Текст книги "Паноптикус (СИ)"

Автор книги: Олег Шкуропацкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

   Остановившись, он стоял, но не размышляя, а преодолевая позыв настырной дурноты. Скорее по инерции, по старой доброй мышечной памяти, чем по здравому разумению, Людцов повернул по прямым углом влево, и оказался в коридоре уровня В, обозначенного как 12-04. Коридор В-12-04 был так же деформирован залежами испражнений ксеноморфов и имел вид канализационного коллектора. Несколько теней чужих проскользнули под носом кибернетика, скрывшись в нишах между могучими, готическими нагромождениями экскрементов. Первые секунды в коридоре было хоть глаз выколи: две нити люминесцентных ламп практически полностью оказались под слоем отвердевшего дерьма, только несколько трубок мигало то там то сям по всей длине коридора. Если бы Людцов свернул не влево, а, скажем, вправо, то он оказался бы в коридоре того же уровня В, но обозначенного как 12-05. Коридор В-12-05 оказался бы точно таким же деформированным залежами экскрементов и погружённым в отвратительную темноту, в которой то там то сям изредка моргало несколько люминесцентных ламп, по счастливой случайности не скрытых под слоем отвердевшего инопланетного дерьма.

   Ноги сами привели Людцова к медицинскому отсеку. Сначала под прямым углом поворот налево, жилая секция тоже обосранная до самого потолка, потом под тем же углом в девяносто градусов поворот направо и вот кибернетик уже в новом ответвлении, в котором было не узнать прежнего коридора за архитектурными излишествами наваленного говна. К некоторым боковым дверям, расположенным по обе стороны коридора, уже невозможно было добраться: горы испражнений полностью скрывали их за собой. К счастью дверь медицинского отсека оказалась доступной. Входные створки нехотя разлиплись и с трудом разъехались в сторону. Людцов вошёл в ещё прохладное помещение прозекторской; автоматически включившееся освещение больно резануло по глазам. Когда зрение адаптировалось к свету, кибернетик равнодушно огляделся. Ксеноморфы здесь ещё не успели как следует нагадить, интерьер отсека пока сохранял человеческий вид – один из немногих, сохранившихся на корабле, первозданных уголков земной цивилизации. На долго ли?

   Как не крути, а «Экзис» уже перестал быть частью цивилизации землян. Чужие усердно его обживали, трудолюбиво испражняясь на каждом углу, не жалея клоак, приспосабливали к собственным потребностям. Космический корабль теперь предстал в виде огромного, общественного сортира; в гигантскую задницу – вот во что он превратился. Земные технологии как-то незаметно, сами собой исчезли за скальными образованиями фекалий, быстро набиравших прочность горных пород. «Экзис» на глазах терял человеческое лицо. Таких незагаженных островков как медицинский отсек, становилось всё меньше. Всё переедала едкая, аммиачная атмосфера лежбища ксеноморфов. С каждым днём Людцов чувствовал себя здесь всё более неуместным. «Лишний человек» – вспомнил Владислав слова учительницы по литературе, которыми она припечатала «героя нашего времени». Бедный Печорин отгрёб по полной. И сегодня, примеряя на себя его офицерский сюртук без эполет, Людцов со всей наглядностью осознал: таки точно – лишний. Цивилизация чужих поглотила его со всеми потрохами, очевидно, со всеми своими непотребствами кибернетик пришёлся ей по вкусу. Двигаясь по всей этой мерзости осклизлых переходов и отвратных коридорчиков, он как бы двигался внутри чьих-то кишок; земной корабль, силою обстоятельств и воображения, вдруг превратился в омерзительный пищеварительный тракт.

