Текст книги "Игры на свежем воздухе"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Олег Николаевич Верещагин
Игры на свежем воздухе

Нужно ли писать для детей «политические» книги? Ответ ФАККа – НЕТ!!!

Мой ответ – ДА!!!

А вы что скажете?

ПРОЛОГ: в разных местах в разное время

Западная Белорусия. Лес недалеко от крепости Брест. Конец июня 1941 года.

Обойм больше не осталось. Одна россыпь. Штук семью лёжа на левом боку, он поспешно снарядил магазин, щёлкнул затвором и зорко осмотрелся.

Слева за кустами – в подлеске, метрах в пятидесяти – свистнули. Справа густо ударила очередь, несколько тонких деревьев подскочили и рухнули, беспомощно размахивая ветками. Мокрая щепа веером бры-знула по траве.

– Хэй, рюсс! – окликнули слева. – Генуг, майне либер! Штей ауф, ком хир!1

[Закрыть]

Он выстрелил – просто со зла, свирепо рванул затвор. Мимо, конечно – немец оскорбительно засмеялся. Ещё одна длинная очередь – кустики над головой ссекло, словно размахом косы. Да, прижали… Не перебежать, не подняться. Хорошо ещё, прогалинка открытая, не спе-шат они в атаку, на пулю нарываться не хотят.Победителями себя считают, а кому охота перед победой загнуться? Победителями? Посмотрим…

– Рюсс! – тот же голос. – Комм плен, комм! Плен – зер гут, ист зо!2

[Закрыть]

Шталин, Зовьет – капут,3

[Закрыть] Русслянд – капут, аллес капут!4

[Закрыть]

Да где ж ты, крикун? Покажись, хоть нос высунь…

Кто-то перебежал – справа, быстро – и плюхнулся в траву. Умеют, сволочи. Почти два года воюют. Ну он, положим, тоже повоевал, а мальчишки из последнего призыва? От тоски и жалости стало трудно дышать. Всех побили. Почти сразу. Кого прямо в городке, кого на дороге танками подавили,кого в поле из пулемётов порезали. Ничего не умели ребята…Даже стрелять толком… Одно дело – значки "Ворошиловский стрелок в тире получать, а другое – когда против тебя такие вот… умельцы, чтоб их…

Подальше в лесу кто-то неразборчиво крикнул. Немцы за кустами засмеялись – дружно, весело. В воздух по крутой дуге, вертясь, взлетело что-то… и упало вниз, почти рядом. Он повернул голову – массивная деревянная ручка желтела в траве.

Потом был взрыв, которого он не слышал…

…Когда он открыл глаза,немцы шли через прогалину. Неспешно, кто держа оружие стволом в землю, кто – поперёк груди. Странно – не у всех автоматы, а казалось – у всех, такая плотная стрельба… Впереди шагал огромный белокурый парень – без каски, с пулемётом на плече. Невесть почему – показалось, что это он кричал "капут" про Россию…

Винтовка лежала неподалёку,но он чувствовал, что не дотянется. Не дадут – заметят и добьют тут же. Да и не получится – ниже пояса всё было как деревянное.

Руки двигались. Не сводя глаз с пулемётчика,он правой нашарил сзади на поясе брезентовые ножны с финкой – трофеем ещё Карелии, жуткой зимы 39-го5

[Закрыть]… Голова звенела тонко, по-комариному. Не потерять бы сознание снова – тогда плен…

Пальцы плотно сжали холодный металл. Он удобнее перехватил лезвие финки. Отец, ветеран боёв Империалистической, учил его бросать ножи. А он успел научить своего старшего. Как они теперь?… Господи, никогда тебе не молился – дай попасть!

Приподнявшись на левой, он с силой метнул тяжёлую финку. И успел увидеть, как белобрысый схватился за горло.

А ещё – рыжее пламя на полудюжине подскакивающих стволов.

Нет, всё же много у них автоматов…

…Панцергренадёры окружили тело русского, лежащее на забрызганной кровью траве. Убитый был невысоким, широкоплечим, с жёсткой щёткой усов на немолодом уже лице. Он замер ничком, повернув голову вбок и широко раскидав руки по земле, словно обнимал её.

Подошёл панцервахтмайстер6

[Закрыть] – плечистый, уже за сорок, невысокий. На него посмотрели – панцервахтмайстер провёл по шее пальцем.

– У, скотина! – молоденький рыжик пнул мёртвое тело коротким сапогом. И чуть не полетел наземь от тяжёлой затрещины. – Дядя Вернер, за что?! – завопил он.

