Текст книги "Слово Говорящего [Авторский сборник] "
Автор книги: Олег Котенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
На лицо упал первый солнечный луч, прошедший путь от окна к спящему, и император проснулся.
Проснулся впервые за всю свою жизнь по-настоящему. Всю жизнь дремал, а сейчас… сейчас накатила необычная свежесть, жажда действия. И все эти правила показались вдруг настолько ничтожными, что императору захотелось тут же о них забыть и вообще отменить.
Отменить! Великолепная мысль! Почему бы не ввести в обращение такие правила, какие ему нравятся больше? Да не в том дело, какие нравятся, а какие не нравятся. Те, которые будут правильными.
Конечно, никто не согласится, потому что на протяжении веков именно это считалось правильным. Но это утро, и это солнце, и небо… Все это вселяло в императора такую уверенность в том, что все, что он сделает, обязательно получится… Он улыбнулся и сказал сам себе:
– Император Госага изменит мир!
Сказал просто так, чтобы вплести свой голос в мешанину звуков, которые доносились с улицы. И немного боялся, что голос нарушит гармонию, но нет… Госага мог вздохнуть с облегчением.
Вздохнуть, встать, повернуться к зеркалу…
…и на миг перестать быть собой. Телом овладела дикая боль, она заставила мышцы свернуться в судороге, а кровь погнала по сосудам с такой силой, что, кажется, вот-вот лопнут. И только на одно мгновение Госага увидел, что его глаза стали зелеными. Потом, позже, к ним вернулся обычный цвет, но за это мгновение в его памяти – именно памяти! – появилось столько новых образов, звуков, что хватит на целую жизнь.
И некоторые из этих воспоминаний вызвали тошноту.
Особенно последнее.
От такого Госага вообще чуть не потерял сознание. Он никогда не видел, чтобы людей казнили таким способом, а это была именно казнь. Но одно дело видеть, а другое… испытать это на себе, особенно, когда жизнь и сознание держатся в тебе до последнего. Вернее, когда их держат…
Потом снова пришла боль. И с новой силой хлынули воспоминания. Они рвали мозг императора на части. И еще помимо всего этого появилось новое для него ощущение. Старая, привычная личность – император Госага, которого с детства называли потомком богини Аматэрасу – стала растворяться. А на ее место приходила новая, совершенно чужая, молодая, яростная натура. Император оказался разорванным пополам; одна из половин медленно увеличивалась в размерах…
…Кагэро очнулся и не почувствовал своего тела. Вокруг было темно, лишь кое-где вспыхивали разноцветные звезды, которые, впрочем, тут же и гасли.
Потом тьма пришла в движение. Завертелась, свернулась в подобие шара, растянулась, стала еще меньше. Вокруг Кагэро образовался черный, плотный кокон. Через некоторое время он почувствовал дыхание. И вместе с этим пришла обычная плотность рук, ног, туловища. Слушалось тело, правда, нехотя, мышцы одеревенели.
А потом вернулась память.
И когда к Кагэро вернулась способность мыслить, он понял, что обрел новую жизнь. Или обретает. Это невозможно, но… Хотя очень может быть, что окружающее и есть та самая загробная жизнь, о которой столь много говорят.
Темнота стала бледнеть. Сквозь ее полог проступали контуры предметов. До ушей добрался шум, из которого так же медленно выделялись отдельные звуки.
Наконец ему надоело ждать. Кагэро чувствовал в себе достаточно силы, чтобы попробовать. И он попробовал. Белый луч вырвался из его лба и ударился в стенку кокона. Тотчас же в стороны поползли трещины. Серая уже оболочка быстро разваливалась.
Кагэро обнаружил, что лежит в постели, весь мокрый от пота. И жутко уставший. Усталость как от болезни или длительного приступа. Тело требовало сна, хотя сознание было вполне работоспособно. Странное противоречие.
Пришлось уснуть.
Проснулся он скоро, не проспав и до полудня. Боль в голове утихла, но Кагэро чувствовал себя не в своей тарелке. Не в своем теле. Прежняя личность императора забилась куда-то в глубокий-глубокий закуток и там жалобно поскуливала. Сейчас она обессилена, сражена ударом, но придет время и…
Поэтому надо успеть.