   Эта мысль показалась Людцову очень внятной, очень многообещающей: земной корабль вдруг превратился в чей-то омерзительный пищеварительный тракт. Разве двигаясь по этим осклизлым переходам и коридорчикам, ты не двигался в полости чужой требухи. В то время как внутри кишок самого Людцова тоже происходило параллельное этому движение: там перемещалось некое настырненькое, живое существо во многом аналогичное кибернетику – личинка ксеноморфа. Их положения были сродни, они буквально колировали обстоятельства жизни друг друга: личинка ёрзала в потрохах Людцова, который в свою очередь ёрзался в потрохах кого-то другого, более всеохватывающего, более масштабного. Они копошились в кишках на разных уровнях Мироздания. Аналогию можно было продолжить дальше, сравнивая уделы обоих. В конце концов, Людцов – тоже личинка, неспокойная, нагленькая личинка человека, заблудившаяся в лабиринте чужих внутренностей. И если первой личинке, личинке ксеноморфа, суждено, уподобившись бронебойному заряду, прорвать грудную клетку и вылупится на свет божий, то почему в этом отказано второй личинке – Людцову. И вообще: кто сказал что козявке номер два в этом отказано? Где, в каких премудрых книженциях это написано? Может Людцову тоже суждено, по примеру первой козявки, протаранить чью-то кость и выпорхнуть наружу, вторично вылупится на белый свет, но уже в ином качестве, в качестве, скажем, какого-нибудь энтропофага. Вопрос только в том – кто первый. Кто раньше созреет: личинка номер один или личинка номер два – вот в чём загвоздка, потому что кто раньше выпорхнет, тот и выиграл.

   Кибернетик остановился, ему сделалось трудно дышать; чтобы не упасть, он опёрся рукой о край металлического стола. Вторую руку Владислав любовно положил на свой живот: мембрана брюшных мышц заметно вибрировала, внутри живота происходили бойкие пертурбации.; личинка номер одни активно пёрла наружу, по всей видимости, ей более не терпелось. «Ну что ты, малышка, тише... тише...» – успокоительно говорил Людцов, с нежностью поглаживая вибрирующую мембрану живота. Но тщетно, личинка продиралась сквозь состав человека, она постепенно входила в раж – срок беременности Владислава иссяк, его час пробил. В это время он и любил свою «доцю» и люто её ненавидел. «Неужели всё, – со звериною тоской подумал кибернетик, – всему на свете, всему что есть – всё». Личинка в его утробе явно шла в разнос, она била Людцова изнутри, надев тугие боксёрские рукавицы. И каждый новый удар становился всё ощутимей, весомей, массивнее – рёбра не выдерживали. Кто-то изнутри пользовался Владиславом, как боксёрской грушей, и этот кто-то, по всей вероятности, обладал навыками, как минимум, мастера спорта по рукоприкладству. Трудно было представить что «малеча», его любимая дочурка, могла развить такую силу удара. Грудная клетка трещала, расползаясь по швам, словно сшитая гнилыми нитками; ещё несколько внутренних апперкотов и она разлетелась бы к чёртовой матери. Так это же обо мне, это же я, я и есть притча во языцех, пресловутая чёртова матерь – небезызвестная мать чёрта. И Людцов, не в силах более держаться, закричал от адской боли, заорал, как роженица, чувствую что всему на свете – ВСЁ. Кирдык.

   И в этот момент металлический пол под ногами зашевелился, заворочался как будто спросонок: «Экзис» проснулся и теперь потягивался всеми косточками своих конструктивных элементов. Дрожь пронзила звездолёт от макушки до пяток. Корабль колоссально вздрогнул точно от подземного толчка. Все нестационарные предметы обстановки стронулись со своих мест и дружно подвинулись в одну сторону. Не прикреплённые тележки опрокинулись, из лабораторных шкафов звенящей радугой низринулась стеклянная посуда. Вторично тяжёлый гул прошёлся по всему корпусу звездолёта, задрожали все до одной переборки. Потом ещё одни удар сотряс конструкцию космического аппарата, несколько сот тысяч тонн металла заходили ходуном, несущие стойки начали прогибаться, словно сделанные из пластилина. Что это: землетрясение? Или Маман, окончательно рехнувшись, в приступе маразма, сама, без отмашки кибернетика, запустила многострадальный протокол самоуничтожения? Владислав уже ни в чём не разбирался: он, насилуемый изнутри, орал от физического унижения, а вокруг него, буквально на глазах, величественно распадалась громада звездолёта. «Экзис» помпезно разваливался на куски.

