Текст книги "Слово Говорящего [Авторский сборник] "
Автор книги: Олег Котенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)
«They were ghastly little things with bulging eyes and dusky-orange skin. He struggled, but it was useless. Small as they were, each of them had four arms, and Kress had only two». [5]5
«Они были маленькими ужасными созданиями с выпученными глазами и тускло-оранжевой кожей. Он сопротивлялся, но это было бесполезно – у каждого из малюток было по четыре руки, у Кресса же только две».
[Закрыть]Джордж Мартин. «Песчаные короли»
Домой я пришел совершенно разбитым. Чаем Гаврила, конечно, не ограничился, но и на нормальный продукт у него тоже средств не хватало, так что…
Я вспоминал, как брел по окутанным серовато-сизым туманом улицам, натыкался на прохожих и только чудом не попался в лапы патрульным. Меня волокло сквозь людскую толпу, будто пробку в реке. Кажется, сейчас меня тошнит, но я не очень хорошо соображаю… и не понимаю собственных ощущений… наверное, надо прилечь.
– Вы в порядке, господин Трувор? – осведомился сладкий голосок моего электронного надзирателя.
– В полном. У меня бы…ыл тяжелый день…
– Все-таки мне кажется, что лучше будет вызвать врача. Мне не нравится цвет вашего лица, господин Трувор.
«Да ты на свою рожу посмотри!» – захотелось заорать мне, но вместо этого я замахал руками:
– Нет-нет, не надо врача. Ты же знаешь, я боюсь уколов!
– По-моему, промывание желудка вам поможет.
– Какой еще желудок? Ты понимаешь, что я просто устал? Я чертовски устал сегодня, вот и все. Я лягу и усну, а утром буду как новенький…
Глаза слипались, и меня неудержимо тянуло лечь. Я стал стягивать с себя одежду.
– Вы уверены, что помощь врача…
– Да! – гаркнул я. – Выключи свет!
Свет погас, в квартире стало тихо и темно. Я лег в постель. Мне было жарко и до невозможности дурно. Непривычный к алкоголю «интеллигентский» организм бунтовал против такой атаки на него – сначала убийственная поездка в троллейбусе через весь город, потом еще и паленая купеческая водка… Я закрыл глаза и попытался уснуть, но мир вдруг пришел в движение, завертелся вокруг оси, которая, кажется, торчала у меня в переносице.
Плохо, ой как плохо…
Я провалился в какую-то яму, наполненную влажным зловонным туманом, упал на самое дно, в липкую грязь. Потом я брел сквозь туман и дым. Вокруг мелькали то ли тени, то ли люди, то ли звери – не поймешь. Я задыхался, легкие мои изнывали от недостатка воздуха, туман вкатывался в грудь тяжелой волной и выжигал из меня жизнь…
В какой-то момент я понял, что фигуры – это действительно люди, и они настоящие. Они ходят по комнате, трогают меня зачем-то. В комнате светло – горит свет, и бархатный голосок что-то шепчет из-под потолка.
Следующий момент озарения – белые стены, белый потолок, сверкающий металл и стекло. Мне лучше, но я чувствую себя опустошенным, будто остывшая грелка, из которой вылили воду.
Я открыл глаза и огляделся, но сознание не пожелало долго задерживаться в моем измученном теле.
– …конечно, на самом деле такого никогда не было. У нас много врагов, вы-то должны это понимать!
Я не спешил открывать глаза, пытаясь узнать голос.
– А еще больше завистников, – продолжил рассказчик. – Около сорока процентов студентов не завершают курса обучения.
Голос умолк, и, по-моему, они уставились на меня. Стало неуютно.
Возле кровати на старых деревянных стульях сидели двое: директор Стумпф и еще один, «викинг» в дорогом костюме и галстуке. И слишком знакомое выражение лица – этот скользящий взгляд, вечная полуулыбочка на губах…
Стумпф оттопырил нижнюю губу.
– Доброе утро, господин Трувор, – сказал он. – Как вы себя чувствуете?
– Спасибо. – Я приподнялся и лег повыше на подушку. «Викинг» продолжал елозить – другого слова подобрать не могу – взглядом по моему лицу. – Сносно. Что со мной… было?
– Ну, это уж лучше вам знать, господин Трувор, – подал голос северный варвар. – Вот, – он тряхнул бумажкой, которую держал в руках. – Врачебное заключение о передозировке… э-э… – «викинг» заглянул в бумажку. – Тридцатипятипроцентным водным раствором этанола.
– Стыдно, господин Трувор! – протянул Стумпф.
– Нет, отчего же. – «Викинг» спрятал справку в карман. – Разве человеку не позволено распоряжаться своим свободным временем по собственному усмотрению?
И посмотрел на директора. Тот осунулся, выпрямился и закивал, пряча глаза.
Я почувствовал, как тошнота снова подкатывает к горлу. Палата – а комната, в которой я находился, была именно больничной палатой на два места – изогнулась, стены пошли крупными волнами. Я бессильно откинулся на подушку. «Викинг» говорил еще что-то, но его голос был где-то далеко, звучал глухо, как в трубе.
Что-то холодное и острое коснулось моей руки, и холод очень быстро растекся по всему телу. Дурнота отступила.
– …можете выйти на работу. Вы меня слышите, господин Трувор?
Я кивнул, и мои мучители исчезли из палаты.
Пришел сон.
Во сне они вернулись. Сорвали с меня одеяло. В руках у них были жуткие на вид инструменты, острые ножи и пилы. Они совсем не походили на людей, скорее, на каких-то созданий из потустороннего мира.
С меня сдирали кожу, но вместо боли я ощущал только нудный зуд во всем теле. Потом вдруг все исчезло, рухнула тьма, прорезаемая редкими вспышками молний и метеоров…
Меня отпустили домой через три дня, когда доктора посчитали меня достаточно здоровым. Даже отвезли на машине.
Дома было пыльно и пусто. В раковине на кухне громоздилась гора грязной посуды. За ту неделю, что меня не было, жир и остатки какого-то борща успели почернеть и присохнуть к тарелкам подобно запекшейся крови. Все это кишело тараканами.
Я устроил грандиознейшую уборку в своей жизни. Я тер, мыл, сдирал грязь с пола, стен так, будто они были моей кожей. Так, будто я сам избавлялся от грозящей лишаями и гнойными язвами заразы и спешил, потому что знал: еще чуть-чуть – и уже одной водой не поможешь.
Только вечером упал в кресло, чувствуя, как гудят ноги и руки.
Теперь здесь, кажется, можно жить. Я чувствовал себя уставшим – не столько физически, сколько вообще – состояние, в котором не хочется ровным счетом ничего, кроме как упасть где-нибудь и чтобы ничего не было…
Выпить бы.
Черт, а ведь это действительно выход! Три-четыре глотка – и мир снова станет цветным. Разве что потом… Но это ведь с непривычки. Если пить понемногу, то я должен скоро привыкнуть, и тогда вообще никто не узнает. У них нет права вмешиваться…
Новая волна пустоты захлестнула меня. У них как раз есть. У них все есть.
Я включил телевизор и попал на новостной сюжет об Индии. Белые и цветастые одежды, темная кожа людей, и, кажется, зной просачивается даже сквозь экран. Описание чужой, совершенно непонятной жизни показалось мне скучным, тем более что явно было стерилизовано и переработано цензорами.
Единственное, что поразило, – дикое количество храмов. Животных! Вот дураки. У вас есть храмы кошек и коров, но нет ни одного храма человека. Почему же, приравнивая абсолютно всех коров к божественным существам, вы не делаете того же с человеком?..
Я уснул под воркование телевизора, и мне снились огромные коровы с добрыми глазами и мягкими пошлепывающими губами.
Мне вдруг пришло в голову, что с начала времен я просто лежу на берегу Урала и вижу сменяющие друг друга сны, опять и опять просыпаясь здесь же. Но если это действительно так, подумал я, то на что я тратил свою жизнь?
Виктор Пелевин. «Чапаев и Пустота»
Утро было замечательное, ничуть не хуже любого июньского или июльского утра, которые я так люблю. Плавали в воздухе тополиные пушинки, которые не успел еще растворить в себе ветер, солнце медленно взбиралось на небосвод и обещало погожий день.
Вообще я заметил, что в последнее время я живу по какому-то странному циклу, считаю часы от завтрака до обеда, от обеда до ужина, до телевизора, книги и кровати. Я просыпаюсь в положенные семь часов, выхожу на балкон и курю, потом пью чай и опять курю, и все это повторяется и повторяется с некоторыми незначительными вариациями до тех пор, пока вечером снова не уснешь. Сон превратился в некое подобие культа – бодрствуя, боялся не уснуть, во сне боялся не проснуться.
