Текст книги "Убитое счастье (СИ)"

Автор книги: Олег Бондарь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава восемнадцатая

Зима выдалась ранней. Еще не закончился ноябрь, а все вокруг завалило снегом. Дороги в деревне никто не расчищал, поэтому, к большому неудовольствию, пришлось отказаться от машины и пользоваться общественным транспортом.

Маршрутки из-за непогоды ездили нерегулярно, часто в них нельзя было протолкнуться. Чтобы поспеть на работу Игорь выходил из дому затемно, а возвращался домой поздней ночью.

Все это ужасно выматывало. Ушел, пришел, поспал, на остальное времени не оставалось. К тому же постоянное беспокойство за Юлю, как она там одна, выматывало и так истощенные нервы.

С матерью Игорь не общался, даже не пытался звонить ей и, как ни странно, совершенно не беспокоился по этому поводу. Правду говорят, что человек может смириться со всем. И он легко и быстро смирился с тем, что у него больше нет матери. Как будто похоронил ее в своей памяти. Наверное, ему было бы труднее, если бы мать пыталась помириться, покаяться. А так, она сама его отвергла, и чувство вины, которое иногда таки возникало, сразу гасилось более насущными проблемами.

Незаметно на смену ноябрю пришел декабрь. Начало зимы порадовало несколькими солнечными днями. И хотя мороз не унимался, яркий свет, отражающийся от девственной белизны снежного покрова, наполнял душу радостью, вливал в нее нечто праздничное, оптимистическое.

По улице несколько раз прокатился туда-сюда трактор местного фермера. Игорь расчистил дорожку от ворот, и хоть с трудом, пробуксовывая, смог добираться до трассы, где асфальт расчищали регулярно.

Пользуясь моментом, он сумел уговорить Юлю лечь в больницу на сохранение. До срока оставалось почти два месяца, но лучше перестраховаться. Тем более, случись что-то неожиданное, на помощь врачей в сельской глуши рассчитывать не приходилось.

Теперь к повседневным заботам прибавилось ежевечернее посещение родильного дома, и Игорь вообще не возвращался бы домой, если бы не нужно было кормить Тузика.

Впрочем, не только. Печку тоже нужно было топить регулярно, чтобы поддерживать дом в надлежащем виде.

Погода, к счастью, меняться, как будто не собиралась, и Игорь пообещал на выходные забрать Юлю домой. Он видел, как она изнывает в больнице, понимал ее состояние, сочувствовал ей.

Большую часть времени, которое он проводил с ней, ему приходилось рассказывать о домашних делах, о Тузике, о том, что он кушает и чем занимается. Чувствовала себя Юля, как она уверяла, отлично, поэтому ей было вдвойне трудней мириться с вынужденным бездействием. Пролежав в больнице всего несколько дней, она, словно очень большого чуда с нетерпением ожидала пятницы, и вся извелась от переживаний, мысленно молясь, чтобы погода не подвела.

В этот вечер Игорь задержался в больнице дольше обычного. У Юли проснулась хандра, пришлось долго ее успокаивать, прежде чем она согласилась потерпеть еще два дня. Когда вернулся домой, было уже начало одиннадцатого. Голова раскалывалась от усталости. Хотелось немедля нырнуть в постель и забыться на несколько часов, которые оставались до рассвета.

Но, он заставил себя принять душ, стало немножко легче. Поставил на плиту чайник, вспомнил, что почти ничего не ел, парочка пирожков в обед – не в счет, однако аппетита не было.

Подумал, надолго ли хватит сил, если так будет продолжаться и дальше? Пришел к неутешительному выводу, что – нет, и на том успокоился, так как думать, о чем-либо было лень.

Тепло от печки приятно расслабляло, мурчащий на столе кот, блаженно почивающий у ног Тузик (хорошо, что Юля не видит) создавали подобие уюта. Чашка свежезаваренного чая дымилась в руках.

Идиллия.

Жаль лишь, что рядом нет жены, и как ужасно, что утром нужно вставать на работу.