Кровь хлынула Кагэро в голову. Сердце радостно заколотило о ребра. Вот оно, наконец-то! Он моментально все понял и простил Мудзюру – ведь это он осуществил мечту Кагэро, хотя помощи не обещал. Обещал не помогать. И радость пошла на убыль.
Мудзюру никогда ничего не сделает бескорыстно. На что-то он надеется. Даже не надеется, а совершенно точно уверен, что получит желаемое. Только что? Место при императоре? Для чего оно ему? Почему он тогда не попробовал усадить на гору величия самого себя? Кагэро не хотелось верить, что все, что говорил Мудзюру, – ложь. Что он для Мудзюру всего лишь инструмент для достижения цели.
Ну конечно, вначале подняться из грязи за счет чужого чувства благодарности. Похоже, не так уж силен Мудзюру, если может только деревнями управлять. То есть, немногими. Не так уж и велика его хваленая сила…
Кагэро поймал себя на мысли о том, что придумывает способ, как сжить Мудзюру со свету. Просто убить – еще неизвестно, чем это обернется. Что сможет вытворить Говорящий, пусть даже после смерти. Опыта у Мудзюру всяко больше, чем у Кагэро…
И только сейчас Кагэро впервые ощутил всю враждебность мира, его хищную беспощадность. Теперь он шел по тонкой грани: с одной стороны была жестокость, с другой – постоянный страх.
Слуга сыпал словами, как горохом. Из множества цветастых оборотов следовало, что какой-то бедно одетый человек хочет немедленно видеть императора. Причем стражники не сумели удержать его, они говорят, у него такой голос, каким точно не может обладать бедняк.
– Какого цвета у него глаза? – прямо и резко спросил Кагэро. Слуга широко раскрыл глаза и залепетал что-то насчет оригинальности мышления, что, впрочем, и отличает императора как потомка светлой Аматэрасу от остальных людей.
– Какого цвета у него глаза?! – гаркнул Кагэро, и слуга побелел лицом.
– Я не знаю… – пролепетал он, приплетая обычные для этикета обращения и обороты. – Кажется, ничего необычного в его лице нет…
Кагэро вскипел гневом. Выдрал у одного из стражников меч, выставил перед собой.
– Впустите, – сказал он уже тише, – но если у этого человека глаза зеленого цвета – твоя голова полетит вон в тот угол, – он махнул мечом.
Теперь бледностью лица слуга напоминал Итиро. Кагэро скривился и отвернулся. Он был почти уверен, что пришел Мудзюру. Да, он искусно скрывает свой облик от людей, как скрывает и Кагэро, но друг друга они узнают всегда.
Вошел не Мудзюру. Просто какой-то не слишком бедный крестьянин, полумертвый от счастья. Он упал на колени и так застыл, не зная, как и что говорить. Кагэро скрипнул зубами.
– Как посмел ты явиться во дворец императора, грязь? – прогудел он. Естественно, ни малейшего представления о манере разговора столь высокопоставленных особ он не имел. Но старался сыграть на природной строгости голоса. Кто посмеет возражать императору? Скорее, небо с землей поменяются местами, чем кто-либо возразит ему или сделает замечание.
Кагэро почувствовал, что волна славы уже захлестнула его с головой.
Крестьянин пошевелил губами, но не издал ни звука. Кагэро окинул взглядом зал. У дверей застыли подобно изваяниям стражники, слуга уже куда-то исчез… По залу гуляла пугающая пустота.
Кажется, подул ветерок, легкий, прохладный. И зашептали голоса.
Кагэро успел подумать, что уже устал от этих штучек, но зал сжался, превратился в кольцо шага три-четыре в поперечнике. Сверху полился свет, белый и беспощадно яркий. В кольце – Кагэро, крестьянин с белыми от ужаса глазами. А за пределами его – тьма, как стена. Только где-то в этой тьме стоит и наблюдает за происходящим Мудзюру.
– Как ты… посмел… явиться… грязь?! – зарычал Кагэро. Гнев захватил его и понес на гребне своей волны. Происходит что-то необычное.