Поэтому, когда из Дома сочинителей пришло распоряжение о выходе на работу, я обрадовался, что смогу, наконец, устать, и посидеть в кресле перед телевизором будет приятно, а не противно.
И потом – интересно было. Переживать, бояться кого-то я давно перестал, насрать мне на этих дистиллированных генералов. Один интерес и остался. Жаль только студентиков моих, уже бывших, зачистку в СССРе, наверное, после меня устроили знатную…
На самом деле, размышлял я, шагая по утренним улицам, не так страшны генералы – не видят они ничего из-за сияния звезд на погонах. Страшно то, что в этом сиянии беспрестанно крутятся серенькие мышастые неприметные личности с маленькими глазками и скользящими взглядами.
…Дом дышал спокойствием и уверенностью. Ему все нипочем. Наверное, именно из-за атмосферы здесь так хорошо работается. Я могу сесть где-нибудь в холле, достать блокнот и ручку и писать, точно зная, что здесь никто не будет заглядывать в листок через плечо и диктовать нужные слова.
Я поднялся на третий этаж, подошел к двери отдела кадров. Как всегда, она открылась сама собой, как отрывалась любая начальственная дверь. Значит, можно входить.
Кабинет оказался пуст, только в углу копошился в картотеке какой-то тусклый, будто моль, работяга.
– А… Валерий Георгиевич… – начал я.
– Нету! – крикнул работяга, не отрываясь от бумаг. – Послезавтра, не раньше!
Странно. Ну ладно.
Может, и он под раздачу попал? Никогда бы не подумал, что Станишевский способен родить что-то связное и членораздельное, а о его художественных способностях говорил корявый почерк.
Спускаясь по знаменитой нашей парадной лестнице, я заметил Женю Кашарина. Смурной и серьезный, он стоял под фикусом и водил пальцем по ладони. Я обрадовался, подошел и хлопнул его по плечу:
– Привет! Слушай, а чего так пус…
Я замолчал, наткнувшись на удивленный Женин взгляд.
– Простите, мы разве знакомы?
– Женька, ты чего? Это же я, Миша! Ну, Трувор!
– Очень приятно, – Кашарин протянул мне руку. – Кашарин. Художник. А вы, наверное, из новых?
– Да нет… – я попятился. – Я, наверное, обознался. Извините.
– Ничего, – Кашарин вернулся к своему занятию.
Что за фигня…
Я походил немного по коридорам, позаглядывал в комнаты – кое-где кипела работа, но меня не замечали, кое-где медленно покрывались пылью печатные машинки и засыхали краски на палитрах. Почувствовав, что задыхаюсь, я выбежал на улицу, в сквер, и упал на скамейку.
Что-то произошло. Нечто нелепое и дикое… Я вспомнил школу, класс где-то седьмой, самое жуткое время в моей жизни. Тогда со мной поступили примерно так же – ненавязчиво исключили из мира живых. Это произошло слишком быстро, как сейчас, я даже не успел понять, что, собственно, случилось… История повторяется?
Тот год я пережил, бог знает как, но пережил, став совсем другим. Тогда меня отучили смеяться – не такая уж большая потеря, если задуматься, но научили бояться. Что будет сейчас, не знаю…
Из-за кустов сирени вынырнул Гаврила. Я заметил его сразу и некоторое время просто смотрел, как он идет по аллее, глядя прямо перед собой. Окликнуть или нет? Убедиться еще раз или понять, что все на самом деле не так, как думается? Старое, почти забытое ощущение наполнило меня, будто пустой сосуд.
– Гаврила, – тихо сказал я, когда «купец» уже проходил мимо. – Тоже не узнаешь?
Он остановился. Не обернулся, но остановился.
– Вам что, приказали? Или просто попросили забыть, что есть такой человек? Ты-то…
Гаврила нагнулся, будто бы завязать шнурок.
– Давай так, – сказал он. – Ты меня не знаешь, я тебя не видел. Мне нужно на что-то жить.
– Понятно… Ну что ж, спасибо. – Я замолчал, а Гаврила не уходил. Он долго, мучительно долго возился со своими шнурками. – А как же арка?
– Какая еще арка?
– Триумфальная.
– Нет никакой арки. Выдумал я все.
– И дождь ты тоже выдумал?
– Все выдумал.
– Это ты тоже забудешь? Так и будешь забывать, что попросят?
Гаврила выпрямился и зашагал прочь.
