Текст книги "Скаутский галстук"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Между тем из строя вышел один парень, потом второй… ещё двое, ещё один… Кто-то из девушек постарше спросил возмущённо-испуганно:

– А мы, товарищ командир?! – Мефодий Алексеевич развёл руками. – Так что же нам – к немца возвращаться, в подстилки, или в Германию, пахать на них?! Нет, мы с вами!..

– С вами… Чего там!.. И нас берите!.. – разноголосо зашумели почти все остальные девчонки.

– Ладно, – командир отмахнулся, – ладно, это Ефросинье Дмитриевне отдельный взвод под команду дадим, это ладно…

… Наш отряд пополнился сорока четырьмя бойцами – то есть, вырос почти вдвое. Правда, из этого пополнения одиннадцать были девчонки, да и оружия хотя захватили немало, боеприпасов по-прежнему было так себе. Со станции вытащили девятьсот с лишним килограммов взрывчатки, кое-какие медикаменты и продукты и уложили, по грубым прикидкам, около шестидесяти врагов.

У нас были пятеро убитых и трое тяжелораненых. Среди убитых оказался Лёшка – автоматная очередь снесла ему череп.

Глава 20

Коробка была из-под печенья, жестяная, с уже неразличимой картинкой, но на боковине ещё можно было прочитать:

Жоржъ Борманъ

Юлька, сидя на песке, деловито раскладывала рядом маленькие катушки с несколькими иголками, зеркальце (с отколовшимся в нескольких местах чернением), какую-то фотографию, ещё что-то, искоса посматривая на меня. Наверное, боялась, что я буду смеяться. Но я всего лишь ждал, пока она зашьёт мне куртку.

Собственно, я просто попросил у неё нитку с иголкой, чтобы сделать это самостоятельно. Но Юлька заявила, что у меня ничего не выйдет, что я куртку пришью к себе и вообще так меня наоскорбляла, что я безропотно отдал куртку ей, а сам сидел рядом на речном бережке и смотрел.

– Я отца всегда обшивала, – говорила она между делом. – Счастливый ты, Борька, после войны вернёшься к родным…

– Не вернусь, – я отвернулся, чувствуя, как отсыревают глаза. Юлька махнула рукой:

– Брось ты! Я тебе точно говорю, что они у тебя живы и ждут.

– Да не в этом дело… – я не стал говорить дальше, а Юлька не стала расспрашивать.

– Ну вот, готово, – она протянула мне куртку, аккуратно сложила вещицы в коробочку и встала: – Ты не смотри, я буду купаться, – сказала Юлька, расстёгивая рубашку.

– Чокнутые вы тут все, – ответил я. – Вода же холодная. Май не кончился.

– Да ничего и не холодная… Не смотри, говорю!

– Я за кусты уйду, – кивнул я. – Шумни, если что.

– Ага.

Я обогнул ивовые заросли и наткнулся на корягу, выступавшую над поверхностью воды удобным изгибом. Сбросив ботинки и размотав портянки, я подкатал свои верные штаны, не без удовольствия прошлёпал босиком по воде (может, и холодная, но ноги так устали, что даже здорово!) и сел в этот изгиб, как в кресло. Отсюда было слышно, как Юлька плещется, и я поймал себя на том, что стараюсь рассмотреть её через ветки. Это было не очень-то красиво, но… Под мужской рубахой и мешковатыми шароварами не поймёшь, какая она – по фигуре, в смысле. Мои щиколотки облепила комариная сволочь, и я опустил ноги в воду. Течение – сильное возле берега – приятно потянуло их в сторону. Я усмехнулся, поправил ремень. Посидел ещё. Юлька плескалась… Я соскользнул в воду и начал, подволакивая ноги по дну, красться ближе к кустам. Щёки у меня горели, в ушах звенело, но не от комаров. Я ругал себя последними словами, но не мог остановиться.