– Не тронь, – хмуро сказал панцервахтмайстер. Нагнулся, перевалил убитого на спину. На груди, над кармашком белой от стирок и солнца гимнастёрки, сверкнула небольшая медаль на серо-синей ленте.

– Что это? – спросил кто-то из солдат.

– "За отвагу",я знаю, – важно сказал переставший дуться рыжик. – Большая русская награда! Дядя Вернер, а кто её возьмёт?

Панцервахтмайстер молча снял с пояса лопатку, отомкнул острое полотно, накрутил муфту в положение для рытья.

– Похороним, – отрывисто сказал он. – Ты… и ты, помогите. Анхель, сделай крест.

– Он же большевик, дядя Вернер! – возмутился рыжик. Панцервахтмайстер отмахнулся:

– Он солдат.

Западная Белоруссия. Город Брест. Октябрь 1943 года.

Серый осенний дождь шёл непрерывно уже четвёртые сутки. Комендантский час кончился уже давно, но широкий бульвар был пустынен – заштрихованный частой сеткой дождя, он тянулся без конца. Стены домов, заборы, немногочисленные тумбы для объявлений были на-глухо заклеены свежими выпусками газеты «Пагоня», неизвестно как и когда появляющимися листовками на хорошей бумаге – и приказами управления гауляйтера7

[Закрыть]. Эти приказы венчало одинаковое слово, набранное большими алыми буквами:

ФЕРБОТТЕН – ЗАПРЕЩЕНО.

Запрещено было всё. Запрещено говорить на русском языке. Запрещено было собираться больше двух, после восьми вечера и на центральных улицах. Запрещено было зажигать свет в комендантский час. Запрещено смеяться, петь, торговать, не уплатив шестнадцать видов налогов Рейху… Запрещено было всё, что можно запретить – с немецкой педантичностью и аккуратностью. Жаль,что нельзя было запретить дышать – от этого население могло вымереть раньше времени…

Приказы не могли запретить одного – оставаться людьми. А это само по себе подразумевало сопротивление. Именно поэтому с такой неуловимой регулярностью появлялись листовки. Именно поэтому не-мцы ходили по улицам только "тройками" – усиленными патрулями, держа оружие наготове – или большими компаниями. Иначе было просто опасно. Даже днём. Даже здесь, на центральных улицах, увешанных грозными запретами…

Высокий молодой офицер шёл по дождливому бульвару один. По его прорезиненной пятнистой куртке скатывались струйки воды, широкий потёртый ремень оттягивала большая кобура"вальтера". Вместо офицерской фуражки на коротко подстриженных волосах небрежно сидело мятое солдатское кепи без знаков отличия.

Майор Ульрих фон Кори, командир отдельной абверкоманды военной разведки «Восток» не боялся. Одиночный офицер вермахта невелика добыча для партизан или подпольщиков, а от одного-двух нападающих-импровизаторов он легко отобьётся – имел возможность в этом убедиться… Бояться следовало именно в большой компании – последнее время как раз рестораны, гостиницы, многолюдные выезды стали излюбленными объектами белорусских партизан. Взрывались бомбы, гремели автоматные очереди, летели гранаты, и во французском вине оказывался цианид… Хотя – фон Кори слегка улыбнулся – если бы партизанские главари знали, кто этот молодой офицер, идущий через надоедливый белорусский дождь по пустынному бульвару – они бросили бы против него лучших своих диверсантов. Такая добыча была бы для них желанней, чем разорванный месяц назад бомбой в своей спальне гауляйтер Кубе8

[Закрыть]…

Фон Кори был егерь. Охотник за партизанами, чья абверкоманда с лета 1941 года уничтожила в Белоруссии, на Украине и в России бо-лее ста партизанских отрядов. А что делал идиот и садист Кубе? Раздавал награды и эшелоны с награбленным тыловой зондерсволочи, меряя её доблесть по количеству убитых белорусских, польских и рус-ских детей… Вешал, жёг, расстреливал своими зондеркомандами9

[Закрыть], даже не задумываясь, что каждый убитый его уголовниками мирный житель – это два, три, пять новых партизан, лично обозлённых на Рейх и потому на всё готовых! Если бы фон Кори мог – он бы сам прикончил Кубе раньше, чем тот успел наделать уже, кажется, непоправимых глупостей…

Фон Кори скользнул взглядом по листовке, залепившей на стене дома напечатанный в газете портрет фюрера. Просто листок из тетрадки, на котором аккуратным ученическим почерком написано: "Фрицы драпают из-под Курска!"

