Текст книги "КГБ и тайна смерти Кеннеди"

Автор книги: Олег Нечипоренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Поступающая по различным каналам в КГБ информация свидетельствовала, что первые два месяца семейной жизни протекали нормально, практически все свободное время молодые проводили вместе, но не избегали и вечеринок, организуемых их знакомыми. Освальд без проблем вошел в семью дяди Марины, он был тепло принят, без проявления каких-либо предубеждений против него как иностранца и тем более американца. Со своими близкими Марина делилась, что они живут дружно, но в то же время рассказывала, что муж очень упрям, стремится, чтобы в доме все делалось так, как хочет он.

С места работы какой-либо негативной информации также не поступало. Сообщалось, что он держится ровно со своими сослуживцами, подчеркивалось, что умеет вести себя в компании, не увлекается спиртными напитками. Но однажды с ним произошел случай, связанный с его выездами с друзьями на охоту. После возвращения из одной из таких поездок Освальд принял предложение отметить охоту и вместе с одним из участников, своим сослуживцем, посетил ресторан. Там они поужинали и крепко выпили, после чего Освальд был в «нетрезвом состоянии», иными словами просто пьян. Вновь сработала опекающая Освальда система: на заводе случай «стал известен», и по линии партийной организации его другу было сделано соответствующее внушение.

В начале июля поступил сигнал, что Освальд интересовался стоимостью авиационного билета до Лондона и обратно. Пока эта информация анализировалась, стало известно, что Освальд посетил американское посольство в Москве. Мало того, к нему прилетала жена, также заходившая в здание посольства. Причем среди своего окружения Освальд скрыл факт посещения посольства, а объяснил поездку в Москву желанием побывать на проходившем в этот период кинофестивале. С целью получения дополнительной информации о визите Освальда в посольство белорусские контрразведчики взаимодействовали с 1-м отделом Второго главного управления, который был уже в курсе переписки Освальда по поводу его возвращения в США.

Когда Освальд в середине года, или второго раунда, нанес два прямых удара – посетил посольство и подал официальное заявление о возвращении в США с женой, – КГБ ответил контратакующей серией.

В качестве первых шагов были предприняты попытки воздействовать на Марину, чтобы склонить ее к отказу от переезда на жительство в Соединенные Штаты. Как отмечали знакомые Марины, после брака, особенно после посещения американского посольства, в ее поведении произошли заметные изменения, она стала нервозной, замкнутой. Когда ей в осторожной форме намекали на нецелесообразность отъезда, она выражала удовлетворение замужеством и возможностью выехать в Америку. На работе ей высказывали предположения, что после переезда в США она будет клеветать на нашу страну, нашу действительность, на что Марина реагировала следующим образом: «Я люблю мужа, жду ребенка и не могу не ехать с ним. Но никогда не случится того, чего вы боитесь, я никогда не позволю себе заниматься клеветой на нашу действительность». В июле Марину исключили из комсомола. Очевидно, что исполнители восприняли рекомендации по оказанию влияния слишком прямолинейно, действовали негибко, совершая ошибочные ходы, без учета психологического состояния Марины, ее характера, обостренного чувства протеста, воздействия на нее самого Освальда. Все это сработало с точностью до наоборот, вызвав негативную реакцию и озлобленность их обоих, что видно из следующих выдержек из отчета Комиссии Уоррена: «За это время (после подачи заявления о выезде. – О.Н.) Марина на месте своей работы должна была выдержать критику на четырех собраниях под председательством ее начальника, который действовал, очевидно, «по чьим-то инструкциям», полученным по телефону. Комсомольская организация также вызвала ее и продержала полтора часа. Цель этого вызова заключалась в том, чтобы отговорить ее от поездки в Соединенные Штаты. Окончательный результат: она с еще большим упрямством хочет ехать.

Марина в своих показаниях говорит о том, что, когда сведения о ее поездке в июле в американское посольство достигли Минска, она была исключена из комсомола. Созывались «собрания», на которых «члены различных организаций» пытались отсоветовать ей уезжать из Советского Союза» (ОКУ. Прил. 13. С. 708).

