Текст книги "Вне закона"

Автор книги: Олег Приходько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

12

В бане гостей основательно пропарили. Дьякову Севостьянов сделал массаж. Антон Васильевич при этом кряхтел, рыдал, смеялся. Орал: «Хорошо, Алик! Давай, Алик! Шибче, все прощу!» – присказка у него была такая. О ней давно знали, к ней привыкли, и никто не уточнял, кому и что он собирается прощать.

Сутулый, важный Погорельский задремал на полках после любимой процедуры: Гольдин становился у изголовья с шайкой ледяной воды, у ног – Севостьянов с кипятком; как только Севостьянов окатывал эти живые мощи снизу вверх, Гольдин гасил жар встречным потоком. Федор Иннокентьевич утверждал, что после этого человек рождается на свет вторично, жить хочет долго и счастливо как никогда, и сколько бы ни пил – проверено: ни в одном глазу хмеля не остается.

Потом наступила блаженная слабость. Сидели, закутавшись в махровые простыни, речей никаких не говорили – все было сказано до того. Потягивали ледяное «Московское», набираясь сил, чтобы добрести до постелей.

Женщины ждали там напрасно – их всего лишь терпели, как дань старой партийной традиции.

В форме оставался только Пименов. Напряжение последних дней спало, инцидент можно было считать исчерпанным: ни Дьяков, ни Погорельский слов на ветер не бросали. В кабинете лежали заготовленные пакеты – по десять тысяч каждому – и сувениры женам. Пятьдесят процентов стоимости арестованного груза было обещано тем, кто открыл путь для его прохождения, – такса.

Главное же: дело можно было продолжать. Подброшенная Гольдиным идея списать неудачу на Махрова оказалась кстати. Как и ожидалось, поначалу на просьбу о помощи чины ответили отказом, вели себя замкнуто, были настороже: вдруг иудой окажется один из присутствующих? Пошатнется, рухнет доверие, а это в их возрасте все равно, что приговор. Не о карьере ведь речь – годы уже остановили на достигнутом, но тем дороже плацдарм, на котором обоим хотелось удержаться до гробовой доски. Когда же иуда, по словам Пименова, оказался по ту сторону добра и зла, спасители оживились. Смерть была ему возмездием, подробности никого не интересовали. Смерть вообще лучший из аргументов. И для усопшего – о нем плохо не говорят, и для душеприказчиков – гора с плеч, одной заботой меньше. Только Севостьянов своим молчанием выражал недовольство таким исходом.

«Сволочь или дурак? – гадал Пименов. – Кабы можно было без него обойтись, давно бы – горшок об горшок да в разные стороны!.. Вызвать на разговор, спросить, чем ему насолила Света? Только что услышишь в ответ? Все равно правды не скажет, а ложь многолика…»

О Севостьянове думать не хотелось. На душе было покойно, хорошо. Пережить бы еще один груз, а там и о покое подумать пора. Груз этот он планировал встретить в Германии. Взять туда и Свету на свой страх и риск. О лежбище заграничном никому не докладывать, а когда поступят сведения о благополучном исходе – сниматься с якоря и забирать круто на Запад!.. Все ведь – квартира, машина, домина этот – тлен, в гроб, как говорится, не захватишь. Да и положение ничем не отличается от положения грешника, распятого над горой тлеющего хвороста. Уносить ноги, пока не добрался огонь! А Свету не отдавать. Пусть этот Пилат-Севостьянов забирает золотое «Руно», он даже готов пообещать ему свое место, лишь бы оставил последнюю надежду.

Размечтался Язон. После решения не снаряжать «Арго» в обратный путь, пришедшего, как ему казалось, окончательно, после перебродившего и улетучившегося хмеля да распарки, сбросившей десяток последних, самых тяжелых лет, герой захотел поскорее увидеть свою Медею.

Усталые гости разошлись по опочивальням. Завтра было воскресенье, предоставлялась возможность отоспаться перед возвращением в Москву.

