355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Олег Мальский » Три недели из жизни лепилы » Текст книги (страница 14)
Три недели из жизни лепилы
  • Текст добавлен: 11 октября 2016, 23:52

Текст книги "Три недели из жизни лепилы"


Автор книги: Олег Мальский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

К тому же я не ариец. Но и не идиот. Вижу ваше отношение к «азюлянтам[53]53
  От лат. asylum – убежище


[Закрыть]
» – политическим и экономическим. Они отнимают у вас рабочие места, утоняют ваши автомашины, взламывают ваши особняки. Немцы уже показали миру, как можно доходчиво объяснить свои проблемы наглостью инородцев. А проблем у ФРГ скоро прибавится. На западногерманских «мерсах», равно как и на восточногерманских «трабантах», красуются стикеры «BRDDR» и «DDR». Восторг. Ликование. Посмотрим.

Но синица в руках… Я позвонил Джеффу в Оксфорд. «Не волнуйтесь. Оформляем последние бумажки. До встречи».

Еще Светина старшая сестра Нина.

Мы набивали самокрутки «Самсоном» и сокрушались об утраченных иллюзиях. Нина в молодости рисовала, сочиняла музыку, играла в любительском театре. Одаренный дилетант. Стрекоза. Потеряла двух мужей – так получилось – и осталась с двумя детьми на благотворительности.

И еще старая знакомая Алла. Приехала с малым ребенком на три недели по приглашению, да так и осталась. Живет в лагере для беженцев на четыреста марок в месяц, в свободное от ожидания неполноценного гражданства время поет в церковном хоре. Кажется, довольна. Гена остался в России соломенным вдовцом.

Бомжи на ступеньках франкфуртского метро. Те же самокрутки, французская «краснуха» (ноль семь стоят полторы марки).

Арабы, подбирающие пустые сигаретные пачки. А вдруг не пустые – чем Аллах не шутит?

* * *

Я укладывал «боевую славу» в постель, ненавязчиво уговаривая согласиться на укольчик аминазина.

Андрей довольно бесцеремонно вытащил меня из палаты.

– Везут оптотравму.

Куранов обозначает этим неологизмом собственного изобретения «авто» с массовым поступлением пострадавших.

– Сколько?

– Сказали троих.

Андрон освободил «шоковую». Перевел отравленного в мою палату.

Ответственный реаниматолог пощелкал клинками и проверил респираторы. Сестры собрали капельницы с полиглюкином.

Отделение выстраивалось в боевые порядки.

Загудел лифт.

Первым притащили мужчину лет сорока. Стонет, давление низкое. Признаков наружного кровотечения нет, живот мягкий.

Медсестра вызвала рентгенотехника. Андрон поставил центральную вену.

– Таз и оба бедра. Вроде, больше ничего.

– Отлично, – он сдернул перчатки, – Как гемодинамика?

Я подсоединил капельницу к катетеру и открыл роликовый зажим.

– Вашими молитвами.

– Как домолишься, напиши назначения.

– А ты историю. Как договорились.

– Сука мелочная.

– Халявщик фуев, – снова лязгнули железные створки, – Принимай следующего.

Я заполнил стандартный лист назначений. Андрон нашел внутрибрюшное кровотечение и вызвал хирургов.

Сколько времени теряем! Если бы сразу на четвертый этаж, уже бы разрезали.

В «шоковую» боком втиснулась Соболянская, что-то дожевывая на ходу. Подплыла к каталке. Вытерла руки об халат. Подавила зевок.

Повезло нам сегодня с ответственным хирургом.

Пока Соболянская пытала Андрона, какой у больного гемоглобин (он только через час снизится), какие лейкоциты (лаборант их еще сосчитать должен) и есть ли у нас набор для лапароцентеза (никогда и не было – ваше хозяйство), к нам подняли последнего пациента.

В коридоре возмущенно матюгнулся Федя. Мальчик лет шести.

Крайне тяжелый. Да что они, офуели там в диспетчерской?!

Нелли Алиевна любит поговорить об универсальности анестезиологической и реанимационной службы. Дескать, только в двух странах – Чехословакии и понятно какой – существуют особые «детские» анестезиологи.

Безобразие! Возрастной специализации быть не должно. Мы обязаны квалифицированно оказать неотложную помощь и недоноску, и долгожителю.

