! Бывают свои свои, а бывают и навовсе чужие… Вы из каковских?!

– Свои, я же говорю! – повторил Сашка. А я подумал, что это могут быть и полицаи… или нет, полицаи носят форму… В кустах напротив помолчали, потом голос помоложе спросил:

– А как звали пастуха из «Весёлых ребят»?

– Костя! – гаркнул Сашка. – Утёсов его играл! Леонид! Довольны?!

– А может, ты полицай?

– Я выхожу! – крикнул Сашка, вешая ППШ за спину.

– Погоди, не надо… – начал я, но Сашка уже выбрался на прогалину и встал, раскинув руки. С той стороны сказали:

– Это. Кажись свой правда… – и первый голос поинтересовался:

– Ты чей, паря?

– Отряд «Смерч», слышали? – Сашка опустил руки, но в мою сторону посмотрел предостерегающе: не выходи пока! – А вы из «Взрыва»? Если да, то мы вас и ищем.

Ответом было молчание, но на прогалину начали осторожно выходить вооружённые люди. Среди них был один в маскхалате, кожаном шлеме, с необычным ППШ – оснащённым складным прикладом. Остальные – в гражданском или полувоенном, как и у нас в отряде.

– Кажется, поиски окончены, – пробормотал я. – Может, теперь высушусь?

Глава 24

В общем-то, наше возвращение в отряд можно было назвать успешным. Мы восстановили связь с двумя партизанскими отрядами, к одному из которых присоединилась разведывательно-диверсионная группа разведуправления Генерального Штаба, заброшенная в немецкий тыл. С нами пришли представители обоих отрядов – чтобы договориться об организации нового аэродрома, так как ВПП на просеке решено было считать «засвеченной» и больше ею не пользоваться.

За время нашего отсутствия к отряду присоединилось ещё человек двадцать, в том числе – группа из восьми окруженцев, в числе которых было два офицера. Военные были из состава 2-й ударной и иначе как с матом о своём командовании не отзывались – генерал Власов затащил армию в «мешок» и немцы этим уже начали пользоваться. Но наш-то отряд вырос, да так, что решено было организовать ещё два взвода. И это самым необычным способом сказалось на нашей судьбе.

Я проводил обычную тренировку по рукопашному бою, когда появился Виктор и поломал это дело, сказав, что ему надо с нами поговорить. К этому времени кроме Ромки в отряде появилось ещё двое младших пацанов и девчонка, и они переселились от нас в новую землянку, так что у нас стало пустовато. Рассевшись на нарах, мы приготовились слушать лейтенанта.

– Отделение разведки решено укрупнить до десяти человек, – начал он, крутя на столе коптилку.

– Отлично, – подал голос Сашка. Виктор коротко на него взглянул и вздохнул:

– Да… А меня переводят командовать четвёртым взводом. Как офицера…

– Не понял? – лежавший в рост Женька сел. – А нами кто будет командовать?

– Сашка, – кивнул на него Виктор.

Сашка вытаращился и приоткрыл рот:

– Я-а?!

– Так командир и начальник штаба решили, – развёл руками Виктор.

– Но… но я-то почему?! – Сашка встал и заморгал. – Я же…Почему не Борька?!

– Ага, сейчас, – проворчал я, – нужно мне это, как комару клизма…

– Да я Борьку и предлагал, – признался Виктор. – Капитан Хокканен возразил.

– Почему? – уточнила Юлька. Виктор пожал плечами.

– В общем так. Я отправляюсь на команду четвёртым взводом, а вам, боец Казьмин, предстоит взять на себя командование отделением разведки.

– Не было печали, – подытожил Сашка. Он даже слегка осунулся. – Как я командовать-то буду?!

– Да просто, – я приобнял его за плечи. – Ты скажешь – мы выполним. А кто заартачится – тому в грызло…

…Что сказать о самом нашем партизанском отряде?

