Текст книги "Три недели из жизни лепилы"

Автор книги: Олег Мальский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Глава 6
27-29 декабря I990 года

Утро начинается с чашки «Нескафе». Театр начинается с вешалки. 18-е отделение реанимации начинается с лифта.

У двери лифта я встретил здоровенного санитара Федю со здоровенным фингалом. Федя – качок. Любит демонстрировать свою силу. В частности, на алкашах. Алкашей привозят в Боткинскую в глубокой коме, начинают интенсивную терапию, а через пять-восемь часов не знают, куда девать. Домой нельзя, другое отделение не примет – непрофильные. И вот эти «непрофильные» начинают искать справедливости (похмелиться, трусы, выход). Мешают работать. Их привязывают, закалывают аминазином и… бьют.

Паша говорит, что больных бить нельзя, но, если очень хочется, единственный допустимый прием – «тейша» в лоб. Человек получает сверхлегкое, неуловимое даже точными приборами сотрясение мозга, но сознания не теряет. Лежит, безумно озираясь по сторонам и не представляя, как события могут развиваться в дальнейшем. И – главное – не предпринимая попыток к освобождению.

По крайней мере, некоторое время. Прием прост в исполнении – легкий тычок ладонным сгибом – и, в большинстве случаев, не опасен для обеих сторон. Иной прием способен разъярить, а значит, активизировать усмиряемого.

Федя слишком низко наклонился над каталкой – ошибка номер раз. Не ожидал у такого ханурика хорошей реакции – ошибка номер два. И, по привычке, двинул в челюсть – ошибка номер три. Роковая.

Ханурик молниеносным движением припечатал Федю в правый глаз. Теперь даже большие темные очки не могли скрыть насыщенного всеми цветами радуги, переливчатого синяка. Инцидент незначительный, но наводит на размышления. О том, что даже самый слабосильный противник способен оказать сопротивление. Возьмет и не заметит твои бицепсы. Впрочем, последнее применимо не только к единоборствам и медицине – ко многим сферам деятельности и досуга.

К жизни вообще.

Мои полставки продолжали кочевать по больнице. Силанский уехал, и его обязанности временно исполнял Ростислав Альбертович Покрохин.

Завязывать с ним отношения типа «ты начальник, я говно» не имело смысла. Для меня Покрохин однокашник, товарищ по несчастью – кто угодно, только не завотделением. Кстати подвернулась заместитель главного врача по хирургии А.Г.

Шишина со слезной просьбой помочь «общей реанимации».

К августу 18-е отделение оказалось в надире. То есть в жопе.

Коллектив таял на глазах. Одна докторша перевелась в стационар УПДК за валютными премиями, другой сбежал в малое предприятие. Источники молодых кадров также иссякают: в этом году наша кафедра, а также Институт общей реаниматологии зафиксировали рекордный недобор в ординатуру и аспирантуру. В самом деле, стоит ли два, три года мучиться, чтобы потом зарабатывать меньше нищего на Курском вокзале? Помножьте вышеперечисленные обстоятельства на отпускной период…

Помимо Мальского, «ленинский призыв» дал 18-у отделению Лену Колотило. Она хотела зацепиться в Москве – кем угодно, где угодно. Любой ценой.

Два совместителя – лучше, чем ничего, хотя это не спасло отделение от обрезания. 18-ю – когда-то самую большую многопрофильную реанимацию в стране – сократили на шесть коек. Потом еще на шесть.

Теперь мы по количеству посадочных мест не потягиваем даже до стандартов областной больницы с семью-восемью сотнями коек. А у нас под две тысячи. В штате отделения числится восемь врачей. На дежурство остаются двое (не считая среднего медперсонала). Не «трое из восемнадцати ребят», как раньше.

Кадровые манипуляции не уменьшили потока поступлений и вызовов.

В коридоре на меня налетел Андрон с черной сумкой и дефибриллятором.

– Привет, брат лихой! Куда собрался?

– В морг. Уже минут пять как звонили. Сбегаешь?

Мы обменялись ручной кладью.

Бежал я в гордом одиночестве – «лишних» сестер нет и не предвидится. В отделении работы невпроворот. Оказалось, зря бежал. Можно было спокойно дойти.