Но одного умения мало. Неплохо бы еще иметь клинки, трубки, венозные и мочевые катетеры соответствующих размеров.

– Решайте, – Куранов подтолкнул каталку к Соболянской и повернулся к мальчику, – К аппарату. Быстро!

Запыхтела «рошка». Андрон выудил из нагрудного кармана «шестерку»[54]54
  Интубационная трубка внутренним диаметром 6 мм


[Закрыть]
.

Сестры присвистнули.

– С веной хуже.

– У меня есть иголка под «единичку»[55]55
  Внутривенный катетер внутренним диаметром 1 мм


[Закрыть]
, – я сорвался в «дежурку» за сумкой.

Когда вернулся, трубку уже закрепили бинтом. Андрон выслушал легкие.

– Слева гемоторакс. Может, тампонада – пульс только на сонных.

Он выпрямился и пододвинул к себе столик с использованными и чистыми подключичными наборами:

– Сейчас пунктирую.

Я кинул на живот больному одноразовую пеленку – Светин подарок – и дрожащими руками вытряхнул на нее иголку из портативного стерилизатора.

Андрон подсунул под левую лопатку мальчика кулак и вошел в плевральную полость. «Будет неудобно», – пронеслось у меня в голове.

В вену попал со второго захода. Когда клеил «подключичку», Андрон констатировал остановку сердца.

Я схватил фонендоскоп.

– Пневмоторакс!

– Справа? Ты проткнул здоровое легкое.

О, я мудак! Ведь это азы: доступ к ЦВ осуществлять только со стороны ранения.

Куранов оставил иглу торчать между ребрами – дренировать было некогда – и воткнул другую с моей стороны. Из левой плевральной полости струилась кровь, из правой под напором выходил воздух.

Я «качал» сердце, Андрон заряжал дефибриллятор. Сестры бегали с «троечками».

Одна врезалась лбом в «Арман-1»[56]56
  Портативный рентгеновский аппарат


[Закрыть]
, который рентгенотехник бросил посреди «шоковой». И выбыла из игры.

– Где Соболянская? – ответственный хирург давно рассосалась, так ничего и не решив, – Зовите хирургов с торакотомическим набором. Непрямой массаж неэффективен.

– Дайте хоть какой-нибудь нож!

Федя оттащил легкораненую в угол и заполнил собой образовавшуюся пустоту. Распечатал трахеотомический набор со скальпелем.

Андрон обнажил сердце. Из полости перикарда хлынула темная кровь.

Подчиняясь пальцам Куранова, вялый мешок выбрасывал свое скудное содержимое в аорту и нехотя расправлялся.

– Первой отрицательной нету, – Федя виновато пожал плечами и положил трубку.

Реанимация зашла в тупик, но продолжалась еще около получаса. Мы залили кровью друг друга, пол и стены.

В шоковую заглянула Соболянская с операционной сестрой и Леной Молотило.

– Сами справляетесь?

Она понаблюдала за тупым автоматизмом наших движений. Мы хранили молчание.

– А крови сколько перелили?

– Всю, какая была и еще две банки собачьей.

Соболянская ответила мне протяжным коровьим взглядом, обиженно надула губки и, легко отодвинув «Арман» правой ягодицей, зашагала прочь.

Лена как бы невзначай потерлась грудью о мою спину.

Я уже собирался покрыть ее трехэтажным, когда Андрон с треском сорвал перчатки.

– Хватит! Ничего не поделаешь. Сам видел.

Не просто видел – сам яму выкопал.

Я сел на каталку и нашарил папиросу.

– Здесь не кури. И помой руки сначала. Людмила Михайловна! – Андрон бросился вслед за Соболянской извиниться за мою грубость и решить судьбу внутрибрюшного кровотечения.

Я поплелся в «дежурку».

– Олег Леонидович, ваша сумка, – сестра выставила мою «кормилицу» в коридор – Иголочку я помыла.

– Спасибо, Зина.

– Зоя.

Ах да, Зоя.

В дежурке я умылся ледяной водой. Прислонился лбом к залапанному зеркалу.

Скрипнула дверь.

– Олежка…

– Лен, уйди, пожалуйста!

– Лена, можно тебя на секундочку? – Андрон избавил меня от компании Молотило.

Через несколько секунд дверь скрипнула снова. Я нехотя оторвался от зеркала.

