Текст книги "Паноптикус (СИ)"

Автор книги: Олег Шкуропацкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

  – Брось оружие – сказал ему Людцов, сделав безрассудный шаг навстречу; он даже не заметил, что стоял перед роботом как есть, в чём родила природа – Брось, я сказал – повелительно повторил голенький кибернетик.

   Андроид перевёл взгляд на Людцова; он невольно попятился перед человеком, но машинку не бросил, только мучительно замотал головой, словно это была не его голова, а несоразмерно тяжёлая, негабаритная голова коровы – каждый её поворот давался ему с видимым трудом. Его взгляд остановился на нежном теле кибернетика. Он тысячи раз наблюдал человека обнажённым, но впервые остановился на его наготе осмысленно. Еремей впервые её заметил. Казалось он что-то почувствовал, глядя на белое, словно взбитое масло, тело Владислава. И то что он при этом испытал, не вызвало в нём восторга. За всё время общения с андроидом, Людцов впервые ощутил себя нагим. Он стоял перед роботом со всех сторон продуваемый его понимающим взглядом. Неожиданно Еремей скривился, как будто, наконец, распробовал вкус своей участи – вкус был омерзительным.

  – Я сделал это, сделал это, – повторял он всем трясущимся лицом, – сделал. Я сво-боден.

   Он трясся, как в лихорадке, и продолжал кривится – это была гримаса безумия. Отбойный механизм в его руках не находил себе места. Его чёрное дуло плясало с большой амплитудой, готовое в любой момент разрядится очередным снарядом из арматуры.

  – Маман, немедленно повысь ограничительный контур по всему периметру – скомандовал Людцов, но андроид продолжал опасно трястись, не выпуская из рук пневматической пушки.

  – Нет, я зна... зна... зна...– начал он заикаться; не в состоянии закончить начатое слово, он вдруг тупо заулыбался самому себе, словно мысленно произнёс какую-то сальную шуточку – как даун. Из его левого глаза, словно сквозь сальник, просочилась жёлтая маслянистая жидкость – сво... сво... сво.. бо... бо...

  – Маман, отключи контуры питания, немедленно, и внутреннюю батарею тоже.

  – бо... бо... бо... бо... да – закончил наконец Еремей и замер навсегда в неподвижности. Лишённый источника энергии, он постепенно окоченел. Идиотская улыбочка так и не сошла с его губ, а по щеке ещё долго продолжала ползти гнойная капелька смазки – единственно живое на этом застывшем лице. А когда казалось, что всё уже закончилось, из рук андроида с тяжким грохотом вдруг вывалилась громоздкий, молотобойный инструмент. Он грохнулся об пол, как ручная чугунная мортира времён Столетней войны.

  Глава 19

   Кибернетик подбежал к Еве и упал перед ней на колени. Он бухнулся на колени, словно собирался молится. Его любимая находилась при смерти. Расстояние между ней и небытием сократилось до толщины папиросной бумаги. Ева уже не металась в пароксизме агонии, а потихоньку отдавала концы, хрипела, не двигаясь с места. Иногда воздух, выходя из горла умирающей, рождал посторонние звуки и тогда к хрипу присовокуплялось какое-то тоненькое мяуканье, как будто далеко-далеко взывал о помощи заблудший котёнок. В приступе отчаяния Людцов обхватил голову ксеноморфа. Огромная и тяжёлая, она болталась, словно на ниточке. Место у основания черепа, куда вошла арматура, явственно дымилось, дымился и сам металлический стержень, разъедаемый молекулярной кислотою. Не было никаких сомнений: минутки жизни Евы Браун были сочтены, она подыхала.