На цементном полу под балюстрадой лежал труп практикантки из мeдучилища. В компании местных санитаров она потребила грамм сто ректификата – морги никогда не испытывали в нем недостатка – и принялась выделывать акробатические этюды на перилах. Официальная версия. Дальше пусть разбираются криминалисты.

Еще одна «летчица».

В ноябре из палаты рядом с нашей «дежуркой» спикировала больная после криминального аборта, осложнившегося перитонитом, сепсисом, печеночной и почечной недостаточностью. Находилась на искусственной вентиляции легких через трахеостому, была фиксирована к кровати. Выкинулась после общения с мужем. Бог знает, как ей удалось отвязаться, отсоединиться от аппарата, открыть окно и влезть на подоконник, а в 14-м корпусе они высокие. Причем средь бела дня!

Ту палату ведет Андрон. Когда несчастная парила над землей, он консультировал какую-то безнадегу в «гематологии». По возвращении огреб по первое число за отсутствие научной организации труда на вверенной территории. С занесением в личное дело.

Стараясь не вступить в лужу крови, образовавшуюся вокруг головы пострадавшей, я двумя пальцами приподнял ей веки – зрачки широкие.

Прощупал сонные – пульс отсутствует. Приложил фонендоскоп к области сердца – тишина. Констатировал смерть. Санитары – соучастники возлияния и свидетели трагедии – не шибко удивились. Смерть чуют за версту.

У «приемника» я остановился передохнуть – реанимационные аксессуары в сумме потянут килограммов на двадцать. Припадочный Веня, которого последнее время используют исключительно на погрузочно-разгрузочных работах, объяснял залетной американке местонахождение ближайшего туалета.

Американка совсем было отчаялась найти специальное помещение для отправления физиологических потребностей, но тут заметила в руках у весьма потрепанной и небритой личности в грязном халате бережно обернутый в целлофан томик Джерома К. Джерома – в оригинале. Когда-то Веня учился в институте М. Тореза, но спился.

Веня не лишен чувства юмора. Однажды в Боткинскую доставили заморскую туристку с острым аппендицитом. Туристка увидела на полу «приемника» таракана – скорее всего, впервые в жизни. Забыла про боль, стала прилаживать очки. «What is it?» Веня опередил нерасторопного переводчика, который на этот раз оказался поблизости: «Русские считают рыжего таракана символом богатства, здоровья и удачи. Тараканов выращивают в каждой семье и во всех государственных учреждениях в качестве живого талисмана».

Тогда его слова оказались вещими. Обошлось без операции.

Увы, на всех удачи не хватает.

В мою бытность анестезиологом 17-о отделения («неотложной хирургии») туда привезли канадку средних лет с «неясной картиной» в животе.

Чтобы, значит, прояснить картину. Постовая сестра определила новоприбывшую на единственную свободную койку, которая по воле случая находилась в восьмой «колостомической» палате. В оной лежали больные с опухолями толстой кишки после выведения противоестественного заднего прохода, или, на медицинском жаргоне, с «жопой на боку». Запах, конечно… И контингент – большинство старше восьмидесяти.

Одна бабушка звала Керенского – когда-то работала у него секретаршей. Другая размазывала по стене фекалии. Потом скатала шарик (из того же материала) и пульнула им в канадку. Канадка забилась в истерике. Подоспевший муж прикрыл ее своим телом и стал успокаивать. Вдруг как выхватит из-под плаща «Канон» и как защелкает! А бабка не унимается. Целит прямо в объектив – патриотка, наверное.

И что эти иносранцы здесь забыли? Едва они появляются на нашем тихом болоте, как болото зарастает проблемами – и для них, и для нас.

Как-то ночью я отправлял из ГБО обожженного финна. За больным прислали санитарный самолет, укомплектованный спецбригадой и всем необходимым оборудованием. Тогда Глаша изъявила желание раздеться, забинтоваться с ног до головы и улететь в Финляндию вместо больного. Я предложил ограничиться стриптизом. Мы посмеялись и вместо Глаши вручили северным коллегам историю болезни. Выписка на английском, загодя о печатанная японским принтером, осталась лежать на столе. Чисто механическая ошибка, но какие последствия!