День выдался морозным, под вечер температура упала до пятнадцати градусом, поэтому тепло обетованного жилья казалось особенно уютным.

Наверное, Игорь задремал с чашкой в руке, когда раздался звонок, он не сразу сообразил, что это?

Потом, посмотрел на часы. Стрелки приближались к полуночи.

Кого могло принести в такую пору?

Странно, тем более что за все время, пока они здесь живут, никто кроме Юлиных родителей в гости не наведывался.

Может, с Юлей, что-то случилось? – вспышкой взорвалась в голове тревожная мысль.

Нет, вряд ли.

Кто из больницы, на ночь глядя, поедет, черт знает куда, чтобы сообщить, пусть даже, плохую новость…

Да еще в такую погоду.

А что, если Юля сбежала с больницы?

Но ведь у нее есть ключ от калитки…

Может ей отказались выдать одежду?

Испугавшись, что жена в больничном халате и тапочках мерзнет на улице, Игорь поспешил к выходу. Но уже по дороге к воротам убедил себя, что ошибается. Наверное, просто кто-то ошибся адресом.

Тузик, хоть и неохотно, увязался следом.

– Кто там? – спросил громко, увидел, как густой пар вываливается изо рта, почувствовал, что блаженное тепло с неимоверной скоростью покидает тело. Свет лампочки, выведенной наружу, ярко отражался от снега, но все, что находилось за воротами, пряталось в тени.

Из-за забора послышались невнятные звуки, Тузик угрожающе зарычал.

– Кто там? – повторил Игорь, пытаясь сквозь неширокую щелку разглядеть ночного визитера.

– Игорь… – голос был слабый, он едва расслышал свое имя.

Уже не колеблясь, растворил калитку.

В худой фигурке, одетой в нелепое старое пальтишко, которая, окоченев от мороза, сгорбившись, стояла у забора, он с трудом узнал свою маму.

Что-то расспрашивать, о чем-то говорить не было смысла, пока мать не согреется.

Как она смогла добраться сюда в такое время?

Ведь транспорт уже не ходит.

Игорь ужаснулся, предположив, что ей пришлось пройти двадцать километров пешком.

В такой-то мороз…

Если все так, остается лишь удивляться ее выносливости. Нормальный человек не выдержал бы, околел на обочине.

Но, поправил себя Игорь, его мать никак нельзя причислить к нормальным людям. Невзирая на внешнюю хилость, в ней прятался такой стержень упрямства, что его никакими морозами не пробить.

Однако, и ее силы, похоже, подошли к концу.

Еще сумев самостоятельно войти в калитку, женщина вдруг пошатнулась и стала заваливаться набок. Не согнувшись, а как-то неестественно прямо, словно ее суставы превратились в ледышку и перестали функционировать. Если бы Игорь не успел ее подхватить, она так столбом и повалилась бы в набросанный им снежный курган.

В дом Игорь заносил мать на руках. Усадил в кресло возле печки, сунул в ее одеревеневшую руку чашку со своим недопитым, уже лишь чуть теплым чаем и убежал в ванную набирать воду.

Потихоньку мать оттаяла, ее лицо приобрело осмысленное выражение, она смогла самостоятельно снять платок и пальто.

– Спасибо, сынок, что не выгнал, – чувствовалось, что, невзирая на все, слова благодарности даются ей с огромным трудом.

Игорь ничего не сказал, долил в чашку кипятка, но мать отодвинула ее.

– Больше не хочу, уже согрелась. Почему не спрашиваешь, что меня привело?

– Зачем? И так понятно. Я подобный финал давно предвидел.

– Неправда! Она – хорошая женщина!

– Да-да, конечно, просто ей не было где жить, а теперь тебе негде жить…

– У меня есть сын, – голос матери приобрел прежнюю жесткость.

– Неужели?