– Ну что ты скис?

– Так… Недавно читал американскую книжку про врачей, «Хирурги» называется. Там есть фраза: «У доктора на плече сидит Бог». С моего плеча он сегодня слез…

– Прекрати.

– Ну да, он так и так бы умер.

– Не обязательно. Я совсем другое хотел сказать. У тебя что, это первое осложнение?

– Нет.

– Нет… Ты выбрал самое простое решение. Оно показалось самым быстрым. Не обошел каталку с другой стороны – там стоял я. Ты… – Андрон осторожно подбирал слова, – Совершил ошибку. А ты видел медицину без ошибок?

Такое вообще возможно?

Я все глубже погружался в себя.

– Выше голову, – он потрепал меня по плечу, – Еще не вечер, а ты уже в нерабочем состоянии. Объявляю перерыв, – и вытащил из кармана двухсотграммовый пузырек.

– Не хочу.

– Командовать парадом буду я. И приведи себя в порядок.

Ожидаются гости.

– Это Ленка что ли? У нее сейчас наркоз. Ты ведь уломал Соболянскую?

– Уломал. Ничего страшного. Начнет, потом подменят. Так даже лучше. Мы пока тоже начнем.

Мы начали.

– Гостям оставь.

– Гости на самофинансировании. Кстати, загадка. Как теперь расшифровывается СССР?

– Соси сырой… э-э…

– Импровизатор. Самоуправление, самофинансирование, самоокупаемость.

– А «р»?

– Разруха.

Я криво усмехнулся.

– Уже лучше. Улыбайся, тебе идет.

Андрон снял колпак и пригладил свои три волосины.

– Тебе тоже идет.

Мы продолжили.

Лена пришла не одна. Привела анестезистку Катю Уткину. Тоже несчастную – разругалась с Кобылянским. Похоже, окончательно.

Леопольдыч для любой женщины будет ценным приобретением и, следовательно, ощутимой потерей. Высокий жилистый мужик, охотник, борец.

Спокойный, уверенный в себе, напористый. Не любит отступать. Рассказывают, когда работал в Подольской ЦРБ, на пустыре перед хирургическим корпусом одной левой раскидал троих хулиганов. Самого наглого отделал так, что парень отползал на четвереньках. А Кобылянский шел следом и пинками направлял его в сторону травмпункта. Где и обработал ссадины. Хорошее начало для дежурства.

Не лишен своеобразного шарма. Косматая борода, линялые джинсы и растоптанные кроссы. Тридцать пять лет – в самом соку. Как говорила покойница Лиля Давыдовна, могуч, вонюч и ефуч.

Последнее обстоятельство и послужило причиной разрыва. То есть, Уткину эти способности Леопольдыча вполне устраивали. Но девочка упорно не хотела признавать существования других баб. Четыре года не верила слухам. Но неожиданно заболела гепатитом – еще одна анестезиологическая профвредность – и загремела в нашу «инфекцию» – как раз напротив 21-о корпуса, где любимый служил травматологом.

С балкона второго этажа имела честь лицезреть его в процессе совращения смазливой практикантки.

Катя принесла с собой такой же пузырек. Андрон сбегал за сорокапроцентной глюкозой. Все-таки дамы. К слову, его рецепт ликера по

Склифосовскому мне тоже нравится.

* * *

Гете, Кант и Крафт-Эббинг – это просто здорово. Но Генрих прожил в Союзе больше двадцати лет и лучше Светы понимает «русскую душу». Сам такой.

Поначалу мы квасили в его подвальной рок-студии, которая располагалась неподалеку от моих апартаментов. И вскоре опустошили хозяйские погреба и бутылки, привезенные мною на продажу. Потом зачастили в пиццерию напротив. К пицце там давали хороший сушняк.

Как-то раз к нам прицепился местный наци, за свои сорок с небольшим раздувшийся от пива до неимоверных размеров. Почуял русский дух.

Генрих рванул рубаху. Совершенно не владея языком, я умудрился предотвратить кровопролитие, но настроение было подпорчено.

Реванш мы взяли чуть позже.

Генрих коллекционирует советскую военную атрибутику. Скупает все ремни, брюки, гимнастерки, фуражки и сапоги, которые наши вояки (или их дистрибьюторы) притаскивают на «блошиный» рынок.