Согласно отчету комиссии, Марина впоследствии называла этот период жизни в Минске «совершенно ужасным временем» (там же). Освальд обо всем этом информировал американское посольство в своих письмах и даже просил правительство США вмешаться, чтобы «облегчить получение выездных виз для него и его жены» (там же). Он сообщал туда о систематических и организованных попытках запугать Марину «с целью заставить ее взять назад прошение о визе» (там же).

Когда Освальд завершил сбор всех требовавшихся для оформления выездных виз документов и сдал их в ОВИР 19 августа, стало очевидным, что дальнейшие попытки отговорить Марину от принятого решения бесполезны и могут привести к негативным последствиям. Нужно было менять тактику ведения боя. Уже через три дня появляется план агентурно-оперативных мероприятий, составленный «с учетом официального обращения Налима в июле с. г. в паспортный отдел Управления милиции г. Минска о выдаче виз ему и жене на выезд в США». В плане содержались выводы, основанные на анализе сложившейся в последнее время ситуации. В нем говорилось: «…Возбуждая ходатайство о принятии его в советское гражданство, Налим указывал, что он по своим убеждениям является марксистом и поэтому не может оставаться в капиталистической Америке, а желает строить новое коммунистическое общество.

Эти доводы Налима малоубедительны, т. к., проживая в Минске, он интереса к марксистско-ленинской теории не проявлял, к работе на заводе относился безразлично…

…Не исключено, что Налим до прибытия в СССР не был связан с американской разведкой и причиной его невозвращения в США явились симпатии к Советскому Союзу, но при посещении американского посольства в июле с. г. он мог получить там задание по сбору шпионских сведений или проведению другой враждебной деятельности с условием предоставления ему возможности возвратиться в США».

До июльского визита в посольство не зафиксировано каких-либо шпионских «зигзагов», совершенных Налимом, но с учетом последнего вывода предусматриваются меры повышенного внимания к его возможному стремлению теперь «собирать сведения военного и экономического характера». Но на этой «минуте» второго раунда оперативная обстановка диктует и новые приоритеты, поэтому ставится задача: «наряду с изучением и проверкой Налима – усиление влияния на него и жену, чтобы они не были использованы в антисоветской деятельности после выезда в США». Партийной организации радиозавода рекомендовалось окружить Освальда заботой и вниманием.

О настроениях и поведении самого Освальда в этот период с завода поступала следующая информация: «После поездки в Москву стал относиться к работе совершенно безразлично, не только не выполняет норму, но иногда совершенно бездельничает. Такое поведение Освальда вызывает возмущение рабочих, которые недовольны его бездельничаньем. В связи с этим мастер цеха предъявил к Освальду претензии и потребовал, чтобы он трудился, как все другие рабочие. Это не понравилось Освальду, и он высказывал обиду на мастера, который якобы несправедливо к нему относится. По линии партийной организации Освальду вежливо разъяснили, что он нарушает трудовую дисциплину, ведь зарплату он получает за свой труд» (Дело Освальда. Т. 1. С. 3).

Пожалуй, те, кому было поручено опекать Освальда на заводе, вели себя грамотнее, чем начальство и сослуживцы Марины. К нему, несмотря на то что он откровенно манкировал своими обязанностями, старались не предъявлять излишней требовательности, не допускать в беседах с ним каких-либо грубостей или оскорбительных выражений, проявляли внимание и в целом создавали и поддерживали вокруг него нормальную обстановку.

Как только стало известно о визите Марины с мужем в американское посольство и о планах их отъезда, ее дядя и тетя не пожелали больше видеть Освальда в своем доме, и общение между семьями прекратилось. По словам Марины, дядя и тетя с ней не разговаривали долгое время (ОКУ. Прил. 13. С. 702). Чтобы смягчить обстановку и не накалять страсти, с дядей Марины проводились беседы с целью убедить его, что Освальд уже не отступится от своего намерения и лучше, чтобы он и Марина, уехав, без озлобления вспоминали период проживания в Минске и в целом в Советском Союзе.

