Текст книги "Паноптикус (СИ)"

Автор книги: Олег Шкуропацкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

   Людцов осторожно ощупывал местность в бинокль. Почти сразу же он обнаружил временный лагерь людей. Похоже они совсем не маскировались, правильно считая что от ксеноморфов им всё равно не спрятаться, этих тварей на дешёвые трюки с маскировкой не купишь – глупая трата времени. Подобных же себе они не боялись, ошибочно предполагая, что все люди, в условиях освоения чужих миров, всегда обязаны быть на одной стороне, по одну сторону баррикады – идеалисты хреновы. Людцов мстительно потёр руки: тех кто установил лагерь определённо ожидал сюрприз. Даже под дыхательной маской можно было заметить, как лицо кибернетика злорадно искривилось. Глупцы, не ксеноморфов им следовало опасаться, ох, не ксеноморфов.

   Лагерь располагался в метрах двухстах, вниз по склону у подножия горной гряды. На пяточке лишённом растительности, немного накренившись на повреждённом шасси, покоился многоместный авиакатер. Под его соплами скальная порода постепенно переходила в выгоревшую траву. В метрах пятидесяти от катера располагалась брезентовая постройка, в которую с лёгкостью могли поместиться до восьми человек. В непосредственной близости от жилой палатки в лучах кисло-молочного светила поблёскивали грузовые контейнеры, сложенные абы как. Склонившись к контейнерам, стоял какой-то человек в вылинялом комбинезоне, можно было подумать что он мочеиспускает. Выживший стоял к Людцову спиной и поэтому кибернетик не мог узнать его в лицо. Наверняка кто-то из технической службы, об этом говорила выцветшая до нежно-голубого цвета униформа техперсонала. Дальше находились какие-то громоздкие прямоугольные штуки, похожие на клетки из толстой металлической арматуры. И тут сердце Людцов учащённо забухало: клеток было три, две из них явно пустые, но вот в третьей что-то явственно темнело, словно наброшенная в одну кучу масса тряпья. Людцов до максимума накрутил увеличение бинокля. Сомнений больше не было: в третью клетку люди поместили пойманную Еву. Очевидно это глупышка потеряла осторожность и угодила в одну из ловушек, которые люди во множестве расставили вокруг лагеря – хитрые двуногие. Надо быть на чеку, чтобы самому случаем не угодить в западню.

   Людцов начал потихоньку спускаться вниз по склону. Мутное пятно солнца уже появилось над верхушками ближайших деревьев. Корнелиус был сейчас виден словно сквозь толстый слой проточной воды – тусклая нестабильная акварельная клякса. Небо оползало грязноватыми залежами облачного покрова. Казалось рушатся богатые месторождения туч. Даже сквозь дыхательную маску проникал полузабытый хвойный аромат. С разных сторон возвышения доносились непривычные звуки певчих птиц: что-то тинькало, щебетало, чирикало. Природа продолжало воодушевлённо существовать как будто до человека. Иногда невзрачные, сероватые пташки перепархивали с места на место; какая-то пугливая, подловатая живность низменно шебуршала подлеском. Как хорошо было бы сейчас сесть на поваленный ветром, мшистый ствол, блаженно вытянуть ноги и отдохнуть под диковинный аккомпанемент птичьих трелей. Но время не ждало, сначала предстояло уладить одно дельце. Может быть потом, после решение проблемы, он сможет уединиться вместе с Евой и провести здесь, если не медовый месяц, то денёк-другой незабываемого тэт-а-тэт. Но не стоит слишком заморачиваться, кто знает как оно обернётся, сейчас главное сосредоточиться на траблах, держать проблему в фокусе.