Мы втроем со Щукиным, как могли, подобрали приличествующие солдатам советской армии аксессуары, облачились в них и на Щукинском «Ауди» отправились в Заксенхаузен. В первом попавшемся кабаке собрали внушительную аудиторию зевак. Поплакались от души: зарплата маленькая, жизнь дорогая, выпить хочется, на родину возвращаться – не очень. То есть плакались мы со Щукиным, а Генрих переводил на ломаный немецкий.

Рассказ о безбабье в части (если не считать толстой поварихи бабы Насти) вышиб самую крупную слезу. Нас напоили, накормили, не взяли ни гроша. Проводили до машины.

Мы чуть не «засыпались», когда садились в «Ауди» с детским сиденьем.

Положение спас Генрих, который сообщил провожавшим нас буршам, что баба Настя недавно родила. Вот только не знаем от кого – будет сын полка.

На обратном пути Щукин поведал, как в Баварии немецкие студенты русского происхождения решили подзаработать и подрядились статистами в кино о финале Второй Мировой. В перерыве между дублями, не снимая советской формы, походным строем и с песнями отправились в соседнюю деревню. В деревне кто-то скомандовал «вольно». Колонна распалась. Кто-то заприметил гаштет и пошел за сигаретами. Пока нашаривал мелочь в карманах гимнастерки, из окошка вылетела пачка «Мальборо». Ставни захлопнулись. Дед на инвалидной коляске крикнул по-русски: «Да здравствует великая Советская Армия!» и скрылся за углом. Улица опустела…

Мы покатывались со смеху. Не заметили, как выехали на перекрестке за черту. Справа в полуметре над землей щелкнула вспышка. Вот они какие – мало им таймеров на автостоянках, еще камер с фотоэлементами понаставили – фиксируют номера нарушителей.

Щукин сдал назад. Чуть не стукнул сверкающий сталью и перламутром джип. Облегченно вздохнул. Три последовательных снимка «на память» обошлись бы ему в сто пятьдесят марок. Квитанции потом присылают по почте.

* * *

Четыреста граммов ликера по Склифосовскому-Куранову закончились очень быстро. Андрон вздохнул и принес «шакаловки».

Еще одно гениальное изобретение Куранова, обогатившее русский устный сразу тремя терминами.

С помощью шакалки – двадцатиграммового пластикового шприца с надежно закрепленным длинным катетером на конце – «шакалят», то есть воруют спирт из процедурных кабинетов, перевязочных, операционных – отовсюду, где нет амбарного замка на двери и лишних глаз. Отовсюду, где приходится бывать по долгу службы.

Затем продукт сливают в банку, которая хранится в укромном месте, обычно в шкафчике. Теоретически за год набегает количество, достаточное для частичной оплаты ремонта квартиры или машины. Или для потенцирования отпуска. В банке Андрона уровень никогда не превышает двухсотграммовой отметки.

Я присматривался к Лене и все больше склонялся к мысли, что нет ничего невозможного. Пурква бы и не па? Можно. Нужно.

Мои размышления прервал возмущенный вопль Зои за стенкой. К этому времени я уже восстановил душевное равновесие, поэтому смело ринулся в бой. «Боевая слава» наложил кучу в умывальник. Совсем как в «Тропике рака», только там фигурировало биде в куда более приятном заведении.

Я воздержался от «тейши» в лоб – все-таки после нейрохиругической операции. Лихим захватом бросил дедка на койку.

– Фиксировать! Пятьдесят аминазина в мышцу.

Позвонили из «нефрологии». Опять претензии. Видите ли, в истории переведенного от нас больного нашли неподклеенный лист с посмертным эпикризом. В заполненном листке отсутствовали только дата и время летального исхода. Система известная – Теобальт Адольфович научно организует свой труд.

Я посоветовал коллегам внимательно читать истории болезни при переводе, а не в одиннадцать вечера. И обращаться по всем вопросам к заведующему. Утром – сейчас много работы.

Они еще будут учить нас деонтологии!

* * *

Посещение дорогой сауны произвело на меня неизгладимое впечатление. Дорогой для многосемейных, негров и «совков» – двадцать марок.

Есть и дешевле, но без того кайфа. Слово «сауна» использую, потому, что в великом и могучем более точное определение отсутствует.