– Ты еще спеешь меня упрекать? – Едва не завелась, но потом сникла, наверное, вспомнила, в каком положении находится. – Она не выгоняла меня. Я сама ушла. Она собирается замуж, к ней жених приехал, им нужно некоторое время побыть одним, потом они найдут себе жилье…

– Когда я женился, ты почему-то не подумала о том, что мы с Юлей должны пожить одни…

– Игорек, ты разве еще не понял, ей нужна была только городская прописка.

– Да? – Игорь сделал удивленное лицо. – А этой, твоей, что нужно?

Сказал и пожалел.

Не хотелось размусоливать старую тему. Да и, вообще, все свалилось на голову так неожиданно. Мать не исправишь. Что ей не скажи, она все равно будет толочь свое. А себе портить нервы, зачем?

Квартиру потерял?

Ну и что?

Он давно ее своей не считал. Гораздо больше беспокоило то, что мать теперь не прогонишь. Хочешь, не хочешь, а придется терпеть ее рядом.

Подумал, как сказать об этом Юле…

Бедненькая, за что ей такие страдания…

Больше он перед мамой не расшаркивался. Все равно, благодарности никакой. Постелил на старом диване в дальней комнате. Пусть она и не такая уютная, как их спальня, но – теплая и нормальная. А Юле, когда он заберет ее домой, больше уюта требуется.

Больше они не разговаривали. Мать по-быстрому окунулась в ванную, для нее это было в диковинку (дома, с тех пор, как она установила счетчики, воду следовало экономить), прошла в отведенную ей комнату и плотно затворила за собой дверь.

Игорь тоже лег, спать ему оставалось совсем немного. Но сон так и не подарил милосердное забытье. Слишком много всего свалилось на его голову, и тревожные мысли не отпускали до самого утра.

Поднявшись раньше, чем прозвенел будильник, Игорь засыпал уголь в печку, побольше, чтобы надолго хватило тепла. Сварил десяток яиц, два с трудом впихнул в себя, аппетита не было, остальные завернул в полотенце и оставил на столе записку, чтобы мать позавтракала.

Вышел на улицу. Еще было темно. Вчера вечером слегка запорошило снежком, Игорь боялся, как бы ночью еще не навалило. Но, Бог миловал.

Вывел машину из двора. Когда закрывал ворота, нечто необычное зацепило взгляд. Что именно, понял не сразу. А когда сообразил, стало не по себе.

На свежем слое припорошенного вчера снежка хорошо выделялись мамины следы. Они вели от наезженной колеи и там терялись под следами автомобильных шин.

Не его машины.

Здесь вчера останавливалась чужой автомобиль.

Значит, мама не добиралась пешком и не мерзла на морозе, как пыталась показать, едва не свалившись в обморок.

Зачем ей было врать?

Что она снова придумала?

И, если она солгала в одном, где гарантия, что говорила правду об остальном?

А ведь врала…

Не настолько она проста, какой хочет показаться. И так запросто свою квартиру чужим людям не отдаст. Сама у кого хочешь, кусок со рта выдерет.

На душе в Игоря сделалось очень неспокойно. В хитрости и коварстве своей родительницы он уже имел возможность убедиться. Если ей что-то взбредет в голову, она не остановится ни перед чем.

Похоже, за ней давно уже плачет психушка…

Наверное, негоже так думать о своей матери, но Игорь надеялся, что Господь его простит, ведь не слепой он, сам видит, что творится…

Глава девятнадцатая

Спала Юля плохо. Днем умаялась от безделья и теперь ворочалась на неудобной кровати с провалившимся матрацем, с нетерпением ожидая, когда же, наконец, наступит утро.

Три дня, проведенные в больнице, измотали ее в конец. Вместо того чтобы расслабиться и получать удовольствие, она с такой отчаянной тоской грустила о доме, что у нее даже аппетит пропал. Правда, от больничной еды аппетит у кого угодно пропадет, но ведь в тумбочке столько всяких вкусностей, Игорь разве что язычков колибри не приносил. Будь такое изобилие дома, ее бы от сладостей за уши не оторвали. А здесь, глотнула соку, сжевала печенюжку, через силу, словно тяжелую работу, сделала, и больше ничего не хочется.