   Опускаясь в долину, где располагался лагерь людей, Людцов вдруг остановился и обомлел: прямо перед ним, буквально в пяти метрах, на корточках сидел человек и старательно испражнялся. Несмотря на дыхательную маску, скрывающую нижнюю часть лица, Владислав сразу его узнал – это был Петька Никонов. Петька также смотрел на него круглыми от удивления глазами, переворачивая в руках начатый рулончик серенькой туалетной бумаги. По всей видимости, он тоже узнал Людцова и если не заулыбался и не протянул ему руку, то только потому что находился в несколько неоднозначном положении. «Надо же, у них даже туалетная бумага сохранилась» – ни к селу ни к городу подумал кибернетик. До крушения «Экзиса» они не очень-то общались, были, как говорится, шапочно знакомы и никогда толком не разговаривали. Наверное, за всё время перелёта Людцов и Никонов обменялись дюжиной фраз не более. И вот теперь, вот так пассаж, спустя почти два года, было странно его увидеть срущим в этом лесочке. Идиотская ситуэйшн. Петька спокойно стравлял нужду, как будто ничегошеньки не случилось. Случилось, ещё как случилось и Людцов понял, что более удобного момента ему не представится. Удача была на его стороне, срущий Петька не представлял для кибернетика никакой опасности. Воспользовавшись глупым положением бывшего коллеги, Владислав быстро подошёл к нему вплотную и, пока тот сомневался и комплексовал, полоснул ножичком по нежному горлу.

   Людцов ударил так как будто в его руке находился не нож, а кривая сарацинская сабля, глубоко распанахав сидящему глотку. Из раны бурно рванули воздух и кровь. Кроваво-воздушная смесь, вылетая наружу, пузырилась и клокотала. Она вырывалась из горла под большим давлением, словно человеку продували балластную цистерну. Больше никакого звука Никонов не издал.

  – Тише, Петруха, тише – прошептал кибернетик; он боялся что шум вырывающийся крови привлечёт к нему нежелательное внимание.

   Во избежание лишнего шума, Людцов придержал убитого за плечо, секунду спустя отпустил, и Петруха вяло повалился вперёд, сверкая молочной белизной голеньких ягодиц. У его ног аккуратненько дымилась коричневая кучка экскрементов. Кровь продолжала хлестать из прорезанной глотки, словно из дырявого шланга, заливая кибернетику носки тяжёлых альпинистских ботинок. Людцов отступил на несколько шагов и, кривляя ногою, постарался вытереть ботинок о траву. Это получалось плохо, кровь оказалась очень неблагодарной субстанцией, как будто он не кровью замарался, а случайно вляпался в дерьмо. И вообще всё что было связано с собственноручным убийством Людцову крайне не понравилось. В воображении всё это проистекало в гораздо белее приемлемой форме. Одно дело отдавать своих коллег на съедение, глядя на агонию с почтительного расстояния, а другое – непосредственно принимать участие в процессе. Личное участие оказалось гораздо менее привлекательным. В мгновение ока всё изменилось: если до этого Владислав, хоть и был убийцей, но убийцей более теоретического плана с чистенькими руками и не загаженными носками ботинок, то теперь он по уши вляпался в говно человеческой крови – не отмыться. Наверное, нужно было нагнутся и обыскать мертвеца, но увидев его рыхлые, словно сделанные из творога ягодицы, Людцов передумал. Ему стало не по себе: только что этот человек тихо-мирно опорожнял кишечник, а теперь лежит с задранной к небу бледнолицей задницей – пиздец подкрался незаметно. Но с другой стороны... почему бы и нет. Нашёл время, блин, миндальничать, нужно завязывать с этим чистоплюйством. И кибернетик, насильно себя заставляя, нагнулся, чтобы пошарить в карманах убитого. Со стороны могло показаться, что Людцов собирается трахнуть его в жопу. Он долго возился в карманах куртки, как будто поудобнее пристраиваясь к заднему проходу мертвеца.

   В карманах оказалось много всякой всячины, дурацкая мелочевка, которая, наверное, месяцами оседала на самом дне. Даже как следует не рассмотрев, Людцов отшвырнул её вон. Стоило ли городить огород, себя принуждать, ради этой, блин, дребедени. Теперь предстояло заняться следующим клиентом, укокошить кого-то ещё. Помня нужное направление, кибернетик, стараясь производить как можно меньше шума, начал тихонько продвигаться на полусогнутых. Нет-нет да и хрустнет, чёрт возьми, сухая веточка. Людцов подошёл к переднему краю леса, дальше находилось открытое пространство, начиналась самая сложная часть. До сих пор, можно сказать, ему везло, с Петрухой всё получилось как нельзя лучше – быстренько и тихо. Посмотрим как пойдёт дальше.