Мир застыл, стал стеклянным и чуть отодвинулся. Более всего происходящее было похоже на сон, в котором боишься не проснуться. Некуда вырываться из цветных стеклянных стен, нет ни одной дороги отсюда, они все придуманы и не существуют на самом деле. Даже если я сейчас разобью стеклянную стену и мне покажется, что мои глаза открылись и я вижу выход, то это будет всего лишь еще одной выдумкой, еще одним образом, засаженным мне в голову на занятиях в Доме сочинителей…
Разве я не видел этих занятий?
Преподаватель читает перечни слов, которые можно употреблять, выписывает на доску отдельные фразы, выражения, стандарты на описание людей, действий, пейзажей и всего остального. Потом предлагает составить одно-два предложения самостоятельно, используя данный материал.
Валятся со всех сторон слова, лишенные смысла. Кто-то, слишком глупый, придумывает предложение без оглядки на конспект – аудитория замирает, преподаватель поднимает руку, и с раскрытой ладони… что-то срывается и мчится, комкая воздух, оставляя за собой след, какой оставляет пуля в воде, сочинитель белеет, закатывает глаза и падает на парту. Лекция продолжается.
Картина меняется, сквер исчезает, а на его месте появляется незнакомый город. Широкие оживленные улицы наполнены автомобилями и людьми. Город неправдоподобно чист.
Небо затянуто низкими тяжелыми тучами, сквозь которые сочится дождь. Оттого все в городе блестит, будто покрытое тонкой полиэтиленовой пленкой.
Я чувствую, что очень хочу туда попасть, этот город притягивает меня чем-то таким, чего у нас никогда не было и не будет. Я поднимаю взгляд и вижу грандиозное, немного печальное в своей красоте сооружение из камня – куб с вырезанными в гранях арками. С темных деревьев облетает листва, дождем ее прибивает к земле.
Великолепный ракурс. Гавриле бы понравилось. Только ничуть она не хрустальная, так что я был прав.
Гаврила сжег все свои картины. Вчера или позавчера. И даже ту, на которой дышал особенной осенней грустью незнакомый город, проступающий сквозь пелену дождя.
Вот только не понятно до конца, существует ли то, что я вижу. И еще более размытым представляется мне мое непосредственное будущее, в существовании которого тоже нельзя быть уверенным на все сто. Такой нелогичный мир попросту не может быть! И даже не то странно, что живем по указке. И даже не то, что людей делают другие люди, и так было всегда, так что как раз в этом нет ничего необычного.
Мысли стали похожими на лягушек. Они выскальзывали из рук и исчезали в омуте. Город под дождем задрожал и стал разваливаться, оплывать, стекать под ноги потоками мутной воды. Его тоже не было больше. Вернулся сквер и летний день. Я открыл глаза.
«Купец» Гаврила закончил завязывать шнурки, выпрямился и зашагал к Дому. Знал ли он меня когда-нибудь, этот Дом вместе со всеми своими обитателями, писателями и художниками, студентами и преподавателями и начальниками?..
Вчера меня приняли в Союз современных сочинителей России, предложили учить молодую поросль писать. Это не могло не радовать – теперь у меня будет уважаемая работа, теперь я получу возможность удовлетворить свою тягу к известности, а уж воспользуюсь ли этой возможностью – вопрос другой.
Сон, который я увидел этой ночью, быстро таял в памяти, оставалось только невнятное ощущение предстоящей работы.
Но работа – только с осени, а пока у меня отпуск. И я поеду в Крым. Мой Крым, который совсем не тот край магнолий, о котором столько рассказано. Он, словно греческий забор, сложен из плоских коричневых камней и обмазан белилами. И там, кажется, всегда цветет голубой цикорий и лиловый татарник…
Донецк, май 2002 г.
Автор о себе
Родился 11 декабря 1983 года в городе Донецке на Украине. 18 лет. Студент 2 курса Донецкого Национального Технического Университета. Книг не было. Несколько мелких публикаций в журнале «Порог» (худ. лит.), публицистика – питерская газета «Клуб 801» (вел раздел фантастики), журнал «Ф-Хобби».
Писать начал в третьем классе. Фантастику (и не только) читал вообще всегда. Как начал писать… На даче летом. Было нас трое товарищей, один, самый старший, учился тогда в четвертом классе, что-то там сочинял и меня заразил. Хм… Я тогда исписывал 18-листовую тетрадку за день… Хорошее было время, одним словом.
Читателям могу пожелать только одно: побольше читать. Если человек читает хоть что-нибудь, он уже на уровень выше всех остальных.
О. Котенко