   Это была уже вторая Ева Браун в истории человечества и обе споткнулись о печальный конец. Видать судьба у них такая, у Ев у Браун: Евы Браун не умирают от старости, на сусальном закате в конце счастливо пройденного пути. Людцов держал в руках её голову, голову одной из Браун, словно большущий и влажный булыжник. Булыжник был массивным и неудобным, он всё время норовил выскользнуть из рук кибернетика. В детстве Владислав был уверен, что нечистая сила бессмертна, что черти никогда не умирают – как глупо с его стороны, как глубоко он ошибался: умирают, ещё как умирают. Не в силах сдержать своё горе, Людцов замычал. Он мычал громко, как глухонемой. Его чёртовица постепенно околевала, тело её уже не казалось таким лакированным и скользким как раньше, оно помутнело, словно поверхность запотевшего зеркала. Великолепный, прекрасный чёрт покидал этот великолепный и прекрасный мир. Всё оказалось до невозможности просто. Людцов ненасытно глядел в её маленькие глазные яблочки, в которых всё слабее различалась искра сознания. Понимает ли она где находится, кто держит её за голову? Всё что произошло казалось примитивнее детских каракуль. Его Ева пропадала без вести, её поглощала жирная бездна небытия. На прощание она ничего не сказала, просто незаметно утихла, перестала быть. Как будто никогда и не было.

  – Не надо. Останься. Не надо. Останься – только и мог прогнусавить Людцов; он расхныкался, как малолетка.

   Обхватив голову Евы руками, он прижал её к своей голой груди, не замечая, что обжигает кисть руки о край ядовито дымящейся раны. Из раны, стекая по стержню арматуры, капнуло несколько мутных зеленоватых капель. Кибернетик ещё долго давил голову ксеноморфа, не обращая внимания на то что Евы больше не было. Скоро голова в его объятиях стала чем-то холодным и шершавым, словно принесённый с холода камень. Людцов прижимал к груди уже болванку косной материи – Ева Браун испарилась, он и не заметил как она стала частью вселенской геологии. С таким же успехом он мог обниматься с тяжеленным куском горной породы. Он сидел час-два, покачиваясь, словно в трансе, пока тело его любимой не начало коченеть. Теперь в такт покачиваниям кибернетика оно двигалось всё разом, единым куском, подобно бревну из ствола поваленного дерева. Несколько капель кислоты, капнувших на пол, прошили три яруса стальных перекрытий, пока не иссякли в нижних секциях складских помещений. Несколько уровней корабля соединила узенькая, оплавленная по краям скважина. Кровь чужого пронизала стальные перекрытия, пройдя сквозь них, словно сквозь масло.

   Наконец Людцов оставил мёртвую возлюбленную и поднялся. Он шатался, словно крепко поддатый. Чёрт бездыханно лежал у его ног. В десяти метрах от них, ближе к выходу стоял неподвижный андроид. Он стоял как запечатлённая в движении статуя: немного накренившись вперёд, с неестественно растопыренными руками и по-идиотски плавился улыбкой. У его подножия валялся мощный, пневматический механизм – это дивное приспособление могло на раз вышибать дух даже из представителей нечистой силы. Теперь вспоминая Еву Браун, все будут думать, что это просто любовница Гитлера, несчастное существо, павшее жертвой извращённой похоти фюрера. И никто не вспомнит другую любовницу – его Еву Браун, его антрацитово-чёрную, разнузданную фройляйн. Это несправедливо. Из двух Браун, первая была довольной бабёнкой, вторая – дьяволом во плоти. Людцов отдавал предпочтение второму её воплощению.

   Владислав медленно, словно находясь в сомнамбулическом состоянии, натянул на себя одежду. Он подошёл к андроиду и поднял с пола жуткую молотобойную машинку. Она оказалась незаправленной и кибернетик, резко подбросив железяку, перезарядил её в воздухе одним решительным щелчком. Инструмент был завораживающе тяжёлым и обладал неимоверной убойной мощью. Владислав неудобно вытер о плечё свою зарюмсанную физиономию – руки его были заняты. Дав команду Маман, андроида можно было легко оживить. Людцов представил себе картину экзекуции: Еремей, глупо хлопая глазёнками, приходит в себя, и он, кибернетик, тут же всаживает в его тупую улыбочку грубо заострённый штырь арматуры – напичканная нежной электроникой башка андроида чудесно разлетается вдребезги. Но не этого желал Людцов, нет не этого, то есть этого конечно – мести, но мести настоящей, адекватной, в самую серёдку сердца. Он прекрасно понимал откуда дует ветер, стоит ли срываться на бедном андроиде, тратить на него свою злость и боекомплект. Источник зла находился не здесь и он точно знал где именно. Людцов злорадно хмыкнул, на его, ещё не совсем обсохшем от слёз, лице зазмеилась жутковатая аморальная улыбочка. Держа наперевес орудие, он спросил у Маман:

  – Маман, место нахождения объекта Х?

  – Секция номер двенадцать, уровень В, медицинский отсек – равнодушно прозвучало в ответ.

  – Ясненько – и Людцов, не оглядываясь, вышел вон из своей каюты.

   Когда кибернетик шёл по коридору, он чувствовал свою злость. Это было нечто между ненавистью и восторгом – зло в чистом его виде. Людцов дошёл до знакомого поворота, в этом месте магистральный коридор В-12 разветвлялся. Он разветвлялся во все стороны, во все стороны отходили полукруглые раструбы плохо освещённых коридоров. При желании можно было ступить в любом направлении: можно было ступить вперёд, можно было вернуться назад, повернуть под прямым углом влево или повернуть под прямым углом направо. Также можно было перпендикулярно вскарабкаться по лесенке на верхний уровень, в смежный магистральный коридор С-12, или перпендикулярно опуститься по той же лесенке на один уровень вниз, оказавшись в смежном магистральном коридоре А-12. Да уж, в этом месте магистральный коридор В-12 действительно разветвлялся и разветвлялся не на шутку: он разветвлялся во все главные стороны пространства – нет, не на четыре, как обычно, а на целых шесть. Развитой такой, пространственный узел, перпендикулярная во всех отношениях, коридорная развязка.

   Людцов остановился, за ним с гидравлическим шумом сдвинулись герметические створки. Постояв секунду-другую, чтобы пообвыкнуться с техническими сумерками, Людцов направился в нужную сторону: под прямым углом он повернул влево. Нет, вправо ему не нужно было, и не нужно было ни вверх, ни вниз, вперёд и назад его также не устраивало. Кибернетик наверняка знал куда хотел: ему нужно было не куда-нибудь, ему нужно было именно влево, туда и только туда. Так вот, повернув под прямым углом влево, он оказался в коридоре уровня В, обозначенного как 12-04. Вспомогательный коридор В-12-04 был такой же полукруглый и плохо освещённый: две нитки люминесцентных ламп по обеим бокам коридора светились менее чем на треть своих возможностей. Большинство ламп было повреждено или разбито во время аварийной посадки. Если бы Людцов свернул не влево, а свернул направо, то он бы оказался в коридоре того же уровня В, но только обозначенного как 12-05. Вспомогательный коридор В-12-05 оказался бы точно таким же полукруглым и плохо освещённым: две нити люминесцентных ламп по обеим бокам и этого коридора светились менее чем на треть своих возможностей, причём по той же самой причине – большинство из них было повреждено или разбито во время аварийной посадки. Но Людцов, в точности зная куда хочет, повернув именно влево. « Нужно будет поколдовать над освещением, сколько можно блуждать в полумраке» – привычно подумал он. Эта мысль в этом месте стала уже традиционной. Коридор В-12-04, по которому двигался кибернетик, вывела его в жилую секцию. Ещё один поворот под прямым углом, на этот раз направо. Новое ответвление, опять такой же коридор: полутёмный, округлый, с двумя прерывистыми, словно штрихпунктирными, линиями люминесцентных ламп. Людцов шёл по нему кипя от восторга и ненависти. Он предвкушал то наслаждение, которое собирался изведать – это будет абсолютная месть, самая вкусная из всех возможных, пальчики оближешь; не месть – деликатес. По обе стороны коридора под лампами смутно обозначились дверные проёмы, у одного из них Владислав остановился. На двери, плохо видимая в таком освещении, висела прямоугольная табличка: медицинский отсек. Перед тем как вдавить, расположенную на панели слева, кнопку входа, кибернетик замер, чтобы перевести дух.