   Прижавшись к стволу последнего дерева, Людцов осторожненько огляделся. Хорошо просматривалась только одна сторона лагеря с грузовыми контейнерами во главе, другая часть – оставалась сокрытой в тени; с этого места её невозможно было разглядеть. Правда кибернетика это не очень волновало, поскольку всё самое важное, на его взгляд, находилось перед ним, как на ладони. Около контейнеров по-прежнему ошивался незнакомец в комбинезоне. Между ним и Людцовом простиралась пятьдесят метров совершенно открытой местности. Дальше чуть в стороне стояли железные клетки: две пустые, в третьей кто-то, характерно ёрзая, подавал признаки жизни. С такого расстояния кибернетик мог с лёгкостью опознать пленника (его ладони вспотели, а на лбу выступила испарина) – это была она, его единственная, его любимая. Бедная, бедная моя девочка. Сердце Людцова забилось, как бешенное. Пленная Ева выглядела сердитой, можно было подумать, что она на кого-то обиделась. Чтобы её освободить, нужно было убить стоящего между ними человека – третьего лишнего. Судьба незнакомца была предопределена, Владислав ни секунды не колебался насчёт его участи: тот оказался не в том месте и не в то время – ничего личного. Вариантов для активных действий было немного. Время не ждало, нужно было на что-то решаться, и Владислав, действуя скорее по наитию чем с умом, почти небрежно показался из-за ствола дерева. Выйдя, ему бросилось в глаза бледное, сальное пятно стоящего в зените нейтронного светила. Жребий брошен: погнали наши городских. Он ступил на свет, словно отдавая себя на растерзание солнечной твари.

  – Быть не может, Влад – это ты? – вдруг обернувшись, спросил, стоящий у контейнеров человек в комбинезоне. Человек смотрел в сторону кибернетика с видом сильного замешательства, словно увидел призрака. – Владислав Людцов? Чертяка, ты живой, вот это так встреча.

   Людцов шёл навстречу вопрошающему, держа за спиной тесак с окровавленным лезвием. Он шёл большими шагами, стараясь как можно скорее пересечь незащищенное пространство. Только пройдя более половины расстояния, он понял с кем имеет дело – это был Ник Коржаков. Боже, как ты постарела, ёбаная тётя. За эти два года Ник изменился фундаментально. Он отпустил неряшливую рыжую бороду, проседая в которой, терялся мундштук дыхательной маски. Его лицо напоминало цветом перегной – физиономия, живущего на помойке бомжа. Перед Людцовом стоял отброс общества в жутко затасканном, продранном в нескольких местах комбинезоне. Казалось его сюда принесло прямиком с экзальтированных трущоб Мумбайя. Однако, несмотря на дыхательную маску и на страшненький, перегнивший цвет морды, чувствовалось что он улыбался. Ряха излучала радушие, Ник был явно доволен встречей. Ещё бы: они с Ником слыли приятелями не разлей вода. Неудачи на любовном фронте их сблизили, все красивые тёлочки доставались другим, например Мишке Асклетину, любвеобильному сукиному сыну, а такие как Ник и Владислав вечно оставались в пролёте. Трансцендентально подрочить – вот что выпадало на их удел. Оба были безнадёжно влюблены в одну и ту же привередливую особу, птицу высокого полёта, но и тот и другой получили от неё отворот-поворот, только Ник страдал романтично-обречённо, словно любуясь своей мукой издалека, а Владислав зло и с надрывом; его любовь свила себе гнездо между веток мохнатых ног, а любовь Коржакова весело щебетала в золотом сердце. Бедный Ник, если бы он только знал, что я проделывал с этой особой, до каких глубин её опустил, как сбил с этой сучки её капитанскую спесь. Ты бы сильно удивился, дружище, узнав как низко она пала в моих объятиях, сколько раз я её херячил во все соответствующие отверстия, как самую непотребную, захватанную девку. Что не ожидал? Я тебя обскакал, дурачок ты этакий, и ещё обскакаю – в последний раз.