Когда общение с родственниками Марины возобновилось, Освальд на задаваемые вопросы о неожиданном решении уехать в США отвечал, что мысль о возвращении у него созрела давно и он по этому поводу писал письма в американское посольство. Свое намерение вернуться в ближайшее время в США объяснял тем, что по истечении более длительного срока советские власти не разрешат ему возвратиться в Америку, так как в Советском Союзе якобы существует такой закон. Он рассказал о содержании своих бесед в посольстве, подчеркнул, что там ему обещали выдать необходимую сумму денег для оплаты расходов на путь следования из СССР в Америку. С несвойственной ему откровенностью Освальд сказал, что в случае трудностей с устройством на работу в США он намерен пожить у дяди. Что касается ареста (за бегство в СССР), то он не думает, что сотрудники посольства могут его обмануть. Тем не менее Освальд обещал родственникам Марины еще раз взвесить и обдумать все обстоятельства, связанные с возвращением в Америку. Тогда же, осенью, и Марина стала колебаться, уезжать или нет, но в то же время в родственном кругу она высказывала особое беспокойство тем, как она сможет устроить свою дальнейшую личную жизнь в Союзе, имея от Освальда ребенка.

Продолжая активную переписку с посольством, Освальд тем не менее не только не рекламирует свое стремление уехать в США, но даже на прямые вопросы своих знакомых заявляет: «Нет, не собираюсь!» На заводе он окончательно отбился от рук. К концу года Освальд совершенно утратил интерес к работе (если он у него был!), в рабочие часы читает книги или вовсе уходит со своего рабочего места. На вопрос мастера, почему он уклоняется от работы, отвечает грубостью, заявляя: «Что хочу, то и делаю». Разъяснительная беседа с ним администрации тоже не возымела действия. Однако со стороны дирекции к нему проявляется исключительная терпимость: независимо от количества и качества сделанной Освальдом продукции ему постоянно начисляется 70–80 рублей в месяц. Но однажды терпение все же иссякло. 25 ноября группа рабочих радиозавода на автобусе выезжала на экскурсию в Москву. Освальд тоже записался в числе желающих, намереваясь выехать с этой группой, но по рекомендации секретаря парткома цеха не был включен в ее состав под предлогом, что плохо относится к работе. Реакция Освальда была резко негативной.

Вообще, к концу осени – началу зимы у Освальда заметно сильное раздражение в связи с молчанием советских официальных властей на его просьбу о выдаче выездных виз. Выражается это в вызывающем поведении на работе, содержании писем в американское посольство и родственникам в США, попытках встретиться с руководством ОВИРа. Когда самому это не удается, он все же добивается такой встречи для Марины, однако ей предложили ожидать своей очереди.

30 ноября в минском ОВИРе принимают его собственноручное заявление, которое гласит:

«В МВД БССР

от гр. Ли Харви Освальда,

прож. в гор. Минске, ул. Калинина, д. 4, кв. 24

ЗАЯВЛЕНИЕ

Я, Ли Харви Освальд, гражданин США, очень прошу Вашей помощи в деле получения визы на выезд из СССР для меня и моей жены (Освальд Марины Николаевны, урож. Прусаковой).

Мое заявление было подано в ОВИР 20 июля 1961 года, а документы жены – 19 августа 1961 года. Но до сих пор никакого результата я не дождался. Еще раз прошу Вас помочь мне.

С уважением Л. X. Освальд»

(Дело Освальда. Т. 5. С. 26).

С середины 1961 года Освальд добивался от властей двух стран осуществления своего намерения выехать в США с женой с той же напористостью, с какой осенью и зимой 1959 года рвался получить разрешение на проживание в СССР. Он уже не удовлетворяется перепиской только с американским посольством в Москве и в конце декабря напрямую пишет одному из сенаторов, которого просит «поднять вопрос о задержании советским правительством гражданина США вопреки его воле и выраженному им желанию» (ОКУ. Прил. 13. С. 708).