Чикес заставил дежурную бригаду перерыть все ящики и шкафы в отделении, потом вздохнул и сообщил об инциденте по инстанции.

На следующий день меня вызвали к Шишиной, которая долго распиналась о бдительности и прозрачно инкриминировала мне связь с западными разведками. Я предложил обратиться к товарищам из Протокольного отдела. На том и расстались.

Что мы там забыли, я для себя уяснил.

* * *

В конце августа – начале сентября аспирант О.Л. Мальский посетил Западную Германию с неофициальным дружественным визитом.

В июле удалось выбить паспорт. Отец помог с визами и билетами. Прекрасная мулатка Мона (о ней чуть позже) познакомила с сотрудницей обменки у Белорусского вокзала, которую неорганизованные отечественные визитеры почтительно величают Банком. Слава Пекарь ссудил рублями.

Сломя голову я носился по пустым магазинам, подыскивая презенты и национальный колорит на продажу. Салмонов предупредил меня о зверствах советской таможни. Один его знакомым вез в США мешок консервов. Не кильки в томате – черную икру. Излишки отобрали. По возвращении обязались вернуть. Даже выдали расписку. Не вернули. «Истек срок хранения, пришлось выкинуть».

Подозреваю, что этим знакомым был сам Салмонов.

Я взял с собой чуть больше дозволенного количества спиртного, табака и пищевых продуктов.

Поезд прибывал на станции по расписанию. На границе не шмонали. Воздушный и железнодорожный транспорт – две большие разницы.

За окном тянулись неубранные польские поля и беспрерывные восточногерманские перекуры. Знакомо до боли.

И вот в ночи промелькнула еще социалистическая по содержанию, но уже капиталистическая по форме Александр-плац. Вдали замаячил неоновый руль «Даймлер-Бенц».

Свершилось!

* * *

Мы с Андроном по-братски разделили обязанности. Ему – пять коек плюс «шоковая», мне – семь плюс вызова.

Я провел обход в своих палатах.

Хронический реанимационный житель С. Шушков.

Три месяца назад, глубокой ночью, возвращаясь домой пешком и в нетрезвом состоянии, повстречал приятеля на «моторе» – тоже датого. Приятель предложил подвезти и подвез в столб. Переломы обоих бедер, нескольких ребер, подозрение на разрыв полого (не полового!) органа. На лапаротомии разрыва не нашли. После операции высоко лихорадил. Заподозрили гнойник в животе, взяли повторно. На вводном наркозе наступила остановка сердца. Восстановили кровообращение и перевели в 18-е отделение. Здесь – трахеостомия, ИВЛ, трахеобронхит, пневмония. Как положено.

Ходячий (то есть лежачий) реанимационный анекдот П. Лимадов.

Пять месяцев назад перенес экстренную резекцию желудка в связи с кровотечением из язвы. Оклемался. Уже собирались переводить, а он возьми и отсоединись от капельницы и кислорода одновременно.

Фабричных систем для кислородотерапии не хватает. Местные умельцы мастерят их из тех же капельниц. Больной пытался подключиться самостоятельно, перепутал системы и накачал кислород в сердце. Наступила клиническая смерть. Подоспели вовремя, завели. С тех пор выкарабкивается из одного осложнения за другим. Пока выкарабкивается.

Перед глазами снова встал светлый образ Лили Давыдовны. «В нашей работе мелочей не бывает». Что да, то да. Из хроник того же 18-о отделения: Лето. Жарко. На потной груди полуамбулаторного старичка покоятся наушники. «Дочка, воткни радио в розетку». Дочка воткнула, да не в ту.

Разряд, фибрилляция желудочков, реанимация по полной программе. Через сутки экстубировали. Дед первым делом поинтересовался, что произошло. «С кровати упал, головой ударился. Не помнишь, что ли?»

А этот что здесь делает?

Бойкий дедок с бегающими глазками. Бритый «чайник» под повязкой. Я пролистал историю. Ага! Больной Варфоломеев, переведенный из «нейрореанимации» в обмен на конфликтного Солана. Два дня назад была удалена хроническая субдуральная[46]46
  Расположенная под твердой мозговой оболочкой


[Закрыть] гематома.