   Что он сделает с Ириной Скрински? О, что он с ней сделает. В мозгу Владислава мельтешили десятки вариантов возможного развития событий. Он явственно видел эти картинки, воспалённый безумием визуальный ряд, и все они заканчивались одинаково: море кровищи, размочаленное мясо, холодец мозга на потолке. Не вызывало сомнений, то что он сделает с этой гадиной, но как он это сделает – вопрос другой. И тут Людцов стоял перед дилеммой, он колебался, не в силах остановиться на самом достойном из способов. Он собирался пасть так низко как только возможно, стратегически всё было ясно, как божий день, но когда дело касалось тактики – тут глаза кибернетика разбегались и начинались роскошные метания духа. То он собирался размозжить ей голову, то раздавить, как насекомое, то гнусно размазать по стенке. Может сначала он её даже выебет: грубо, по-скотски, без всяких поблажек. Нет, не он это сделает, пусть её как следует трахнет его отбойный молоток. Людцов вставит ей в анус ствол пневматического инструмента и ба-бах. Он трахнет её в жопу куском калёной арматуры – одна единственная, неподражаемая фрикция. Он продавит Ирину насквозь; железная дылда вылезет из неё ртом, с обратной стороны Луны – отличная работа.

   Людцов кипел от прилива адреналина. Стоя у двери медицинского отсека, он уже не понимал зачем сюда пришёл: то ли совокупляться, то ли убивать. Всё это имело общие корни и общие черты, и в конечном итоге сливалось в одно липкое, избыточное, мясисто-мучительное – МЕСТЬ. Но не просто месть, ибо теперь, распалившись, месть без полового её аспекта, казалась ему не полной, не той, на которую Ирина заслуживала, и не той, на которую он теперь рассчитывал. Как инь и янь, возмездие и секс составляли основу духовной сущности кибернетика, её костяк. И если бы вина Ирины Скрински не была столь очевидной, её нужно было бы нарочно выдумать, высосать из ничего, ибо она так хорошо, так славно ложилась на душу Владислава. Мщение и Людцов были как будто созданы друг для друга, они подходили друг другу плотненько впритирочку, «тютелька в тютельку».

   За то время пока Людцов сюда добирался, с ним случился жирный переворот. Начиная идти от своей каюты, он пылал праведным гневом, но до дверей медицинского отсека дошёл уже совсем другой Людцов: истекающий вожделением и жаждущий разврата. Теперь он пылал совсем иным пламенем и со всем по другому поводу. Открывая дверь отсека, он желал, прежде всего, воплотить в реальность свои похабные мыслишки и только потом по совести наказать виновницу. То что она оказалась стервой как нельзя лучше подходило для его насущных потребностей. Стерва, сволочь, гадина – прекрасные железные поводы для разного рода сексуальных непотребств. Людцов обожал это дело, его так и распирало от предчувствия неминуемого кайфа. В самом процессе мщения кибернетика привлекала, прежде всего, её откровенная порнографическая составляющая. Ради порнографии он сюда и шёл, нёсся на всех парах, неся наперевес могучее орудие средневековых пыток. То что долго сдерживалось любовью к Еве Браун, теперь, после её кончины, хлынуло бурным потоком, затапливая все коридоры и помещения корабля. Дамба Евы Браун рухнула и кибернетик ударился во все тяжкие. Вся муть, вся скопившаяся грязь, вся подноготная ворвались вместе с Людцовом в узенькую дверь медицинского отсека.