Пименов остался в бане, подкинул в топку дров, заполнил баки водой. Знал, что она придет, как только все улягутся в доме. От предстоящего разговора зависело многое, может быть, вся дальнейшая жизнь. Тема была не внове, но чтобы вот так, сразу, бесповоротно?.. Язон подумал, что это будет неплохим испытанием на верность и преданность, вероломно подвергнутые сомнению Севостьяновым. Он допил пиво и отправился в парную. Отхлестав себя что было мочи дубовыми вениками, окатился водой, плеснул кипяточку с эвкалиптом на камни и, забравшись на самый верхний полок, расслабился в ожидании.

Стук раздался минут через десять.

«Глупая, – не открывая глаз, улыбнулся Язон. – Не дети, могла бы не стучать». Он ожидал, что Света придет по-другому: безмолвно, неслышно, разденется и ляжет. И то, что получалось иначе, несколько охладило его пыл. Когда стук повторился настойчивее, он почувствовал раздражение. Встал, запахнул на поясе простыню и выглянул в предбанник – не заперто ведь.

На пороге стоял… Барракуда.

– ???

– Валентин Иванович. – спокойствие не изменяло телохранителю, – «чепе» у нас.

Сердце тревожно затрепыхалось в груди Язона.

– Что… с ней? – шевельнул он помертвевшими губами.

– С ней все в порядке, вы не волнуйтесь. Одного из наших нашли мертвым, – перешел он на шепот.

– Где?

– За оградой.

– Дьяков с Погорельским знают?

– Никто не знает, все спят. Светлана Николаевна шла к вам, я попросил ее вернуться.

– Никому не сообщать. Собери своих людей. Ждите, сейчас выйду.

Через пять минут Барракуда проводил Язона в гараж, куда перенесли труп.

Это был Чалый, личный телохранитель Севостьянова.

Он лежал на краю ремонтной ямы. На лице и одежде следов насилия не было заметно.

– Разбудите Севостьянова, – приказал Язон. – Только тихо.

Один из парней вышел, другой запер за ним дверь.

– Как это произошло?

– Никто не видел. Мы «зачистили» территорию, распределили местность по секторам, блокировали подходы. Чалый был во внешнем резерве, следил за парком. Его вызвали по рации, он не отозвался. Пошли искать – нет. Прочесали с фонарями, нашли в десяти метрах от ограды. Возле трех деревьев. – Он, что, с дерева упал? И сам забросал себя листьями?

– Труп осмотрели?

– Внутреннее кровоизлияние.

– Точно?

Барракуда развел руками.

Вошел заспанный, полупьяный Севостьянов, ошалело уставился на покойника.

– Кто его? – задал он глупый вопрос.

Пименов болезненно поморщился в ответ.

– Рацию забрали? – спросил он у Барракуды.

– Рацию, пистолет, удостоверение. Деньги не тронуты.

Севостьянов чувствовал, что земля уходит у него из-под ног, переставлял опухшие зенки с лица покойного слуги на живых.

– Что делать? – прошептал он.

– Думать!!! – вдруг заорал Пименов, наливаясь кровью. – Думать, бар-раны!!. Давно это случилось?

– С час назад.

– Шпана местная не может быть?

Барракуда не удержался от многозначительной улыбки.

– Исключено.

– Точнее?

– Во-первых, Чалый был не так прост…

– А во-вторых?! Рожай быстрей, философ!

– Во-вторых, – обиженно продолжал Барракуда, – удар Чистый.

– Что значит «чистый»?

– Профессионал работал. Высокого класса.

– Милиция?

Барракуда помотал головой.

– Кто тогда?

– Точный удар, смертельный – ни следов, ни звука. Так когда-то умели бить в НКВД.

– Что, безопасность?!

Севостьянова стало мутить.

– Выйди! – зыркнул на него Пименов. Когда Севостьянова вывели, отвел телохранителя в сторонку, прошипел: – Значит, показалось тебе, говоришь? Осторожный? Не дурак?..

– Валентин Иванович, да если бы…

– Хватит. «Если бы да кабы…» – он быстро прошагал к двери мимо понурых охранников, резко обернулся. – Слушайте меня, вы, педерасты!