Может быть, Мудзюру все же не лжет и действительно хочет «вылепить» из Кагэро…
Ярость подкатила к горлу. Ну кто просил?! Кто?! Кагэро отвел руку и одним махом снес крестьянину голову. Тело, глухо стукнув, упало на пол. К ногам Кагэро устремился красновато-черный поток. Отрубленной головы он не видел – укатилась в темноту.
Рука никак не хотела выпускать меч. И ярость ничуть не утихала, настойчиво искала себе выхода. Кагэро стиснул зубы так, что посыпалась костная крошка, и принялся рубить мертвое тело. Кровь брызгала ему на лицо и на руки, хрустели кости… Ему было все равно.
Кагэро очнулся только тогда, когда меч стал чиркать по каменному полу. Растворилась радуга перед глазами, он опустил глаза… Его тут же вырвало. Кагэро рухнул на пол, согнувшись пополам. Судороги сотрясали желудок, уже совершенно пустой, как только его взгляд падал на то, что еще недавно было человеком, судороги брались за него с новой силой. Кагэро отполз подальше, заметил, что нет больше ни круга света, ни стены темноты. Зал, залитый солнечным светом, идущим непонятно с какой стороны.
Кагэро откатился к стене, оставляя за собой кровавый грязный след. Стало немного легче. Он смог сесть. Меж двумя стражниками, которые, кажется, даже не заметили происшедшего, прошел Мудзюру. Огромные двери за ним мягко закрылись.
Мудзюру покачал головой.
– Жестокость человека не заключается в уподоблении трупоеду, – сказал он. – Что это?
– А приятно было смотреть, как меня рвали собаки? – прохрипел Кагэро. – Да ладно бы уже собаки. Это же были наполовину люди! Что ты с ними сделал? Убил?
– Убил, конечно, но быстро, – ответил Мудзюру. – Им не было больно.
Кагэро помолчал.
– Ты разрушил всю мою жизнь… – сказал он после нескольких минут молчания.
– Опять ты за свое. Ты мне надоел своим скулежом! Да будь ты мужчиной, в конце концов!
– Мужчиной? Тот, кто без всякой причины убивает людей, называется настоящим мужчиной?
– Брось ты эти мысли. У тебя есть все: власть, сила. Выше тебя человека нет. Ты вправе хоть весь свой народ уничтожить. Живи в свое удовольствие!
– Какая тебе с этого выгода? Ты вроде говорил что-то об Истине… Забыл уже? Или никогда и не было никакой Истины?
– Есть все, но цена очень высока. Мне же выгода самая прямая. Каждый убитый тобой человек прибавляет мне лет жизни. Ты пойми, что я отдал часть себя тебе.
– То есть, как прибавляет? – изумился Кагэро.
– Вот так. Пока что мы с тобой – одно целое, две половины. А ты что думал?
– Ты живешь за мой счет?
– Конечно. А мне сейчас иначе и нельзя. Ты должен убивать, чтобы я мог жить. А если я умру – ты тоже долго не проживешь. Потом ты, конечно, отделишься, но сейчас…
– И как же так получается?..
– Легко. Знаешь, жизнь – она вроде воды в кувшине. Чем старше человек, чем больше кувшин, тем больше может в нем уместиться воды. Но кувшин-то запечатан, туда не влезешь. Смерть – это не разрушение, это обмен. Когда умирает один взрослый человек, может быть, десяток младенцев получают возможность родиться.
– Я не буду… – Кагэро замотал головой. – Не буду, слышишь!
– Будешь. Будешь, куда ты денешься.
– Назови хоть одну причину.
Мудзюру засмеялся своим скрипучим, хриплым смехом.
– Какая может быть причина? Я так сказал, значит, так и будет! Может, мы и две половины, но я изначально сильнее. А силу, знаешь ли, можно только самому накопить.
– Тогда я буду убивать только младенцев. Пусть тебе будет хуже.
– Пожалуйста, – Мудзюру пожал плечами.
Глотая колючий воздух, Кагэро выбежал вон.
Безразличные взгляды вонзались в него подобно копьям. Он остановился где-то на полпути к выходу из дворца.
– Отвернитесь! – заорал изо всех сил. И это помогло. Пришла усталость, захотелось лечь и никого не видеть. И ничего не слышать.
Когда он вернулся в зал, все было убрано и вымыто. Ни капли крови не осталось на каменном, отполированном до зеркального блеска полу. Кагэро мысленно поблагодарил слуг – заметь он где-нибудь кровь, снова потерял бы самообладание.