   Войдя в помещение Людцов словно ослеп. Полузрячий-полуслепой, он кидался из одного подозрительного угла в другой, опрокидывая на ходу стулья и тележки с препаратами. В прозекторский царил сильный операционный свет, все предметы обстановки казались резкими и не подлежащими сомнения, здесь невозможно было спрятаться, но, вопреки очевидному, чей-то злой умысел ловко укрывал от него Ирину. Всё было как на ладони и тем не менее, кибернетик заблудился в абсолютно прозрачной комнате, он потерял ориентацию в пространстве, какой-то невидимый иллюзионист изощрённо водил кибернетика за нос. Людцов шатался по помещению отсека, словно пьяница, пока, наконец, не увидел то ради чего сюда завалился. Хмель сняло, как рукой, Владислав моментально протрезвел, ибо то, что он увидел, совсем не соответствовало тому, что он увидеть намеревался. Оказывается Ирина всё это время находилась у него под носом, никто его за этот нос не водил, просто Владислав никак не рассчитывал узреть подобное.

   Бывший капитан лежала на железном столе – слишком плоская, чтобы Людцов её заметил с первого раза. Ирину как будто раскатало по поверхности в тоненький слой теста. Нет, даже не теста – в тоненький лист бумаги. На металлической столешнице она лежала подобно кем-то оставленной газете. Плоская и голая, женщина расположилась на спине, втянув живот и выставив напоказ обтянутый кожей тазо-бедренный сустав. Она была мёртвой. Прикоснувшись к серой коже, Людцов понял, что капитан околела примерно сутки назад. Она лежала, развернув, полусогнутые в коленях, ноги, словно желая принять очередного мужчину. Её вагина очерствела и ссохлась, став похожей на старческий беззубый рот. Жалкое, неаппетитное зрелище. Худющая, подобно скелету, она начинала покрываться трупными пятнами, её выгнутые рёбра хорошо просматривались под прозрачной плёночкой шкурки – их с лёгкостью можно было пересчитать. Живот напоминал провалившуюся внутрь могилу, заострённые черты лица выказывали удивление. Она до сих пор была прикована наручниками. Одно ухо наручников было защёлкнуто на кисти руки, а другое – надето на хромированную трубу, служившую основанием для столешницы. Очевидно перед смертью Ирина пыталась освободится – кисть руки со временем почернела, стёртая до крови. Эта дамочка оставалась верной себе до последнего. По всей видимости, она просто сдохла от голода. В какой-то момент Еремей прекратил её кормить, вполне сознательно обрёкая на долгую мучительную смерть. Наверное, всё то медовое время, когда Людцов развлекался с Евой, Ирина потихоньку отдавала концы, опускаясь всё ниже в геологические слои небытия.

  – Капитан, капитан, улыбнитесь, – в гробовой тишине скабрёзно прозвучал голос Людцова, – ведь улыбка это флаг корабля. Капитан, капитан, подтянитесь, – только теперь он начинал понимать, как жестоко над ним прикольнулся андроид. Еремей его сделал, как последнего лоха, – ведь только смелым покоряются моря.

   Да, только теперь Людцов начинал осознавать что произошло. А что, собственно, произошло – ничего особенного. Случилась сущая безделица, махонькая, но совершенно апокалипсическая по своим следствиям чепуха: он остался без единой пизды, напрочь лишился женского полового участия. Женский половой орган выскользнул у него из-под носа. То что у Ирины сейчас зияло между ног, было чем угодно – створками издохшего моллюска, отверстием хобота слона, гноящейся раной от топора – но не женским половым органом. Это что-то лишилось всех соков аппетитно истекающей женственности и зияло теперь подобно входу в собачью конуру. Нора в царство мёртвых – вот что это было, а не пизда. Только что Людцов обладал двумя женщинами, двумя наливными самочками, одну из них он любил, а другая оставалась про запас, он был уверен в завтрашнем дне, он запасся дырками впрок и вот всё это, глубокоэшелонированное и сладостное, сгинуло в одночасье. Андроид нащупал его слабое место. Чего теперь стоят все упражнения в предательстве, если после них нет куда кончить. Без баб Людцов совсем растерялся, потерял жизненные ориентиры. Лишённый женщины, он почувствовал себя повиснувшим в пустоте. Вагина была для него надёжной точкой опоры, от неё он всегда отталкивался, он прочно стоял на ней обеими своими ногами. В другой почве кибернетик не нуждался, это скальное основание устраивало его вполне. Теперь же всё теряло смысл. Смерть Евы Браун и Ирины Скрински ставили на всём жирнющий крест: на этой планете он остался один-одинёшенек. Робот жестоко над ним пошутил, он перехитрил человека, он переплюнул царя природы.