Здание в индокитайском стиле: пагоды, драконы на потолке и тому подобные архитектурные излишества. Огромный бассейн внутри и сеть каналов снаружи. Мостики, вышки – прыгай, откуда хочешь. Или скользи по пластиковой трубе в лужу необходимой и достаточной емкости, спасатели наготове. Масса эффектов: подсветка, подогрев, подводный массаж, искусственные волны. В другом зале – ванны и ванночки с водой различного состава. Ванночки для ног, ванны для попы.

С горячими камнями, с теплыми камнями. Этажом выше – солярий, аэробика, качалка.

Но гвоздь программы – собственно сауна. Слабонервных попрошу удалиться. Чересчур нравственных – тоже. Оставляете все, что на вас еще осталось, в шкафчике, цепляете браслетик с ключом на любую выступающую часть тела и паритесь.

Техническая сторона не заслуживает описания. Все почти как у нас, только кабинеты не индивидуальные, а коллективные. Старушки, старички, мужики, бабы – вперемешку. Мальчики подходят к девочкам и наоборот. Хи-хи, ха-ха, разговоры на общие темы. Рядом бар. Фрак не обязателен и даже возбраняется, достаточно костюмов Адама и Евы. Никто никого не хватает за сиськи-письки. Не принято.

Сначала я поприкалывался над турком, который прикрывал свои интимные места, исподтишка стреляя глазками во все стороны. Он исподтишка стрелял, я исподтишка прикалывался. Потом нарисовалась такая соска… Пришлось самому сложиться вдвое, уткнув голову в колени и носом отжимая вниз член.

Ночью меня снова мучили навязчивые эротические кошмары, которые активно подпитывает германское ТВ с его своеобразными традициями. Всю неделю боевики, детективы, развлекательные передачи, а по выходным клубничка.

Возрождают в мужьях интерес к женам. А порно! Вечерами супруги развлекали темного «совка» шедеврами из своей семейной видеотеки. Тоже разогревает.

К концу второй недели я почувствовал, что зверею. В начале третьей я впервые в жизни познакомился с бессонницей. В мою последнюю субботу я заснул лишь под утро и через несколько часов был разбужен шумом стиральной машинки.

Потирая засыпанные песком глаза, я натянул шорты и приоткрыл дверь.

В четырех метрах от меня Света развешивала на сушилку белье.

Она привстала на цыпочки, и коротенький халатик туго облепил мягкую грудь и круглые ягодицы, обнажив стройные ноги в озорных тапочках. Когда хозяйка наклонилась за очередной маечкой или трусиками, я выскользнул из комнаты и начал кошачье продвижение к намеченной жертве.

Света обернулась и вздрогнула. Я находился от нее на расстоянии протянутой руки и прочитал в серо-голубых глазах не ужас горлицы перед котом, а страх прелюбодейки перед судом шариата. Мы вцепились друг в друга, путаясь в завязках и пуговицах, и на какое-то время потеряли связь с реальным миром.

Первой ее вновь обрела Света. Она пресекла мои попытки посадить ее на стиральную машину и, захватив сорванные нашими руками предметы туалета, скрылась в моей комнате.

Эти пятнадцать минут стали лучшими из проведенных мною в Германии.

Но они прошли, как проходит все в поднебесной. Света накинула халатик и упорхнула, даже не сказав банальных слов о том, что «это было ошибкой, мы не имели права так поступать» и т. д. Все банальные слова просквозили в ее прощальном взгляде.

Мы возвращались из советского консульства. Мимо проплывали прикольные магазины (то есть с приспособлениями для дурацких шуток: пластиковыми мухами для соседской рюмки, тонкостенными шарами, заполненными вонючим газом, – для соседского стула, и т. п.) и накольные салоны (то есть салоны красочных татуировок). Поравнялись с секс-шопом.

Генрих притормозил.

– Не был?

– Не-а.

– Позор!

Света почти не краснела при виде искусственных членов всех цветов и размеров. С ручками, регулировкой температуры, выбросом спермоподобной жидкости, шестью скоростями и так далее. Обоюдоострых для лесбиянок, спаренных для любителей «сэндвича», оформленных под авторучку для студенток. На тот случай, если лекция окажется неинтересной.

Меня не растрогали куклы, плетки и наручники. Оно и понятно.