Оказывается, это очень трудно – убивать. Раньше человеческая жизнь, тем более, жизнь совершенно незнакомого человека, для него ничего не значила. Сейчас же убийство полусумасшедшего крестьянина, которого вообще впустили по ошибке, все перевернуло в нем. Сердце жала такая боль, что впору было самому себе вонзить меч в живот. Он не мог отогнать назойливые мысли, в которых постоянно возвращался в тот круг из света.
Кагэро принялся мерить шагами зал. Немалых размеров, он был полон той роскоши, на которую давно никто не обращает внимания, и служит она лишь для отделения от остальных. В чужой шкуре Кагэро чувствовал себя как в тюрьме – хочется вырваться, да нельзя. Это камера с глухими стенами, без окон и дверей.
И Кагэро яростно впечатывал ступни в каменный пол.
* * *
Так прошло несколько дней – в непрерывных мучениях. Кагэро оказался на грани сумасшествия. Он стал всего бояться. Собственная тень иногда казалась ему жутким существом с той стороны. Покорные слуги и стражники – мертвецами, которые по злой прихоти колдуна не могут найти успокоения.
Но самым страшным временем была ночь. Каждый шорох, а ими огромный дворец был наполнен до отказа, заставлял сердце подпрыгивать чуть ли не до подбородка.
А потом пришла весть, которая всколыхнула все дворцовое болото.
Восстание. На юге страны. Массовое восстание ремесленников и рабочих. Они были неопытны в военном деле, но их было много, очень много. И, что встревожило больше всего, к ним примыкали люди. Они двигались на север громадной, постоянно нарастающей волной.
Война.
И снова война. Когда же закончатся эти войны?
Сказали, что в окрестных деревнях начались волнения. Кагэро не встречал на лицах дворцовых слуг и прочих людей, пригревшихся под теплым боком императора, страха. Они знали, что выживут. Что даже если бунтари будут атаковать дворец и прекрасная охрана, настоящая небольшая армия, не выдержит напора, они смогут уйти через один из тайных лазов.
И Кагэро тоже знал, что при любом раскладе останется в живых. Но! Ведь он носит личину настоящего императора, которого звали Госага. Как он после этого сможет показаться на людях?
Впрочем, он не верил, что какое-то восстание, невесть как вообще родившееся, перерастет в настоящую войну. Возможно, это от незнания – в ту глушь, где Кагэро прожил большую часть жизни, новости приходят раз в год, если не реже.
И новая мысль заставила его сознание вздрогнуть.
Большую часть жизни… Но ведь было что-то до этого. Кагэро поймал себя на том, что совершенно не помнит своего детства и отрочества. Мало того, ему никогда даже в голову не приходило вспоминать. Словно кто-то наложил на эту часть памяти некий запрет. Запер на сто замков.
Что же было?..
Он нашел какую-то комнатку, где не ощущалась всеобщая суматоха. Наверное, в этот момент его искали, но Кагэро было не до этого. Ему нужно было подумать. Обязательно нужно вспомнить, что было…
Чертова память, будь ты неладна. Кагэро даже вспотел от волнения. Но как ни старался, почти ничего не смог выловить из этого черного омута, откуда несло болотом…
Впрочем, кое-что ему все же удалось вспомнить. Но только горы. Белые, ослепительно-яркие шапки на вершинах гор. Гора Фудзи. И все это не далеко, как привык он видеть, а здесь, совсем рядом… Селение. То самое, где он жил. Там веками устанавливались собственные обычаи, так как селение было изолировано от остального мира. До десяти лет Кагэро считал, что мир ограничивается несколькими доступными ему долинами, а за разломом уже не было ничего. Разлом – бездонное ущелье, вероятнее всего, просто трещина. Очень древняя. Наверное, она и отрезала людям путь назад. Людям, которые пришли на новое место.
И они жили собственной жизнью. Потом, когда Кагэро убежал… Да, он нашел путь и смог убежать, потому что… И ему пришлось заново учиться разговаривать. Люди, которых он встретил, не понимали его, а он не понимал их. Казалось, слова похожи, но смысл ускользал.