  – Влад, ты ли это, я не верю своим глазам, – возбуждённо тарабанил Коржаков, – сколько лет, сколько зим. Если бы только знал как я тебе рад. Ты выжил, дружище, слава Богу.

   До Ника оставалось всего несколько шагов. Как я мог с ним дружить, с этим ничтожество, ведь он такой идиот со всей своей радостью – нелепое, аляповатое чувыдло, ротозей и вечный лузер, подбирающий то что у других упало с носа. Меня тошнит от твоих розовых соплей; словно запахом изо рта, от тебя так и прёт банальщиной, твоя требуха нафарширована сентиментальной чушью. Только теперь, подойдя почти вплотную, Людцов заметил на лице Коржакова багряный росчерк шрама, перекраивающий всю левую половину его физиономии. Никакой жалости к этому горемыке, нельзя быть таким неудачником, таким беспробудным чьмом, вечно непросыхающею жертвой. Я сделаю ему одолжение, в конце концов, он сам подписался на свою судьбу. Я его прихлопну, как таракашку, потому что он таракашка и есть, самое бесполезное и гнусное насекомое во всём подлунном мире. Когда расстояние сократилось до одного шага, Коржаков не выдержал и бросился на радостях обнимать своего приятеля. Первую секунду он тискал Людцова в своих объятиях, не понимая что случилось. Скоро выражение его лица, однако, изменилось, оно как бы вылиняло, и на нём запечатлелась крайняя степень удивления: как, почему, за что? Это было лицо ребёнка, которого беспощадно обманули взрослые – обдурили глупого мальца. Так тебе и надо, недотёпа хренов. Но даже сквозь деревенеющую маску удивления всё ещё проступала улыбочка – божественное кривляние идиота. Ник продолжал обнимать Людцова, даже когда понял что произошло, и какой тот проделал с ним фокус-покус.

   Острая сталь, глубоко вонзившись, прорезала брюшную полость. Людцов, глядя в глаза лепшему дружку, провернул ножик в ране. Он почувствовал как что-то горячее и густое затекает ему в рукав. Владислав вынул тесачок из тела и ещё раз просунул его в кишки товарищу. Он проделал это медленно, вдумчиво, со смакованием, вовсе не так как с Петькой Никоновым, словно по ходу распробовав сладенькое убийство на вкус. Коржаков, наконец, перестал обниматься. Удерживая руками рваный в нескольких местах живот, он неуверенно отступил на один шаг. Его пошатывало, как пьянчужку. Ник не кричал, не пытался ничего сказать, он просто смотрел вдаль. Разумеется: неудачник до последнего остаётся неудачником. Из-под его рук сочилось нечто живое и мерзкое, оно расползалось под пальцами, словно Коржаков желал удержать при себе жирную, оплывающую кашу.

  – Извини, но Ирунчик уже занята, – сказал Владислав, – она моя.

   Коржаков вяло повалился на землю: сначала у него подкосились ноги, а вслед нехотя опало и всё остальное тело. Ник аккуратненько сложился в кучку. Он повалился постепенно, скручиваясь наподобие длинного резинового шланга. Даже умирая, он расстарался, пытаясь угодить и занять как можно меньше места, как и подобает невезучему мира сего. Коржаков умирал компактно и угодливо. Упав, он продолжал глазеть в какую-то дивную даль, которая по всей видимости, развернулась внутри него. Переступив через бывшего товарища, Людцов, не мешкая, направился к железной клетке.