В этот период Освальд в меньшей степени скрывает свои ностальгически патриотические чувства. Получаемые от родственников из США некоторые рекламные проспекты он дарит знакомым девушкам, подчеркивая: «Это из Америки, американское…».

В беседах обсуждает жизнь в Америке, правда, если раньше в таких разговорах он осуждал дискриминационные законы США, то теперь заявляет, что «он южанин и не любит негров».

К концу года в КГБ Белоруссии уже имелось достаточно информации, чтобы сделать выводы, которые могли бы, в принципе, лечь в основу предложений для принятия решения об отъезде семьи Освальд из СССР: «В результате изучения Освальда данных, свидетельствующих о проведении им шпионской или другой враждебной деятельности, получено не было. Вначале он был лояльно настроен к нашей стране, но после посещения американского посольства начал допускать отдельные отрицательные суждения о советской действительности, увязывая это с задержкой в решении вопроса о выдаче ему визы на выезд в США» (Дело Освальда. Т. 3. Ч. 4. С. 49).

Логическое завершение сказанного совершенно очевидно – дать ему визу, и пусть катится на все четыре стороны. 21 ноября 1961 года КГБ при Совмине БССР выносит заключение о разрешении на выезд Прусаковой (Освальд) в США. Однако в нем сказано, что «окончательное решение вопроса о выезде необходимо согласовать со Вторым главным управлением КГБ при СМ СССР» (Дело Освальда. Т. 6. С. 20). Значит, оно должно быть рассмотрено в КГБ в Москве и, если возражений не последует, будет передано в Верховный Совет для вынесения постановления.

Сколько времени займет эта процедура в Центре, никто сказать не может. Но в начале января истекает срок разрешения на проживание Освальда в Союзе в качестве лица без гражданства, и нужно быть готовыми к очередному продлению этого срока. В Минске начинают сбор необходимых для этого документов.

По линии МВД следует запрос на завод, где работает Освальд, о представлении на него характеристики – одного из документов, входящих в пакет материалов, требуемых при оформлении продления. Вот какой образ Освальда сложился на заводе, судя по этой характеристике:

«ХАРАКТЕРИСТИКА

на регулировщика экспериментального цеха

Минского радиозавода

Принят на работу 13 января 1960 года. За время своей работы регулировщиком квалификацию освоил недостаточно. Инициативы к повышению квалификации регулировщика не проявляет.

На замечания мастеров гр-н Освальд реагирует болезненно, к работе относится небрежно. В общественной жизни цеха участия гр-н Освальд не принимает и ведет себя замкнуто.

Характеристика выдана для представления в городское Управление милиции города Минска.

Директор завода. Начальник отдела кадров.

Печать».

Марксистские идеалы Освальда явно не подкреплялись его практической трудовой деятельностью в первом социалистическом государстве.

В это же самое время в руководстве КГБ Союза произошли изменения – на смену ушедшему А.И. Шелепину был назначен председателем В.Е. Семичастный. Спустя 30 лет обращаюсь к нему по интересующему меня вопросу:

« Вопрос. Владимир Ефимович, когда вам впервые доложили материалы на Освальда? Кто докладывал и в связи с чем? Какие предложения давались и какие были приняты решения?

Ответ.Это произошло буквально в первые дни после моего назначения в КГБ. В конце 1961 года возник вопрос о намерениях Освальда возвратиться в США. Из Минска пришло заключение о разрешении Марине Прусаковой, жене Освальда, выезда в Америку. Для принятия окончательного решения об их отъезде или оставлении нужно было учесть мнение ПГУ и ВГУ. Начальник ПГУ сразу сказал мне, что Освальд для разведки никакого интереса не представляет. Через неделю такое же мнение высказал и начальник Второго главка Грибанов. Во время доклада на мой вопрос о том, как поступать, он ответил: «На кой черт он (Освальд) нам нужен». Оба (Сахаровский и Грибанов) порознь рассказали мне историю Ли Харви Освальда начиная с 1959 года, то есть с момента его появления в Союзе и попадания в поле зрения КГБ.