Дедок снял со спинки кровати и накинул на плечи мятый флотский китель с орденами.

Боевая слава «реанимации».

Остальные послеоперационные. Течение обычное.

* * *

Запад обрушился на меня сотнями тонн многоэтажного вокзала.

С ресторанами, магазинами и автоматами – для напитков, газет, сигарет, кондомов, обналичивания кредиток и еще черт знает для чего. Автоматы стучали, звенели и гудели, не обращая на ошарашенного «совка» никакого внимания.

Я вконец запутался. Почему не встречают?

– Олег! Я думала, поезд приходит в половине.

Света. За год я успел забыть, какая она симпатюля.

Дома меня ждал торжественный обед, муж и причесанные дети.

Обменялись последними новостями с Родины. В августе погиб Цой. В магазинах пусто, на национальных окраинах неспокойно. А в ФРГ все по-прежнему. Загнивают потихоньку.

После прогулки по ночному Франкфурту я спустился в отведенные мне апартаменты и проспал часов двенадцать.

После того, как Света вернулась из госпиталя, мы отправились выкупать обратный билет. Оказалось, что она забронировала билет до Москвы на середину сентября. Я не планировал такого длительного визита, но сильно не расстроился. Позвонил в Москву и проинформировал Батыриху об изменении своих планов. Диалога не получилось, не говоря уже о консенсусе.

* * *

Я настрочил истории и сбегал в «приемник». Андрон принял отравление ФОС[47]47
  Фосфорорганические соединения


[Закрыть] и вызвал трансплантаторов.

Во второй палате у него лежит больной с тяжелой черепно-мозговой травмой. Со вчерашнего вечера арефлексия, зрачки расширены.

Самостоятельное дыхание на фоне двухминутной инсуфляции[48]48
  Вдувание


[Закрыть] чистого кислорода отсутствует, гемодинамика поддерживается вазопрессорами. Смерть мозга.

Для подтверждения такого диагноза неплохо было бы сделать каротидную артериографию или, на худой конец, электроэнцефалографию. Но мы не графья, и как-то обходимся.

Андрон на смерти мозга собаку съел. Не пропускает ни одного потенциального донора. Ведь сколько народу с живыми мозгами хоть завтра готовы на пересадку почек. И еще консультантские…

В Союзе (и не только) под протоколом забора органов у мертвого (с юридической точки зрения) человека ставят свои подписи реаниматолог, невролог, судебно-медицинский эксперт, трансплантолог и – в зависимости от обстоятельств и времени суток – главный врач, заведующий отделением или любой другой врач. Всего пятеро.

Но зачем же любой другой! Лучше я сам поставлю. Считается консультацией, каждому соучастнику за тяжкое бремя ответственности отваливают по одиннадцать рублей. Вроде бы немного, но если скинуться…

Но-но, дорогой читатель! Поберегите свои слюни. При такой жизни они вам еще пригодятся. Мы не охотники за скальпами и не возьмем грех на душу. А что касается лабораторного подтверждения диагноза… Пока (и если вообще) получишь результаты высокочувствительных, но весьма трудоемких исследований, почки отомрут вслед за мозгом – процесс-то быстротечный. Есть, конечно, круто оборудованные клиники – Шумаковская, например. Но мы в Боткинской. Кстати, не самой поганой среди советских больниц.

Какова вероятность ошибки? Мягко говоря, небольшая. Вы имеете тот же один шанс на миллион стать счастливым наследником богатой троюродной прабабушки из Австралии, о существовании которой даже не подозревали. Но продолжаете, как заведенный (заведенная), ходить на работу и хватаетесь за самую грязную халтуру. Зачем? Увольняйтесь немедленно! Кормите баснями голодных детей. А вдруг повезет…

Андрон почти договорился и насчет сердец. Там консультантские побольше. Осталось решить организационные вопросы. Трансплантологи изымают работающее донорское сердце параллельно с доступом к сердцу реципиента.