  – Капитан, капитан... – снова скабрёзно запел Людцов, но в этот бравурный мотивчик проскальзывали стальные нотки скорби и надрыва, – улыбнитесь, ведь улыбка... это флаг корабля... – вдыхая воздух, кибернетик склонился над промежностью Ирины, почти упираясь носом в её покрывшийся щетинками, одеревеневший пах – воняло мертвечиной. Теперь её вульва не трепетала, а напоминала подпорченную рыбу. Поцеловать её сейчас, всё равно что чмокнуть кусок падали. – Капитан, капитан, подтянитесь... – гнусавенько допевал Людцов, вспоминая устойчивый, мускусный запах живой Ирины, её вагинальных выделений – куда всё это делось. И вдруг кибернетик сорвался:

  – Сука... Сука... Сука... Сука – взревел он не своим голосом.

   В промежутках между словами, словно расставляя знаки препинания, Людцов выпускал из пневматической пушки снаряд за снарядом. Он стрелял в прочную, стальную переборку медицинского отсека. С резким хлопком отстреливая, Владислав тут же щелчком передёргивал машинку, перезаряжал её, и снова с остервенением хлопал следующим зарядом в стену. Стальная плоскость гудела, значительно прогибаясь в местах попадания. На её поверхности образовались вмятины, словно какой-то незримый великан лупил в неё своими кулачищами. Снаряды арматуры сразу отваливались, не в состоянии глубоко внедриться в материал перегородки. Скоро снаряды закончились и Людцов швырнул пустое орудие в шкаф с лабораторною посудой. Шкаф радостно зазвенел и дивно брызнул осколками стекла. Он с готовностью поддался, обращаясь в веселенькое, искрящееся крошево. Людцов продолжал неистовствовать дальше: ударом ноги он валил, стоящие вокруг, передвижные плоскости для препарирования. Тяжёлые, прозекторские столы падали один за другим, с грохотом переворачиваясь на бок. Когда энергия ярости иссякла, Людцов остановился посреди всего этого разгрома и негромко, совсем тихо, по-мальчишески захныкал. Он захныкал так, как будто у него несправедливо отобрали любимую игрушку. Слёзы мелко пролились на его некрасивое, скривившееся лицо. Второй раз за последний час он развёл на нём слякоть. Правда второй раз это были совсем другие слёзы: не слёзы конкретно по кому-то, а, так сказать, слёзы вообще. Второй раз он уже оплакивал не потерю, второй раз он уже оплакивал собственную участь как таковую: от частности он пришёл к общему. Вторично он уже рюмсал над свой судьбой в целом, над своим безрадостным, холостяцким уделом. Уделал его андроид таки, таки уделал.

   Белые стены медотсека постепенно вырастали в размере, увеличивались и нависали, подавляя масштабом хнычущую фигурку человека. Ещё немного и казалось они сомкнуться, прихлопнув Людцова, как мошку. Кибернетик всё понимал: он в пух и прах профукал эту партию и возможности отыграться уже не представиться – женщины, как на зло, подошли к концу, так некстати закончились. По глупости он поставил всё на кон и его вздули, как простофилю. Людцов просрал всё до последней копеечки.