Юлька стояла лицом ко мне на отмели неподалёку от берега – вода доходила ей до колен – и смотрела на другой берег из-под руки, а левую уперла в бедро. Бёдра у неё были неширокие, почти как у пацана, но грудь – неожиданно оформившаяся, рельефная…

Она завертела головой, и я отпрянул от кустов, ругательски себя ругая. Во-первых, то, что я сделал, было подло. Во-вторых, она, конечно же, почувствовала взгляд… Но избавиться от стоящего перед глазами я теперь не мог, хотя ожесточённо поплескал себе в лицо водой – на пылающей коже та показалась ледяной.

Юлька была красивая. Очень красивая. Очень-очень красивая. Что тут ещё сказать – разве что в третий раз повторить «очень»? Я стоял в воде и представлял её тело, лицо и глаза…

…Девчонка вдруг негромко, но очень сильно запела – кажется, выходила из воды:

 
Широка страна моя родная!
Много в ней лесов полей и рек!
Я другой такой страны не знаю,
Где…
 

– Бориска, я всё, ты где?!

– Иду, – отозвался я, но Юлька уже сама появилась из-за кустов.

– Ты не купаешься?.. Извини…

– Да ничего, – я остановился по щиколотку в воду, разглядывая её. Юлька распустила косу и сейчас аккуратно расчёсывала пряди мокрых волос расчёской из своего запаса. Она была всё ещё босиком, а рубашка расстёгнута низко, и…

– Ты чего? – каким-то не своим голосом спросила она, поймав мой взгляд. – Бо-орь?..

– Погоди, – голос у меня тоже стал чужим, я вышел из воды и, подойдя вплотную, обнял её за талию, не сводя глаз с её лица. Юлька не двигалась и тоже смотрела. – Погоди, – повторил я и, чуть нагнувшись, поймал её губы своими, накрыл. Губы были горячие, влажные и отдавали свежей водой и земляникой – это я успел почувствовать и успел пережить две или три восхитительных секунды, лучших в моей жизни секунды… а затем я получил такой силы удар раскрытой ладонью по лицу – обычную пощёчину, но размашистую и беспощадную – что в голове грохнуло, и я сел на песок.

– Подглядывал?! – Юлька стояла надо мной, из её глаз синими электрическими искрами брызгало презрение. – Целоваться лезешь?! Не подходи ко мне – убью, укокошу! – и, выхватив «маузер», она выстрелила в песок точно между моих ног – песчинки брызнули мне в лицо, и я вскрикнул от неожиданности и зажмурился.

Когда я проморгался, то Юльки, конечно, не было. В голове у меня гудело, щека онемела и ощутимо распухла. Я перевалился к воде и начал остужать разбитое место. Мне было смешно и стыдно, никакой обиды на девчонку я не испытывал. Как она меня!.. Ну сила… Таких бы в моё время штук двадцать хоть. Или они есть, только мне не попадались?.. Вот это хрястнула, с ног ведь сбила!..

Несмотря на занятость переживаниями, я ощутил, что кто-то приближается и, достав «парабеллум», замер, вглядываясь в кусты. Послышался голос Сашки:

– Борька, это я, не стреляй, – а через пару секунд он сам вышел на отмель. – Кто тут палил?

– Юлька, – отозвался я, не вставая с корточек. – Показывала, как стрелять умеет… А ты чего?

– Да был тут недалеко, слышу – выстрелили… – он рассматривал меня. – А она где?

– Ушла… – я убрал оружие. Сашка помолчал и спросил:

– А со щекой что?

– Иди, куда шёл, – отозвался я. Сашка пожал плечами:

– Так я сюда и шёл… Целоваться к ней полез?

– Да! – я вскочил. – Полез! Что ещё?!

– И как – получилось?

– И получилось, и получил, – честно сказал я. – Ещё вопросы будут?

Сашка пожал плечами, круто развернулся и исчез в зарослях – как обычно, совершенно бесшумно.

– Чингачгук, блин, – сказал я и выматерился от души. Потом засмеялся…

…В лагере стало многолюднее и веселей. Мне надо было тренировать пополнение по рукопашному бою, опаздывать не стоило, но, когда я почти бегом прибежал в лагерь, меня перехватил Витька.