   Ева уже давно его учуяла. Она нетерпеливо толкалась боком в толстые прутья своей тюрьмы. Подбежав к клетке и просунув сквозь арматуру руки, кибернетик с жадностью прикоснулся к блестящему чёрному рылу своей ненаглядной. Он гладил его осторожно и ласково, словно это была морда телёнка. От нервного перевозбуждения его испачканные кровью руки дрожали, он смотрел на ксеноморфа сквозь неизвестно откуда поплывшие слёзы. В порыве нахлынувших чувств Людцов готов был разреветься.

  – Ну как ты, дорогуша? Ничего, сейчас я тебя освобожу – приговаривал кибернетик нежным голосом, – Потерпи немного, сейчас, голубушка, сейчас. Ещё чуть-чуть.

   Он шарил руками, откидывая металлические щеколды запирающего устройства. Слава Богу, запоры оказались без хитростей и Людцов быстро с ними разделался, отщёлкивая один за другим. Ева подавала признаки радости и нетерпения, она возбуждённо суетилась в замкнутом пространстве, с вожделением наблюдая за манипуляциями своего спасителя. Наконец, пришло освобождение. Людцов, не обращая внимания по сторонам, распахнул тяжёлую скорлупу клетки. Свобода. Он бросился навстречу своей любимой, чтобы заключить её в объятие, но в этот момент произошло что-то неожиданное и глубоко скверное что-то произошло.

   Кибернетик не услышал выстрела, вернее он его услышал, но только потом, со значительным опозданием – невыразительный, жужжащий звук. От преизбытка эмоций мозг Людцова отказывался работать в режиме реального времени, он то и дело опаздывал, не поспевая за происходящими вокруг событиями. Больше всего на свете Владиславу хотелось обнять свою ненаглядную, прижать её чёрствое и скользкое тело к своему трепещущему сердцу, но вместо этого он почувствовал резкий горячий толчок в левое плечо. Его словно ударили молотом. Кибернетика отбросило далеко в сторону и он свалился к подножию грузовых контейнеров. Людцов свалял дурака, он потерял бдительность и за это горько поплатился: кто-то подстрелил его из боевого лазерса. Очевидно стреляли со стороны авиакатера, который кибернетик в суматохе обстоятельств потерял из вида. Это была его ошибка, а ведь уже почти всё получилось. Краем глаза он ещё успел заметить, как прогибаясь, словно на военных учениях, ксеноморф вырвался из клетки. Ева Браун выглядела великолепно, Людцов отметил это уже балансируя между жизнью и смертью: вскинув тяжёлую голову, она развернула во всей красоте свою восхитительную пасть, похожую на нетленную плотоядную розу.

  – Беги, глупышка, отсюда. Беги – прошептал Людцов напоследок, теряя нить сознания.

  Глава 12

   Бывший капитан сидела за низким овальным столиком. Её левая рука была прищёлкнута наручниками к подлокотнику стационарного кресла. На столике находилась большая, расползающаяся кипа красивых женских журналов, среди которых попадались какие-то тощие брошюрки и плотненькие папки с документацией. Ирина брала из общей кучи журнал и начинала апатично его листать, находящейся на свободе, правой рукой. Феерические картинки различных ходовых товаров мельтешили перед её глазами. Это было назойливое изобилие материальных благ, такое неуместное в данных обстоятельствах. В обстоятельствах рухнувшего на чужую планету звездолёта это выглядело, как насмешка. Но журналы сохранились и Ирина, чтобы как-то убить время, пересматривала эту экваториально цветущую макулатуру. В такие моменты она особенно остро чувствовала абсурд своего положения. Земная цивилизация выливала в мозг обывателю уйму всякой великолепной всячины, товары самых разных форм и различного содержания ссыпались в мещанское сознание, словно в мешок. Были здесь и кухонные комбайны, и неубиваемое постельное бельё, и половые прибамбасы для озабоченных домохозяек, страдающих, как минимум, бешенством матки. Самые разные, а под час и совершенно сюрреалистические фалоимитаторы так и лезли в глаза молодой женщины. Это были уже не фалоимитаторы даже, а какие-то жутковатые инсталляции на половую тему – шедевры современного изобразительного искусства, чьё место было более в залах продвинутых арт-галерей чем на полках секс-шопов, а тем паче во влагалищах разнузданных девиц.

