Текст книги "Три недели из жизни лепилы"

Автор книги: Олег Мальский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Линялая больничная простыня скрывала настоящие произведения искусства. Яркие, технично выполненные и грамотно скомпонованные татуировки. Не просто наколки – картины. Автор мог бы составить конкуренцию франкфуртским салонам.

Примечательна тематика. Орлы, свастики, виселицы. Солдаты с закатанными по локоть рукавами и МР-38 наизготовку. Свободные места заполняли готические письмена. Наверное, изречения фюрера.

Конвоиры облачились в белые халаты. В операционной с больного сняли наручники. Совместными усилиями, соблюдая все необходимые меры предосторожности, мы переместили бугая на стол.

На короткое мгновение моему взору предстал истинный шедевр во всю спину. Вышки, колючая проволока, трубы крематория, овчарки. За колючей проволокой дистрофики в полосатых робах. Монументально.

Внизу по-русски: «Бей жидов, спасай Россию». Неизвестному художнику не хватило немецкого, чтобы передать столь глубокую мысль.

В девятом классе отец повез меня в западную Украину. На день Победы. Там, под маленькой деревушкой, в июле сорок первого погиб мой дед.

Выходил из окружения с остатками своего полка.

До этого дед тридцать семь лет числился без вести пропавшим.

Бабка тридцать семь лет искала его могилу.

Помню ночные факельные шествия. Пионеров с красными галстуками. Типовой памятник воину с ППШ и знаменем. Гипсовый, крашеный под бронзу. Тринадцать фамилий на постаменте.

Дед был ранен в ногу. Началась гангрена. Они не могли идти дальше. Перенесли раненых в избу какой-то сердобольной тетки. Решили переждать несколько дней.

Немцы пришли ночью – по наводке. Завязался бой…

Гостей и хозяев положили вместе. Иуду порешили свои, сельчане. Еще при оккупантах, не дожидаясь суда и следствия.

Мы возвращались через Белоруссию. «Ты должен это увидеть», – сказал отец. «Это» – Хатынь…

Бугай дрыгал ногами и матерился. Марина Максимовна пыталась «поймать» вену.

– Лежи, подонок! Убийца проклятый!

Конвоиры поделились информацией.

Бугай со товарищи бежал из заключения. Они захватили междугородный экспресс, убили шофера, хотели убить и напарника, но тот спрятался среди пассажиров. Порулили немного, потом бросили автобус и пересели на более маневренное транспортное средство – грибники оставили на обочине «москвич». Напарник высадил пассажиров, догнал легковушку и катапультировал ее в дерево.

Бугай остался жив.

Марина Максимовна «поймала» вену и начала вводить тиопентал.

Бугай обмяк.

Я незаметно вывинтил на пол-оборота лампочку клинка. Как и следовало ожидать, в ответственный момент она не загорелась.

– Все под контролем. Пока маской подышу.

Марина Максимовна затрусила в гнойную. Немолодая уже, тяжело бегать. «Гнойная» заперта. Ключ у санитара смотровой, которого менты послали за сигаретами. Этот вариант отпадает. Вариант номер два – «реанимация».

Как ни крути, минут семь. По меньшей мере.

Я повесил маску со шлангами на волюметр и выключил аппарат.

В окно предоперационной смотрела луна – большая, белая и безучастная.

Мама говорит, что я добрый мальчик. Что да, то да. Был когда-то. Добрые мальчики бредут по земле, как ежики в тумане. Встречая врагов.

Наживая врагов. Не признавая врагов. Прощая врагов…

Сколько можно прощать?!

Ведь это будет даже не убийство – экологическая акция. Тело перестанет загрязнять биосферу, а душа… Души у него никогда и не было.

Еще одного придется записать на свой счет. А там накопилось достаточно. Заветный листок со схемой персонального кладбища хранится в шкафчике.

Подальше от посторонних глаз.

Получить на утренней конференции выволочку за этого подонка?

Ну уж нет!

Я вернулся к почерневшему до безобразия бугаю, исправил «поломку» и запихнул трубу. Живи, скотина, фуй с тобой!

Роза Ивановна заблудилась в трех соснах. Я надеялся на золотые руки ответственного, но он появился только в середине операции. Пьяный в зюзю. Последнее время подобные эпатажи зачастили. На дежурствах Зайчук «квасит» в своей 14-й хирургии и каждые три-четыре часа наведывается в «неотлогу», проходя все стадии алкогольного опьянения.

– Да в-вот же она! – дирижируя толстым указательным пальцем, Тарас Анисимович чуть не завалился в рану.

Его подхватили и увели спать.

Я в пятнадцатый раз поправил бестеневую лампу. Большова нашла потерянную иголку и ушила перфоративное отверстие.

Вниз идти не хотелось. Я выудил из помятой пачки «беломорину» и плюхнулся на аккуратно застеленную кровать травматолога.

Подо мной что-то хрустнуло.

– Вашу мать! Совсем офуели!

Пока Дурак Ильич нашаривал очки, я поспешил ретироваться.

Кто ж виноват, что ты такой тощий – под одеялом не контурируешься?

В кабинете заведующего Одетта разглаживала на простыне последние складки. Я и не знал, что диван у Юлика выдвигается до таких размеров.

Лена поникла в углу. Как тогда Юлик.

Я принялся методично обзванивать «горячее точки» других корпусов. Связываться с Лидой – новой пассией Игоря, дерзкой и вредной операционной сестрой из «неотложки» – мне не хотелось. На мой призыв откликнулась дежурная по нейрохирургическому блоку – наша строгая, но справедливая старшая Нина. Больше восьми часов она провела в гордом одиночестве, забытая нейрохирургами, которые торчат двумя этажами ниже. В ожиданий экстренной работы Нина перечитала все имеющиеся в ее распоряжении газеты, связала носки и опупела от телевизора.

Нина была готова пропустить стопочку-другую. Но я не хочу только в разлив. Мне надо и на вынос. «Ладно, приходи».

Когда я вернулся, Лена уже переоделась в операционную форму и ждала у задраенной наглухо дверью кабинета заведующего.

Я молча влил в себя сто граммов ректификата.

– Пошли.

Ну в самом деле, куда она поедет в час ночи? Все равно Гошина кровать свободна.

Я проснулся с полным мочевым пузырем, над которым высился матерчатый холм. Голова свежая, ничего не болит.

Лена улыбнулась во сне. Я осторожно затворил за собой дверь.

Больница угомонилась. Город дремал. Страна погрузилась во временное небытие. Интересно, что они сейчас видят?

Марьяна – частную наркологическую клинику, где ее наконец вылечат от алкоголизма. С гарантией. После чего она встретит того, единственного, который воплотит в себе качества покойного мужа, Игоря и, возможно, вашего покорного слуги. Единственный приструнит сына-психопата, пристроит его в лицей, гимназию или колледж. И будут они жить-поживать…

Геобальт Адольфович видит, как заведует 18-м отделением.

Спит и видит, как сдаст на права и купит «запорожец». Такой же, как у «этого выскочки» Песцова, только лучше.

Прокурор, которому выпала нелегкая задача рассудить врачей-убийц и пятерых невинных овечек из «хороших семей» видит, как Кодекс горит синим пламенем в огромном костре. Согласно новому указу отныне каждому судье для отправления его профессиональных функций полагается букетик ромашек. «Виновен, не виновен…»

Академику Покровскому снится, что министр здравохаркания (другой вариант – здравзахоронения) заболел СПИДом. Министру обороны – что маджахеды перешли границу СССР и наступают на Москву. Патриарху – что для поднятия престижа КПСС его попросили объединить две организации.

Сергею Михалкову – что ему поручили сочинить новый государственный гимн. Но ведь лучший из возможных гимнов давно уже написан: «Весь покрытый зеленью, абсолютно весь…»

Президенту – что он нашел, наконец, решение жилищной проблемы. Взорвать все имеющиеся в Союзе АЭС к чертовой матери и заселять пустующие квартиры в тридцатикилометровой зоне.

Интересно, а что недавно снилось мне?

Что бы там ни снилось, а холм не опадает. Что ж, еще не утро. Я тихо рассмеялся. Дождалась-таки.

За манной кашей и ячменным кофе совершенно трезвый Зайчук, давясь смехом, рассказал о возмутительном инциденте в 39-й торакальной.

Пьяная санитарка, отцепив бархатный шнур, завалилась спать в палате, где в 1918-м долечивался после ранения В.И. Ленин – Боткинской святыне, перед которой вывешена соответствующая мемориальная доска. Завалилась не одна – с приблудным шофером. Судя по висящему на зеленом абажуре нижнему белью, они не только спали.

Теперь «ленинскую» палату закроют на ключ, лишив коллектив возможности приобщаться великому.

Лупихин даже не улыбнулся. За какие-нибудь семь часов его угораздило разругаться с Одеттой и разбить себе лоб.

Ночью Гошу вызвали на ущемленную грыжу. Во-первых, была его очередь. Во-вторых, меня не добудились. То есть в другом хронологическом порядке.

Гоша натянул на себя операционную форму, открыл платяной шкаф и решительно шагнул внутрь. Одетта сначала не испугалась, потом чуть не умерла со смеху. Лупихин сначала наорал на нее, потом долго упрашивал остаться.

Нас сменили Юлик и Сережа. Я спустился в подвал. Гоша задержался, чтобы передать ключи от кабинета.

Усталый ответственный только и успел, что снять штаны, когда по лестнице сердито застучали шлепанцы второго анестезиолога.

Подчиненный громко шипел:

– Сука! Проститут! Ты что же, собака, делаешь?

Он ворвался в подвал и схватил меня за грудки.

– Ты что, перее*ался? Не знобит? – я потянулся к его залысине с люминесцирующей шишкой посередине.

Гоша оттолкнул мою руку.

– Ты еще смеешь заикаться про е**ю! Кто сегодня ночью е*ался в «дежурке»?

– А что, мне нельзя?

– Е*ись, где хочешь. Е*ись при свидетелях, если тебе это нравится. Только оставляй им свои визитные карточки.

– То есть?

– Дурак Ильич нажаловался Юлику, что я полночи храпел и еще полночи е*ался у него под ухом.

– Ну и сказал бы, что это я.

Гоша отпустил мою безрукавку.

– Мудло! Тебе с твоей репутацией только этого не хватает.

– Кхе-кхе. Не помешал?

У соседнего шкафчика стоял Куранов с десятилитровой канистрой пива и жареной курицей в целлофановом пакетике.

– А вобла?

Андрон поставил канистру на пол и запустил руку во внутренний карман пальто.

Да, человек понимает, как наилучшим образом распорядиться общественными деньгами!

Через два часа мы – все трое – расстегнули ширинки у забора за 20-м корпусом.

Проходящая мимо старушка всплеснула руками.

– Что ж вы делаете, охальники! Это ж больница!

– Знаем, бабуля. Сами здесь работаем.

И все-таки жизнь прекрасна, господа! Праздники на носу.

Вечером Балашихинская ЦРБ совместно с роддомом гуляет в ресторане «Золотой петушок». И меня по старой памяти пригласили.

«Золотой петушок» оказался довольно цивильным кабаком с несколькими залами, обилием мореного дуба и оркестром. Приличная закуска, но выпивки немного. И прекрасно – после дуплетного дежурства я дико устал. Уже на третьей рюмке стал клевать носом.

С первыми аккордами «Эскадрона» народ ринулся в круг.

Я оказался рядом с невысокой пропорционально сложенной блондинкой – снова в стиле Мерилин Монро. И родинка на щечке.

Свободное неброское, но, очевидно, дорогое, платье не скрывало, а подчеркивало ее прелести. Подол лихо поднимался и опускался, закручиваясь вокруг точеных ножек, рукава скользили по красивым плечам.

Наши взгляды схлестнулись.

Я никогда не представлял себе, что женские глаза способны передавать столько мегабайт в единицу времени. Тут были кокетство, желание, готовность и вызов, слитые воедино и вдобавок переведенные на язык тела – отплясывала Аня ультратемпераментно.

Остаток вечера мы провели вместе. Изучали друг друга на ощупь, откровенно целовались взасос в медленном кружении, мимолетно скользили губами по губам в быстрой скачке. Вместо реверансов в конце каждого танца Аня запрыгивала на меня, обхватывая ногами поясницу. Я бегал за шампанским. Сон как рукой сняло.

Наверное, роддомовские старушки обсуждали наше с Аней безобразное поведение. А мы обсудили планы на ближайшее будущее. Обменялись рабочими телефонами. Созвонимся в первых числах января.

По дороге к стоянке такси нас разделила смеющаяся толпа. Из толпы вынырнула заведующая «неонатологией» Елизавета Дмитриевна – старообразная мужеподобная ворона.

– Олег Леонидович, что ж это вы девочку мучаете? – игриво каркнула она.

– Какую девочку вы имеете в виду?

– Венеру, – Елизавета Дмитриевна перешла на шепот.

– Какую Венеру? – я не понизил голоса.

– Из лаборатории ЦРБ. Она теперь у нас совмещает.

– Ну и что?

– А то, что девочка в глубокой депрессии. Сидит на таблетках. Нельзя так резко бросать женщин. Наведывайся хоть изредка. Венерочка тебя любит. Такого бессердечного.

Это лекция или шантаж? Как бы то ни было, вся конспирация коту под хвост. Эх, Венера, Венера!

Глава 7
2 января 1991 года

Второго января я развернул бурную деятельность по материальному обеспечению многообещающего свидания.

Аспирантская стипендия – сама по себе небольшая – грянет только в конце месяца. Взяток я не беру. Точнее, не дают. А теперь и взаймы не дают – в этом я убедился после часового блуждания по корпусам. Мои обычные кредиторы чесали затылки и разводили руками. Праздники! Вместо денег предлагали прошлогодние сплетни. Цены повысят. Штаты сократят. Зловредная Молотило трахнула Моргулиса.

Значит, уже утешилась. Ей проще.

Моргулис стоял в моем списке последним.

Эдуард Ионыч – добрейшей души человек, отменный реаниматолог, примерный семьянин по третьему разу и отец двухмесячной малышки.

Когда я, стуча зубами, ввалился в ординаторскую «нейрореанимации», Эдуард Ионыч уже высыпал на «Советскую Культуру» недельный запас табака – для просушки – и прочищал трубочку.

– Олежка! С Новым годом, с новым счастьем! Проходи, садись.

Чаю?

– Спасибо, и вас также. Я на минутку. С банальной просьбой.

Не одолжите «полтинник» до зарплаты?

– Шутишь! Рублей двадцать осталось. Тебя десятка устроит?

Погоди, мне еще долг обещали вернуть. Завтра. Тебе срочно нужно?

– Да-а… Ладно, спасибо. Выкручусь как-нибудь.

Я согрелся и задумался. Эдуард Ионыч развалился в кресле и закурил.

– Ты чего такой смурной? Случилось что-нибудь?

– Да-а… Не знаю даже…

– Выкладывай.

– Эдуард Ионыч, у вас нет знакомого венеролога?

С видом заговорщика Моргулис оттащил меня в расположенный по соседству склад оборудования для научных изысканий, которое в отделении почему-то называют лабораторией.

– Что подцепил?

– Кабы знать. Рези при мочеиспускании, выделения.

– От кого? Как мужчина мужчине…

– Только вы…

– Ни слова больше! Могила! Так от кого?

– От Ленки Молотило.

Моргулис переменился в лице.

– Когда?

– Дня четыре назад. Или пять.

– Ты уверен, что от нее?

– Больше не от кого.

– Когда началось?

– Вчера утром. Подарочек на Новый год!

Моргулис присел на край стола и чуть не опрокинул осмометр.

– Все сходится. Инкубационный период, симптомы. Трихомошки.

– Или триппер.

– Бля… Я ведь с ней тоже того…

– Правда? Оба будем мазки сдавать.

Нехорошая шутка, злая.

Через пять минут после начала моего единственного на сегодня наркоза в оперблок «нейрохирургии» перезвонил Чикес.

– Где ты все утро бродишь? Второй час тебя ищу.

– Ходил с протянутой рукой. Не одолжите «полтинник» до зарплаты?

– Зачем одалживаться? Честно заработаешь.

Чикес вкратце обрисовал мои перспективы.

На рождество в ГБО перевели молодую грузинку. После родов развилось атоническое маточное кровотечение. Экстирпация матки, диссеминированное внутрисосудистое свертывание крови, трахеостомия, ИВЛ, пневмония, сепсис. Несмотря на продолжающиеся трансфузии, нарастает анемия. В кабинете переливания кровь третьей группы закончилась. А девочка – единственная дочка состоятельных родителей, которые сразу организовали у нее индивидуальный пост из свободных медсестер того же ГБО, а также отдых и питание дежурных бригад. У дверей отделения круглые сутки дежурят две «тачки» для оперативной доставки гамбургеров из «Макдональдса», «пепперони» из «Пиццы-хат», сигарет и сухого вина в ассортименте. Что покрепче – сухим пайком.

До конца наркоза досидел с трудом. Шел и боялся – до этого сдавал кровь один раз, да и то чуть не грохнулся в обморок. Не выношу вида собственной крови.

После удаления полулитра ощутил необычайную легкость.

Хотелось воспарить над землей, и в то же время хотелось гнуть подковы. Слабости не было.

Анжелика Семеновна подвесила флакон и угостила чаем. Филипп Исаич великодушно разрешил полетать на F-16.

Через пятнадцать минут девочка умерла.

Все впустую. Как всегда.

У Паши от праздников остался двухлитровый кувшин домашнего яблочного вина. Парадокс, необъяснимый ни одной из существующих наук – точных и не очень. Чудо в Кане Галилейской.

Паша встретил меня по-домашнему: в старом халате и тапочках на босу ногу.

– Давненько я тебя не видел.

– Работы много.

– У всех много работы.

Вино было отвратительное.

– Как Новый год?

– Как обычно. С предками в подмосковном городе-герое.

– А я дежурил.

– Затрахали?

– Не то чтобы сильно. Но часы сломали.

– Кто?

– Барабашка.

– То есть?

– Ну полтергейст, параллельные миры, окна во времени…

Слышал, наверное, об аномальных явлениях?

– Наверное слышал.

– Наступил год аномальных явлений. Астрологи обещают самый тяжелый год в российской истории. Нашествие черных сил, дьяволизм и прочая чертовщина.

– Дедовщина.

– Это для тебя актуально.

– И что же часы?

– Остановились синхронно с сердцем тромбоэмболической бабушки. Секунда в секунду.

– Бабушка была после какой операции?

– Только готовилась на мастэктомию[61]61
  Удаление молочной железы


[Закрыть]. И врезала. Один раз завели, вызвали сосудистую бригаду.

– Короче, бабушку не спасли?

– Не-а. После эмболэктомии[62]62
  Удаление тромбоэмбола, перекрывающего просвет сосуда


[Закрыть] опять «встала». Вместе с моими часами. Загадка природы.

Мои загадки датировались старым, 90-м годом, но были еще загадочнее. Зайчук позвонил в 6-ой судебный морг, который (в частности) обслуживает Боткинскую, чтобы узнать о результатах вскрытия бедолаги-таксиста. Труп туда не поступал.

– Бывает…

– Это еще не все. После дежурства пришел домой, выпил водки и лег. Поспал, купил портвейна, но влезло только полбутылки. Закрыл пробкой – точно помню – и поставил в бар. Утром бутылка открыта, портвейна на донышке.

Пробки нету. Ни в баре, ни на полу – нигде.

– А в ведре смотрел?

– Ты на что намекаешь?

– Ни на что я не намекаю. В аномальные явления верю, у самого совсем недавно был подобный случай. Первого отец повез всех на ВДНХ.

Нашли стоянку, припарковались. Стали вылезать, ветровое стекло разлетелось вдребезги. На мелкие кусочки. Рядом крутилась бабка в платочке…

– Стреляли…

– Ни хрена. И мороз был несильный.

– И стекло было каленое?

– Каленое.

– Говно.

– Новое.

– Новое говно.

Я посмотрел на часы. «Свотч», кварцевые. Купил в Германии за тридцать марок. По меткому определению Паши, новое говно.

– Ты сегодня на тренировку не идешь? – вторник его день, – График поменяли?

– Не знаю. Третью неделю не хожу.

– Совсем забросил?

Паша пожал плечами.

– Зря. Пятнадцать лет ходить и бросить.

– Тринадцать.

– Все равно. Ты в дежурантах?

– Мой стиль.

– Стиль удобный. Можно квасить каждый день. И еще на дежурствах.

– И на дежурствах. Кого е*ет чужое горе? Ты еще вспомни про сахар, соль, сливочное масло и два яйца в неделю…

– Какие яйца?

– Куриные. Не Демиса Руссоса, конечно. Еще не забудь о вреде курения, – он смачно затянулся и закашлялся, – Диета, бег трусцой… все пустое.

В среднем наш брат еле-еле дотягивает до пятидесяти. Считай, год работы анестезиологом – за два на… на…

– На «гражданке».

– Если хотите. Причем «практически здоровые» не шибко отстают от больных.

– Старик, эти слухи циркулируют чуть не с середины шестидесятых. Американцы опровергли их в пух и прах.

– Американцы, говоришь, – Паша криво усмехнулся, – Можно поинтересоваться, сколько кубометров в минуту пропускает «кондишн» в твоей операционной?

– Какой «кондишн»?

– А-а, пардон, в Боткинской перешли на активное дренирование отработанных газов.

– Нет.

– Не-ет? А как часто вы замеряете концентрацию летучих анестетиков?

Что-о? Вообще не проводите? Мы тоже. А Национальный институт профессиональных заболеваний рекомендует… Успокойся, – Паша похлопал меня по плечу, – Там профвредностей не меньше. Одно общение с хирургами чего стоит. Только права качать нам нигде и никогда не дадут.

– То есть?

– А то и есть… Ты слышал про лондонское такси?

– Нет.

– В те же шестидесятые один чокнутый британский кардиолог заинтересовался стрессовыми ситуациями у профессиональных водителей. Навесил на таксеров холтеровский мониторы.

– И что?

– А ничего. В том-то и дело. Соискатель успел выяснить, что средний таксист за среднюю смену переживает шесть предынфарктных состояний.

Потом тему закрыли.

– Почему?

– Хороший вопрос. В мирное время обществу не нужны герои.

Тем более мученики. Придется переплачивать. Представь свою ЭКГ во время самого банального наркоза, – Паша закурил и усмехнулся, – ЭКГ, твою мать! Утром на абортах руки дрожат так, что в вену попасть не могу. Даже если в палец толщиной. Чтобы набрать калипсол[63]63
  Одно из торговых названий кетамина


[Закрыть], фиксирую кисти на бедрах. Когда кончаются лекарства – большой праздник. Травлю теток закисью. Правда, под закисью царапаются, – Паша показал красные следы на предплечьях.

– А я думал, знакомая киска.

– Киски давно не наблюдались в поле зрения. Голых баб вижу только на чистках. Тут недавно усыплял одну «блатную». Такая цаца! От греха позвал анестезистку. Ввели семьдесят пять миллиграммов. «Что ощущаете,» – спрашиваю. А она, уже отъезжая: «Запах перегара».

– Ха-ха.

– Ты тоже не больно веселый. Как с Англией?

– И ты, Брут? С Англией фуево. Батыриха оценивает мои шансы от нуля и ниже. Говорит, есть другие варианты. Какой-то м-р Кляйн из Австрии грозится отправить всех желающих в Саудовскую Аравию. Раздала отксеренные анкетки. Я заполнил, послал по указанному адресу.

– Сам виноват. Хочешь отхватить сладкий кусок – не вы**ывайся. Сиди смирно, лижи жопу. А ты: девочки, кооперативы, невыходы на работу…

– Кому нужна такая работа? Компиляция, профанация и фальсификация.

– Дарвинизм, морганизм и социал-онанизм. Терпи. Бог терпел и нам велел. До тебя же терпели!

– Терпение на исходе. Аспирантура достала. Когда вижу старушку, вспоминаю Раскольникова.

– Ой ты! Да вас не так е*ать надо! Коллектив только распусти… Анус в тонусе, когда пенис в анусе.

– Я бы ей самой засадил. Да боюсь вырвет. Когда говно попрет из августейших ушек.

– И что зря пи**еть? Надеюсь, ты ни с кем не обсуждаешь так откровенно свои проблемы?

– Только с тобой.

– Со мной можно. Но лучше молчать. Почитай Брюса. Психология боя есть психология жизни. Не намахивайся. Не обозначай удара. Никаких стоек!

Бей внезапно и наповал. Когда уже некуда отступать. Но мой дружеский совет, – он затушил папиросу и выплеснул из кувшина осадок, – Уже из японцев. Спокойно сиди на пороге своего дома, и когда-нибудь мимо пронесут твоего врага. Ногами вперед. Да хватит о грустном. Как у тебя с бабьем-с?

– Снова встретил… Может, получится.

– Обязательно получится. Все определяет положение звезд на небосклоне. Сойдутся правильно – и получится. Кровать сломаете.

– Ломать придется на сухую. В кармане шиш.

– А на сухую слабо? Боишься потерпеть фиаско?

– Чего бояться? После тебя я – лучший кунни-лизатор в Москве.

– И ано-лизатор?

– Не пробовал.

– Проанолизируй как-нибудь. Неотразимая штучка. Ладно, не кисни. Так и быть, помогу.

Он удалился. Из маленькой комнаты донесся шум расшвыриваемых в разные стороны предметов.

Приободрившись, я уже накручивал диск телефона.

– Дежурного доктора, пожалуйста.

Через минуту Аня взяла трубку.

– Здравствуй. С Новым годом! С новым счастьем! – последнее слово я произнес тихо, нежно и с глубоким, прозрачным до наготы смыслом.

– Здравствуй, Олег. С Новым годом.

Ее голос звучал строго и печально. Как дамские шпильки по могильной плите.

– Я так соскучился! Вроде всего четыре дня… Когда ты сможешь?

– Олег… мы не должны встречаться. Так нельзя. Как потом я буду смотреть Венере в глаза?

Ах, эта старая, подлая сука!

– Но в ресторане…

– Считай это затмением. Я вела себя, как последняя… Моя ошибка. Прости. И не звони мне больше. Пожалуйста!

– Но как же… – в ухо противно загукало.

Отбой. Не сошлись.

Паша протянул мне «смирновку».

– Откуда?

– От верблюда. Борзые щенки.

– В мире животных.

– В мире ублюдков.

– Спасибо.

Я убрал пузырь в сумку и встал.

– Успешно?

– Вполне.

– Сразу в бой?

– Знай наших!

– Знаю…

Воздух Марьиной рощи приятно холодил лицо. Уже стемнело.

Куда идет этот троллейбус?

В сентябрь 89-о.

Мона – это болезнь. У меня она протекает в тяжелой форме.

Бывают и ремиссии. Но как вспомнишь тот роковой сентябрьский вечер, когда Мишкины проводы самым непредсказуемым образом схлестнули нищего советского врача и темнокожую звезду авангарда, болезнь обостряется.

Четыре месяца я не мог решиться на продолжение знакомства.

Когда, наконец, позвонил, Мона без подсказок назвала меня по имени и сразу согласилась встретиться.

Мы бродили по залам ЦДХ, гуляли по зимней Москве… Я хотел ее дико. Но это не помешало мне заметить за соблазнительной оболочкой интеллект, остроумие и оригинальность.

Что ее привлекало во мне? Видимо, то же самое.

Через неделю я оказался в ее четырехкомнатной квартире на Смоленке с двумя спальнями и студией.

Мона показывала мне картины. Я в этом ни шиша не понимаю и, больше, чем картины, рассматривал Мону.

Она проста в общении и не закомплексована. Когда я хочу ее увидеть, звоню и приезжаю. Даже если работает, охотно устроит перекур. Куревом обычно дело не ограничивается. Мона – девушка нежного возраста и хрупкого телосложения, но потребляет разнообразные крепкие напитки наравне с мужчинами.

Мужчины сиживают у нее частенько. Влюбленные одиночки вроде меня, представители свободных профессий – малыми кучками.

Мона не монашка и не скрывает этого. Ругает финские «спирали» («Или я какая-то ненормальная, что залетаю даже от поцелуя?»).

Осуждает хамство в кооперативных абортариях.

Интересная девушка. Интересно рассказывает. Ее интересно слушать. И я слушал. Пока не понял, что еще неделя, и меня вы черкнут из списка потенциальных половых партнеров. Запишут в хорошие знакомые, а таковых предостаточно.

Предпринял лобовую (точнее, лобковую) атаку. Пригласил девушку «в гости к другу». Мона любит ходить в гости не меньше, чем принимать гостей, поэтому ее не испугала даже поездка за пределы МКАД.

Когда я вставил ключ в замок, Мона спросила: «А друг-то где?»

– «Вышел».

Улыбнулась.

Потом шампанское, «Мальборо лайт», фрукты с рынка, «Би Джиз» и Саймон с Гарфанкелом. «Я не люблю медленные. А быстрые не умею».

Мне все-таки удалось вытащить ее из-за стола. Она хорошо танцует. На осторожные приставания никакой реакции. Конгениальный способ поставить мужика на место.

Но у меня все на месте и уже стоит. Я упорствовал. «He надо»

– «Но почему?»

– «Я потеряла интерес к мужчинам» – (?!) – «Мне кажется во мне умирает лесбиянка».

Я просто осел. Или осёл.

В полночь девушка попросилась домой.

На последние деньги я взял такси до Смоленки и обратно.

На душе было хреново. Все «транки» куда-то подевались. Или закончились. Шампанское на меня не подействовало, а больше выпить нечего.

Заснуть не удалось. Под утро закончились сигареты.

Минуты тянулись, как резиновые.

Я поскреб двухдневную щетину. Надо бы побриться.

Из зеркала на меня посмотрел седой старик. Я встряхнул готовой. Старик дернулся и исчез. А ведь сегодня, то есть вчера, кетамина не было.

Кстати о кетамине. А почему бы и нет?

На следующий день Мона без колебаний согласилась расширить границы своего сознания.

Дверь мы заперли, телефон отключили. Зашторили окна, плюхнули в «пепси» по дозе и чокнулись. Девушка легла на ковер и погрузилась в себя. Я приглушил «Мэднесс» на ее двухкассетнике и расположился рядом. Не встретив никакого сопротивления, осторожно снял короткую кофточку. Уже расстегнул молнию на юбке, когда заплакала дочь Моны от первого брака Алиса.

В тот же миг Мона вернулась из неведомых мне далей, смерила коварного соблазнителя уничижающим взглядом, привела себя в порядок и отправилась спать к Алисе. Оставив меня догуливать по галерее Уффици.

С тех пор я больше не распускал руки. Опасался снова наткнуться на гладкий – отполированный моими удачливыми предшественниками – лед.

Действовал словом. Хвалился своими победами, пытаясь разбудить ревность. Несметное количество раз признавался Моне в любви, в том числе на коленях.

Звонил ей по пьяни. Звал замуж. Она смеялась. Я хамил.

Расставались «навсегда». Через две-три недели приезжал – выбритый до синевы и с подарками для маленькой красотки Алисы. Алиса служила эдакой палочкой-выручалочкой. Мостиком к маме.

Одна моя хорошая знакомая говорит, что мне проще дать, чем объяснить, почему не хочешь. Мона находила все новые и новые отговорки, например: «У меня очень большие запросы. Вдруг ты не сможешь меня удовлетворить!»

Сначала попробуй, а вдруг смогу?

Или: «Дружба кончается, когда начинается постель. Мне жалко терять еще одного друга».

Я на собственной шкуре почувствовал, что такое синдром Уолтера Митти. Лежа на Венере, закрывал глаза и трахался с Дездемоной.

Хороша дружба!

Последний раз я видел Мону неделю назад и в общих чертам знал ее планы на праздники. Отослать ребенка к маме и усиленно готовиться к выставке в Италии.

Прекрасная мулатка немного удивилась незваному гостю.

Обрадовалась короткой передышке. Сменила перепачканную красками робу на джинсовый сарафан. И совершенно преобразилась.

Стиль у нее своеобразный. Яркий макияж, броские «цацки», негритянские косички, ленты и банты, колготки немыслимых цветов. Все это притягивает блеклых и скучных славянских мужчин, истосковавшихся по фестивально-пампасовой экзотике (и эротике), словно магнитом.

Мона наскоро соорудила закусон. Она не соответствует расхожему представлению о «богеме», как прослойке неряшливой, бесхозяйственной, вечно полуголодной и, в целом, беспомощной.

Мона даже не пускает меня на кухню.

Я развалился в огромном мягком кресле – в нем просто нельзя не развалиться, вне зависимости от вашего душевного состояния – и тупо уставился на дверь.

Через несколько минут вошла Мона. Наклонилась к низкому столику. Поставила поднос с бутербродами.

Я с треском сорвал целлофановую обертку с кооперативного «Космоса». Руки заметно дрожали.

Мона села напротив. Поджала ноги. Как Андерсеновская русалочка.

Я щелкнул большим пальцем по торцу и протянул ей пачку. Мы закурили.

Я устало провел ладонью по лицу. Мона с интересом разглядывала меня из-под длинных ресниц.

– Что-то случилось?

– Откуда такая проницательность?

– Откуда такая колкость? Ты даже не поздравил меня с Новым годом.

– Ты наверняка выслушала десятки поздравлений. Одним больше, одним меньше… А я просто хотел тебя увидеть.

– И на том спасибо. И все-таки?

– И все-таки… Утлый челнок вышел из тихой гавани в бурное море. И потек по всем швам. На призывные крики о помощи никто не откликается.

Хотя на берегу маячат какие-то людишки.

– В тебе проснулся пессимист? Или ты снова отвергнут? Эти людишки на берегу… они в юбках?

– В килтах. Дело происходит в Шотландии.

Я нервно продегустировал «смирновку» и остался доволен. Мона последовала моему примеру.