Драпаем, подумал фон Кори. Отличная вещь – русский язык. В немецком нет такого слова. "Бежим" – не годится. Именно драпаем. Даже школьники знают. Надо выловить и повесить всех школьников… А его абверкоманда всё больше и больше напоминает кусающую собственный хвост собаку. Чем сильнее грызёшь – тем больнее себе делаешь. А вообще откусить невозможно… Война проиграна. Проиграна ещё в 41-м, но сейчас это начинают понимать даже самые тупые и самые оптимистичные… А он не тупой и не оптимистичный. Но он будет драться, пока есть возможность – а там посмотрим…

Двухэтажный старинный особняк был украшен бело-красно-белыми флагами "Бялоруской национальнай самопомощи". На ступеньках роскошного крыльца не было часовых – с тех пор, как неделю на-зад в них бросили гранату, они соглашаются дежурить только внутри… Правда, на верхней ступеньке спал смертельно пьяный БНСовец в испачканном мундире, без оружия. От него несло самогоном на курином помёте… И где достают? Кур давно сожрали маршевые части вермахта, а помёт есть по-прежнему… Егерь широко перешагнул через пьяного "союзника", мельком подумав, что вся БНС такова. Мёртворождённое детище всё того же Кубе, возжелавшего "найти опору в здоровых элементах белорусского народа, не заражённого русским влиянием". Нашёл… Треть БНСовцев, получив оружие, сбежала к партизанам. Остальные – уголовная сволочь, гораздая покуражиться над земляками, свести старые счёты… А когда подпёрло – кто разбежался, кто спивается с бе-шеной скоростью. От страха, всё от страха перед лесом, перед немцами, перед Красной Армией… Какие они бойцы, если боятся всего! Кубе в насмешку выделил место под штаб "Востока" на втором этаже штаб-квартиры БНС. Но, может, оно и к лучшему? Под вывеской этого балагана можно не опасаться налётов – для партизан БНС не противник…

…Ефрейтор Ромм, временно отстранённый от операций из-за контузии и потому мрачный, отдав честь командиру, негромко сказал, кивая на дверь кабинета:

– Герр майор, вас ждёт барон фон Фелькерзам.

– Давно? – оживился фон Кори. С бароном они были друзьями – насколько вообще могут дружить два человека, один из которых сделал своей профессией партизанскую войну, а другой – войну с партизанами. Фон Фелькерзам был офицером знаменитого полка диверсантов "Бранденбург 800".

– Приехал полчаса назад. Машину отпустил сразу. Спросил коньяку, сидит и молчит, – быстро изложил Ромм.

– Хорошо, – фон Кори стряхнул куртку с плеч и, на ходу повесив её на крючок у двери, вошёл в кабинет, перетягивая ремнём серо-зелёный китель.

Аристократический нос барона был погружён в гранёный русский стакан с коньяком. Но пьян диверсант не был – не был даже выпивши, судя по той быстроте,с которой поднялся и подал, отставив стакан, руку фон Кори.

– Привет, Ульрих, – фон Фелькерзам улыбнулся левой стороной лица – правая навсегда осталась неподвижной после сабельного удара польского улана в сентябре 39-го – её пересекал широкий шрам. – А я пью твой коньяк, скучаю и жду тебя.

– Ты переводишь добро, – ворчливо сказал фон Кори, опускаясь в кресло. – Чем обязан?

– Я тебе не рассказывал, как я в одиночку дрался с тремя советскими танками в Эстонии?

– В этом месяце – нет, – с иронией ответил егерь. – А ты не боишься, что как-нибудь в лесу я спутаю тебя и твоих молодцов с партизанами?

– Не исключена такая возможность, – серьёзно кивнул диверсант.

– Кстати, я пришёл к тебе именно как к главному нашему лесовику… – фон Фелькерзам подошёл к егерю вплотную, наклонился. – Полторы тысячи "шмайссеров". Тридцать ЭмГэ. Столько же снайперских винтовок. Ну и мелочи – патроны и гранаты. Ты сможешь это спрятать так, чтобы не нашли даже местные жители, дружище?…

Север Албании недалеко от озера Скадар. Начало мая 1999 года.