  Глава 20

   На следующий день Людцов отнёс обе свои женщины в помещение лаборатории и погрузил их в ванны со специальным раствором – формалином. Очень важно было не затягивать с этим делом, ибо только свежая плоть, не тронутая распадом, подходила для мумификации. Особенно это касалось Ирины, чья смерть наступила немногим раньше, правда практически полностью лишённый жировых наслоений её организм менее интенсивно подвергался разложению: худобы Ирины, работала на свою хозяйку, даже после её смерти. Итак, Людцов отнёс обе свои женщины в помещение лаборатории: тяжёлую и твёрдую Еву Браун, чьи кости были словно налитые свинцом, и лёгкую, как пёрышко, Ирину Скрински. И та и другая теперь покоились в двух, стоящих рядом, одинаковых ёмкостях, но каждая на свой манер: угольно-чёрная Ева Браун напоминала утонувшего в формалине офицера эсэс, а неестественно-бледная Ирина – сбежавшую из концлагеря еврейскую девочку. Непохожие при жизни, смерть ещё более развила их в противоположные стороны ринга. Ирина Скрински и Ева Браун, девочка из Бухенвальда и бестия национал-социализма, так и лежали они по соседству, каждая в своём репертуаре, в двух идентичных железных ваннах. Людцов подключил мертвячек к аппаратам искусственного жизнеобеспечения, прокачивая раствор по всем хитросплетениям их организмов. Задача состояла в том, чтобы как можно основательней пропитать всю имеющуюся в наличии мышечную ткань трупов. Трое суток аппараты под небольшим давлением нагнетали тела формалином, с монотонным гулом гоняя его по все закоулкам местной физиологии. Формалин оказал на девиц очень сильное действие, что-то неуловимо изменилось во всей их внешней и внутренней структуре: в Еве Браун теперь трудно было узнать прежнюю Еву Браун, а в Ирине Скрински – прежнюю Ирину Скрински. Они потеряли свои личные качества и, как следует вымокнув в растворе, трансформировались в представителей своих видов, перешли на более общий план. Людцов пристально вглядывался в лежащих на дне ванн утопленниц: различить их между собой было возможно, но признать их в них же самих – практически нет. Формалин сделал своё дело: превратил две конкретные особи в среднестатистические единицы, в пустую формальность биологического порядка.

   На четвёртый день Людцов извлёк женщин из ёмкостей и отнёс, истекающих неприятной маслянистой жидкостью, в помещение сушильной камеры. Объекты стали осклизлыми и заметно потяжелели, выскальзывая из рук, словно набравшиеся водой, ватные фуфайки. Трупы нужно было хорошенько просушить – для дальнейших действий наличие в них влаги было недопустимым. Славная, правильная просушка – залог успеха. Сама просушка осуществлялась в соответствии с определённым алгоритмом. От того насколько организмы будут качественно обезвожены зависел дальнейший успех операции. К процессу просушки подходили очень серьёзно и индивидуально, учитывая все характерные особенности объектов. Собственно, сушильных камер имелось две, для каждой из наличных особей. Температурные режимы для просушки Евы и Ирины были совершенно различными, Маман просчитывала для каждой из них по отдельному протоколу. Объекты состояли из разного биологического материала, имели различную плотность вещества и к тому же обладали различным весом: Ирина оказалась на двадцать четыре килограмма легче, что тоже влияла на конечный алгоритм процесса. В совершенно непохожих режимах они просушивались: Ирина – шесть суток, Ева соответственно – восемь. Под занавес процесса и та и другая стали похожими на сухофрукты. В них, значительно полегчавших, потерявших первоначальную форму, со старчески сморщенной кожей, практически ничего не осталось от прежних Ирины и Евы. Сухофрукты как сухофрукты, только Ирина как сухофрукт оказалась на выходе жёлтовато-коричневого цвета, а Ева приняла оттенок грозового неба; чёрносливом вышла из сушильной камеры Ева, настоящим чёрносливом.