Убежал он из-за этих самых обычаев. Люди поклонялись каким-то своим богам, строили жертвенники, приносили жертвы. Чаще всего жертвами становились люди: младенцы или молодые женщины. Пять дней их кормили лучшей пищей и поили лучшей водой. Но это – что касается женщин. Младенцев просто забирали у матерей. Впрочем, никто и не возражал. Во-первых, потому что жрецы считались кем-то, кто стоит гораздо выше простых людей. Во-вторых, матери еще до рождения ребенка сообщали, что выбрали именно ее сына или дочь. И тогда уже мать жила как богиня. Все месяцы беременности. Когда наступали роды, ее опаивали каким-то варевом, которое было призвано избавить ее от боли и, тем самым, охранить ребенка от лишних потрясений. Ведь известно, что дети чувствуют то же, что и матери, особенно нерожденные дети. И наоборот. Зелье и впрямь унимало боль, но что-то в нем было… Женщины очень быстро гасли, усыхали и, в конце концов, умирали.
И тут Кагэро будто получил удар молнией.
Ну конечно! Его тоже должны были принести в жертву, бросить живого в ритуальный костер под ритмичный гул барабанов. Именно живого, чтобы жизненная сила смешалась с огнем, и тот насытился. Да, они поклонялись и огню тоже. Зачем божеству холодный труп?
Но жрецам мальчик не понравился. Он выглядел больным: был бледен, очень худ. Его вообще хотели выбросить в пропасть, как поступали со всеми больными младенцами, но не выбросили. Одна женщина взяла его. Зачем?.. Но Кагэро мысленно поблагодарил ее… Или ему нужно было проклясть ее? Пусть бы его бросили на камни, зато его миновал бы весь этот ад…
Кагэро едва не захлебнулся от потока воспоминаний. Стоило выскочить наружу одной картинке из-под покрывала памяти, как вслед за ней посыпалось то, о чем он и не хотел бы вспоминать. Например, сумасшедшую женщину, которая заменила ему мать. Она рыдала и заламывала руки, когда находила на коже Кагэро крохотную царапинку, но она же жестоко избивала его в моменты приступов. Она била его палкой, толстой деревянной палкой. Хорошо, что женщина, мужчина бы так приложился, что слег бы навеки Кагэро.
И тогда он убежал.
Сначала он скрылся в ближайших горах, но это укрытие могло быть только временным. Однажды ночью, сидя за камнями, он видел, как убила себя та женщина. Она очень громко кричала и плакала, бегала по улицам, цеплялась ко всем за одежду. А потом просто схватила нож и всадила себе в грудь. Прямо там, на виду у всех.
И ничего не произошло. Кое-кто покачал головой, тело убрали, и все – больше Кагэро ничего не видел.
Наконец он нашел способ выбраться из каменной тюрьмы. Дерево росло прямо на скалах. Если его повалить, то можно перебраться на ту сторону. Его не заметили, потому что оно невысокое и очень тонкое. Мальчика еще выдержит, а вот под взрослым затрещит. Разлом в нескольких местах был узким. Кагэро расшатал дерево, обрубил корни острыми камнями – деревья, растущие на камнях, держатся за них не очень прочно.
Вершина упала на противоположную сторону, но дерево так мотало над пропастью, что ни один человек, находясь в здравом уме, не полез бы по этому мостику. Кагэро полез. И переполз на другую сторону, хотя на то время, пока он лез, сердце его, казалось, остановилось.
Потом он несколько дней подряд бежал. Ночью лежал, обливаясь потом, а боль истязала мышцы, утром он снова пускался в бег. И вскоре просто свалился обессиленный. Голод и немыслимые нагрузки, да вдобавок жажда – а Кагэро тогда было лет четырнадцать-пятнадцать. Много ли надо?
Он был тогда уверен, что пришел его конец. И умирал без всякой злобы в мыслях. Что умирающему прежние обиды? Какое они теперь имеют для него значение? А ничего такого, за что нужно обязательно отомстить, у него в памяти не было. Тогда не было.
Кагэро даже улыбнулся, когда вспомнил о мести.