За все время наблюдения за ним в период проживания в Союзе было установлено, что он никоим образом не пригоден для оперативного использования. Сложилось впечатление о нем как о серой, посредственной личности, не представляющей какой-либо ценности для наших служб.

К Марине мы также не имели никакого отношения. Освальд сам подцепил ее, он любил посещать танцы и там познакомился с ней. Но нам было непонятно, почему он женился на ней, и это надо было выяснять, что и делалось в рамках общего наблюдения за ним в Минске. По материалам изучения сложилось мнение, что она тоже не представляла для нас интереса. Поэтому решили с нашей (КГБ) стороны не чинить им никаких задержек и сразу выпускать обоих.

К этому же моменту мы пришли к выводу о том, что такой человек не может быть агентом спецслужб (США). Мы считали, что его поступки – смесь самостоятельных решений с, возможно, влиянием какой-то организации, но не спецслужб. Как мне говорили, когда Освальд появился в Москве, некоторые оперработники, занимавшиеся им, даже обижались: «Неужели противник считает нас за дураков, если подставляет его нам, или сам настолько опустился, что работает с таким дерьмом?»

Выслушав доклады и обменявшись мнениями, я доложил в Верховный Совет, где находились документы с просьбой о выезде Марины из СССР, запиской, что со стороны КГБ никаких препятствий к отъезду семьи Освальд в США нет».

«25 декабря Марину вызвали в минский паспортный отдел и сообщили, что ей и ее мужу разрешено выдать визы. Это был сюрприз, так как она сомневалась, что ей когда бы то ни было будет позволено покинуть СССР» (ОКУ. Прил. 13. С. 710).

В это же время за океаном Марину проверяли ЦРУ и ФБР.

Казалось бы, декабрь 1961 года стал кульминацией второго раунда – соперники разошлись по углам ринга перед последней минутой. Полугодовые атаки Освальда принесли свой результат – получено разрешение на выезд из СССР их обоих.

КГБ тоже ответил на поставленные вопросы: бывший американский морской пехотинец-марксист не шпион, для оперативных целей не нужен, значит, остается одно – не держать, то есть дать разрешение на выезд.

Если рождественское известие (объявили 25 декабря) о разрешении на выезд было воспринято в семье Освальд как радостный сувенир, то подарок, который Налим в свою очередь преподнес белорусскому КГБ к Новому году, отнюдь не был праздничным. Последнюю минуту второго раунда Освальд начал ударом ниже пояса.

Буквально накануне нового, 1963 года по оперативным каналам поступил сигнал о новом «хобби», которым Налим думает заниматься на досуге, – он решил изготовлять… гранаты! О том, что это не фантазия, свидетельствовал тот факт, что он уже смастерил из миллиметровой жести два корпуса гранат, один – коробчатой, а другой – цилиндрической формы.

В каждом имелось по два отделения: одно заполненное дробью, второе – для взрывчатки. Налим изготовил и запалы – клееные бумажные трубочки длиной 4–5 см и диаметром 2 мм, которые должны были заполняться охотничьим бездымным порохом. Время горения запалов составляло около двух секунд. От жены Налим скрывал свою новую «забаву», хотя и хранил изготовленные «игрушки» дома.

Только в ноябре был сделан вывод, что «данных, свидетельствующих о проведении им шпионской или другой враждебной деятельности, получено не было», и на тебе – такое веселенькое «хобби»! В КГБ это увлечение было расценено как довольно странное. Высказывалось предположение, не связано ли оно с подготовкой им какого-либо враждебного акта перед отъездом за границу. Предусматривалось усилить наблюдение за Налимом всеми оперативными средствами на период проведения в Минске «спецмероприятий» (празднеств, митингов, съездов, визитов на высоком уровне и т. д.). Проведенная на заводе проверка показала, что там не было отмечено каких-либо подозрительных манипуляций Налима на своем рабочем месте: поскольку последние пару месяцев он вообще практически бездельничал, то его работа над корпусами гранат обязательно привлекла бы к себе внимание.