   Ирина изнывала от безделья, уже две недели как её никто не посещал, за исключение андроида, разумеется. Но что с андроида взять. Еремей исправно исполнял свои функции няньки. Он ухаживал за бывшим капитаном с прежним усердием и тщанием, был на подхвате, вдавался во все подробности личной гигиены и... к сожалению, больше ничего. Людцов совершенно пропал из поля зрения женщины. Что произошло Ирина не понимала, а спросить у Еремея не имело смысла: андроид не мог преодолеть установки по умолчанию, которые обязывали его быть в любом случае минимально информативным с пленницей. Доступ же к базе данных Маман был полностью аннулирован, Ирина оказалась стёртой из центрального реестра её пользователей. Маман игнорировала любые проявления голосовой активности бывшего капитана, Ирина разговаривала с ней как с крепостной стеной. Так Скрински оказалась в абсолютном информационном вакууме и чтоб хоть как-то скрасить своё тягостное одиночество, упросила андроида принести ей из библиотеки подшивки старых журналов. Место подшивок на столе скоро заняла куча неотсортированного, глянцевого хлама.

   Уже несколько часов Ирина сидела за столиком и тупо просматривала журнальные иллюстрации. Когда ей осточертевал очередной журнал, она брала его двумя пальчиками и, не глядя, зашвыривала в дальний угол помещения, куда журнальчик неряшливо приземлялся, перелетая через всю комнату, словно растрёпанная курица – какое-никакое а разнообразие. Да, Ирина томилась, уже две недели её никто не трахал, не насиловал, не унижал, и она начала тяготится своим чересчур спокойным, асексуальным бытием. Первые дни радости от того что её оставили, наконец, в покое очень скоро сменились бесконечными сутками липкого безделья – времени когда не нужно было напрягать душевные мышцы и сопротивляться. Бывший капитан вдруг почувствовала как начал крошится её стержень, скука творила то, на что оказалось неспособно разрывающее плоть звериное мужичьё. Это выводило Ирину из себя, ставило женщину в тупик. Скука быстро её обезоружила, заставило посмотреть на многие вещи под другим углом. То что вчера казалось сущим адом сегодня выглядело вполне приемлемым. «Хоть бы трахнул кто» – в сердцах говорила себе Ирина. Сама того не замечая, женщина начала вспоминать недавние перипетии своей подневольной жизни с какой-то даже ностальгией, словно речь шла о счастливых деньках её юности. Трудно было поверить, но поначалу не признаваясь себе в том, глубоко в подсознании она грезила вновь угодить под половой прессинг Людцова: ей это было уже необходимо, ей это было уже в кайф. Скрински с ужасом осознала, что подобные отношения её во многом устраивали. Когда бывшего капитана брали силой, она обретала под ногами твёрдую почву, понимала как себя вести; она научилась пользоваться унижением для собственных нужд, эксплуатировать насилие себе в пользу, за эти полтора года жить по-иному женщина уже разучилась. Ирина чувствовала себя только в сопротивлении материала, она всегда рассчитывала на ненавистный член Людцова, могла полностью на него положится. В конце концов, она научилась себя обретать только в ходе издевательств над собой, только когда в неё грубо и без обиняков проникали. Это было унизительно, но это оказалось чистой монетой. Изнасилование, без преувеличения, помогало ей выжить, помогало ей жить, придавало её существованию вес и смысл, без него она быстро потеряла ориентиры, почувствовала себя отработанным материалом. Собственное половое унижение стало ей необходимо, как воздух. Сексуальное рабство, парадоксальным образом, делало Ирину уверенной в себе, она те только с ним согласилась, приняла в своё сердце, но и алкала всеми фибрами своей пористой души. Если не было изнасилования, его следовало изобрести.

   Когда к ней заходил Еремей, Ирина начинала с ним флиртовать. Она вела себя, как шлюха на панели. Зачем , почему – хрен его знает, но ей нравилось кокетничать с андроидом, который в этом ни бельмеса не смыслил. Может она вновь хотела себя почувствовать женщиной, вожделенной самкой – очень даже может быть. Или может она таким наивным способом намеревалась отмстить Людцову – тоже вполне вероятно. Ко всему прочему, заигрывая с роботом, она находила в том особенную прелесть разврата. Вне всякого сомнения, Ирина имела второе грязноватое дно – обычное в таких случаях второе дно слабого пола, и теперь оно настойчиво давало о себе знать. Подавленное Людцовом, дно помалкивало, сейчас же оно всплыло на поверхность Ирины, и начало требовать к себе усиленного внимания. Женщина прекрасно знала, что Еремей был напрочь лишён мужского детородного органа, но это не мешало Ирине склонять его к сексуальной близости. В конце концов, существовало множество способов удовлетворить нуждающуюся в том молодуху. Порой, стервенея от скуки, Ирина открыто заявляла чего она ждёт от андроида, выказывая это в циничной и ультимативной форме и Еремей шёл у женщины на поводу, потакая её маленьким порнографическим прихотям. «Я хочу быть хорошенько тобой отрахана» – в приступе безделья нагло говорила Ирина, и поставленный перед выбором робот снисходил к требованиям предприимчивого человека. Так в отсутствие Людцова, он стал её новым половым партнёром, любовником без соответствующих принадлежностей.

   Без причиндалов Ирина даже показалось интереснее, мол «посмотрим, как он выкрутится на этот раз» и робот очень даже неплохо выкручивался. Он искусно выходил из затруднительного положения, давая понять, что им, роботам, любая проблема по плечу, даже такая архисложная, связанная с интимной стороной жизни хомо сапиенса. Андроид виртуозно использовал, имеющие у Ирины в наличии чудесные имитаторы фаллосов. Конечно, это были не те арт-объекты, которые заползали между ног молодицам из глянцевых журналов. Те дивные экспонаты полового искусства обитали на Земле, Ирине же приходилось довольствоваться менее изысканными образцами: менее изысканными, но не менее действенными. Молодая женщина заставляла андроида потрудится на славу. Она доминировала, Еремей находился в полном её половом подчинении, он делал с ней всё что Ирине возжелается, вплоть до самых извращённых инсинуаций. При помощи тонких настроек андроида можно было подладить под любой вид деятельности, под любой каприз изнывающей самки. Его гибкий интерфейс как нельзя более подходил для подобной цели. Ирина пользовалась андроидом на своё усмотрение, словно одним большим фаллосом.

   Иногда она думала о том, как бы на это отреагировал Людцов, узнай он о её бурной сексуальной жизни с андроидом. Ирина тешила себя надеждой, что кибернетик обязательно бы взбеленился и, возможно, даже закатил бы сцену ревности с неминуемым, сладким в таких случаях, рукоприкладством. Да, она питала на это надежду и неоднократно представляла, как неожиданно нагрянувший Владислав, заставал её и андроида на горячем. Чтобы он тогда сказал, как бы себя повёл? Может быть избил бы её до полусмерти, навалял по первое число, а потом, полудохлую, со злобы, по-скотски отпердолил в скрипучий задний проход. Ирина прокручивала в мозгу подобные варианты, разыгрывала сцены в лицах и всегда в этих сценках она оказывалась жертвой насилия, предметом сексуальной агрессии со стороны потерявшего голову, огнедышащего ревнивца. В этих сценках над женщиной неизменно измывались самым бескомпромиссным способом. Она даже начала подозревать себя в том, что соблазнила андроида единственно только для того чтобы насолить Людцову. Ирина заставляла делать Еремея самые срамные вещи исключительно только с целью отмщения. Людцов ею пренебрёг, использовал, как одноразовую девку, а в отместку она заставит его грызть невкусные локти. Он ещё пожалеет и для этого все средства хороши. Она, хоть и его собственность, но просто так, поматросить и бросить себя не позволит.