Необходимо перевезти донора в другое лечебное учреждение – целиком и вместе с историей болезни. И вернуть труп на следующий день. Родственникам положено сообщать о смерти немедленно. А вдруг они будут ждать транспортировки тела в морг? Или лучше не сообщать? Проблема.

Конечно, проще загодя получить у родственников письменное информированное согласие на изъятие органов. Но это в теории – девяносто девять процентов ответят категорическим отказом независимо от воспитания, вероисповедания и интеллектуального уровня. Оно и понятно. Поставьте себя на их место. А теперь поставьте себя на место матери, у которой ребенок погибает от сердечной или почечной недостаточности. Мать не знает, дождется ли он своей очереди…

Хорошо бы урегулировать вопрос юридически, но это уже из области фантастики. Хотя уверен, что Андрон найдет какой-нибудь выход, не дожидаясь принятия дополнений к Гражданскому и Уголовному кодексам. Он мастак на нестандартные решения. Возьмем, к примеру, расхождение клинического и патологоанатомического диагноза. Ты лечишь больного от инфаркта миокарда, а на вскрытии обнаруживают недельный перитонит. Отымеют во все физиологические отверстия, еще и новых понаделают. Кошмар! Но только не для Куранова.

Сомневаясь в диагнозе, Андрон отводит родственников в сторонку, деликатно сообщает о печальном исходе и тут же подкидывает идейку. «И знаете, вскрывать как-то не по-христиански (мусульман и так не вскрывают)» – «А разве можно…» – «Разумеется. Имеете полное право. Только напишите заявление на имя…»

Вот что значит человек внимательно читал Вересаева!

* * *

Поездка должна была окупиться.

Первые несколько дней я лихорадочно листал Inserat и помечал объявления в разделе бытовой техники.

Мне поменяли чуть больше шестисот марок. Я решил приобрести видео, но самый дешевый магнитофон выходил за пределы моей покупательной способности. В конце концов остановился на плеере, который локализовал в одном из пригородных магазинов. Псевдояпонский агрегат с неаппетитным названием «Фунай», но за четыреста. В Москве толкну штуки за четыре. Верну долг Пекарю.

Остается две сотни на пропой и штука «деревянных» в виде навара.

Вечером мы обмыли целевое приобретение в «пиццерии» напротив.

Через неделю в витрине одного из центральных магазинов Генрих увидел «Кроун» за триста марок. Тем временем в Союзе марка взяла десятирублевую отметку, а цены на аппаратуру упали.

* * *

В ординаторской Андрон беседовал с Ириной Иосифовной Солан.

Мужа Ирины Иосифовны – крупного физика (или математика) – доставили в 18-е четыре дня назад с профузным[49]49
  Обильным


[Закрыть] желудочным кровотечением. Речь шла о жизни и смерти. Об экстренной операции, уж точно.

А вокруг шумел консилиум. Набежала куча доцентов и ассистентов с ближних и дальних кафедр. Мнения разделились. Время шло. Так бывает только со своими – Ирина Иосифовна сорок лет проработала хирургом приемного покоя – или блатными.

Наконец, видя приближение печального исхода, больного сволокли в операционную и оттяпали желудок. После операции почернела правая кисть. Точнее, после Теобальта Адольфовича: нашел-таки лучевую артерию. Пока все спорили.

Тромбоз, некроз. Слабая надежда на коллатерали.

У каждого может случиться. Но Ирина Иосифовна обиделась на весь коллектив 18-о отделения и мягко надавила на Покрохина. Тот согласился на бартер.

Вечерами Ирина Иосифовна навещала мужа. Пила чай с персоналом «нейрореанимации» и ругала «эту помойку». В послезакатные часы появлялась у нас. И пытала, пытала добрыми глазами в паутине морщинок. Видимо, ждала признаний типа «Да, мы говнюки!»

Ирина Иосифовна не одинока в своем горе. Мор на Боткинских и членов их семей продолжается.

В сентябре на даче пчела укусила дочь В.А. Саратовой – терапевта из того же «приемника». Вроде обычное дело, но у своих и блатных всплывают самые редкие и тяжелые осложнения. У девочки случился анафилактический шок с остановкой сердца. Сердце запустили, довезли до города.