К тому же, все в больнице ее раздражало. И нудные, как ей казалось, никому не нужные процедуры, и бесконечный треп соседок по палате. Двух, она их прозвала «марфушками», сельских красоток, которые собирались рожать не в первый раз, и с отчаянной исступленностью доказывающих одна другой, как правильно кормить младенцев грудью, чтобы молоко не пропало, как их пеленать и, какие подгузники лучше. Юля понимала, что в будущем их опыт может ей пригодиться, но «марфушки» настолько доставали своей трескотней, что она мысленно поклялась ни в коем случае не придерживаться ни одного из их советов.

Своеобразный молчаливый протест.

Умный ли?

Да какая разница. Проблемы нужно решать по мере их появления, а не загодя ломать себе голову.

Раздражало также то, что постоянно приходилось быть среди людей, и никакой возможности уединиться. Даже в туалете, где какой-то умник умудрился спроектировать кабинки без дверей. Хорошо, хоть стенки между унитазами поставили, а то – коммунизм полный.

Дома она большую часть времени проводила сама, и одиночество ее не утомляло. Наоборот, она даже научилась наслаждаться им. И теперь ей так не хватало того внутреннего покоя, который оно дарит и, которое, пожалуй, можно сравнить лишь с медитацией. Отключаясь от всего, она ощущала себя словно на другой планете, где нет, и не может быть ничего плохого, а все, что есть, создано лишь для того, чтобы приносить радость. В такие минуты, хорошо творилось. Потом, когда возвращалась в реальность, сама удивлялась собственным рисункам, не могла понять, как, и не до конца верила, что именно она сумела их сотворить.

Блаженные мгновенья!

Как ей теперь их не хватало. Здесь даже сон не помогал уединиться. Он был тоже, как бы общественным достоянием, и всего лишь физиологической потребностью для восстановления сил уставшего от безделья организма.

Фу!

Ну и терминология.

Как такое могло прийти в голову?

Выходит, все еще хуже, чем она предполагала.

К тому же, разве можно спокойно спать, если знаешь, что в любую минуту кто-то чужой может войти в палату и рассматривать тебя?

Уставшие за день от беспрерывной болтовни «марфушки» посапывали на своих койках, и их сопение тоже вызывало отвращение. Не только сопение, еще какие-то булькающие звуки, иногда – храп, а иногда и нечто вовсе непристойное. От всего этого воротило, так же, как и от впитавшегося в стены букета запахов хлорки, медикаментов, чего-то дезинфицирующего, мочи, пота. Ароматы, присущие любому медицинскому учреждению, но Юля раньше в больнице не лежала, и сейчас для нее все было новым и потому более неприятным.

Свет от уличного фонаря, синее сияние ночного освещения в коридоре, автомобили за окном и шлепающие тапки за дверью…

От всего этого можно сойти с ума.

И она с таким нетерпением ожидала пятницы, что ей начинало казаться, будто она никогда не наступит.

Для себя Юля решила: в больницу больше не вернется. Лишь, когда наступит срок и деваться будет некуда.

Правда, Игорю она об этом не скажет.

Зачем зря беспокоить?

Он и так, бедняжка, едва поспевает со всем управляться. А тут еще переживать начнет…

Осторожно, стараясь, чтобы не скрипнула пружина на кровати, Юля перевернулась на бок. Потревоженный внутри малыш беспокойно дернул ножкой, и она замерла, прислушиваясь.

Как ему там в тесноте?

Хотя, вырвавшись на свободу, малыш вряд ли почувствует себя лучше. Жаль, он не понимает, что проведенное в утробе матери время – самое спокойное и беззаботное, и не может в полной мере насладиться нынешним воистину блаженным состоянием.

Когда утром пошел снег, Юля едва с ума не сошла от волнения. Вдруг, он будет идти целый день, засыплет дороги, и Игорь завтра не сможет ее забрать домой. От одной мысли об этом становилось дурно.