   Правда Еремей оставался андроидом, даже когда предавался разврату. Пав в объятия Ирины, он всё равно не преступал, обусловленных программой границ поведения. Например: несмотря на настоятельные просьбы бывшего капитана, он всегда держал её на цепи, пристёгнутой стальными наручниками, даже когда они занимались запутанным гимнастическим сексом, неукоснительно соблюдая, таким образом, навязанные свыше поведенческие протоколы. Ирина понимала, что андроид её ублажает только потому что это не противоречило заложенной в нём программе поведения. Ему не возбранялось спать с пленницей, но категорически запрещалось попустительствовать её возможному бегству на свободу. В этом отношении Еремей оставался неумолимым. Вскоре, однако Ирина оставила безнадёжные попытки освободится при помощи своего нового любовника, ибо одно дело доводить её до оргазма, а другое – попирать законы программирования. Даже при всём желании, Еремей не мог переступить через себя, и ослушаться поведенческих алгоритмов в угоду своей половой партнерши. Это толкнуло Ирину на грустные размышления: а что если Людцов больше не вернётся – что тогда? Как ей быть в подобных обстоятельствах, что прикажите делать? Перспектива подохнуть от старости, прикованной наручниками к магистрали центрального отопления, на потерпевшем крушение космическом корабле, молодой женщине ни коим образом не улыбалась. И то что андроид по её наущению оказался мастером половых дел, ничего в принципе не меняло. Ирине предстояло прожить свою жизнь посаженной на цепь, и даже если она умрёт не от старости, а от струйного оргазма, это не очень-то улучшало её плачевного положения. Как изменить свой удел и преломить сложившуюся ситуацию себе на пользу – вот в чём вопрос. Да уж, вопросик.

  Глава 13

   Владислав попытался открыть глаза, это оказалось чертовски трудно, только с третьей попытки в конце тоннеля забрезжило что-то похожее на свет. Он, наконец, обрёл зрение. Не сразу, но постепенно оно к нему вернулось и тут же, словно ухватив за хвост шустрое сознание, мозг начал задавать вопросы: что со мной, где я, как я здесь оказался? Мозг сыпал вопросами, как из рога изобилия. Людцов тяжело покрутил головой чтобы оглядеться. Это помогло мало: вокруг было темно и сыро, совсем как в подвале, он слышал как однообразно капала вода. Правая рука оказалась рабочей, кибернетик с трудом её поднял и потрогал себя за лицо. Он трогал себя за лицо, словно какого-то чужого человека: слав Богу, дыхательная маска была не месте. Привыкнув к темноте, он ещё раз огляделся.

   Больше всего это походило на пещеру. В дальнем конце её ровный полумрак, нарушал сгусток подвижного мрака: чёрное не сером. Сгусток мрака лоснился жирным блеском, он, то терял, то вновь обретал полузнакомые черты. Что-то постепенно выплывало из памяти, оно возникало из гнойной мути сознания, точно громадина линейного корабля. Превозмогая смертельную тяжесть, Людцов пошевелил грубым обломком языка; раздалось что-то вроде горького мычания. И тут же привлечённая звуком голоса, перед глаза кибернетика явилась, как будто деформированная увеличительной линзой, неимоверно выпуклая и объёмная голова ксеноморфа: Ева Браун? Кто-кто? И Людцов вдруг всё вспомнил, всё вплоть до мельчайших подробностей. Ему стало душно, в горле что-то непроизвольно забулькало. Ксеноморф принялся внимательно обнюхивать человека, с его морды стекали тонкие ручейки слюны. Слюновыделение откровенно выказывало намеренье твари. Неужели существо желало вкусить человечины, отведать его, Людцова, нежную аристократическую мякоть. Стоп, что за чепуха, это ведь Ева его обнюхивала, это она, дорогуша, тыкалась твёрдым, округлым куполом головы ему в живот. Значит всё обошлось, слава Богу, Ева уцелела – жива живёхонька. И Людцов снова потерял сознание, с лёгким сердцем провалился в яму беспамятства.