Он подождет несколько дней. Нет никакого смысла бросать солдат в бой сейчас – это только потери. Гораздо важнее укрепиться здесь. Хоть это и последний шанс – для солдат, не для него. И всем этим слугам он тоже не даст спастись. Пусть берут мечи, копья – и вперед, благо, этого добра во дворце на всех хватит. Нечего, нечего отсиживаться…
А некоторых из восставших он даже оставит в живых. На время. Мысль радостно билась в мозгу. Кагэро зашагал по дворцовым коридорам, вышел на балкон – вернее, подобие балкона, огромная огороженная площадка, нависающая над бездной. Отсюда ему была отлично видна дорога. Сейчас над ней курилась пыль, а скоро она встанет настоящей тучей.
Он перебирал в памяти лица тех, кого ему нужно будет узнать среди огромной, наверняка, грязной, истощенной, озлобленной толпы. Лица тех, кто превратил его в калеку. Если бы не Мудзюру…
Опять «если бы»! Выходит, Кагэро почти всем, что имеет, обязан зеленоглазому демону! Ох, как это тяжко, чувствовать себя должником… Долг, он как меч над головой висит. Как камень на сердце – и давит, давит, давит… И почему этот камень моментально обращается в золотой слиток, когда попадает в карман тому, кому ты должен?
…если бы не Мудзюру, Кагэро никогда и не смог бы держать спину прямо. Мог бы выступать, себя, уродца, показывать. Впрочем, кто бы стал на него смотреть? Что можно увидеть в грязном оборванце-калеке? Ох, лучше бы они его тогда убили… Лучше бы ты, Сидзима, не брался за меня… Ничего, еще представится случай умереть.
Все эти дни дурные вести сыпались одна за другой. Напряжение все нарастало. Видя безразличие императора, дворцовый люд нервничал. А Кагэро забавлялся, глядя на все это. Ему были смешны людишки, они казались ему такими мелкими и жалкими, что даже пальцем бы не двинул ради них. Как блохи на тарелке – прыгают и прыгают. И каждый – только о себе думает, только о себе… Конечно, оно и правильно, когда на сковороду сажают, тут не до взаимовыручки. А с другой стороны – подло как-то.
Кагэро знал, что подобное можно видеть только в таком вот обществе. На войне люди так сближаются, что меч готовы проглотить за товарища. Но там все другое, там по краю ходишь, между жизнью и смертью. Каждый день последний. Каждая ночь последняя. Потому и спешат насмотреться на солнце, на небо… Спешат наговориться.
Правда, случается и по-иному. Случается так, что люди друг другу глотки грызут за кусок хлеба, который и хлебом-то уже не назовешь. И в бою бесчинствуют. Многие с ума сходят. Потом часто можно увидеть, как кто-то ходит по полю боя, раненых добивает. А потом и себя, потому что зачем жить, когда жизни нет?..
И от таких мыслей окружающие Кагэро люди казались ему еще более ничтожными. Сейчас потянет дымом, и все разбегутся по норам своим. Но он уже чувствовал, что нужен помощник. Сам Кагэро не справится.
Ответ пришел неожиданно. Госага. Кагэро прислушался. Нет, вроде еще жива истерзанная личность императора. Еще мерцает огнем жизни где-то в глубинах своей темницы.
…Чувство было такое, будто хочешь разрезать ножом свою же руку. Кагэро как-то пробовал разрезать кожу на пальце. Это было больше похоже на казнь. И тем страшнее, что сила, что-то вроде искушения, заставляла его продолжать. А он не мог. Кагэро тогда взмок от пота, из глаз его катились слезы, все тело содрогалось, когда лезвие прикасалось к медленно растущему вглубь разрезу. Когда наконец полилась кровь, он испытал такое облегчение, будто избавился от всех долгов жизни сразу.
Так вот, чувство было очень похожее. Только примитивный животный страх усугублялся тем, что существовала опасность не вернуться назад. Вернее, вообще никуда не вернуться.
Была уже ночь. И что странно, стояла полная тишина. Возможно, из-за того, что мысли Кагэро были заняты другим, он просто не слышал обычных шорохов и шумов. На этот раз ощущения были немного иными. Словно водоворот какой-то потянул вглубь. Кагэро вначале сопротивлялся, но потом понял, что так ничего не получится – срабатывали примитивные инстинкты.