С тупым исступлении смотрела сквозь замерзшее стекло на пролетающие белые пещинки. Немного успокоилась лишь, когда к обеду прояснилось, и в небе показалось яркое солнце. Оно озарило лучами тесную палату (или – камеру?) и на душе тоже посветлело.

Хотела позвонить Игорю, но тотчас передумала. Еще подумает, что-то случилось. Сейчас, как никогда раньше, ей почему-то очень хотелось казаться сильной. Наверное, чтобы муж чувствовал себя нормально и зря за нее не беспокоился.

Но, как неумолимо долго тянется время.

Пробовала разгадывать кроссворд, ничего не получилось. Буквы и клеточки расплывались перед глазами, а мысли рассеивались и витали настолько далеко, что их было невозможно собрать воедино, а тем более пытаться вспомнить, кто был первым императором в Древнем Риме. Вопрос казался примитивно простым из курса школьной программы, но ответа на него в ее голове сейчас не было.

Вышла в коридор, посидела в уголке на диване. Новости по телевизору с отвратительным качеством изображения, нагоняли тоску. Скорей бы вечер.

Игорь всегда появлялся около шести.

Господи, как еще долго ждать…

А что, если сбежать?

Одежду ей, конечно, не отдадут. Но можно и в больничном халате. Он с капюшоном. Укутаться хорошо…

Ну и мысли. В тапочках по снегу при десятиградусном морозе далеко не уйдешь…

А если позвонить Игорю, чтобы забрал ее прямо сейчас, сию минуту, так как сил терпеть, больше нет.

Глупости!

Причуда беременной женщины, на которую и внимания обращать не стоит.

Она прекрасно знала, что ответит ей Игорь. Мол, нужно потерпеть и все такое прочее. И, поставив себя на его место, Юля вынуждена была с ним согласиться.

Действительно, что за горячка?

Сидит в тепле, не голодная, врачи присматривают, еще чем-то недовольная. Мученицу из себя изображает. Да скольким людям на земле гораздо труднее, чем ей. Стоит лишь вспомнить недавно посмотренные новости.

Нет, их как раз вспоминать не нужно.

Слишком все мрачно.

А ей нужно беречь нервную систему. Ее спокойствие – главный залог рождения здорового и сильного ребенка. Так что нужно выбросить дурь из головы, больше думать о малыше и размазывать сопли по щекам от необоснованной жалости к себе любимой.

Логично и все, вроде бы, правильно. Но, как, оказывается, тяжело следовать даже своим собственным правильным советам…

Игорь приехал раньше, чем обычно. Он выглядел взволнованным, но старался не подавать виду. Однако, Юля почувствовала. Слишком хорошо она изучила мужа, чтобы он мог что-либо скрыть от нее.

– Что-то случилось? – спросила.

Сама измотанная до невозможности, она боялась услышать неприятную новость, и почему-то была уверена, сейчас он скажет, что не сможет завтра забрать ее домой, и что она должна будет остаться на выходные в больнице.

К счастью, не угадала.

Мысли у Игоря были направлены совсем в другую сторону.

– Поверь, дорогая, ничего такого, из-за чего стоило бы переживать.

За показной веселостью в голосе легко было различить тревогу и нервное напряжение. Она поняла: вопреки его словам, переживать есть из-за чего.

– Ты хочешь меня обмануть? – она улыбнулась.

Только губами, потому, что не была расположена радоваться чему-либо.

– Разве тебя обманешь…

Они находились в маленькой комнатушке, узкой и длинной, больше похожей на коридор. Кроме них под стенкой жались еще несколько пар, нашептывали друг другу на уши то, что не должны были услышать другие. Из-за неплотно прикрытой двери тянуло холодным воздухом. И хоть Юля плотно укуталась в халат, ноги все равно мерзли.

Жаль, что сейчас не лето, можно было бы выйти на улицу и там спокойно обо всем поговорить…

– Неприятности на работе?

Она начала допытываться с самого незначительного, с того, что меньше всего могло повлиять на их жизнь.

Надеялась, что именно на работе.