Третьего января наступившего года наружное наблюдение зафиксировало посещение Налимом во второй половине дня магазина охотничье-рыболовных товаров на улице Кирова. Пробыв там некоторое время, он направился городским транспортом домой, но вскоре вышел из дома со свертком в руках и вновь вернулся на троллейбусе к указанному магазину. В комиссионном отделе магазина он сдал свое одноствольное охотничье ружье (№ 64621) за 18 рублей. Если раньше это ружье висело у него в квартире на стене на видном месте, то в последнее время перед продажей он держал его в чулане. Вообще же его друзьям было известно, что к концу 1961 года он охладел к выездам на охоту и говорил, что собирается переключиться на рыбную ловлю.

Спустя некоторое время была получена информация, что Налим, не найдя взрывчатки, выбросил корпусы своих «самоделок», и «хобби» его на этом закончилось. Это было воспринято с облегчением в стенах КГБ, но вовсе не означало, что «возмутитель спокойствия» перед отъездом за океан не выкинет очередной фортель.

Освальд, получив в декабре 1961 года согласие советской стороны на выезд, фактически сменил «противника» и все взоры теперь обратил на американскую сторону.

Главной и повседневной его заботой становится выколачивание у властей США разрешения на въезд в страну для жены. Одновременно он старается обеспечить финансовую сторону заокеанского вояжа путем получения субсидий уже от американского Красного Креста, какой-либо международной организации помощи иммигрантам (хотя таковым не является) или, на худой конец, займа у посольства США. Все это выражается в интенсивной переписке с родственниками в США, в первую очередь с матерью, и с американским посольством в Москве.

В этот период вновь проявляется характерная черта его личности: он как бы выступает на арене одновременно в двух лицах – как тореро и как бык. Размахивая перед собой какой-то своей целью, как красным плащом, он сам же неудержимо рвется к ней, мобилизовав все силы, не останавливаясь ни перед чем.

В феврале в семье Освальда появляется пополнение: 15-го числа Марина родила дочку, которую назвали Джун. Теперь Освальд не так рьяно торопится с отъездом. Он даже пишет брату Роберту, что, раз зима прошла, он «на самом деле… не хотел бы уехать до начала осени, потому что весна и лето… (в России) так хороши» (ОКУ. Прил. 13. С. 713). Но активную переписку с посольством в Москве по вопросу оплаты его транспортных расходов при возвращении в США он продолжает вплоть до отъезда.

В апреле Освальд уходит в очередной отпуск. Перед этим он высказывал намерение куда-нибудь съездить, в частности говорил о Вильнюсе, поскольку «это недалеко и недорого», но так никуда и не поехал. Несмотря на изменившееся семейное положение и появление ребенка, он не меняет своих привычек и образа жизни. Время проводит на вечерах в Мединституте, Институте народного хозяйства, университете, куда ходит без жены, посещает своих знакомых в общежитии Иняза, приносит туда американские журналы и оставляет их для чтения. Продолжает устанавливать новые знакомства с девушками, в основном студентками. Из США от родственников в этот период он получает литературу, в основном художественную фантастику.

Что касается семейной жизни, то уже спустя несколько месяцев после женитьбы у Освальда стали проявляться черты крайнего эгоизма в отношениях с женой. Например, как-то, будучи беременной, Марина попросила Освальда открыть окно, сказав, что ей душно. В ответ тот возразил, что ему холодно, и, как его жена ни упрашивала, настоял на своем. Он был очень придирчив к приготовляемой пище и требовал, чтобы готовились только те блюда, которые нравились ему. Не дай бог если Марина задерживалась со стиркой белья – немедленно следовал выговор. Все чаще в семье происходили ссоры. Так продолжалось до самого отъезда в США.