– Тренировка отменяется, – сказал он. – Сейчас иду на совещание к командиру. Вернусь – скажу, что и как, но вы сидите в землянке или около, не разбегайтесь.

– Понял, – я пожал плечами… – Вить, знаешь, мне всё время снится, что я лошадь и жую сено.

– Ну и что? – подозрительно затормозил уже разлетевшийся бежать командир разведки.

– А то, что утром каждый раз половины сена с нар нету.

– Иди ты, – он отмахнулся, я крикнул вслед:

– Э, Вить, ты про Фрейда слыхал?!

Он явно не слыхал. Я вздохнул и решил, что сейчас отправлюсь в кусты, сяду поудобнее, закрою глаза, представлю Юльку и немного самоудовлетворюсь. Но меня опять – уже не в первый раз за последние дни – окликнули двое пацанов из пополнения. Я уже отлично знал, что им нужно: чтобы я ходатайствовал о принятии в отделение разведки, поэтому сделал вид, что не слышу их и юркнул в землянку.

Тут все были в сборе. Ромка пиликал на своей губнушке что-то оптимистичное. Я сообщил, стараясь не встречаться взглядом с Юлькой:

– Похоже, скоро на дело. Витька побежал на совет.

– Ну и отлично, – Сашка потянулся. – А то взрывчатка есть, а мы уже пять дней сидим, ничего не делаем…

– Странно, что немцы ничего не сделали, – заметил Женька задумчиво.

– Они скорей всего просто не знают, где нас искать, – предположил я, садясь на нары. – Отряд-то был маленький и почти бездействовал…

– Пока не пришли мы, – Сашка пересел за стол и начал разбирать «штейр». – Ром, а ты спеть не можешь?

– А у меня рот занят, – ответил младший, на секунду вытолкнув губнушку изо рта. И опять запиликал.

Мы посидели в молчании ещё пару минут, и я поднялся. Все уставились на меня, явно ожидая каких-то действий по убийству времени.

Я поставил перед собой два котелка, зажал между пальцами по гильзе и простучал короткую дробь. Потом подобрал ритм для аккомпанемента, посмеиваясь над собой – наверное, именно так подыгрывали себе первобытные люди… И, постукивая по металлу, запел:

 
Время бродить
По лесу…
Время разгадывать тайны…
Время бродить
По лесу…
Время разгадывать тайны…
Время обеда, ужина, сна.
Время зима. Время весна.
Лето ли, осень – нечем помочь!
Врёмя – тёмная ночь!

Время бродить
По лесу…
Время разгадывать тайны…
Время бродить
По лесу…
Время разгадывать тайны…
Поздно бояться, поздно болеть.
Поздно смеяться, поздно шуметь.
Поздно болтать, воду толочь.
Поздно – тёмная ночь!

Время бродить
По лесу…
Время разгадывать тайны…
Время бродить
По лесу…
Время разгадывать тайны…
Ну-к, хозяин – ну-ка, скажи,
Как тебе нравятся наши ножи?
Ну-ка – и голову нам не морочь!
Ну-ка – тёмная ночь!

Время бродить
По лесу…
Время разгадывать тайны…
Время бродить
По лесу…
Время разгадывать тайны…
Время не терпит, время не ждёт.
Время упустишь – время уйдёт.
Время, время, время – не в мочь,
Время – тёмная ночь!

Время бродить
По лесу…
Время разгадывать тайны…
Время бродить
По лесу…
Время разгадывать тайны…
 

Я несколько раз – всё тише и тише – повторил припев и замолчал. Наступила тишина – и удивлённая, и какая-то даже недовольная. Я опасливо подумал, что хватил лишку – такой символизм в век конкретики во всём, даже в песнях…

– Странно, – вдруг с каким-то удивлением сказал Женька. – Я сперва… Эта песня – она ведь ни о чём? – он подумал и сам утвердительно кивнул. – Ни о чём… и всё-таки…

– Хорошая песня, – сказал Сашка. – Она как бы… ну, это… – он засмеялся и махнул рукой. – Короче, не знаю, но хорошая.

Я усмехнулся. Они не могли выразить чувств, но я понимал, что именно мои друзья ощущают. И был рад.