Да ничего. Он очень мало походил на партизанские отряды из кино и книжек. Ну, вернее, не очень мало – если подумать, общего было ого-го. Люди собрались, чтобы бороться с врагом, все были уверены в необходимости этой борьбы и неизбежности победы. Как в кино. И вообще временами я узнавал киношные типажи. Но были вещи до такой степени вопиющие, что сходство пропадало.

Например то, как тут матерились. Ну, я понимаю, что в кино этого не покажешь. Кто помоложе, кстати, ругались меньше, и пожилые люди – тоже. А вот мужики средних лет могли запустить так, что ой. А кое-кто вообще использовал нормальные слова для связки матерных, не обращая внимания ни на женщин, ни на детей, ни на командование.

Нередко дрались – правда, никогда не использовали оружия. Просто – то ли от нечего делать, то ли вспоминая какие-то свои обиды. Много бездельничали – не вообще, а в военном отношении. Солдат на фронте воюет всегда, а тут между операциями было много свободного времени, и всё его заполнить чем-то было просто невозможно, хотя даже строевой заставляли заниматься, да и вообще дисциплина была вполне на высоте.

А бабы?! Это тоже не для кино, но вы подумайте сами: в отряде женщин всяко меньше, чем мужчин. Если эту проблему не решить, то появится так называемый вынужденный гомосексуализм – рано или поздно, но появится. Щенки вроде нас могли ещё заниматься онанизмом, а взрослые мужики? В таком случае никакая идеология не помеха – взгляды обязательно начнут обращаться на тех, кто помоложе, а если есть мальчишки, то им вообще ой-ой. Вот и приходилось Мефодию Алексеевичу, сокрушённо качая головой, записывать в документах вещи вроде: «Отпущены (полные данные) на (указан срок) в (указан населённый пункт) для отправления естественной потребности в женском поле.» Меня до такой степени потрясала дремучая безыскусность этой фразы, что я даже смеяться не мог (мне представлялось огромное поле, на котором зреют женщины на разный вкус!). Илмари Ахтович зеленел (он, по-моему, в военных целях просто кастрировал бы всех бойцов, и его можно было понять – достаточно было егерям выследить таких «отпускников» – и…), но сделать ничего не мог. Сам Мефодий Алексеевич, по-моему, жил с тётей Фросей…

А самогон?! Его гнали вполне официально – для медицинских целей и дезинфекции, но шёл он не только на это…

Вообще, короче, было много такого житейского, что не укладывается в рамки представлений о Борцах За Родину И Счастливое Будущее Детей. Может быть, это и неприятно. Но куда деваться? А сами «дети»?! В нашей землянке не было ни одного старше шестнадцати. Один скаут. Комсомолка. Шестеро пионеров. Двое беспартийных-сочувствующих. Но! Командует именно беспартийный. Раз. Два – матом ругались и дрались и тут. Я уж не говорю, что любой психолог, раскрой перед ним душу кто-нибудь из нас, схватился бы за голову и назначил бы полугодовой курс лечения в помещении с мягкими стенами. «Я его – пырьс, а он в штаны надул и пищит: «О, битте, битте, найн!» – а из самого кишки лезут…» «А помнишь, как мы старосту вешали?..» И так далее.

Да, отделение разведки выросло до десяти человек. Желающих стать разведчиками было больше (чуть ли не вся молодёжь и немало взрослых бойцов; уж не знаю, что тут играло большую роль – боевой порыв или просто желание не так часто заниматься тягомотными хозяйственными делами, караулами и прочим). Сашка сам отбирал людей, и я поразился тому, как он умеет это делать. Похоже, он обладал не только общим для всех подростков умением «навскидку» определять характер человека, но и вполне взрослой крестьянской сметкой.

Братьев и сестру Корбут он хорошо знал, оказывается, по довоенной жизни. Зинка у нас оказалась самой старшей – именно она была комсомолкой и она же не расставалась со снайперской винтовкой. Я сперва думал – понты… но только сперва. Димка – тоже не пионер, потому что не скрывал своей веры в бога – стал у нас пулемётчиком; командир выделил отделению трофейную чешскую «зброёвку». Младшего из Корбутов звали Гришка и он сам сочинял и пел похабные (в том числе и антирелигиозные, но чудовищно смешные!) частушки. Просто поразительно, как в одной семье могли вырасти такие разные дети.