В нашем отделении девочка пожила еще неделю и умерла, не приходя в сознание. За месяц до свадьбы.

Вопреки распространенному суеверию о воронке и снаряде, в октябре Иван Владимирович Ревяков чуть не потерял дочь – снова дочь! На четвертом месяце беременности произошел выкидыш, который осложнился гнойным эндометритом, септическим шоком, пневмонией, почечно-печеночной недостаточностью. Сменила две «реанимации», но выкарабкалась.

У Шушкова наметилась отрицательная динамика. И резко наметилась!

Цианоз, сухие хрипы в легких, тахикардия. АД то вверх, то вниз. Неконтактен, с респиратором не синхронен.

По клинике и анамнезу – жировая эмболия. Начнем с кортикостероидов – в любом случае не повредят.

Лаборант взял анализ газового состава крови? Есть, конечно, тесты информативнее: определение уровня триглицеридов и липазы плазмы, наличия капель жира в моче и мокроте, но… облизнемся в очередной раз.

Лаборант вернулся через пять минут. В капилляре гипоксемия.

Косвенно подтверждает мой диагноз.

Гепарин, реополиглюкин… Из резиновых шлангов и ведра мы соорудили конструкцию, которая создавала сопротивление выдоху. Теоретически это должно расправить легкие, выдавить из них лишнюю воду.

Толку чуть. Ну почему, почему?! К этому парню приложило руку полбольницы, а умирает он на моем дежурстве, в моей палате.

Я нервно курил, приоткрыв дверь «дежурки». По коридору прошла… как же ее зовут? Они тут все почему-то на одно лицо. В общем, эта сестра сегодня работает в моих палатах.

– Ну как?

– Так же.

– У нас сегодня ректификат? – иногда выдают плохо очищенный гидролизный спирт. Сестра улыбнулась.

– Не мне, больному. Растворять жир, – и я объяснил, как развести спирт на глюкозе.

Оказывается, нам оставили много ректификата. Значит, старшая до Нового года не покажется и безмерно доверяет коллективу. Это радует.

* * *

Выполнив закупочную программу, я расслабился. Каждый день ездил на электричке во Франкфурт. Город новый – почти всю старую часть сравняли с землей американские бомбардировщики во время последней войны. Бесцельно слонялся по улицам, заходил в магазины с дорогими шмотками. Чувствуя непривычное внимание к себе со стороны продавцов, краснел и пробкой выскакивал вон – все равно не по карману. Посетил «блошиный» рынок, там и затарился. В автосалонах посидел за рулем «ягуара», потом – «феррари» и, в конец обнаглев, «ламборджини».

Наверное, после меня долго сдували пылинки с велюровых сидений.

Присмотрел в магазине спорттоваров газовый пистолет. Долго вертел в руках и щелкал затвором. Вернул. Ну нет у меня свободных ста марок!

Света продемонстрировала мне свое рабочее место.

В оперблоке госпиталя св. Катарины я не открыл Америки.

Лекарства и методики те же, аппаратура, конечно, получше. Что-то видел только на картинках. Неизгладимое впечатление оставил операционный стол «Маке», верхняя плоскость которого скользнула с основания ни подкат и уехала вместе с больным к отверстию в стене. Там два крючка подхватили эти взаимозаменяемые носилки и бережно перегрузили их на другой подкат в коридоре. Без пуков, кряков и криков «ой, в спину вступило!»

Мне понравились госпитальный костел, кафетерии для персонала и пациентов. А также дежурка анестезиологов с душевой, туалетом, цветным телевизором и широкой кроватью. Последняя деталь закономерно породила массу вопросов.

Света пожала плечами.

– А зачем здесь? При желании можно встретиться в более уютной обстановке.

Я удивленно поднял брови. Света рассмеялась.

– Нет, я этим не занимаюсь. У нас есть любители служебных романов, но даже они дорожат своей репутацией. И местом.

О злоупотреблении спиртным я даже спрашивать не стал.

* * *

Мы поигрались с этанолом, добутрексом[50]50
  Препарат, стимулирующий деятельность сердца


[Закрыть] и морфином.