   Единым махом сорвало несколько верхних ярусов конструкции и Людцов, подняв голову, увидел над собой, похожий на выбритую подмышку, нежнейший, небесно-голубой свод. Только что над ним довлели десятки и десятки метров стальных секций, толстенный слоёный пирог надстроек и вдруг – свод небесной голубизны. Находясь на этой планете, Владислав ещё никогда не видел такого чистого, такого дальнозоркого неба; на его фоне, поднятые неведомой силой, беспомощно кувыркаясь, пролетали пошловатые чёрные фигурки ксеноморфов. Чужие, точно стая разлапистых птиц, отлетали на юг. Словно маленькие бумеранги свастик они гадко проносились небом, исчезая в чистом и голубом. И среди них одна особенно большая и мерзкая свастика: крутясь и безобразно переворачиваясь, как будто угодив в воздушную воронку циклона, она пропадала в ясную неизвестность – матка всех ксеноморфов. И тут же множество больших белых листов бумаги запорхало в воздухе, хлопая голубиными крыльями. Здесь тебе и Ева вышедшая на индейскую тропу войны – безотказная машинерия убийств; здесь и Ева в обрамлении цветущих, вишнёвых деревьев – напудренная японская гейша, на чьём лице не осталось живого места от белил; и опять она в образе кургузого украинского чёртика, устраивающего фольклорный кавардак в канун Рождества; и снова Ева, только не этот раз в более серьёзном историческом амплуа: в повидавшем виды, железном шоломе страшного спартанского гоплита. И так далее и тому подобное. Множество эскизов, взметнувшись вверх, опадало в замедленном танце.

   Большие бумажные листы порхали перед лицом Людцова, но он их не замечал, ибо напоролся взглядом на нечто более странное и грандиозное, рассмотреть которое в полной мере ему не позволяла скромная дистанция их разделяющая. Вот если бы он был отсюда где-то за дюжину километров – тогда да, тогда всё можно было бы окинуть единым взором, уместить в пределах одного окоёма, но и без этого, видя только малую долю общего, Владислав интуитивно понял суть происходящего. Это было незабываемое зрелище. Аномалия физического мира бушевала у него под носом; он почти вплотную наблюдал ошибку природы, любящий и ненавидящий, он находился почти в её эпицентре. И ошибка природы выпростала перед ним свою длань, протянула её навстречу, словно из другого измерения. Или это была вовсе не длань, может хобот какой-то, или какая-то невероятных размеров, зыблющаяся ложноножка; она ухватила Людцова и быстро вознесла над миром. Она поднимала его всё выше и выше, так что у кибернетика закружилось сознание. Голубизна стала повсюду, такая близкая что не нужно было даже протягивать руку – лишний, никому не нужный жест. Было достаточно просто моргнуть ресницами и любая из них в тот же миг, превращаясь в чёрную биссектрису, касалась небесного свода. Все реснички простирались вдаль, синхронно загибаясь, уходили в пространство голубизны, словно вычерченные под линейку параллельные линии, и сливались там в перспективе. Но ничего этого Людцов уже не осознавал, для него всё увиденное выстрелило в одну мучительную ноту агонии. Он даже не воспринимал, вставшее пред ним дыбом, расхристанное, нейтронное светило. Отчаянно хватаясь за трухлую ниточку жизни, Людцов ядовито шипел:

  – ...не жертва... нет... не жертва... я не... жертва-а-а-а-а.

   Поддерживаемый со всех сторон упругими стенами аномалии, кибернетик обрушился в никуда, и в это момент швы скреплявшие его с миром разошлись: грудь сдетонировала и вывернулась наружу.

  Эпилог

   Двигаясь правым берегом, Еремей опускался вниз по течению реки. Погода располагала к путешествию: было тихо и не очень солнечно. Корнелиус, настаивая на своём реноме поддержанного светила, вёл себя более чем скромно. Иногда он совсем пропадал из вида за пеленой несерьёзного, облачного покрова, тогда казалось что солнце накрывали чистой крахмальной простынёй, или сорванной со стола, белоснежной скатертью. Река, начинавшаяся так невзрачно, спустя несколько километров превратилась в полноценно бурлящий поток. Постепенно поток расправил свои мокрые плечи и сделался непроходимым. Река отражала нейтронное солнце миллионами тусклых чешуек, ни дать ни взять длиннющая, толстая гадина, пресмыкающаяся по дну каменистого русла. Но более всех удивил хвойный лес – он тоже был как живой, но в отличие от реки, обладая великим множеством конечностей, лес не пресмыкался. Лес напоминал нечто паукообразное, членистоногое, которое при помощи подвижных сосновых стволов, то подходило к кромке воды, то опять от неё отступало, словно опасаясь замочить свои сугубо сухопутные лапы. Если хорошенько подумать: лес существовал сороконожкой, только ножек было не сорок, а столько сколько росло в этом лесу деревьев – значительно больше. По сути сказав: бесконечным количеством ножек лес обладал – не сильно погрешишь против истины.