В сарае пахло нечистотами и гнилыми помидорами. Кто-то хныкал, кто-то тихо, монотонно стонал. И запах и эти звуки были привычными. Отвратительными и привычными – казалось, всё это вот так и было всегда, не существовало никакой другой жизни… а скоро, кажется, исчезнет и эта. Страшно обидно было – не страшно, а именно страшно обидно – от этой мысли, а ещё от того,что нельзя повернуться, пошевелить хотя бы пальцем. Земля давила, стискивала со всех сторон, даже вдохи давались с трудом. Господи, хоть бы вздохнуть КАК СЛЕДУЕТ – и пошло оно всё к чёрту…

Голоса. Чужой язык,который он ненавидел, который он не хотел понимать, но научился. Трудно не научиться, если больше месяца тебя бьют и гоняют, сопровождая побои и издевательства руганью и приказами на этом языке. Они и сейчас издеваются – две пары высоких американских ботинок топчутся перед лицом, и один ботинок то и дело тычется то в нос, то в губы. Уже не больно, только что-то похрустывает, и кровь начинает течь сильнее; и из носа, и в рот. Солёная, течёт без остановки… Потопчутся – ткнут, посмеются. Бессилие – вот что страшнее смерти. Мысль, что ты умрёшь в неполные четырнадцать, а они, эти двое, ещё поржут и пойдёт отсюда. Если бы можно было убить их, а потом умереть, он бы согласился н самую-самую страшную смерть в мире…

– Ну что, будешь писать? Сейчас ещё можно…

– А скоро будет поздно. Чента, покажи ему крысу.

Лицо. Знакомое,ненавистное, смуглое, с узкой полоской усиков. Странно,до чего похоже на крысиную морду, на крысу в клетке… Крыса покачивается рядом с лицом, смотрит сквозь частые тонкие прутья и стрекочет. Кто придумал, что крысы пищат? Они стрекочут. Глаза у крысы – маленькие, кажется, такие же радостные, как у Ченты. Две недели назад так убили болгарского парнишку. Никто не знал, за что. Его просто привезли, закопали посреди лагеря, надели на голову ящик, а под ящик на глазах у остальных сунули крысу. Как в фильме ужасов, которые он смотрел когда-то…

А ведь было. Смотрел. ТАМ. ТОГДА. Когда он ещё не знал, что в мире торгуют людьми и вешают их на колючей проволоке…

А я всё равно писать не буду. Головой налево. Головой направо. Поймут, гады… Не буду я писать…

…Ой, как больно. Чем это он так? Ботинком в висок…

– Ладно, – зевок, сытый, длинный, – пускай крысу… А вы смотрите, щенки славянские! – это громче. Это для остальных. Чтобы всегда боялись. Всегда…

Сейчас опустится ящик. А потом…

– Посмотри вокруг последний раз, русская свинья. И готовься встречать гостя, – в зубах у Райхата самокрутка, дымок тянется струйкой – шмаль курит, они тут все шмаль курят, сволочи… Надо это вслух… хо-тя бы по слогам…

– С-с-с… во… ло… чи-и…

Ящик опустился, отрезал весь мир, запахи, цвета… Мальчик стиснул зубы – изо всех сил, до хруста, до боли,чтобы не закричать, когда…

– Рррррррааа!!! – дико, отзывая эхом в тесном сарае, взревел автомат.

Рядом, над головой… и ещё в углу… и, похоже, у открывшихся дверей… и за ними! Кто-то страшно, с подвизгом, закричал. Что-то тяжёлое рухнуло сбоку от ящика. Напряжённый, неразборчивый голос, потом – крик:

– Добро сите! Добро сите! Детса, чекайте малко! Сега измыкнем!10

[Закрыть].

Ящик приподнялся. Резкий, но нестрашный голос быстро спросил:

– Ова йош едан? У-у, шиптарски майката! Сега, сега, друже11

[Закрыть]…

Наклонившееся над мальчиком лицо было страшным – потное, в косых полосах камуфляжа, с толстым рубцом шрама через лоб. Но на плотно натянутом берете зеленела кокарда – похожий на русского двуглавый орёл. А на руке, отбросившей страшный ящик, на чёрном шевроне, белела оскаленная морда тигра. И, прежде чем потерять сознание, мальчик успел радостно прошептать:

– Русский… я русский…

Польша. Охотничий домик на Мазурских болотах. Июль 1999 года.

Высокие спинки кресел, повёрнутых к огню, были обиты алой кожей, но в темноте комнаты казались чёрными. В камине, искристо потрескивая, горели сухие дрова, багровые блики прыгали по стенам из толстых, тёмных от времени дубовых брёвен. За небольшим окошком наступало утро, белёсый туман лип к стеклу и сползал по нему юркими струйками воды.