– Вал…

– Молча-ать!!! После!.. Ни Дьяков, ни Погорельский, и никто другой ни о чем не должны знать. Этого, – Пименов скосил глаза на труп, – убрать так, чтоб никаких следов. Никаких! Нет больше такого в природе и не было никогда, ясно?!. Узнать, кто это сделал. Узнать любой ценой. Любой, ты понял меня, Барракуда? Лично ответишь.

Он вышел из гаража. Поравнялся с Севостьяновым, метавшимся по двору.

– Что скажешь, Алик?

– После того, как на груз наложили лапу, за нами установили слежку, – заговорщицки затараторил он.

– А почему нас не тронули, как Махрова, а?

– Махров на Украине, а товар в тубы запаивали здесь. Цепочку они устанавливают! Чалый засек, его и убрали.

– Так за кем же «хвост», Алик? Не темни.

Ссвостьянов помялся, ответил в сторону:

– Мой «хвост» Чалый отсекал, а ваш – Барракуда. Мы семь лет без «хвостов»…

– Но и без провалов! Нет разве?.. Значит, если я тебя правильно понял, взялись за нас через Свету?

– Я этого не говорил.

– Говорил, Алик, говорил. Вспомни получше. И не вздумай исчезнуть.

– Я и не думаю…

– Это я вижу. Вижу, что в последнее время ты не думаешь. Отложим пока, – Пименов вернулся к гаражу, постучал: – Барракуда, проводи.

В приоткрытую дверь видел, как заворачивали в пленку тело.

Дом обходили с тыла, не спеша, чтобы продлить разговор.

– Что с ним решили?

– Спрячем, не волнуйтесь.

– Ты меня не успокаивай.

– В цистерну с полиэтиленимином опустим на товарной.

– Еще чего!

– Пока до получателя дойдет, от него ничего не останется.

– Ладно, дело твое. Оставь мне хорошего парня. Сам поедешь за ней через полчасика. Глаз не спускать, но без меня ничего не предпринимать. Машину смени, возьми мою на всякий случай.

– Понял.

Язон остановился, посмотрел на телохранителя в упор.

– Никто из ваших не мог этого сделать?

– Все были на виду.

– Есть смысл послать людей в погоню?

Барракуда вскинул руку, посмотрел на светящийся циферблат.

– Теперь нет, – ответил он категорично. – Ищи ветра!

– Ищи. Ищи, Андрюша, – похлопал его по плечу Язон, впервые за все время назвав по имени. Знал, что сработает. – От этого и твоя судьба зависит, а я уж за ценой не постою, ты меня знаешь.

– Когда вы домой, Валентин Иванович?

– От гостей отделаюсь и законсервирую это имение. До лучших времен.

Подошли к двери дома. Расстались молча. В последних словах хозяина Барракуда уловил предчувствие скорых перемен.

Не такого разговора с Медеей ожидал Язон. И совсем не так рассчитывал провести эту ночь. Злой, как затравленный волк, он из последних сил старался не наломать дров. Но и откладывать дальше – себя дурить, обоим же хуже будет.

Свету он нашел в спальне. Она сидела перед трюмо и расчесывала берилловые пушистые волосы. Взгляды их встретились в зеркальном стекле.

– Валя, что-то случилось? – повернулась она к вошедшему вполоборота.

Он запер дверь, придвинул к ней стул. Лукавства в ее глазах не увидел – лишь неподдельное участие и тревогу.

– Случилось, – он помолчал, подбирая тон для предстоящего разговора. На притворство недоставало сил. – Кто-то лезет в мои дела. Я этого не люблю.

Улыбка чуть тронула ее губы, глаза залучились. Она села к нему на колени, обвила шею.

– Брось. Отойди душой хоть на вечер, Валя. Выходной ведь, мы и так видимся редко.

Он хотел было что-то сказать, но poт надолго закрыл поцелуй.

– Тебе хотелось бы чаше видеться со мной?

– Зачем ты спрашиваешь? Хочешь, чтобы я повторила?

– Хочу.

– Да.

После второго поцелуя он осторожно высвободился, усадил ее на кровать. Заметил расстегнутую пуговицу на груди, но лишь придвинул стул и взял ее теплые ладони в свои руки.

– Света, ты хочешь yeхать со мной?

– Скажи когда.

– Скоро. И насовсем.

– Насовсем?

– Тебя это удивляет?

– Что ты, что ты, что ты! Скажи только, о чем ты думаешь все время, я пойму.

– Ты не ответила.

– Да, да, да, я хочу уехать с тобой, скоро, насовсем, я хочу того, чего хочешь ты.

– Кто-то, кого я не знаю, в курсе наших отношений?

Она насторожилась, бровь поползла вверх:

– Почему вдруг…

– Потому что кто-то лезет в мои дела, – повторил Язон настойчиво, не опуская глаз.

Повисла пауза.

– Ты подозреваешь, что…

– Я – нет. Но вокруг нас стали сгущаться тучи. И это, поверь, более чем серьезно, иначе я не стал бы портить нашу ночь.

– Вокруг нас?

– Я не хочу давать тебя в обиду, и наше будущее мне не безразлично. Мы должны уехать чистыми, жить без забот там, где положено жить цивилизованным людям, а не доживать с оглядкой на быдло, озабоченное поисками средств на пропитание. Но кто-то, похоже, собирается этому помешать.

– Кто?

– Это я спрашиваю, откуда ждать очередного удара. Я должен упредить этот удар, в противном случае все наши планы, все мои усилия окажутся напрасными.

– Ты спрашиваешь об этом у меня? – кажется, она не на шутку испугалась.

Дальнейшей дипломатии было не место, теперь Язон заговорил жестко:

– Где, когда, кому и при каких обстоятельствах ты могла проболтаться о том, что я тебе доверил, Света?

– Нет!..

– Только что мои люди пытались задержать человека, который следил за домом. Один из них убит. Теперь ты понимаешь, что это серьезно?

Она задохнулась. Прижала к побледневшему лицу сжатые кулачки.

– Да, но при чем здесь…

– Есть основания думать, что он ехал за тобой.

– За мной?!.

– Мы работали семь лет, и за семь лет ни у кого не было никаких проколов. Мы повязаны кровью.

– Валя! Валечка! Неужели ты…

– Без истерик! Я просто хочу знать обо всех твоих связях. Я хочу уверенности – и только. Сейчас ты уедешь. Если тот, кто следил, окажется из органов, тут будет жарко.

Она зарыдала. Не вдруг и не истерично, а горько и искренне, от обиды за испорченную ночь и чье-то постороннее вмешательство в мир ее чувств.

Слез Язон не выносил, но идти на попятную было поздно.

– Перестань. И собирайся, – он дошел до двери. – Мне не звони, я сам.

Она упала на подушку лицом вниз и не отвечала. Оба понимали, что отныне в их отношениях образовалась трещина, которая либо зарастет, либо начнет увеличиваться, но пусть лучше так, чем внезапный и неизбежно трагический конец.

13

Насилу успокоившись, Светлана пересела на пуф. Из зеркала на нее смотрела красивая женщина с первыми признаками житейской усталости на лице – большие карие, светящиеся молодым блеском глаза сегодня источали тревогу. Рушился последний бастион, за которым была безвестность.

Впервые ей стало страшно.

Полжизни тому назад начался ее самостоятельный путь. Впрочем, она отдавала себе отчет в том, что самостоятельным он никогда не был. Работа в райкоме комсомола быстро меняла представления о чести, достоинстве и жизни в целом. Легкий флирт, как правило, перераставший в ничего не значившую близость, ежевечерние пирушки, превращавшиеся в оргии. – все сулило скорое увядание. Но еще жива была душа, она требовала большего. Добрый десяток предложений рук и сердца был отвергнут. Сватались все, от коллег-инструкторов до секретарей ЦК, – такова была среда обитания. Тем скорее хотелось вырваться из нее.

Стройный черноволосый лейтенант госбезопасности Эдик Аракелов был первым, на чье предложение Светлана готова была ответить согласием. Но именно от него такого предложения и не поступало. Уверенный в себе, всегда приветливый, не бросавший слов на ветер, но расчетливый Эдик пришел, как ей тогда казалось, из другой жизни – серьезной, по-настоящему взрослой, основательной. В первые месяцы их знакомство не обещало перейти в близкие отношения, о взаимной симпатии не было сказано ни слова. Случилось это однажды ночью у него на квартире, куда он тайком от всех увез захмелевшую инструкторшу с затянувшейся пирушки.

Назавтра он появился таким, как всегда, – невозмутимым и официальным: поприветствовал ее слегка покровительственно, но ни взглядом, ни жестом не обнаружил какого-то особого расположения, не напомнил о проведенной ночи. А потом исчез. Исчез надолго, недели на две, быть может, на месяц, чтобы появиться, когда страсть ее уже улеглась и жизнь стала входить в привычную колею.

Встречи наедине стали регулярными. Слова о любви по-прежнему не произносились, словно на них было наложено табу; то же касалось разговоров о будущем. И опять он появлялся как ни в чем не бывало, и опять исчезал на время, необходимое ей, чтобы остыть и вернуться в себя – обыденную, расхожую, надоевшую. Обмана не было. Была банальная интимная близость, постепенно становившаяся привычкой.

В часы откровений Эдик исподволь расспрашивал ее о райкомовсккх делах, нравах, о поведении и разговорах высоких московских гостей, советовал и советовался иногда, и, ослепленная влечением, Светлана делилась выводами и наблюдениями, вполне понимая, что Аракелов направляет ее жизнь по нужному ему руслу. Ей не предлагали сотрудничества, не подсовывали на подпись обязательств, не сулили гонораров – ничем не сковывали свободы выбора и действий. И хотя она сознавала мнимость предоставленных свобод, такая жизнь ее вполне устраивала – обеспечивала надежное прикрытие и вносила разнообразие в серую череду провинциальных будней. Многочисленные поклонники, становившиеся или не становившиеся любовниками по ее выбору, неизменно отличались щедростью. Она же всегда могла утешиться тем, что выполняет ответственное задание, и потому не испытывала никаких угрызений так называемой совести.

В 1983-м Эдика перевели в Ростов. Он был уже капитаном областного УКГБ, имел довольно широкую сеть агентуры во всех сферах. Не забыл он и о Светлане – теперь она трудилась в идеологическом секторе обкома комсомола. Вихрь новых знакомств закружил, увлек ее – одни из них позволяли извлекать материальную выгоду, от других по желанию можно было избавиться с помощью Эдика.

Отношения между ними стали почти родственными, однако он не противился ее увлечениям и даже браку, который она пожелала оформить с артистом местного театра. Впрочем, Эдик знал, что брак этот продлится недолго. Так оно и случилось: убитый горем артист уехал в неизвестном направлении, а Светлана вскоре забыла о нем.

Пору, когда оглядка на прошлое становится потребностью, скрасил переезд в Москву. Это было ее давней мечтой. Еще не старая для достойной, лучшей жизни, для того, чтобы обзавестись знакомствами на столичном уровне, Светлана окунулась в водоворот новых событий. У нее очень скоро появилась пристойная квартира в Бирюлево, машина с гаражом, посольский ухажер, поставлявший деньги и ценную информацию для Аракелова. По утрам она просиживала часами в модных салонах, одевалась в платья от Юдашкина, посещала театры, выезжала на пикники, год пробыла замужем за стареющим капитаном торгового флота, с которым развелась по обоюдному согласию и без скандала, получив в результате имущественного раздела дом в деревне Муракино под Икшей и новенький катер…

В дверь постучали, напоминая о необходимости отъезда. Она уже собралась, сидела на краешке нарочно не убранной постели и грызла кончик ручки, силясь написать Пименову записку.

Уехала, так и не найдя нужных слов – оправдываться было не в чем, объяснения же в любви казались ей сейчас неуместными. Почему-то он не вышел проводить ее, чего никогда не случалось прежде. Предчувствие разрыва с новой силой сдавило ей сердце.

Через пять минут вслед за нею со двора выехал белый «мерседес» Пименова, которым управлял Барракуда.

14

К дому, где жил Каменев, Евгений подкатил в одиннадцатом часу.

Старый опер (Каменеву шел тридцать шестой) пил чай и смотрел телевизор. Дверь отворила жена Леля.

– Привет, пропащий, – впустила она Евгения. – Марш руки мыть и за стол! Пельмени будешь есть у Кати, а я ватрушек напекла.