Непонятно, на кой мне сдался двадцатидюймовый черный фуй с рельефно выпирающими венами, который я купил, отстав от экскурсионной группы. Скорее всего, свою последнюю франкфуртскую покупку я сделал в пику Свете.

* * *

Все давно поняли, чем для меня закончатся сегодняшние посиделки, но никто не ожидал от Лены такой прыти. Ровно в полночь она попросила присутствующих очистить помещение и начала стелиться.

Андрон устроился на диване в ординаторской, пожертвовав своей личной жизнью ради друга. Катя ушла спать в «неотложку».

Дальнейшие события можно назвать сексом по медпоказаниям.

Упражнениями для душевной релаксации. Взаимоотношениями двух физических тел с тремя степенями свободы. До четырех утра мы выполнили и перевыполнили намеченную Леной программу. За себя и за того парня. То есть за Куранова. За всю ночь не произнесли ни единого слова. Издавали лишь нечленораздельные (но весьма громкие) звуки.

А чего стесняться. Я совместитель. Чужой. Е*ал чужую.

Оставалось спать часа два с небольшим. А завтра еще ночь в «неотлоге» – наменялся. Я хотел поцеловать Лену в лобик – по-отечески.

Получилось в губы. Тут ее и прорвало. Призналась в любви. Хорошо, что это у нее ненадолго. До следующего дежурства.

* * *

Вечером я устроил хозяевам прощальный ужин. За три недели – первый вечер дома. Закуску и выпивку взял в «Алди» – одном из сети самых дешевых из хороших и самых хороших из дешевых западногерманских универмагов.

Уплывала последняя валюта. Все проекты обогащения провалились. Водку потребили. Юбилейные рубли не вызвали у нумизматов дикого восторга и, тем более, желания их купить.

Мы хлебнули вина, зажевали сыром и будочками, отщипнули колбаски и распечатали торт.

И-э-эх! Двум смертям не бывать. Я вытащил из сумки янтарное ожерелье и часы «Слава». Даже турки отказались. Или продавец из меня хреновый?

Последовала серия ответных импровизированных подарков. Мы присели на дорожку, потом бодро подхватили чемоданы и коробки.

Света тоже поехала на вокзал и даже чмокнула меня в щечку – как ни в чем ни бывало. Но не так, как год назад на Ленинградском…

* * *

Утром «боевая слава» преподнес нам очередной сюрприз.

Оказывается, аминазин на него не подействовал.

Я выслушал связное повествование о ночной пьянке со звоном стаканом, песнями (не помню такого) и развратом.

Парируем сюрприз сюрпризом. В дневнике я подробно описал клинику психоза – дедушкиными словами. На обходе дал пациенту выговориться и молча протянул заведующему историю. Тот прочитал мой дневничок, понимающе покачал головой и стал готовить больного Варфоломеева к переводу в «психосоматику». Так называется местное лечебно-исправительное учреждение строгого режима.

Варфоломеевской ночи не получилось.

* * *

На границе прыщавый лейтенантик тупо уставился в ничем не замаскированную горку антикоммунистической литературы (втюхали все-таки, «просветители»!). Я внутренне напрягся. Сила привычки.

– А… это… «Плейбоя» нету?

– Нет.

– Жаль. Так, хотел полистать.

Белорусский вокзал встретил меня шумом и вонью. Ну почему в наш бензин не добавляют катализатор?!

За стеклами «табачек» красовались новые, «кооперативные» цены. Простые по рублю, «Космос» по три. Совершенно свободно.

У одного из ларьков начала быстро формироваться очередь. Я остановил прохожего.

– Ты че, земляк, с Луны свалился? Там по талонам дают.

– По каким талонам?

– По декабрьским. На сахар. Пять пачек на талон.

Прогресс. Когда мы уезжали, привокзальные цыгане торговали «бычками» в майонезных банках. Водители троллейбусов перекрывали движение вверенными им транспортными средствами, требуя немедленной выдачи по две пачки любых на рыло.

Я со смаком затянулся «Газуаз капорал».

* * *

He вылезать из больницы сорок восемь часов – это вам не хер собачий. А собачачий. Далеко позади остались молодые годы, когда можно было толком не спамши, не жрамши толково лечить по трое-четверо суток кряду. Кочуя из Москвы в Щелково и обратно или переползая из отделения в отделение или вообще окопавшись на одном месте вопреки положениям КЗОТа.