Людей,сидевших в креслах, мало интересовал наступающий новый день. Они говорили всю ночь и до конца разговора было далеко, а почти десяток молчаливых молодых ребят в охотничьих костюмах дежурил всю ночь тройками, сменяясь каждые два часа, чтобы люди в комнате охотничьего домика могли разговаривать спокойно…

– Значит,груз не будет доставлен, – у сидящего справа оказался одышливый, властный голос. Его собеседник был намного моложе и, судя по всему, энергичней:

– К сожалению, он лежит там, где и лежал с сорок третьего… И вообще – я не понимаю сути проблемы. Проще завалить наших союзников новенькими винтовками – производители оружия только спасибо скажут. Зачем с такими сложностями выцарапывать оружие устаревшего образца с территории откровенно враждебного нам государства, везти ещё через несколько стран?

– Вы забываете, что за событиями на Балканах пристально следим

не мы одни. И враги нашего дела есть не только, скажем, в России, но и в нашем с вами отечестве. Если в руках у боевиков Тачи12

[Закрыть] появятся, как вы выразились, новенькие винтовки – поднимется страшный шум о нарушении запретов на торговлю оружием. А оружие времён Второй мировой… мало ли его лежит по Европе в тайных складах? Никого это не насторожит… И потом: разве это не символично? Полвека назад это оружие не выполнило той миссии, для которой было создано – убивать славян. Но эту миссию оно выполнит теперь… Вы, молодые, слишком прагматичны, в вас нет…

– Прошу вас, оставим разговоры о том, чего в нас нет, – слегка досадливо перебил собеседника младший из говоривших. – Меня, если честно, бесит тупость наших… э… союзников. Всё так просто решалось, но они ухитрились упустить мальчишку буквально из рук! До сих пор не понимаю, как это могло произойти! Вместо того, чтобы спокойно получить необходимое, я теперь вынужден разрабатывать целую операцию, брать на себя руководство ею и совершенно бессмысленно рисковать жизнью… Как они сами оправдывают этот провал?

– Никак. Они ищут виноватых – и уже начались кадровые перестановки. Нескольких кадров переставили… вернее – преставили! – старший засмеялся своей шутке. – Нам удалось выяснить,что на плантацию, куда определили мальчика, был совершён налёт. Надсмотрщики перебиты, раб… рабочие – освобождены.

– Его надо было держать в камере, а не на плантации! Эти дегенераты даже из комариного трупика пытаются вытопить сало, а такая жадность до добра не доводит… Но неужели нельзя было договориться с нашими военными в Албании и получить щенка обратно?

– Кажется, вы меня плохо слушаете… Наши военные тут ни при чём.

Налёт совершили юги13

[Закрыть] – и даже не «спечичари»14

[Закрыть] регулярной армии, а оркановские «Белые Тигры»15

[Закрыть]. Эти фанатики неподкупны и ненавидят нас… Они увели освобождённых рабочих через границу.

– А как же многочисленные заявления наших военных о победе в войне? – с иронией спросил младший.

– Эти заявления выеденного яйца не стоят. Американцы сами привыкли лгать и приучают лгать нас – победой там и не пахнет, как и концом войны. Иначе на кой чёрт было бы нужно это оружие, которое вам предстоит добыть?! Но вам ещё повезло – лет двадцать назад такая операция была бы невозможна вообще, не то что сейчас, когда царит столь умилительная терпимость. Если раньше в каждом из нас за-ведомо видели врага, то теперь они непоколебимо убеждены, что через границу едут одни друзья, ха-ха… Не волнуйтесь, работать будет легко.

– Если честно, я бы предпочёл Россию, а ещё лучше – Украину. Белоруссия мне не очень нравится…

– У них хватает внутренних проблем… нашими стараниями, – успокоил старший. – Им просто будет не до вас. Сами же местные вам и по-могут, только платите…

– Обойдутся, – холодно сказал младший, – у меня свои методы… Эти свиньи лучше работают не за плату, а из страха!

– Что вы задумали?

– Я объясню…А пока скажите мне – у вас есть надёжные и небрезгливые люди здесь, а ещё лучше – в Прибалтике? Которые знают, как браться за автомат и будут работать не только из-за денег, а… скажем, ещё и из любви к делу?

Западная Белоруссия. Лес недалеко от города Брест. Начало июня 2000 года.