Вот только странно, откуда в человеке пунктик, предохраняющий от подобных действий с самим собой? Неужели природа заложила и это? Что же еще нового можно найти в себе?..
В конце концов, удалось Кагэро нырнуть в черный искрящийся водоворот. Нырнул – и сдавило грудь удушье. Конечно, одно дело в чужую душу, а другое, когда в свою… Словно вода сдавила его. Да так сдавила, что глаза чуть не вылезли из орбит. И ребра, казалось, вот-вот затрещат. Но дотянул. Выкинуло черной волной наверх. Правда, легкие так и не наполнились воздухом. Не было воздуха.
Впрочем, ничего и не случилось. Да, удушье продолжало рвать грудь, но, полежав так немного, Кагэро понял: ничего не происходит. Он встал, прошел взад-вперед. Тихо шуршал черный мелкий песок под ногами. Он был очень мягок и текуч, ноги постоянно ползли в разные стороны. Такая же черная вода плескалась рядом. От нее шел удушливый, едкий пар.
Да здесь вообще все черное! Не темнота, нет, все отлично видно, но и земля, и небо, и море, и скалы какие-то – все окрашено в черный цвет. За скалами Кагэро разглядел массивное строение из камня – высокие башни со шпилями и прорезями окон, ворота, стены. Все, конечно, черное, только в окнах башни – самой большой, которая в центре, сияло бледно-лиловое пламя.
…Изнутри дохнуло вековым холодом. Честно говоря, очень страшно было идти туда. Даже смотреть вглубь темных коридоров, где постоянно мелькало что-то серое, было страшно. И Кагэро хотел было идти прочь, когда на полу вспыхнула алая нить. Уходила в те коридоры, где вздохи раздавались да тени мелькали.
Конец нити терялся в темноте бесконечных комнат, мрачных холодных залов, где Кагэро неизменно замечал призрачные силуэты людей. Кое-где в коридорах горели факелы на стенах, но свет от огня был неверный и только сгущал темноту. Темнота упиралась, становилась плотной и оттого еще более страшной. Летали серые тени, впрочем, они редко приближались к Кагэро. А вздохи, от которых гудели сами стены, кажется, неслись откуда-то сверху.
Наконец нога Кагэро ступила на первую ступень винтовой лестницы, уходившей высоко вверх. Здесь постоянно кто-то выл, и, только приглядевшись, Кагэро увидел черную, облезлую собаку, прикованную цепью к стене. Собака была совершенно лысой, морщинистую бурую кожу ее изъели язвы. Под брюхом болтался гладкий кожистый мешок, и Кагэро едва не вырвало, когда он представил себе, что в этом мешке. Когда собака выла или лаяла, из пасти вываливался черный лоскут-язык.
Кагэро подернул плечами и пошел вверх.
Вначале идти было легко, но каждый шаг давался с все большими усилиями. Кагэро списывал это на усталость, но когда счет дошел до сотой ступени, он просто не смог поднять ногу. Словно приросла к камню. Тогда он пополз. Упирался «всеми четырьмя» в ступени и даже не заметил, как лестница кончилась.
Комната наверху как раз и была залита тем самым мертвяще-лиловым светом. Который, впрочем, погас, стоило Кагэро ступить на пол комнаты.
Здесь были только стены. И паутина из цепей. Великое множество цепей, не особо толстых, тянулось от стен, потолка, пола к середине, где окутанное этими цепями висело тело человека, мужчины. Низко свисали седые, грязные волосы. Все тело было испещрено многочисленными ранами от постоянного соприкосновения с железом. Но он был жив!
Кагэро подошел, осторожно взялся за подбородок, поднял голову… и похолодел. Это был он сам. Лицо, конечно, вытянулось, под слоем грязи угадывалась сильная бледность, щеки ввалились, а глаза запали, но это был Кагэро! Тот самый, прежний Кагэро! Он потряс голову, не выпуская подбородка из пальцев. Заключенный застонал, поднял веки – под ними оказались черные дыры, в которых клубилась тьма. В этих глазах Кагэро увидел абсолютную пустоту, черную, всепоглощающую…
…и черный водоворот подхватил его…
…удушье стало невыносимым…
…боль…
…его выбросило на поверхность, но не на мягкий, плывущий песок, а на твердый пол.