И хоть терять ее Игорю сейчас никак нельзя, он единственный в семье кормилец, она почему-то была уверена, он без проблем сможет найти себе другую, возможно, лучшую, и с голоду они не пропадут.

– Нет, на работе все нормально. Я даже договорился, что меня завтра отпустят после обеда, чтобы забрать тебя.

– Правда? – обрадовалась Юля, но, тут же, сникла. Вспомнила, есть еще что-то плохое, несказанное. Ожидала его услышать и в то же время боялась. – Почему же ты такой напряженный? – спросила.

– Понимаешь, Солнышко…

Он таки набрался решимости и рассказал ей все, что произошло вчера вечером.

– Всего-то? – теперь пришла ее очередь изображать беззаботность, потому что на самом деле услышанная новость огорчила ее больше некуда. – А я то думала, ты нашел себе молодую, красивую и, пока я прохлаждаюсь в больнице, решил изменить с ней…

– Ты, правда, считаешь, что все нормально?

– Конечно же, нет, – голос Юли стал серьезным. – Но разве мы в состоянии что-то изменить?

– Я подумал, может, ты теперь не захочешь ехать домой на выходные?

– Еще чего? – искренне возмутилась Юля. – Знаешь, Игорь, я все-таки хозяйка в своем доме. И на ворчание твоей полоумной мамочки мне глубоко наплевать. Попробует что-то вякнуть, быстро на место поставлю. Хватит уже, попила кровушки. Больше не получится. Я теперь тоже сильная. Мне теперь за двоих беспокоиться нужно.

Она никогда раньше не отзывалась о матери Игоря так грубо, но он не обиделся. Более того, она увидела, как морщины на лице мужа сразу разгладились, и теперь он улыбался искренне и счастливо.

Глава двадцатая

Разговор с матерью предстоял серьезный. Игорь мысленно настраивался на него всю дорогу, пока ехал из больницы. Нужно раз и навсегда дать понять, что мать в его доме – никто, права голоса не имеет, и если хочет жить нормально, должна вести себя соответственно.

Что из этого что-то получится, верилось с трудом. Его мать не переделаешь. Горбатого, как говорится, могила исправит. И для того ли мать затеяла комедию, чтобы покаяться и смириться с собственной ничтожностью?

Игорь был уверен, что – нет.

От нее еще следовало ожидать сюрпризов. Естественно, неприятных. На иные она неспособна.

Что делать, Игорь не знал. С одной стороны ему хотелось быть хорошим сыном, каким он и должен быть по всем моральным канонам, а с другой, прекрасно понимал, что ничего не угрожает его семейному счастью больше, чем собственная мать.

От тупиковости ситуации заклинивало мозги. Он курил одну сигарету за другой, а приемлемого выхода из ситуации найти не мог.

Возможно, его просто не существовало…

Дом стоял на месте, с виду – целый и невредимый, что само по себе было отрадным. У калитки Игоря радостным повизгиванием встретил Тузик. Естественно, весь день ему пришлось провести на морозе. Мать ни за что не потерпит собаку в доме.

Интересно, догадалась ли она его покормить?

В записке Игорь напоминал об этом, но сомневался, что к его напоминанию отнеслись с должным вниманием.

В доме было холодно и неуютно. Печка потухла, батареи остыли. Мать лежала в отведенной ей комнате, укутавшись в одеяло, и притворялась спящей. В том, что притворялась, Игорь не сомневался. Еще с улицы он увидел шатающуюся за окном занавеску, а когда входил в дом, услышал скрип диванных пружин.

Ну и ладно, – подумал. Чем меньше слов, тем спокойнее.

Он быстро переоделся, выгреб из печки золу, затопил ее заново, поставил на газовую плиту чайник. Заглянул в холодильник, думая, чего бы приготовить? За день он сильно проголодался. Надумал пожарить картошку, но так же быстро отказался от этой идеи. Слишком долго, а готовить приходилось на двоих. Не мудрствуя лукаво, нарезал в сковородку толстыми кусками сало, вбил штук пять яиц.