   После просушки Людцов снова поместил своих подружек в металлические ванны с формалинам, процесс формализации пошёл по второму кругу. Вторичное замачивание оказало на его подопечных двоякое действие. На первых порах их тела выпрямились, как бы расправили косточки, вздохнули полной грудью, приняли свой естественный размер и форму; женщины снова, хоть в какой-то мере, но стали сами собой. Их кожа разгладилась, старость невольно отступила: к трупам опять вернулась былая молодость, как будто их поместили не в ёмкость с жирным формалином, а в железную ванну со временем. Девицы помолодели, правда молодость продолжалась недолго. Очень скоро, наступила вторая фаза воздействия: кожа втянула излишнюю влагу, мышцы набухли от мыльной жидкости, отвратительно увеличились в размере, словно их до невозможности накачали силиконом, – женщины опять, в который уже раз, потеряли себя. Теперь они обернулись в утопленниц с большим стажем пребывания под водой. От прежней девочки из Бухенвальда и монстра фашистских кровей не осталось и следа. Время от времени, желая вспомнить своих возлюбленных, кибернетик заглядывал внутрь ванн: ему становилось тошно, увиденное, мягко говоря, не воодушевляло, и он с омерзением отворачивал нос – теперь с этими кралями не побалуешь.

   Мумификация была очень длительным и кропотливым процессом и в течении всего этого времени Людцов нет-нет да и заходил к себе в каюту по неотложным делам. Заходя, он каждый раз налетал на стоящую посредине спальни, дикую статую Еремея. Андроид возвышался в прежней позе, немного накренившись вперёд с неестественно растопыренными руками, и по-прежнему плавился в идиотской улыбке. Что скрывалось за этой улыбочкой, какие сумбуры прятались за юродивым выражением лица? Андроид стоял сплошным знаком вопроса и мог простоять таким знаком многие-многие века, по сути – до самой холодной смерти Вселенной. Владислав частенько размышлял: что с ним делать? Если возобновить энергоподачу, как он себя поведёт? Конечно, риск неадекватного поведения был неоправданно велик. Робот вышел из доверия и просто так туда уже не вернётся. По большому счёту, во избежание возможных эксцессов и просто в угоду здравому смыслу, нужно было, как минимум, отформатировать все нейронные цепи андроида, но Людцов почему-то медлил, отлаживал на потом – что-то его удерживало. А что если Еремей не просто рехнулся, а обрёл автономное сознание – что тогда? Автономное сознание – это ведь не фунт изюма. Это, конечно, интересно, но это, конечно, и опасно, и неизвестно что больше. Жить с андроидом, вышедшим из повиновения и обладающим собственной волей – это ещё та штука. На Еремея нельзя уже было положится, всё его вдруг оказалось вне зоны действия человека, он уже не годился на роль слуги, одевающего по утрам маркиза де Людцова. Такой слуга с невинною улыбкой на устах того и гляди задушит тебя по прихоти собственного сознания. Пользоваться услугами такого «испорченного» андроида, всё равно что играть в русскую рулетку. Нынешний Еремей предполагал несколько иной уровень отношений, слуга-господин здесь уже не проханже, но кибернетик не был уверен готов ли он к подобного рода мировоззренческим пертурбациям. Владислав сильно сомневался, не было ясности в качестве кого оживёт андроид: брата, приятеля, врага, любовника или просто постороннего прохожего? Кто знает? Из этого мог получиться пшик, а могло вылиться настоящее, серьёзное противостояние, с применением боевого оружие – титаномахия человека и робота. Возникало много сопутствующих вопросов, на которые Людцов не в состоянии был ответить, и которые он откладывал в долгий ящик. И хотя ярость к убийце его половых партнёрш значительно поутихла – горечь никуда не улетучилась. Существование Еремея при любых обстоятельствах напоминало бы кибернетику о случившемся и стирание всех банков электронной памяти уже по сути ничего изменить не могло. В любом обличии Еремей оставался немым напоминанием о его катастрофе на всех любовных фронтах, даже с отформатированной корой нейронного мозга он продолжал быть тем самым андроидом, что поднял клешню на монстра его мечты. Изменить это был уже невозможно, ну разве что отформатировать полушария самому человеку.