– Время бродить по лесу, время разгадывать тайны… – сказала Юлька задумчиво. – Да, хорошо… Ладно, мальчишки, я пойду. Мне ещё на кухню.

Она поднялась и вышла. Помедлив и подождав, пока ребята занялись разговорами, я потихоньку выскользнул следом. Уже стемнело, но вообще-то ощущение такое, что на кухне жизнь не прекращалась вообще никогда. Тётя Фрося была на месте, и я переминался за деревьями, пока Юлька, подхватив ведро, не зашагала к выгребной яме. Тут я её и перехватил:

– Юль, давай понесу.

– Не надо, пусти, – безразлично сказала она. Я отпустил дужку, но пошёл рядом:

– Юль, я тебе пел. Честно.

– Ну и ладно.

– Юль, – я обогнал её и встал на колени. – Юль, прости. Я дурак, прости.

– Встань, ты что?! – она почти испугалась и отгородилась от меня ведром. Я замотал головой на полном серьёзе:

– Юль, прости, я виноват.

– Да встань, ты что?! – жалобно попросила она.

– Не встану, если не простишь. На коленях за тобой буду ползти.

– Да ты что, Борьк! Борьк, увидят! – она заоглядывалась. – Встань! Ну?!

– У-уххх… – выдохнула она и поставила ведро на дорожку. – Прощаю… Но больше так не делай, – она серьёзно посмотрела мне в глаза. – Это нечестно и вообще… ты такой хороший парень, а это мерзко, понимаешь?

Если честно – я не понимал. Не понимал, потому что Юлька была красивая, просто очертенело красивая. И… и без одежды – тоже. А-аббалдеть. Но я закивал без раздумий. Если бы Юлька попросила меня признать, что луна сделана из сыра – я бы согласился немедленно.

– Давай ведро донесу! – вскочил я и уцепился за дужку ведра. – Пожалуйста!

– Ну неси, – со смехом разрешила она. – Только на кухню я сама понесу, а то…

Она не договорила…

…Когда мы вернулись в землянку, Витька уже был там.

– Наконец-то, – сердито сказал он. – У Юлии на кухне дела, а ты-то где бродил?

– М? – я сел на нары и обнялся с ЭмПи. – Воздухом дышал-с. А что-с?

– А кто его знает, – сердито сказал Сашка. – Пришёл и молчит сидит.

– Да ничего, просто собирайтесь, сейчас выходим, все, кроме Ромки, – заявил Виктор. Ромка немедленно вскинулся:

– А я?!

– А ты останешься в распоряжении штаба.

– Куда выходим-то? – деловито спросил я и только теперь увидел на столе консервные банки, сухари, патроны, гранаты. – О, это дело…

– А вот выйдем, я и скажу, – сказал лейтенант.

– Идём, а потом я скажу – куда, – буркнул Сашка. Он почему-то был не в настроении. Впрочем – я, кажется, догадывался, почему. И ничего приятного в этом не было, сказать по правде. История, вечная, как мир, но от этого ничуть не более приятная. Я даже хотел сразу с ним поговорить, но тут же отказался от этой мысли – почему-то стало страшновато. Просто не знаю, почему. Поэтому я занялся сбором снаряжения.

Я набил патронами все шесть магазинов и запасную обойму к «парабеллуму», но Виктор кивнул мне:

– Сыпь ещё полсотни в подсумок, – он перебросил мне пустой брезентовый мешок из-под противогаза.

– Какая щедрость, – проворчал я. – С чего бы? – но охотно догрузил патроны.

– К моему пистолету опять нет? – грустно спросила Юлька. Виктор развёл руками и предложил:

– Возьми лишнюю гранату.

– Впервые слышу, чтобы они были лишними, – подозрительно отозвалась Юлька. – Действительно – с чего бы?