Получая при этом моральное удовлетворение. Как заявила однажды одна из моих дальних родственниц по матери, если получаешь моральное удовлетворение от своей работы, стыдно даже заикаться о материальном поощрении. Теперь я посылаю таких умников на три буквы. Но сегодня – особая ситуация. У Фроловой внезапно скончался муж. Вышла в магазин за макаронами, а когда вернулась… Разрыв сердца.

Скорбь, покупки, готовка… А сколько беготни с ПОСБОНами и кладбищами! Ну куда ей дежурить?

Я подменил Рону Натановну на экстренном аппендиците. Керцер попросили из гинекологии, и она вытеснила из «неотлоги» Прасковью Денисовну Савлову – на пенсию.

После экстубации я откатил «аппендицит» в смотровую дожидаться санитаров. Зверски хотелось есть – с перепоя какой завтрак?

Дежурные службы больницы долго колебались и, наконец, решились на казенный кошт. Не за казенный счет, конечно. Обед, ужин и завтрак стоят пять-шесть рублей или около того. Конкретную стоимость устанавливает пищеблок в зависимости от конкретного меню. Правда, меню, то есть альтернативы, как раз и нет. Как в известной рекламе, приписываемой Г. Форду[57]57
  «Мы доставим вам „форд“ любой модели и цвета при условии, что это будет модель Т черного цвета»


[Закрыть]
.

Конечно, по качеству профессионально изготовленные блюда уступают кустарным поделкам. Зато бедным интернам и ординаторам больше не приходится накручивать километры по ближним и дальним магазинам в поисках скудных даров социализма с человеческим лицом. И, главное, регулярное кормление без поздних обедов в восемь вечера и ранних завтраков в четыре утра.

Зайчук попытался испортить мне аппетит.

– А почему у вас больная не дышит?

Нет, он никогда ни к кому не обращается на «вы». Имелась в виду анестезиологическая служба.

– А почему вы так спокойно об этом говорите?

Я медленно отложил ложку в сторону и прошествовал в «смотровую». Больную уже отправили в профильное отделение. Это не вредность, просто своеобразное чувство юмора. Сродни моему.

– А почему вы не сопровождаете больную? – после группового изнасилования в лифте спящей красавицы (кстати, тоже после аппендэктомии) санитарам больше не доверяют. От анестезиологов требуют участия в транспортировке одурманенных пациенток.

– Еще не вечер. И она не в моем вкусе.

* * *

Профессорша всерьез взялась за мое воспитание. Каждое опоздание, пусть даже на две минуты, учитывалось. «Меня не волнует расписание электричек и пригородных автобусов. Сначала разберитесь с собственным расписанием. Выходите раньше. Я, например, ровно в семь-сорок включаю сигнализацию и запираю дверь. Каждый день, кроме воскресенья. Вот уже сорок лет. А вы человек непунктуальный. Я не хочу ни за кого краснеть перед Джеффом. И потом, что это за самодеятельность? Зачем вы ему звонили?»

Первым отчалил некий Максудов. Помнится, именно он пытался произвести на экзаменаторов впечатление бессвязно-беспредметным описанием своей псевдонаучной деятельности.

Может быть, Джефф принял его за шотландца (McSudow) или родственника Макса фон Зюдова?

Спонсоры не собирались укрупнять отряд советских стажеров.

Фонды не резиновые. Из списка вычеркнули Инну. Видимо, за аморальное поведение.

* * *

Из «сестринской» раздавался басок Юры.

Опошин пристроил своего шестнадцатилетнего сына санитаром – мальчик собирается поступать в мединститут, а пока пусть пооботрется, приглядится.

Операционные сестры соответствующего возраста носили Юру на руках. Красивый, как ангелочек и такой рассудительный.

– …сначала надо все хорошенько взвесить. Брак – дело нешуточное. Лично я не планирую жениться лет до двадцати пяти – двадцати восьми…

– Сперва нагуляешься, – пропела Рося Рублева.

Юра густо покраснел и огрызнулся.

– И сперва, и потом. Жена не стенка.

Присутствующие встретили этот афоризм аплодисментами. Юра приободрился.

– Можно, если осторожно. Лет до сорока…

– А потом?