Гемодинамика[51]51
  Комплекс параметров функции сердечно-сосудистой системы, включая артериальное давление и пульс


[Закрыть] помаленьку стабилизировалась. Я перекрестился.

Пришел дедушка с «зубными» претензиями.

Андрон все еще беседовал с Ириной Иосифовной. Пришлось принимать огонь на себя.

Съемные зубные протезы положено снимать перед любой манипуляцией в полости рта. И прибинтовывать к руке пациента, отметив в истории факт наличия «желтого металла». Но часто врачебные умы заняты другими, более важными и даже неотложными проблемами. Протезы пропадают, клиенты выздоравливают и начинают качать права. Хирурги прямиком отсылают их к нашему брату.

На заре моей бурной практики я столкнутся с этой своеобразной формой черной неблагодарности.

Помнится, проводил наркоз в большой операционной 2-о корпуса. Легендарной – когда-то здесь уморили М.В. Фрунзе.

На соседнем столе ветеран и корифей М.Н. Лытько заканчивал струмэктомию* под местной анестезией. Больную перекладывали, когда заметили струйку алой крови из угла раны. Под голову уже натекла лужа внушительных размеров. Кожные покровы бледные, пульс нитевидный. Какой-то сосудик не перевязали.

Развернули интенсивную терапию по полной схеме, разыскали Лытько. Тот произвел ревизию раны, остановил кровотечение.

К вечеру оклемалась. Вместо спасибо: «Где зубы?»

Я бегал по этажам и опрашивал всех свидетелей и соучастников этого леденящего кровь преступления. В конце концов предложил изготовить новый протез – за свой счет. Больная отказалась. Но жалобу накатала.

Сейчас я даже не пытался вникнуть в суть вопроса. Нашел в журнал фамилию, принес из «подсобки» вонючий ящик с протезами на крючках и присосках, невостребованными в связи с кончиной хозяев, сунул его дедушке под нос. «Посмотрите все тщательно, не торопясь».

Дедушка оказался небрезгливым. Рылся, примерял, откладывал.

А этот ему идет. По всему видно, он и сам так думает. Удовлетворенный, пожал мне руку (я не снял перчаток после травматологического больного) и удалился.

В палате Андрона кто-то скандировал.

Завернувшись в китель на голое тело, «боевая слава» покинул порт приписки и разводил антиботкинскую пропаганду. А у нас опять полопались трубы отопления, о чем недавно сообщил телефонограммой ответственный по больнице. Здание медленно, но уверенно остывало.

Ведь замерзнет!

Крамольным речам внимал алкаш, спасенный от смерти патологоанатомической службой. Доставили две недели назад с переохлаждением.

Говорят, звенел. Нас даже не вызывали – адресовали прямиком в «мертвецкую». А он возьми и оживи.

В 18-м «Лазарь» поправлялся не по дням, а по часам, получая минимум терапии. Только иногда плакал, рассматривая надпись у себя на ноге: «Неизвестный. Смерть…», дата и время. Не знаю, чем написали. До сих пор смыть не можем. Терапевт из «приемника» умоляет нашего заведующего не переводить больного до исчезновения всех следов «диагностической ошибки».

Вообще-то в моргах спасают народу не меньше, чем в «реанимациях». Правда, у них там свои, специфические приемы. В Штатах один санитар-некрофил вывел двадцатилетнюю девушку из летаргического сна. Правда, сначала ввел – по самые помидоры. Та даже ойкнула. Санитар испугался и сообщил, куда следует. Завели дело. А родители настаивают на снятии всех пунктов обвинения. Палкой больше, палкой меньше, главное не закопали.

Федя сопел мне в макушку. Видно, хотел взять реванш за своего ханурика.

Чувствуя себя «белой каскою», я закрыл дверь перед Фединым носом и минут пять убеждал агитатора вернуться на базу. «Там вас ждет теплая постель и назначенные процедуры».

* * *

Поездки по стране всплывают кусками.

Рейн запомнился чистыми прибрежными городками, уютными ресторанчиками и винами. Лорелею я не увидел, зато чуть не угробил всю компанию после очередной дегустации, когда напросился сесть за руль Светиного «ниссана».