Ей никто не ответил, да она ответа и не ждала, в общем-то. А я, кстати, решил воспользоваться предложением и подцепил сразу четыре гранаты – нашу «лимонку» и три немецкие, но не «колотухи», а похожие на пивные банки осколочные. В ту же сумку я сложил две банки выданных мне консервов, сухари, кулёк с пшеном, а сверху приторочил туго свёрнутое немецкое одеяло, а на него сбоку – котелок. Виктор наблюдал за мной с одобрением, потом сказал:

– По тебе не поверишь, что ты городской… Не хуже Сашки.

– Я в походы много ходил, – не стал я вдаваться в подробности. И, подумав, достал из внутреннего кармана штанов галстук и повязал его. Надо сказать, что реакция была предсказуемой – у всех глаза полезли на лоб.

– Это что? – удивился Сашка. – Зелёный…

– Это? – я словно впервые увидел галстук и довольно натурально засмеялся: – А, да это просто шейный платок такой. Он мне… дорог, как память кое-о-чём.

Вопрос был снят, но Юлька задумчиво сказала:

– А вообще-то надо нам пионерские галстуки найти… Я свой в дупле спрятала, недалеко от сторожки…

– А у меня мой с собой, – гордо сказал Женька и, достав из кармана аккуратно сложенный треугольник, ловким заученным движением повязал его прямо на шею и спрятал под курточку. – Только я так буду носить, – немного извиняющимся голосом сказал он, – а то очень яркий, в лесу сразу видно…

– А у меня галстука нет, – Сашка вздохнул, и я спросил:

– А тебя принять никак нельзя? По-моему, уже выше крыши есть за что.

– «Принять»! – фыркнул он. – Для этого отряд должен быть…

– А мы чем не отряд?! – возмутился я.

– Ладно, это вы потом обсудите, – Витька поднялся. – Снаряжаемся и выходим. До рассвета мы должны быть… в одном месте, а рассветёт уже скоро.

Глава 21

Рассвет мы встречали на краю здоровенного лесного оврага, заросшего орешником и можжевельником. Витька подал сигнал остановиться, огляделся, прислушался и удовлетворённо кивнул:

– Днюем здесь. Часовых выставлять не будем; советую выспаться. И на сон грядущий – самое главное: мы идём восстанавливать контакты с соседними партизанскими отрядами для организации совместных действий.

Мне уже было известно, что после разгрома подпольного райкома, координировавшего (пытавшегося координировать) действия партизан, о совместной борьбе не было и речи. Так что желание наладить взаимодействие говорило и о желании развернуть более широкие действия. Гадать можно сколько угодно, но точно знают только командиры. И это правильно. Вообще-то многих такое возмущает – мол, приказы отдают, а ничего не объясняют, да что мы – машины, что ли?! (Я имею в виду – в нашем времени возмущает.) Да ещё приводят в пример слова Суворова: «Каждый солдат должен знать свой маневр!» Только по своей дурости не понимают, что именно свой маневр. Вот мы и знаем – идём устанавливать контакт. А об остальном можем гадать сколько угодно…

Гадать. И не больше.

Часового мы не выставляли. В принципе, это верно – заметить нас было трудно, а уж если заметили, то часовой не поможет. Просто расстелили несколько одеял и завалились на них, укрывшись другими. Я нацелился было ещё поесть, но наш лейтенант двинул бровями, и я «отставил». Одно дело – прикалываться над Чебурашкой в лагере, а совсем другое – нарушать приказы тут. Чревато… Я закрыл глаза, а открыл их от того, что мне приснился звук самолёта.

Судя по всему, было уже далеко за полдень – я никак не мог избавиться от привычки глядеть на запястье и поклялся себе, что сниму часы с первого же убитого немца, на котором они окажутся. Это я подумал сонно, а в следующий миг сообразил, что нет – не приснился мне самолёт!

Виктор, приподнявшись на локтях, всматривался куда-то вверх, в направлении этого звука. Остальные ребята спали – наверное потому, что они не знали, какую опасность может в себе таить звук с неба… а я проснулся, потому что знал, хоть и по кино.