Около небольшой оранжевой палатки, рядом с чёрным костри-щем, на котором уже были сложены приготовленные на вечер дрова, сидел перед расстеленным куском брезента одетый в камуфляж парнишка лет шестнадцати. Из стоящего рядом бачка разило керосином – прилипчивый запах портил великолепный пейзаж лесной полянки. Руки парня были до локтей затянуты в резиновые перчатки. Промасленной тряпкой он шлифовал испятнанную ржавчиной железку; на брезенте лежали детали, в которых опытный глаз мог бы – не без труда – опознать останки «дегтярёва-пехотного», основного ручного пулемёта Рабоче-Крестьянской Красной Армии 30-х – начала 40-х годов.

На краю поляны высилась куча нарытой земли, над которой ритмично взлетали всё новые её порции и мелькала лопата.

Парню, кажется, надоело возиться с тряпкой и керосином. Легко поднявшись на ноги, он несколько раз наклонился,доставая носки кроссовок пальцами, сдёрнул и отбросил перчатки, потянулся и, подойдя к яме, нагнулся, упершись руками в колени.

– Сергей Анатольевич!

Мужчина, работавший лопатой на дне ямы, разогнулся и вытер локтем лицо.

– Чего ты орёшь? – ворчливо осведомился он, тяжело навалившись на руки, скрещенные поверх черенка лопаты.

Парнишка присел на краю.

– Може, снимемся? – скучливо сказал он. – Вы же сами говорили – бои сорок четвёртого мы уже раскопали? Так чего ещё тут рыться? В сорок первом тут и боёв-то не было, нам в школе говорили…

– А как американцы Наполеона на его территории разбили – не говорили? – серьёзно спросил Сергей Анатольевич. Засмеялся, увидев, как лицо его младшего товарища стало обиженным, и сказал: – Лады, собирайся. Я сейчас ещё десяточек кину и вылезу.

– Ага! – обрадованно вскочил на ноги парень. Но он не успел сделать и пяти шагов – "ух!", раздавшееся из ямы, заставило его прыжком вернуться обратно. – Сергей Анатольевич, вы чего?!

Мужчина, широко расставив ноги, стоял на дне ямы и лихорадочно чистил рукавом куртки какой-то кружок. Парень заметил остатки медальной колодки – он был достаточно опытен в этих делах, чтобы понять смысл находки.

– Медаль? – напряжённо спросил он, почти ложась на край раскопа.

Сергей Анатольевич кивнул. – Какая?

Мужчина поднял голову:

– "За отвагу", – сказал он, показывая серебряный кружок.

– Ё!… – вырвалось у парня. – Полкуска баксами!

– Ну, это если коллекционера искать, – возразил Сергей Анатольевич. – А если так, по-быстрому – сотни две, около того. Но всё равно неплохо, побольше пулемёта… Ну-ка, Саш, держи медаль, а я тут ещё покопаю…

Он врубил полотно лопаты в бок раскопа – туда, где виднелись коричневые кости и лохмотья формы, хорошо сохранившиеся во влажной пинской земле. Выпадавшие кости Сергей Анатольевич внимательно осматривал, нагибаясь, и отгребал в сторону ногой. Потянул, выдёргивая, расползающийся перед гимнастёрки, ощупал его без какой-либо брезгливости.

– Ничего? – жадно спросил Саша. Зажав в кулаке медаль, он неотрывно следил за руками старшего напарника.

– Кажется… а, не, это медальон… – серая пластмассовая трубочка полетела на землю. Сергей Анатольевич ещё несколько раз ковырнул лопатой. – Нет, больше ничего. Наверное, хоронили. Держи лопату… Давай, помоги выбраться. Тяни.

Отталкиваясь от грязного дна правой ногой, мужчина наступил на медальон.

Хрупкая пластмасса коротко треснула.

Помогая Сергею Анатольевичу вылезать, Саша краем уха услышал что-то, похожее на лёгкий щелчок – и его напарник вдруг коротко охнул, странно потяжелел и, не удержав его, парнишка отпустил руку. Сергей Анатольевич мешком свалился на дно ямы.

– Вы чего? – Саша нагнулся над нею – и отшатнулся. Слева в груди мужчины торчала стрела. Чёрная, с зелёным широким оперением. – Сергей Анатольевич… – севшим голосом позвал Саша. – Сергей…

Короткий свист заставил его обернуться.

Около палатки, небрежно держа одной рукой взведённый арбалет, стоял высокий белобрысый человек, одетый в камуфлированную форму. Большой воронёный наконечник стрелы смотрел Саше в грудь.

– Не надо… – успел попросить парнишка, вдруг ПОВЕРИВШИЙ, что сейчас его убьют.

Человек нажал спуск.