Под колесами расстилался автобан. Поблескивала катафотная разметка. Дребезжали какие-то железные пуговки. Света объяснила, что это намек на то, что надо снизить скорость. У них очень неубедительные намеки. Лично мне пуговки не мешают.

Позади оставались возмущенные владельцы «мерседесов» и «фордов». На одиннадцатом километре подобных упражнений руль у меня отобрали.

В Висбадене погуляли по парку. Полюбовались буддийской часовенкой. В казино без смокинга (вечернего платья) не пускают.

Зеленела лужайка перед боннским университетом.

Шпили Кельнского собора пронзали туман.

В православных церквях точно такие же попы размахивали точно такими же кадилами. Не было нищих, не было злых старушек за спиной. Зато были эфиопы. Оказывается, и там живут единоверцы. То есть, сейчас они живут в ФРГ.

На русских кладбищах вперемешку лежали дворяне и мещане.

Лучше запомнились люди.

Очаровательные родители Светы. Он – увлеченный библиофил и коллекционер раритетов из дальних стран. Она – хозяйка и хранительница домашнего очага.

Взрывная экспансивная Марийка – цыганка из Союза, нашедшая свое счастье со стопроцентным немцем, флегматичным до неповоротливости.

Володя Мозер. В Ленинграде пианист, теперь настройщик. Что лучше?

Милая эклектически-эстетская квартира. Холостяцкой ее назвать язык не повернется. Спальня с огромным ложем под балдахином, черными шелковыми покрывалами, персидскими коврами и кальяном. Гостиная в динамиках и синтезаторах. Много книг. На рояле бюстик Бетховена. Мозельское на серебряном подносе. «Или желаете Рейнского?»

А что лучше?

Супруги Грааф. Приехали с малым ребенком, в Германии родили еще двоих. Построили трехэтажный дом с садиком. Деревья выписали из Голландии.

В гараже «Мицубиси» – считают немецкие машины недостаточно комфортабельными. На всех этажах компьютеры – папина профессия и хобби старшего сына. Хобби всей семьи – возрождение русского национального чувства. Организовали небольшое общество для поддержки православных на Родине.

Звучит смешно. Но общество располагает внушительными средствами. Уже не так смешно? Услышав сумму в СКВ, на полном серьезе ощущаешь прилив национальных чувств.

Диссидент Щукин, с которым гуляли по Заксенхаузену. Не концлагерю, конечно, – южному пригороду Франкфурта, изобилующему дискотеками, барами и прочими злачными заведениями.

Щукин рвется в Россию. Изучает пивоваренное дело – в Московской области большой спрос на немецкое пиво. А в какой маленький?

Почти все эмигранты рвутся в Россию. Света рвалась увидеть Мавзолей и пригородные электрички горьковского направления. Диссиденты рвутся в каталажку. «Не дадут визы, перейдем границу в охотничьих сапогах!» От сладкой жизни позабыты все обиды, тошнотворная бедность – вещь, кстати, тоже весьма обидная. Drang nach Osten[52]52
  Марш на восток (нем.)


[Закрыть] номер два.

А я не рвусь в Россию.

Меня упорно перевоспитывали. «Как ты не понимаешь! Трудности это временное явление. Быт наладится. Главное – прогнать коммунистов».

А чего же их не прогнали в семнадцатом? Две крохотные кучки колошматили друг друга, а огромная страна ждала исхода драки.

Как вы прогоните пассивность? Петр Великий гнал – не выгнал.

Александр Второй гнал – не выгнал. И Ленин тоже не выгнал. Посадил дед (Иосиф) репку – уже из другой сказки, – а репка взяла и… села. Миллионы репок. Без малейшего сопротивления, хотя бы на кухонном уровне: вилкой в глаз, скалкой по голове…

Чем вы прогоните пассивность? «Хочешь остаться – оставайся. Поможем устроиться санитаром в госпиталь и параллельно на второй курс института».

В двадцать восемь лет – студентом? В двадцать восемь лет – санитаром?! И когда же я стану врачом? В тридцать два? И врачом ли? С вашей многоступенчатой системой подготовки возни еще на две пятилетки.