Когда примитивный ужин был готов, позвал маму. Та заворочалась, как будто только проснулась.

– Поздно ты сегодня, – заметила недовольно.

– Как всегда, – лаконично ответил Игорь.

– А где эта, твоя… – она, по-прежнему, избегала называть Юлю по имени. А в упоминании о ней звучали такие презрение и ненависть, что Игорь передернулся. Но он твердо решил держать себя в руках, сохранять спокойствие и на провокации не поддаваться. – Вы что, поссорились? – теперь он услышал в ее голосе некоторое предвкушение радости в случае, если ответ окажется положительным.

– Нет, не поссорились. Завтра ее увидишь. Соскучилась? – спросил, как бы, вполне серьезно.

– Глаза б мои ее не видели. Наверное, совсем по рукам пошла, а ты, дурачок, пашешь на нее, одеваешь, кормишь…

– Умеешь ты утешить, мамочка, – сил, чтобы сдерживать себя, едва хватало. – Лучше бы о себе подумала, о своих проблемах.

– Мои проблемы тебя не касаются! – сказала, словно отрезала.

– Еще как касаются. Теперь мне приходится за тобой смотреть и кормить тебя.

Он старался подать последнюю фразу в виде шутки, но мать восприняла все серьезно.

– Я тебя всю жизнь кормила. Вырастила на свою голову. Теперь он матери куском хлеба попрекает…

– Да кушай, на здоровье. Приятного аппетита!

Подвинул к ней тарелку с яичницей.

Она брезгливо поморщилась, но вилку взяла и начала, как будто с неохотой, ковыряться в еде. Однако тарелка ее опустела почти сразу.

Игорь налил чай, пододвинул вазу с пряниками.

Пока мать грызла пряники, она вынуждена была молчать. А грызла она с жадностью очень голодного человека. Игорь успел заметить, что за день она к еде не притрагивалась. Даже вареные яйца, которые он ей оставил, так и лежали нетронутыми. Или не прочитала записку, или своеобразный знак протеста. А, может, какие-то иные принципы, не понятные никому, кроме ее самой…

Игорь смотрел на мать, видел перед собой пожилую женщину, очень потрепанную судьбой, худую до изнеможения и с виду совершенно безобидную. Прямо-таки, божий одуванчик, с таких можно иконы рисовать.

Об истинной ее сущности напоминали лишь узкие полоски всегда плотно сжатых губ и взгляд.

Откуда в тщедушном теле столько злобы и желчи?

Ответить на этот вопрос Игорь не мог.

Все появилось не сразу. Сколько Игорь себя помнил, мать всегда была такой: вечно недовольной, ворчащей по причине и без, не терпящая никаких возражений.

Раньше она пилила отца по всяким мелочам. Он не выдержал, потух, начал выпивать, а потом и вовсе распрощался с жизнью, решив, наверное, что хуже, чем есть быть не может. Сам Игорь невыносимо долго, покорно терпел ее диктат, может, потому, что не знал другой жизни, был уверен, что так и должно быть, что так живут все.

Человек быстро привыкает к плохому, способен смириться с ним и принять его, как должное.

Прозрение пришло, когда начал встречаться с Юлей, когда познакомился с ее родителями. Увидел, как можно жить и удивился, почему у него не так. Но и тогда он еще не был готов к бунту. Чужая жизнь потемки, – думал он. Все что показывается другим, не обязательно таким есть на самом деле.

К тому же, почему он должен считать себя обиженным? Сколько таких, у кого, вообще, нет родителей, воспитываются в сиротских приютах.

Им, наверняка, гораздо хуже.

Ему не плакаться на судьбу нужно, а благодарить небо за то, что он такой счастливчик.

Действительно, чего еще желать?

Одет, обут, накормлен, квартира почти в центре города. И ведь мать, по-своему, любила его, более того, души в нем не чаяла. Вот только любовь ее была своеобразной. Она состояла из постоянных попреков, долгих назидательных бесед и всевозможных запретов, нужных и не очень.