– Потом детей надо женить, внуки пойдут. Уже не до интрижек.

Аудитория дружно прыснула.

Юрин папа давно вступил в означенный возраст урезания сексуальных потребностей, но продолжает возить персональную медсестру Олесю в Суздаль, Новгород и Псков – профкомовские маршруты не отличаются разнообразием.

Хорошо, что Юра не знает, а Михаил Николаевич не слышит.

* * *

Замученный страхами и фрустрациями, я развернул осеннее наступление по всему половому фронту. Мою первую атаку отбили, правда, без значительных моральных потерь с моей стороны.

Я увидел ее на выходе из метро «Шоссе Энтузиастов». И сразу забыл про троллейбус до кинотеатра «Слава» и проходящие троллейбусы до Балашихи. Последовал за девушкой моей текущей мечты. На трамвае, мимо грязных амбаров и дальше – пешком в «хрущобы». Пожирая глазами сильные икры «бутылочкой» и крепкую попу. Подыскивая слова. В контакт вступил только у ее подъезда.

Девушка оказалась работницей электролампового завода. Не помешает разнообразить свой стол, пардон, постель.

До постели дело не дошло. На третьем за две недели телефонном звонке я понял, что Инна – какое поразительное совпадение, но сколь разительный контраст! – боится незнакомых мужчин. К этому времени мой энтузиазм уже угас. Не потянул бы даже на три свечи. Пардон, палки.

На прощанье я рассказал девушке «именной» анекдот.

Мужик просыпается с дикого похмела и видит рядом голую бабу. «Ин-на!» Та наглухо заворачивается в простыню и отползает на противоположный край кровати. И снова, но уже громче: «Ин-на!» – «Я не Ин-на, я Лена» – «Ин-на фуй!»

* * *

Борщ, жареная рыба и кисель плотно легли в желудок. Я растянулся на широком финском «сексодроме» ответственного анестезиолога и почти задремал, когда в «дежурку», которую мы делим с травматологами, ворвался нестареющий душой Дурак Ильич (в миру Сергей Ильич Дарукин). Ворвался с рассказами о традициях русской медицины, корифеях послевоенных лет и теплом, отеческом (ныне безвозвратно утраченном) отношении к больному.

– Это несчастный человек, уже наказанный Богом неизвестно за что. Он испуган, ему больно. Вокруг незнакомые люди, казенные белые стены. В наших силах хоть немного облегчить его страдания. Поделиться любовью. Ведь любовь заложена в каждом. Любовь к Родине, любовь к матери, любовь к детям.

Надо любить больного…

Я изо всех сил кивал головой. Но Ильич, кажется, зарядил надолго. Свободному потоку глубоких мыслей помешало появление «гипсовой» сестры.

– Сергей Ильич, «лодыжки» привезли.

Травматолог удалился, а я вспомнил недавнюю байку Мефодиевой.

По пресловутому четыреста пятому приказу нельзя проводить наркоз и переливать кровь одной парой рук. Дарукина позвали в правый оперблок двадцать первого корпуса совместить кровь. Процедура несложная – в пределах программы медучилища. Сначала проверяют группу во флаконе. Для этого смешивают небольшое количество донорской крови со стандартными сыворотками. Для удобства стандартные сыворотки подкрашены: первой группы зеленым, второй голубым и третьей красным пигментами.

Сергеи Ильич исчез в предоперационной. Колдует пять, десять, пятнадцать минут… Заинтригованная Любовь Матвеевна отправилась на разведку и застала следующую картину: Дарукин ошалело чешет затылок, пузырьки из-под сывороток пусты, столик, пол и стены забрызганы кровью.

– ?!

– Люба, они у тебя испорченные. Все разного цвета.

Теперь, надеюсь, понятно, откуда взялась его партийная кличка. Вот откуда у него взялась высшая категория, ума не приложу.

Из «гипсовой», через две дубовые двери и десять метров коридора, донеслось:

– Расслабь ногу, сука! Нажрутся, а потом ноги ломают. Возись тут с вами, с алкашами!

* * *

В мое отсутствие «Панацея» позаимствовала из соседней «Денты» Гришу Корешкова. Гриша привел с собой клиентуру и закорешил с Разумовским. Недостатка в наркозах не испытывал. Уступать мне мое место не собирался. А я внезапно потерял вкус к мертвечине.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю