Текст книги "Найденыш"

Автор книги: Олег Кулаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

4

Сильный холод пробил меня, словно порыв морозного ветра ударил по коже, – все исчезло в один миг: толпа Баюновых Внуков, разноцветный палаточный городок и столы, заваленные снедью, которые маячили вереди. Я не удержался на ногах и упал на четвереньки. Под ладонями была трава, а вокруг ночная темень и небо, усыпанное звездами, а за спиной в отдалении вроде бы как кричали. Стоя окарачь, я оглянулся и понял все: удрал я из лагеря гусляров, удрал с нежеланного пира. Лагерь Баюновых Внуков был позади меня. Далеко. С треть версты, наверное. Я опрокинулся на траву, лег на спину, глядя в звездное небо. Вот так… Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел. Теперь можно и во дворец не возвращаться, а идти куда глаза глядят: нож при мне, одежда какая никакая есть. Не пропаду. Наймусь на судно матросом, доберусь до Рапа, а там уж… Только вот напрасно я так размечтался – деваться мне некуда: клейменый я, и ничего с этим не поделать. Пять годков мне отмеряно – и все. Превращусь в чудо-юдо или подохну. Не хочу. Не хочу я превращаться. Мало что ли надо мной судьба изгалялась: кто есть я – не знаю, с кем был – тех потерял… Теперь потеряю все – даже самую свою суть человеческую. Смерть – и то краше. Руки на себя наложить, что ли?

Я рывком сел. Вот оно! Сказала же Баюница, что жизнь и смерть мои в моих же руках… И положу всему конец! Хватит с меня! Я поддернул рукав и вытащил нож из ножен. Лезвие ножа пустило тусклый синеватый блик. Я повернул нож острием к себе. Сердце мое билось гулко и ровно. Острие ножа кольнуло сквозь ткань рубахи кожу напротив сердца. Мне оставалось сделать только одно движение. Я вздохнул и закрыл глаза.

Нож с силой вырвался у меня из руки и, кувыркаясь, полетел в сторону. Он словно сам из ладони выпрыгнул. А в следующий миг меня обхватили сзади, прижимая мои руки к телу. Кто это был, гадать не было нужды. Зимородок.

– Пусти, – завизжал я, пытаясь вырваться.

Он не отвечал, только крепче прижимал меня к себе. Я рвался изо всех сил, но хватка у мага была крепкой. И не только в мышцах была у него сила: сковал он меня по всем статьям – и как мужик, и как маг. Я понял, что мне с ним не сладить и затих. Маг не отпустил меня и развернул лицом к себе.

– Ты, что это удумал, братец? – тихо спросил он и вдруг протянул руку, взъерошил мои волосы. – Дурачок маленький…

Я опешил и раскрыл было рот, чтобы послать его куда подальше. Но подбородок мой затрясся, и вместо крепкой ругани изо рта вылетело какое-то мычание. Я понял, что я реву. Я повалился лицом в траву и заколотил по ней кулаками. А Зимородок молча сидел рядом и гладил меня по спине.

5

– Не будешь ты чудовищем. Взбредет же такое в голову! – сказал Зимородок. – Магом ты будешь. Новым магом, каких доселе не бывало еще. Пойми, Баюны – не люди; речь человеческую они знают, а говорить по-людски не могут. Баюну-то и невдомек было с чего тебя крутит – он ведь тебе честь великую оказывал.

– А кого же ты тогда увидал во дворце? – спросил я. – Кого испугался?

– Да, испугался, – кивнул Зимородок. – Было это. Но увидел я тебя, а не упыря какого-нибудь клыкастого. А испугался я оттого, что ты меня по имени назвал.

– По имени? – Не понял я.

– У каждого мага есть имя. Тайное, которое знают лишь сам он да тот, кто ему помогает имя получить. Чаще всего это учитель. Узнать имя другого мага значит то, что маг этот в твоей власти окажется. Только демоны могут имена магов знать, но и то не все. Мое имя, например, ни одному демону не ведомо. Оно для меня самого загадка. А ты назвал его. Я сам таким образом могу с рыночным знахарем поступить: вытащить из него всю его подноготную. А ты со мной – как я с рыночным знахарем. Есть отчего забояться. Понял? Свои же страхи ты из головы выброси, ни к чему тебе дрожать. Ты маг, который магию Исполинов в себя принять может. Пусть даже частью, но может. Баюн тебе об этом и говорил.

– Не Баюн это был, – сказал я. – Баюница.

– Что – переспросил маг.

– Баюница, – повторил я и объяснил. – Девица баюнская.

Маг выронил изо рта травинку, которую жевал, и заморгал в удивлении, а потом прыснул со смеху.

– Ох, – выдавил он сквозь смех. – То-то она в лапнике сидела – чтобы я ей под хвост заглянуть не смог! – И захохотал.

Теперь удивился я: раньше от Зимородка я подобных шуточек и не слыхивал. А он, отсмеявшись, проговорил:

– Скажу Светлогору, пусть посмеется надо мной. – И вдруг помрачнел. Он помолчал немного, почесывая шею, а потом спросил. – Ну, что? Может хватит топать? В город все равно пешими не войти – ворота давно на запоре. Или ты под кустом ночевать хочешь?

– Можно и под кустом, – сказал я, посмотрев на небо. – Дождя, вроде, не собирается.

– Будет тебе, – отмахнулся Зимородок. – Давай-ка я тебе дам первый урок по магии. Подойди ко мне.

– Это какой же?

– Сейчас во дворце будем. Глазом моргнуть не успеешь, – сказал маг и взял меня за руку. – Хоть и сметлив ты, парень, и дар у тебя редкий, но тебе даже невдомек чего ты можешь, а чего нет. Попробуй представить свою комнату во дворце.

– А чего ее представлять? – не понял я. – Я ее и так помню.

– И хорошо, что помнишь, – сказал Зимородок. – Попробуй увидеть ее в уме. Можешь глаза закрыть – это помогает.

– Лады. – Я зажмурился, как он советовал. Но мне было нетрудно: моя комната во дворце встала передо мной как наяву.

– Так… так… – негромко бормотал Зимородок, зачем-то положив ладонь мне на затылок. – Хорошо. А теперь, Даль…

Я почувствовал в затылке тупую давящую тяжесть, но лишь на мгновение, а затем стало легко-легко…

– Понял? – весело спросил маг.

– Да, – шепотом ответил я. – Понял…

– Ну, тогда пошли.

6

– Ну-ка, полей мне на спину, – просит Ожерелье и наклоняется над лоханью.

Я, зачерпывая полный ковш, и выплескиваю его на голую спину капитана. Он крякает, коже у него на спине покрывается пупырышками.

– Давай. Лей. Не зевай.

Я черпаю из ведра и лью, пока ковш не начинает скрести о днище. Тогда я отставляю ковш, подхватываю ведерко и лью прямо из него. Ожерелье довольно кряхтит. Он разгибается и берет поданный мной рушник. И я вижу, что передо мной не Ожерелье, а Зимородок… Я изумленно оглядываюсь. Кто-то приближается ко мне, ступая по палубе «Касатки». Из-за мачты выходит какая-то баба в травяном сарафане. Я удивляюсь: баба на судне! Она подходит ближе, и я вижу, что у бабы голова не человечья, а кошачья с ярко-зелеными раскосыми глазами.

Кошачья голова раскрывает пасть и говорит голосом Три Ножа:

– Эх, мать их ящерица…

Я удивляюсь: чья мать? И просыпаюсь.

Комната во дворце высокородного смотрит на меня обитыми тканью стенами. Блестит, пуская дрожащие зайчики, колокольчик на шестиногом столе-пауке. С кресла свисает рукав рубахи. Я откинул одеяло и слез с кровати. Деревянные половицы приятно холодили босые ступни, а в светлых проплешинах на полу, куда падали солнечные лучи из окон, дерево было теплым. Натягивая рубаху, я бубнил под нос песню. Люблю я ее. Смешная она и куплет у нее один смачней другого. Сын Моря сочинил ее, по прозвищу Паленый. Дар гусляра имел и виршеплета. Эту песню любил Ожерелье напевать. Вчерашняя встреча с Баюницей скорее сном казалась, чем то, что по ночам мне Морок посылает. Но не сон это был. Не сон. И с Зимородком мы, считай, до зори проговорили. Многое он мне сказал, и я даже не знаю как с этим смириться. Как уложить в башке, что я – уже не совсем я? От одного этого в уме такая заварушка начинается. Многое, поведал Зимородок, мое беспамятство во мне наворошило: из-за него дар мой в магии очутился как бы в шорах; кое-что осталось, а многое беспамятство за семь замков заперло. Зимородок объяснил мне, что с шорами беспамятства он бы справился, только время на это потратить надо было – пока же плыли и на острове магу было недосуг. А когда я Изделие разбудил, то оно во мне таких узлов навязало, что он и не знал с какого бока ко мне подступиться, потому как магия Исполинов, ну и Баюнов тоже, иная, не людская, и они, светлые маги, о ней мало ведают – почитай, ни хрена и не знают. Баюница же сделала так, что Изделие меня в покое оставило, но сам я через пять годков никакого покоя знать не буду: потянет меня к Изделию неудержимо. А ежели к тому времени я в магии не поднаторею, то худо будет. Я спрашивал: почему? Зимородок мне ответил, что и рад бы объяснить, да я ни шиша не пойму. Пока… Я не поверил. Он стал объяснять. Я ни фига не понял. А, мать его ящерица…

Махнув рукавом, я сбил со столика колокольчик. Отчаянно трезвоня, он покатился по полу. Вот, незадача: я хотел улизнуть куда-нибудь в тихий уголок и посидеть там, никого не видя. Я поднял упавший колокольчик и в сердцах грохнул им об столешницу. Колокольчик горестно тренькнул и умолк. А я увидел, что на столике лежит мой нож. И страшно обрадовался. После того как я себя порешить хотел, я даже не искал его – все у меня из башки повылетало. Вот, спасибо, Зимородок… Я взял нож со столика и вложил его в ножны, потом, подумав, снял ножны с предплечья и повесил их на пояс. Буду так носить.

В комнату вошел слуга с тазом, кувшином и рушником через локоть. Умываться принес. Я потянул только что надетую рубаху через голову. Когда я ополоснулся, он подал мне рушник и, следя выцветшими рыбьими глазками за тем, как я вытираюсь, сказал:

– Высокородный Ставр просил молодого господаря прийти к нему, как позавтракает.

Фу ты, ну ты… Слуга и раньше меня молодым господарем звал, но так сквозь зубы – видать, велено было – вот и звал. Это для себя я – сын моря, а для него я – пират, пусть и малец, и место мне на плахе, а не во дворце хозяйском. А сейчас он как-то по-другому меня величает: прежней ледяной стыни в голосе нет. Как, бишь, его зовут, слугу-то? Вспомнил… Булита.

– Куда прийти? – спросил я. – В библиотеку?

– Высокородный Ставр будет ожидать у загона с Ладным.

– Пожрать бы чего, Булита, – сказал я.

Слуга поджал губы, отчего вокруг рта на рыхлом тесте его лица обозначилась складка и сказал, забирая барахло, в том числе и мою рубаху:

– Я принесу одежду. Завтрак подадут в малую трапезную.

Набив брюхо, я вылез из-за стола и, скатившись по ступеням крыльца, пересек задний двор, направляясь мимо конюшни к загону с огневиком. Дворня на меня пялилась, разве что пальцем не тыкала. И чего они все? С ума посходили? Когда я только-только тут появился, тоже зенками ели, но я тогда им внове был. Девка из кухонных передо мной, ойкнув, корзину с персиками уронила. Половину поразбивала, дура. Я мимо нее прошел, а она в моей спине взглядом дыры сверлит. Я стал переставлять ноги быстрее и вздохнул с облегчением, когда двор остался позади. А у конюшни я наткнулся на Малкута, который взмыленный перся с двумя седлами на загривке.

– Ух, ты, – сказал он, сбросил седла наземь и сел сверху. Я хотел обойти его и двинуть дальше, но конюх замахал руками: – Погоди. Нет его там. Не пришел еще.

Я поморщился: Малкут врал. Высокородный уже был у загона, поджидал меня. Но я остановился – все-таки мы с Малкутом были по-простецки, – и спросил:

– Чего брешешь?

– А ты чего брехал? – Малкут не смутился. – Не маг я, не маг… – Конюх скорчил обиженную рожу. – Брехал.

– Значит, надо было, – отрезал я.

– Эх, ты… – протянул Малкут. – А надо мной вся конюшня смеется. Я-то распинался…

Мне стало его жаль.

– Слушай, Малкут, хочешь я тебе свой браслет отдам, – сказал я. – Сына Моря. На нем имя мое вытравлено.

Конюх вмиг согнал обиду с лица и прищелкнул языком:

– Ух, ты! Только ты его мне при всех дай, а то не поверят.

– Лады.

Малкут хлопнул по седлу ладонью.

– Из-за тебя такая буча, слыхал? Светлый Круг собирается. Тут.

– Откуда знаешь?

– Дворне про все ведомо, – хитро прищурился конюх. – Сегодня и будут.

Вот так новость! Быстро – ничего не скажешь.

– Ну я побежал, – заторопился я, – Высокородный ждет.

– Эй, Даль, а нож не подаришь? – спросил Малкут.

– Нет.

По лицу конюха пробежала досада, но он тут же оживился:

– Большим магом станешь – не забудь. Я те еще сгожусь. Вот увидишь.

Пришлось пообещать, что не забуду. Малкут остался доволен, а я поспешил к загону. Я несколько ошалел от собственного подарка конюху и от новости, сообщенной им. Браслет-то я с руки снял, и лежал он у меня в котомке до поры до времени, но отдавать я его никому не собирался. И Светлый Круг… Что от меня магам надобно, я знал. Задумавшись я чуть не налетел на высокородного.

– Даль, что с тобой? – удивился старик, придерживая меня рукой. – Идешь, ничего не видишь.

Оказывается я не на высокородного налетел, а едва в загон лбом не врезался.

– Да я… Старик посмотрел на меня и вздохнул:

– Уже растрезвонили? И кто?

Я пожал плечами:

– Какая разница?

– Ох, уж этот Малкут, – проговорил старик. – Выбрал ты себе дружка, Даль.

– Да он же не со зла… – попытался я оправдать конюха.

– Балабол он. Пустобрех, – уронил высокородный и вдруг сказал удивленно. – Ладный? Даль! Да он тебя зовет!

Я повернулся к огневику и обомлел. Жеребец тянулся ко мне через ограду, фыркал и тихо, нетерпеливо ржал. От неожиданности я отступил на шаг, а огневик заволновался и потянулся ко мне пуще прежнего.

– Он тебя зовет, – изумленно повторил старик. – Ну и ну…

А меня как стрелой пробило: Баюница же во мне имя запечатлела баюнское – вот огневик его и слышит видать. Даром, что среди людей родился. Я, все еще самому себе не веря, протянул руку и осторожно протянул ее к морде жеребца. Огневик ухватил мягкими губами мой палец и потянул к себе. Я оглянулся на старика.

– Иди же, – сказал высокородный Ставр.

Я не помню, как я перескочил через ограду загона. Стою рядом с жеребцом, глажу его по шее, по короткой гриве. А огневик мне голову на плечо положил! И замер. Только косит глазом фиолетовым с золотистыми искрами. Кому огневик так голову кладет, то, значит, и хозяин коня. Но у меня, тогда получается, стать особая – звучит во мне имя баюнское, и любой огневик меня примет.

Пальцы мои зарылись в колечки шерсти на спине огневика. Конь пофыркивал, будто уговаривал меня быть посмелее, поворачивал голову и покусывал за рукав. Я снова оглянулся на старика. Высокородный Ставр улыбался и кивал: тоже подбадривал. А я стоял и не решался никак: без седла ведь конь, а я только-только к седлу приноровился. Сейчас как грохнусь – вот потеха-то будет. Я подпрыгнул посильнее и с грехом пополам вкарабкался на спину жеребца. Огневик стоял, не шелохнулся, а потом пошел шагом, давая мне время пообвыкнуть. Я уцепился за короткую гриву и покрепче сжал конские бока коленями. Огневик сделал два круга шагом и перешел на легкую рысь: он, видать, чуял, что всадник у него на спине никудышный. Я кружил по загону на огневике, и с каждым кругом становилось мне яснее ясного, что отдам я обещанный подарок Малкуту, и даже если я вернусь на море, не быть мне больше сыном Моря. И я улыбался.

Я попрощался с огневиком, угостив его подсоленной горбушкой, которую дал мне старик.

– Про Светлый Круг ты уже знаешь, – сказал высокородный Ставр.

– Знаю, – согласился я. – И дивлюсь: когда ж это они приехать успели? Или это… прыгали? Так, что ль?

– Нет, Даль. Никто не прыгал. Но будут. – Старик посмотрел в сторону конюшни. – Пойдем, посидим на солнышке.

Тут я заметил, что глаза у него все в красных жилках, и веки воспалены. Не спал старик ночь, беспокоился. А он, как ответил на мои мысли, сказал:

– Ночь у меня была сегодня бессонная. Поволновался я за тебя, мальчик.

– Чего уж, – сконфузился я. – Баюница меня выправила. – А сам думаю, смолчал Зимородок или нет о том, что я себя хотел того… Старик ко мне, как к родному, – зачем ему лишнее знать?

– Баюница? – переспросил высокородный Ставр, – Какая Баюница?

Я смекнул, что если старик что и знает, то лишь крохи какие.

– Не Баюн в Тебай появился, – объяснил я. – Баюница. Девка ихняя.

– Вот те раз, – удивился старик, – А Зимородок говорил – Баюн.

– Ошибся он. Кто их, Баюнов, различит.

Высокородный провел меня в обход конюшни, но не ко дворцу. Там, за конюшней росла старая – престарая груша, толстая и корявая, как коралловая ветка. Под грушей, в рябой тени веток, в траве стояли два кресла.

– Вот тут и посидим, – сказал старик с видимым облегчением опускаясь в кресло и утирая вспотевший лоб.

Под грушей было очень тихо: сюда не долетали ни крики конюхов, ни ржание лошадей. Лишь одинокий шмель лениво гудел, кружась над розовой шишкой цветка клевера. Я сел в другое кресло, ожидая, что скажет старик, и размышляя, как это маги не приехав будут.

– Удивительное дело, – произнес высокородный Ставр, – я-то надеялся уговорить Ладного, чтобы он допустил тебя к себе. А он сам тебя позвал. Огневики… И зверьми их назвать язык не повернется…

Я убедился, что высокородный и впрямь ничегошеньки не знает: видно, Зимородок успокоил старика, сказав, что меня излечили, а больше ни гу-гу.

– Даль, мальчик мой, – сказал старик. – Я хотел поговорить с тобой о Зимородке. Он отдал Баюнам это Изделие без ведома круга, спасая тебя. Добром это для него не кончится.

– А чего ему будет? – спросил я.

– Изгнать могут из Круга, – помолчав ответил Высокородный Ставр, – Я Зимородка давно знаю, мы – дальняя родня: его бабка когда-то вышла замуж за моего деда. Мальчиком он гостил у меня в доме.

Ого! Оказывается Зимородок-то из высокородных.

– Они позовут тебя, – продолжал старик. – Помни, он спас тебя.

А старик-то просит мня похлопотать пред Кругом за Зимородка. Хоть и не он спас меня, а Баюница, но другого мага, ежели что, мне не потребно – а как он мне наставником будет, если его из круга прогнали. И за что спрашивается? За то, что он отдал Баюнам вещь, которая их по праву: Баюны вместе с исполинами жили допрежь людей. И вдруг я вспомнил, что сказал Зимородок в подвале Светлогору, когда тот заступил дорогу к сокровищнице: я, мол, со светлыми магами, потому что они меньше похожи на клопов, чем темные. Что тогда Зимородку Светлый Круг? Нужен ли он ему?

– Высокородный, а если Зимородок сам не захочет в Кругу оставаться? – спросил я. – Он, вроде как Круг не очень жалует.

Старик вздохнул и кивнул:

– Значит, и тебе это известно. Может статься и такое. Учителем у него был Дремля, маг искуснейший, и тоже в свое время покинул Круг и ушел отшельничать. Бунтарь был. Вот и Зимородок такой же: многое он от учителя перенял, и не только искусство магическое. Но ты мне все равно пообещай, что замолвишь за него словечко.

Я пожал плечами:

– Куда же я без Зимородка? Он мне наставником будет.

Старик замер в кресле и забарабанил по подлокотнику узловатыми пальцами в старческих жилках.

– Наставником? – переспросил он.

– Ну да… – сказал я. – Ты ж, высокородный, и не ведаешь, что происходит.

– Ну-ка, ну-ка… – медленно произнес он. – Расскажешь? Или…

Я ухмыльнулся:

– Отчего же не рассказать, Расскажу.

Высокородный Ставр слушал меня приоткрыв рот. Я ничего не утаил, даже то, что хотел на себя руки наложить рассказал – потребность у меня была большая душу излить, я и не выдержал. Да и старик ведь как ко мне отнесся – сыном предложил стать, наследником. Не перед Малкутом же распинаться: конюх, он хоть и ничего малый, но не поймет, ляпнет что-нибудь, отчего захочется ему по зубам врезать.

– Да, навалилось на тебя, мальчик, – произнес высокородный Ставр, когда я умолк.

– Есть такое, – согласился я. – Я из сынов Моря прямо к Баюнам в лапы угодил. Впору спятить.

– Не надо спячивать, совсем не надо, – обеспокоился старик. – Раз уж выпал такой жребий, то, значит, богами предопределено.

И вспомнилось мне, как я кости гадальные из мешка на острове тащил. И улыбнулся, вспомнив. Кривая, видать, получилась у меня улыбка, и высокородный Ставр встревожился:

– Что с тобой?

– Так… Вспомнил кой-чего, – ответил я. – Баюница поначалу обозналась, приняв Зимородка за моего наставника, а так получается, что мне кроме как в маги иной дороги нет. Пусть Зимородок и будет. Кто, как не он? Мы, считай, пуд соли вместе съели. Другого мне не надобно.

Старик понял, что я не хочу говорить и не стал меня расспрашивать.

– А я уж снова хотел предложить тебе остаться у меня, – сказал он. – Прости, но я знал о твоем прежнем нежелании быть магом. Получается, что мы прощаемся.

– Отчего же прощаемся, – удивился я. – Я, чай, не сегодня отбываю. Мне Зимородок про то пока ничего не сказывал.

Старик улыбнулся в бороду.

– Значит, вот кто передо мной сидит – маг, который будет владеть и людской магией и магией исполинов. Даль, а не Скрижали исполинов, часом, отдал ты Баюнице?

– Какие Скрижали? – опять удивился я. – Я о них и не слыхивал.

– Скрижали – это такая вещь, а может быть, и книга, в коей исполины оставили все знания о собственной магии, – объяснил старик. – Ты еще о них наслушаешься.

– Может и скрижали, – сказал я, – может и нет. Изделие…