– Пожалуйста, без намеков, – сбросив куртку, он закатал рукава рубашки. – Старый опер дома?

– Молчит, – Леля прошла на кухню, включила конфорку под чайником. – Ты хотя бы позвонить мог!

Молчание Каменева означало волнение. По-другому оно не выражалось. Второй год Сан Саныч, уйдя из МУРа частично по своей, а частично не по своей воле, не работал. Хорошо, что модельер Леля получала приличную зарплату, но и при этом ватрушки в доме становились роскошью. Каменев пил от тоски, по пьянке угрожал преступному миру скорой расправой, строил бредовые планы, касавшиеся собственного устройства и того, как раз и навсегда покончить с мафией – все это было следствием надлома и утраты былой веры в справедливость. Леля не раз просила Евгения поговорить с ним по-дружески, наставить на путь истинный, но, во-первых, такие разговоры Каменев пресекал на корню, а во-вторых, после смерти Петра Евгений и сам сбился с этого пути – год для обоих был прожит впустую.

– Привет, старый опер, – Евгений придвинул кресло поближе к телевизору. – Ну, чего ты дуешься, ей-Богу? «Лайба» стоит у подъезда в лучшем виде, вымыта, заправлена и без единой пулевой пробоины.

Транслировали передачу с каким-то артистом. Скрестив на груди руки и закатив глаза, обрамленные пушистыми, как у девицы, ресницами, он читал стихотворение из школьного учебника, очевидно, полагая, что нашел новую трактовку:

Под ним струя светлей лазури,

Над ним луч солнца золотой…

– Он поет или говорит, что-то я не пойму, – проворчал Каменев вместо ответа.

– Декламирует.

– Для кого?

– Для нас с тобой, наверно. Все, что делается вокруг, делается для нас.

– Или против нас.

– То, что делается против, в итоге все равно оказывается – для. Закон философии.

– Не помню такого.

– Незнание законов не освобождает от ответственности.

В комнате запахло жасмином – Леля внесла чай. Евгений шумно втянул носом аромат, взял с блюда ватрушку.

– Гран мерси.

– Ты когда в Париж едешь?

– Не знаю, Леля. Спроси чего полегче. Со вторника начну заниматься оформлением.

– Начни с понедельника, – посоветовал Каменев.

– Понедельников и тринадцатых чисел не признаю.

Некоторое время сидели молча. Евгений заметил, что Каменев выбрит и трезв, и по тому, как Леля хлопнула кухонной дверью, понял, что этому предшествовал скандал.

– Да переключи ты этого пидера, – попросил он, жуя ват

рушку.

– На кого? На другого? – Каменев все же встал и выключил телевизор.

– Машина больше не нужна? – спросил он.

– Нужна. Только другая.

– Другой нет. Возьми напрокат.

– Я так и сделаю.

Помолчали. Каменев достал сигареты, развернул кресло.

– Сволочь ты, Женя, – сказал ок неожиданно.

– Есть маленько, – согласился гость.

– Не хочешь старого опера в дело брать, так хоть расскажи. Может, я за консультанта сойду?

– Может, и сойдешь, – Евгений отставил чашку, вытер руки носовым платком. Старательно дожевал ватрушку, достал из кармана обрывок газеты.

– Ну и что? – Каменев пробежал глазами по колонке цифр, написанных ка полях карандашом.

– Соответственно «джип», «хонда», «волга» и «БМВ». Кому принадлежат, сможешь узнать?

Каменев усмехнулся.

– А последний номерок? – хитро сощурившись, он посмотрел на Евгения. – Что за модель?

– «Макаров», естественно.

– И где он?

– В речке утоп. Вместе с «уоки-токи».

– И хозяином?

– Хозяина я не дотащил, некогда было, – Евгений выложил на столик красную книжицу.

– «Чалый Валерий Алексеевич, инспектор охраны, АО «Руно», – вслух прочел Каменев. – Разрешения не было?

Евгений покачал головой.

– Ясненько. Подробности будут?

– Нет.

Каменев придвинул к нему листок.

– На нет и суда нет, – сказал ок.