У каждого человека свои слабости. Святых на земле не бывает. Осуждать – последнее дело. При желании всегда можно понять другого и отыскать приемлемый компромисс.

О том, что с его матерью компромиссы не проходят, он убедился, когда Юля стала жить в их квартире. Что было перед тем и вспомнить страшно. Истерики, сердечные капли, когда узнала, что сын решил жениться. А ему уже было под тридцать. Последний шанс, как говорится. Но мать так не считала. Она не могла примириться с мыслью, что ей придется делить своего ребенка с кем-то посторонним. Она воспринимала его, как своеобразную послушную игрушку, которой имеет право играться лишь она одна. И возненавидела Юлю сразу, еще даже не познакомившись с ней и ни разу ее не увидев.

Все ее ухищрения не смогли помешать свадьбе. Это был первый случай, когда Игорь не подчинился и поступил вопреки ее воле. Удар по самолюбию оказался настолько сильным, что мать действительно слегла с сердечным приступом и первый брачный месяц у молодых, вместо медового, получился лекарственным.

Юля показала себя хорошей невесткой, можно сказать, идеальной. Она не уходила от постели больной, понукала всем ее капризам, но это, отнюдь, не растопило ледяное сердце свекрови…

Второй удар, пожалуй, более чувствительный для ее самолюбия, был нанесен, когда они уехали из ее дома. Это не было бунтом, который можно загасить упреками и придирками. Это был ураган, который коренным образом разрушил ее привычный образ жизни. Выбросил ее из наезженной колеи, вынудил приспосабливаться к новой жизни.

И не только ее.

Молодые тоже в полной мере ощутили вкус свободы и независимости, стали мыслить по-другому, и все ее влияние, которое она с такой тщательностью навязывала, рассеялось в одно мгновенье, словно его никогда и не было.

К хорошему, оказывается, тоже можно привыкнуть и расставаться с ним гораздо больнее, чем с плохим.

– Хочу с тобой поговорить, мама, – увидев, что родительница насытилась, сказал Игорь.

– О чем, сынок?

В ласковом обращении не было ничего ласкового, нежного, хоть чем-то напоминающего материнскую любовь. Ту любовь, какую показывают в фильмах, о которой пишется в книгах. Фраза, которая, самим построением слов, должна была излучать тепло и ласку, из ее уст вырвалась сухо, без каких-либо эмоций.

Впрочем, как всегда.

– Завтра приедет Юля. Я не хочу, чтобы вы ссорились.

Она открыла рот, хотела что-то сказать, наверное, как всегда, неприятное в адрес невестки, но Игорь не позволил.

– Я не хочу, чтобы ты говорила о ней плохо.

– А что о ней можно сказать хорошего? Воровка, украла у меня сына…

Таки вырвалось.

Старая, заезженная пластинка.

Надоевшая, почище зубной боли.

Доставшая до печенок.

Раньше звучавшая, как эталон истины, сейчас перешедшая в разряд фарса, но от этого не ставшая менее противной.

– Это – Юлин дом. И мой – тоже. Наш с Юлей дом. Когда мы жили у тебя, мы выполняли все твои требования. Так что, будь, добра, веди себя соответственно. Иначе…

– Но ведь я твоя мать! – ее голос сорвался в неком подобии крика.

Негромкого, резкого, скрипящего.

– Мне – мать, а Юле ты – никто. Не захочет, чтобы ты жила с нами – ее право. Учти, мама.

– Я сама с ней жить не захочу!

Сказала, прежде чем подумала.

Потом сообразила, что ляпнула лишнее. Умолкла, сникла. Теперь перед Игорем снова сидела всего лишь старая измотанная женщина, которая, возможно, и заслуживала жалости, если бы не злобно сжатые губы и хищный, нехороший блеск в глазах.

И ничего, что говорило бы о понимании, тем более, о раскаянии.

Она, по-прежнему, считала себя незаслуженно обиженной, единственно хорошей, которую со всех сторон окружают враги. И не в ее характере было с этим мириться.