– Нас ищут? – прошептал я. Виктор кивнул, потом пояснил:

– Ну… не нас именно. Но раньше они эти леса с самолётов не прочёсывали…

– Ерунда, – сказал я. – Это не вертолёт… – и тут же прикусил язык. Но Виктор не обратил внимания на мою оговорку, потому что именно в этот момент самолёт как-то очень небыстро и мирно прошёл над верхушками деревьев. К моему удивлению, это был биплан, совершенно не соответствующий моим представлениям о немецких самолётах, даже с открытой кабиной, кажется…

– «Хейнкель»-пятьдесят первый, – пробормотал лейтенант. – Два пулемёта, бомбы…

– Вить, ты где служил? – спросил я, наблюдая полёт самолёта; солнце ярко сверкало на его крыльях, словно их покрывала слюда.

– В полковой разведке, – буркнул он и не стал ничего объяснять. – Неужели засекли отряд, сволота?

– Вить… – меня вдруг пронзила ужасная догадка. – Вить, а что если в нашем отряде немецкий стукач?!

– Кто-нибудь наверняка есть, – меня удивило не столько то, что он понял слово «стукач», сколько спокойный его тон. – Только связи-то у него всё равно нету. В сёла один Ромка, считай, и ходит… Вот если активизируемся – тут и начнутся проблемы… А это так – для отчёта летает… наверное.

Я всё это время только пастичку разевал, поражённый флегматичностью командира в этом вопросе. Потом выдавил:

– Но как же…

– Спи, чего ты допрос мне устроил? – отмахнулся Виктор, тоже укладываясь. – Если выспался – лежи, думай. Полезное занятие.

Ответить я в целом так ничего и не смог – вот разве что правда попытался подумать… а проснулся уже вечером.

Нет, вообще-то было не так уж и поздно. Просто в лесу темнеет рано – солнце за деревья село, и начинается долгий сумрачный вечер, который плавно переходит в ночь. На этот раз выяснилось, что я встал последним. Витька и Сашка разглядывали лежащую на траве карту. Женька как раз открывал килограммовую банку консервированной датской свинины, рядом лежали десять сухарей. Это, надо полагать, был ужин. Или завтрак, если принять во внимание, что для нас рабочая пора как раз начиналась. Юлька на куске сухого спирта (тоже трофейного, я и не знал, что он в эти времена существовал!) кипятила котелок воды. Скорее всего, пить её предстояло просто так, даже без лиственной заварки, чтобы не пахло по лесу.

– Вечер добрый, – я сел и потянулся. Мне хотелось повыть, но это хорошо делать, когда потягиваешься, громко, иначе весь кайф пропадает. Поэтому я оставил мысль о подвывании и спросил: – Чего самолёт, Вить?

– Покружил и улетел, – отозвался тот. – Так, всё, жуём наскоро и пошли.

Он достал шоколадку (Nestle буквально меня преследует, мать его!!!), разломил её на пять частей, потом вытащил глыбку сахара, отколол рукояткой финки примерно пятую часть и точными ударами раздробил её ещё на пять кусочков, аккуратно подобрав пыль и мелкие крошки. Я уже успел обратить внимание на то, как бережно люди тут обращались с едой, и мне – честно слово! – всякий раз становилось стыдно, когда я вспоминал огрызки гамбургеров, остатки бутербродов, недоеденные гарниры, куски пирожных, которые я отправлял в мусор в том времени. Нас окружает тьма вещей, которые мы не ценим.

Например, туалетная бумага. Не смейтесь. Подтираясь лопухом, слишком часто обнаруживаешь, что, по пословице, подтираешься пальцем. Подумав об этом, я фыркнул, и Юлька спросила:

– Чего ты?

– А вот… – я замешкался. – Ночью в деревне к бабке в окно стучат, она занавеску отодвигает – видит, а там партизаны: «Бабка, немцы в деревне есть?!» «Да вы что, внучки, какие немцы?! Война двадцать лет, как кончилась!» «Ой, ё, а мы всё поезда под откос пускаем!»

Секунд десять царило молчание. Потом засмеялись все четверо – приглушённо, но искренне, весело. Витька сказал:

– Да-а, будет и такое… Эх, какая же после войны жизнь будет… – он покрутил пальцами в воздухе: – Прекрасная жизнь! Мне вот почему иногда страшно бывает. Не потому, что просто умру или что там… А вот что не увижу… – он смешался, и мне вдруг стало стыдно, что я про себя называл его Чебурашкой. И я спросил:

– А твоя семья где, Вить?