– Не будь гадом, Саныч. Что тебе стоит пройтись по старым связям?

– Вышел я из возраста в жмурки играть.

– Да нечего тут рассказывать! – отмахнулся Евгений. – Ну, попросили за одной особой приглядеть по старой памяти. Охранник этот застукал, я у него рацию, пистолет и ксиву изъял, срисовал номера тачек, что во дворе стояли, – и все.

Каменев не ответил, но листок переложил на полочку у телефона.

– Жадность фраера погубит, – пообещал он, разминая в пальцах сигарету.

Евгений демонстративно вздохнул.

– Ну, хорошо. Давай, не буду. Давай, лягу на тахту и начну плевать в потолок. Пойду детей физкультуре обучать или спокойно, не напрягаясь, излагать гражданам основы законодательства. По вечерам водочку попивать и смотреть телевизор.

– «А он, мятежный, просит бури!..» – подражая телеартисту, пропел Каменев. – Нет, зачем же? Так не нужно, конечно. Холуем лучше. Холуи нынче в почете. Бабу выследить, свечку подержать, а потом заложить мужу – так, мол, и так, имеет связь с тем-то и тем-то, таким-то, значит, способом. И денег больше, чем у муровского опера. А главное – самоуважение.

– Пошел к черту!

– Заело?

– Меня другое заело. Полно агентств, а они – ко мне. Якобы Квадрат посоветовал.

– Репутация!

– Да Квадрат-то, как выяснилось, помер давно.

– Вот оно что? Откуда же тогда…

– Это я и хочу выяснить.

– Подкидывают! – сразу предположил старый опер.

– Похоже. Разыгрывают комбинацию – Карпову с Каспаровым делать нечего… Ладно. Машину отогнать в гараж? А то у меня Шериф еще не гулял.

– Сам отгоню, – поднялся Каменев. – Что хоть за баба?

– Узнаю – скажу.

– Адрес есть?

– Есть. Завтра пощупаю.

Евгений попрощался с хозяйкой. Воспользовавшись тем, что Каменев зашел в туалет, шепнул:

– Леля, я тебя прошу, не пили ты его. Глянь, постарел старый опер без дела. Я его вылечу, только не пили.

– Сам такой, – буркнула она в ответ. – Ватрушек Шерифу не забудь взять.

Вышли в ночь. Лужи прихватило морозцем. От предложения Каменева подвезти его до дома Евгений решительно отказался, поехал в метро.

Шериф дрых, как сурок. Даже приветствие забыл пролаять спросонок.

– Cher ami, venez-vous? Voulez-vous me dormer votre bras? [3]3
  Дорогой друг, вы идете? Может, я возьму вас под руку? (фр.).


[Закрыть]– спросил хозяин, сняв с вешалки поводок и застегивая ошейник.

С переменной скоростью побежали по кругу. Такие пробежки помогали чувствовать форму, что было необходимо особенно сейчас, когда от пустякового поручения явственно повеяло керосином.

После вынужденной разборки с Чалым он твердо решил не влезать в это дело глубже, чем поручено Клиентом. Акционерное общество, сходка главарей на даче, клановые группировки, странный груз под особой охраной в станционном пакгаузе – все это могло завести бесконечно далеко. Швец еще в прошлом году рассказывал, что 81 процент всех российских акций принадлежат криминальным структурам. Акции «Руна», несомненно, были из их числа: химические заводы, поставляющие продукцию за рубеж, – не фунт изюма. Дела подобного рода новизной не отличались, но затягивали по уши, как болото, это Евгений знал по собственному опыту. Но на этот раз – все! Ему платили за другое, за то, что надлежало завершить к семнадцати часам понедельника, когда истекали оговоренные трое суток. Останется лишь получить обещанные деньги и улететь в Париж с сознанием выполненного долга и финансовой независимости.

Все время, пока он кормил Шерифа, мылся, делал вечерний комплекс силовой гимнастики, стелил постель, в комнате разрывался телефон. Это могли быть и Каменев, и сестра Татьяна, и даже Валерия – кто угодно. Но мог быть и Клиент, разговор с которым он считал преждевременным, а потому трубку не снимал.