Максим Самохин чем-то напоминал мне меня самого. Смешно, но это так – а главное, я не мог понять, чем именно. Ещё были двое Олегов – Кирычев и Панаев. Все в лесу чувствовали себя, как дома, умели хорошо стрелять и имели к фрицам личные счёты.

Но что поразительно – меня просто удивляло, насколько разнообразны были интересы этих ребят. Они не знали, конечно, многого из того, что знал я, но это просто потому, что в их времени не было вещей, о которых я знал. А вот широчайший кругозор (на любую тему, за что ни возьмись, у них имелось своё мнение и неплохой набор знаний!) и невероятная любознательность (узнавать новое им доставляло искреннее удовольствие!), упорство в любом деле и спокойная храбрость в этих отношениях ставили их на голову выше ребят из нашей дружины (а мы в тех же отношениях были на две головы выше обычных наших ровесников!) Я даже терялся временами – куда всё это делось?! Если бы такие мальчишки в достаточном количестве имелись в нашем времени – они без взрослых замирили бы Чечню, отвоевали Крым, начистили рыло штатовцам и подняли бы ВВП в десять раз за год. Они родились и выросли при Советской Власти… И, глядя на них, я серьёзно усомнился в том, чему меня учили на уроках истории – про Сталина и про тоталитаризм… Может ли быть плохой власть, которой зачем-то нужны такие люди? Ведь не сами они такими стали – их такими воспитали! А если наша власть воспитывает нас на «Фабрике Звёзд», «Доме-2», игровых автоматах, пивных фестивалях и канале МТV – выходит, и это кому-то нужно?! Но дальше думать было жутковато, если честно…

А ведь внешне и вообще – они мало чем от нас отличаются, эти ребята, с которыми я делил землянку. Забавляясь, я искал чисто внешние аналогии… и вдруг понимал, что Сашка, например, довольно сильно похож на Сашку Головина, героя нескольких «Ералашей» и нового фильма «Кадеты», который я смотрел перед самым своим «отлётом». У Юльки что-то общее с одной девчонкой из параллельного, с которой я пару раз целовался. И другие, если присмотреться, кое-что мысленно убрать, кое-что дорисовать, похожи не на того, так на другого моего знакомого, очного или заочного… Может быть, мы и внутренне не так уж отличаемся от этих, из сорок второго – только поскреби?.. Не знаю. Так я ни до чего и не додумался, хотя времени было немало для раздумий – разведка не особо оказалась загружена работой, хотя до конца мая отряд провёл почти дюжину диверсий на железной дороге, пустив под откос три эшелона и взорвав два моста. (Когда я высказал свою идею насчёт ненужности подрыва рельсов, то со мной быстро согласились.)

У меня, впрочем, было ещё дело – я работал радистом. Хокканен взял с меня подписку о неразглашении и время от времени я отправлялся в командирскую землянку и занимался то вполне понятными, то совершенно неудобоваримыми делами вроде передачи бесконечно-утомительных групп цифр. Дела на фронтах шли плохо – это я тоже узнавал из радиопередач. Немцы прорвались на Кавказ и к Сталинграду, штурмовали Севастополь. Нами они тоже, кстати, начали нехорошо интересоваться. Три взаимодействующих партизанских отряда – это почти триста человек. И нашуметь они могут так, что ого. По сведениям оживившихся в окрестных сёлах наших агентов враг активизировал разведку, несколько раз прочёсывал лес (но достаточно тупо) и раза два бомбил казавшиеся подозрительными места всё с тех же бипланов. Ясно было, что рано или поздно они возьмутся за нас всерьёз.

Ну что ж. В конце концов, это означало всего лишь, что нашим на фронте будет ещё чуть-чуть полегче.