   Андроид уже несколько часов двигался берегом вниз по течению реки, и если говорить об, окружавшем его, ландшафте, то он представлял собой не что иное как единоборство речной гадюки и проворной сороконожки леса. Две эти масштабные сущности пейзажа сражались друг с другом на всём протяжении пройденного андроидом пути: иногда брала верх сороконожка, иногда – гадюка. В этом плане, пейзаж, состоящий из конкуренции насекомого и пресмыкающегося, был омерзительным. Как инь и янь, с неослабевающей ненавистью они вклинивались в друг друга на отдельных участках маршрута – две стороны единой общепланетной мерзости. Дряхлое светило смотрело на эту гнусную титаномахию с безразличием, лежащего на смертном одре, маразматика. Мир, который зиждился на извечной борьбе двух тошнотворных сущностей, его более не интересовал. Корнелиус, стоящий одной ногой в могиле, равнодушно пускал старческие слюни на пейзаж.

   Еремей на останавливался, брал препятствия в виде рухнувших сосновых стволов, спортивно перескакивал с валуна на валун, или обходил стороной особенно габаритные булыги. Порой в поле его зрения показывались какие-то, похожие на бобров, прилизанные твари. Сороконожке леса от них крепко доставалось, они трудолюбиво подгрызали ей беззащитные задние конечности. Заточенные у самого основания, сосновые стволы, словно карандаши, теряли шаткое равновесие и валились макушкою в воду. Вне всяких сомнений, эти боброиды работали на гадюку, прислуживали милитаристской речке, находились в составе её отсыревшей, воинской части. Пару раз чувствительная оптика андроида фиксировала появление ксеноморфов. Как правило, это был молодняк – необычайно проворные, скользкие особи. Подобно опытным лазутчикам, они профессионально скрывались в тени дружественного леса – идеально сотрудничество, панибратство в корыстных целях. С хвойным лесом юные ксеноморфы составляли как бы единое целое. Используя прикладную магию камуфляжа, они смотрелись здесь как влитые. Лес пришёлся им по размеру, буквально впритык. Пожалуй только Еремей мог обнаружить чужих в их естественной среде обитания. Иногда он замечал на камнях следы крови, словно кто-то расплескал из ведра бурую краску – место трапезы ксеноморфов, здесь они харчевались.

   Отойдя уже довольно далеко, андроид вдруг услышал какой-то грохот. Грохотало так, как будто в отдалении заработала весенняя гроза. Небеса зашевелились, воздух мощно рванул с места в карьер, синхронно занервничали стволы деревьев, с большой амплитудой прогибаясь под новыми обстоятельствами. Еремей оглянулся: в той стороне откуда он шёл. на месте крушения «Экзиса», что-то происходило, что-то грандиозное и многоуровневое – там происходил энтропофаг. Еремей не находил верных визуальных аналогий. Энтропофаг представлял из себя оживший участок континуума, вышедший из подчинения, локальный кусочек Универсума. Что-то невнятное и подвижное смазывало собой половину неба, половина неба как бы потекла в мутном и широком движении. К извечной борьбе гадюки и сороконожки присоединилась некая третья, доселе невиданная сущность, дестабилизировавшая природный баланс сил. Подоплёка ландшафта изменилась коренным образом. В лицо андроиду полыхнуло горячи ветром и он увидел, как, первоначально вознесённые на небеса, с гигантской высоты рухнули тысячи ксеноморфов. Они беспомощно ссыпались на планету за многие десятки километров от эпицентра – энтропофаг разбушевался.

   Еремей отвернулся и, не вдаваясь в дальнейшие подробности, продолжил идти в прежнем направлении. Куда не плюнешь какие-то отвратные твари, какие-то гадкие сущности. Планета так и кишит мерзостью, как будто сама эволюция заигралась с нечистой силой: играла-играла, да и заигралась на свою голову. Приземлится на ZH-5019 – всё равно что вляпаться в собачье дерьмо. Даже люди, оказавшись в этих местах, с лёгкостью превращаются в монстров. Не цари природы они здесь, а подданные своего подсознания, и не царствуют, сидя на резном средневековом троне, а раболепствуют перед собственной подноготной. На этой планете любая карта гнусности будет бита другой картой, ещё более гнусной, ещё более вульгарной, ещё более противоестественной. Сюда следует прилетать, словно на экскурсию в кунсткамеру, в какой-то Богом забытый паноптикум, полный шедевральных отклонений и непотребств. Здесь все козыри на руках у патологии и только уродцев с восторгом вызывают на бис. «Если бы люди поинтересовались моим мнением, я бы назвал эту планету Паноптикус – чем не имя для подобного рода дыры» – подумал Еремей, придерживаясь правильного маршрута. Двигался он считай до самого вечера, всё дальше вниз по течению реки. И только когда Корнелиус, стреляя уже частично из-под земли, давал последние свои салютные залпы корпускул, андроид вышел на довольно широкий угол равнинной местности.