Еще в марте Освальд весьма заинтересовался заметкой в «Известиях» о допросе Пауэрса после его возвращения в Америку. Он внимательно прочитал ее, а затем интересовался у своих друзей, не было ли в газете «Известия» еще каких-либо сообщений о дальнейшей судьбе Пауэрса, и собирался следить за этим по передачам «Голоса Америки». Очевидно, он как-то увязывал свою судьбу с историей пилота Пауэрса и беспокоился о последствиях в США, ведь он, как известно, должен был знать что-то о полетах У-2.

В марте наконец из США пришло письмо о выдаче Марине въездной визы.

«10 мая посольство написало, что все уже в порядке, и рекомендовало Освальду явиться с семьей, чтобы подписать последние бумаги. По его просьбе он был уволен с завода примерно 18 мая» (ОКУ. Прил. 13. С. 713).

Истекала последняя минута второго раунда. Соперников устраивало количество набранных очков, никто не хотел рисковать и идти на обострение концовки. Но все же, зная о непредсказуемости противника, КГБ не хотелось пропустить последний удар.

18 мая утверждается план агентурно-оперативных мероприятий по делу агентурной разработки Налима – этому плану суждено стать последним. В его преамбуле сказано: «Поскольку решено не препятствовать выезду Налима и его жены с ребенком за границу, последние заканчивают оформление необходимых документов и в мае – июне с. г. намереваются выехать в США.

Не исключено, что Налим и его жена по прибытии в США могут быть активно использованы в антисоветской пропаганде и в других враждебных нам актах. С целью выявления и пресечения возможных враждебных действий со стороны Налима перед отъездом в США, а также определенного положительного воздействия на него и его жену и создания условий для принятия необходимых контрмер на случай, если они будут выступать в США с клеветой на Советский Союз, по делу осуществить следующие мероприятия…».

Далее перечислялись пункты с конкретными мерами, где наряду с продолжением «изучения», непременным и беспрерывным атрибутом оперативных дел, тем более с окраской «шпионаж», делался акцент на «положительном воздействии». Предусматривалось «формирование правильного представления о советской действительности» с помощью агентуры, родственных связей и других оперативных возможностей. Особое внимание уделялось тому, «чтобы последние недели на заводе не были омрачены какими-либо необдуманными действиями со стороны рабочих или администрации». К сожалению, утверждение плана совпало с уходом Налима с работы в связи с близким отъездом.

22 мая Освальд получил выездную советскую визу, на 23-е число был намечен отъезд супругов в Москву для окончательного оформления документов в американском посольстве и дальнейшего следования в США. Даже близким друзьям Освальд сообщил о дате своего отъезда из Минска за два-три дня. Накануне отъезда он посещал знакомых, прощаясь с ними в связи с возвращением в Америку, а дома устроил вечеринку для наиболее близких друзей. Эти же друзья провожали Освальда и Марину с девочкой на минском вокзале. КГБ тоже скромно присутствовал на вокзале в лице службы наружного наблюдения. Это было, пожалуй, последнее бесконтактное рукопожатие соперников, которые провели на ринге второй раунд продолжительностью почти два с половиной года.

Однако последнее «прости» было сказано на границе, где уже другие службы провели тщательную проверку багажа отъезжающих. Из оперативных источников было известно, что Освальд делал наброски о своем пребывании в СССР, которые собирался издать по приезде в США в виде книги, и что его рукопись уже насчитывала страниц пятьдесят. Но ничего подобного при досмотре обнаружить не удалось.

В заключение по оперативному делу Освальда, составленному КГБ после его отъезда, сформулирован следующий вывод: «В процессе разработки Освальда данных, свидетельствующих о его связи с разведывательными органами США, получено не было».

10 августа 1962 года председатель КГБ при СМ СССР подписал постановление, в котором было сказано: «…Делопроизводство прекратить в связи с выездом и сдать на хранение в Учетно-архивный отдел». Прозвучал гонг. Очевидно, и судьи, и участники считали, что завершился не только раунд, но и бой. Однако, как оказалось в дальнейшем, один из соперников, сойдя с ринга, ненадолго снял перчатки…