– Далеко, – он вздохнул. – Хорошо, что далеко. В Фергане они живут. После войны все ко мне приезжайте. Народ у нас – во! А природа какая! А фрукты!

Я слушал его и думал, что Фергана – это ведь Ферганская долина, где в начале 90-х годов будет страшная резня русских. Если Витька переживёт войну, он, наверное, будет ещё жив, и… Меня даже передёрнуло при мысли о том, что он испытает – победитель фашизма, увидевший новых фашистов, таких же жестоких и стократ более тупых, на своей родной земле. И я сказал:

– Не, Вить… Русский должен жить в России.

– Ну, во-первых, – сказал он, нахмурившись, – что это за разговоры? Я не русский, я в первую очередь советский, и страна у нас – Советский Союз, что в Фергане, что на Псковщине. А во вторых – наша семья там уже полвека, не меньше, живёт, отец там родился… Куда ж я оттуда?

– Мы и после войны вместе будем, – сказал вдруг Женька. – Ну куда мы друг от друга? Родителей у нас… – он осекся. Сашка сказал:

– У Борьки живы.

– Не увижу я их, – покачал я головой. Юлька жалобно возразила:

– Да что ты их всё хоронишь?

– Чувствую…

– Ничего, ребята, – тихо сказал Витька, и глаза его блеснули. – Советская Власть вас не оставит.

Я было усмехнулся… а потом вдруг подумал, что нечему. Ведь смейся не смейся – а это правда. Не оставила никого из тех сотен тысяч сирот войны. Открыла суворовские училища, обычные детские дома, спецПТУ. Вырастила и выучила. Дала возможность стать не подай-принеси, а профессорами, генералами, космонавтами, писателями. Не всем, да. Но людьми стали все. Просто людьми – с работой, с семьёй… И не мне смеяться над этими наивными словами о власти. Я пришёл из времени, которое считается мирным – но в котором два миллиона беспризорников. И до них никому нет дела. Просто – ни-ко-му. И власть не чухнется, хотя зовётся демократической, народной то есть.

Мне стало тошно. От всего сразу. Но в первую очередь – от мыслей о том, из какого же болота я выполз и как же был прав «АСК», когда говорил о нашем времени с гневом и презрением… а мы доказывали ему, что он не прав, что есть в нашем времени и хорошее… Может – и есть. Может, даже и много (и уж во всяком случае – там нет войны… или – есть?!). Но… но люди тут лучше.

Хотите смейтесь – хотите нет.

Здешний сахар был синеватый и невероятно твёрдый, как камень без преувеличений. Я пару раз видел, как Мефодий Алексеевич и партизаны постарше пили с ним чай – держали в зубах кусочек и через него дули почти кипяток, при этом на их лицах отчётливо читалось искреннее наслаждение. Я как-то раз попробовал – ничего не получалось, сахар сам собой грызся и проглатывался. Я вообще дико скучал по сладкому и сейчас почти заставил себя сначала заняться «бутербродами», но всё время поглядывал на шоколад и сахар. Поэтому увидел, как Сашка тихонько пододвинул Юльке свой шоколад и показал взглядом. Но увидел не я один.

– Отставить, – отрезал Виктор. – Это не школьный бал и это не просто еда, это топливо для организма.

Юлька покраснела. Сашка тоже, это ему совершенно не шло, если можно так сказать про парня, и они оба усиленно навалились на еду. Я почему-то ощутил удовлетворение и одновременно злость – это что ж теперь, терять друга?! Неужели это так неизбежно?!

«Ты же не за ним из кустов подглядывал, – довольно ехидно прозвучал внутренний голос. – Хотя ещё не поздно поменять ориентацию.»

Я разгрыз сахар, в два глотка выпил свой «чай» и сунул под язык порцию шоколада. Пусть потихоньку растворяется и подслащает мне жизнь, если уж не осталось других средств…