   Пространство вокруг оказалось загромождено странными, похожими на грибы, объектами, явно искусственного происхождения. Еремей приблизился к ним вплотную, когда на быстро темнеющем небе уже проклюнулись первые звёзды. Между грибовидными объектами шла протоптанная в траве и хорошо видимая в сумерках тропинка. Сами объекты были высотой до четырёх метров и напоминали, вымазанные глиной, однотипные домики. Во всём что касалось «грибов» и изгибающейся между ними тропинки угадывалась определённая система: дома-грибы располагались в шахматном порядке, а тропинка вилась, не приближаясь к ним более чем на полтора метра, сохраняя по отношению к объектам одинаковою дистанцию на всём протяжении. Всё это Еремей автоматически отметил в своей голове. Наконец, двигаясь по тропинке, он вышел на центральное плато участка. Оно было полностью лишено растительности, словно выбитое множеством босых ног. В середине плато, окружённый невысоким каменным барьером, трепетал ярко-красный, кровожадный костёр.

   Сумерки быстро сгущались и огонь всё интенсивнее алел на этом фоне, похожий на алчущее крови, артериальное насекомое. Подойдя ближе, андроид поднял несколько лежащих неподалеку поленьев и подбросил в костёр. Искры выстрелили врассыпную, пламя, потеряв равновесие, заходило ходуном. Именно в этот момент Еремей почувствовал как темнота вокруг него сдвинулась с места. Темнота зашевелилась, словно пальцы. Она неожиданно пришла в движение, сжимая в своей горсти рубиновый огрызок костра. Со всех сторон одновременно на свет выступили тёмные личности. Шесть или семь тёмных личностей вступили в круг производимой костром световой игры. При этом чувствовалось: ещё много таких личностей скрывалось в густоте ночи, за границей пляшущего света. Те что остались в темноте, очевидно, ждали куда подует ветер, готовые к любому повороту событий. За стеною мрака поблескивали их многочисленные бешенные очи. Словно дикое зверьё, они настороженно нюхали, пахнущий опасностью, экстремальный воздух.

   Те же кто вышел на свет, оказались двуногими существами гуманоидного типа. Отдалённо похожие на андроида, они смотрели на него с нескрываемым любопытством и опаской. Человекоподобные носили мохнатые шкуры животных, были высокого роста, выше человеческого, и обладали асимметричным телосложением. Судя по всему, они также были двуполыми. Некоторые из них держали в свих руках нечто похожее на простейшее оружие: или длинные, заострённые на вершинах палки, или гибкие лианы, концы которых тянулись по земле, с надёжно укрепленными на них, увесистыми валунами. С размаху таким булыжничком можно было легко разнести череп противнику, возможно даже размозжить укреплённую спереди, лобовую кость ксеноморфа.

   Еремей поднял руки в классическом жесте контактёра, показывая присутствующим свои пустые и безопасные во всех отношениях ладони. Он действовал согласно общепринятому протоколу по установлению контакта с внеземной цивилизацией. Квазилюди, не опуская своей примитивной зброи, озирали его с явственным интересом. За их спиной слышался настороженный шорох соплеменников. Отпустив медленно руки, андроид, в полном соответствии с инструкцией, улыбнулся – он улыбнулся, не показывая опасные зубы. Это была улыбочка «номер шесть вэ», Еремей на ней остановился из-за спокойной выразительности и ещё потому, что она напоминала улыбку одной заочно знакомой ему флорентийки. Что-что, а правильно улыбаться его научили, в ветвистом искусстве улыбочек он был профи. Андроид, подобно Монне Лизе, ненавязчиво давил свою физию, наблюдая за реакцией двуногих. В ответ, практически не моргая, гуманоиды заинтересованно смотрели во все свои четыре глазные яблока.

  – Я пришёл с миром – спокойно и членораздельно произнёс Еремей, заранее зная что из присутствующих его никто не поймёт, и потом добавил: опять же не для них, для себя добавил, – Ну что попробуем... может на этот раз выйдет лучше.