Текст книги "Вне закона"

Автор книги: Олег Приходько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

32

Ни упоминание французского посла, ни «приглашение Жака Ширака», ни тем более взятка не помогли – возможности «Контратэкс-Тур» оказались вовсе не беспредельными. Документы были готовы только через неделю после запланированного отлета, билеты и того позже, зато теперь Евгений оформлял отпуск, будучи в полной уверенности, что встреча с Валерией в Орли непременно состоится и что эта последняя «драка», в которую он ввязался, не сулит никаких неожиданностей.

В воскресенье утром собрались у Илларионовых. Пока женщины стряпали на кухне пельмени, хозяин квартиры на балконе обсуждал с Каменевым и Нежиным дело, в которое их втянул Столетник. Сам виновник на балкон не выходил, а безучастно разглядывал корешки книг Катиной библиотеки.

– Иди сюда, француз, – позвал его Каменев.

– Не могу, Саныч. Там у вас дымно, а я курить бросил. Легкие берегу.

– Не дури, разговор есть.

– Мне ваши разговоры про бандитов порядком надоели.

– Если бы не ты, провокатор, мы бы говорили о музыке и женщинах.

– Разговоры о музыке и женщинах бесплодны, ибо то и другое непредсказуемо.

– Давно ты к такому выводу пришел, лягушатник?

– Это не я, это мой земляк Мари Франсуа Аруэ, он же Вольтер, сказал.

– Иди, иди, – подключился Нежин, – у нас к тебе вопросик имеется.

– Пусть мне Алексей Иваныч пришлет повестку в прокуратуру. Только я все равно ничего не знаю, ей-Богу!

Отложив книгу, он все же вышел к ним на балкон.

– Не поминай Бога всуе, – сказал Илларионов. – Подумай лучше, куда мог подеваться Чалый.

– Кто-кто? – наморщил лоб Евгений.

– Да с тобой серьезно говорят, Эжен, – достал сигареты Каменев.

– Чалый… Чалый… Нет, не знаю такого. Обратитесь в частное сыскное агентство «Альтернатива». Там за сравнительно небольшую плату вам смогут помочь.

– Вот гад, а? – чиркнул спичкой Каменев.

– Я не гад, а потенциальный пассажир самолета авиакомпании «Эр-Франс», – парировал Евгений. – Ничего не видел, ничего не знаю, ничего никому не скажу.

– А если я тебя прижму как муху к оконной раме? – хитро прищурился Илларионов. – Возьму подписочку о невыезде?

– А разве с мух берут подписки о невыезде?

– Ну, о невылете?

– А на каком основании?

– Найду.

– Да что вы!

– Значит, ты продолжаешь утверждать, что ни к чему не причастен?

– Боже упаси!

– А Петрова с грузом общей стоимостью шесть с половиной миллионов долларов кто задержал?

– Кто такой Петров? Не знаю такого. О грузе впервые слышу, тяжелее авторучки ничего не поднимал. Долларов в глаза не видел, мне зарплату государство Российское в рублях выплачивает. Но если это так, как вы сказали, то поздравляю доблестные правоохранительные органы с очередной победой на криминальном фронте, а вас – с предстоящим повышением по службе,

Нежин засмеялся и похлопал в ладоши.

– Ну что, мужики, – подмигнул Илларионов, – прижмем?

– Прижимай, Алексей Иваныч, – дал добро Каменев. – Уйдет ведь, паразит. Женится в Париже, примет французское подданство, потом его попробуй достань.

Евгений присел на приступок, обхватил колени руками и изобразил на лице предельное внимание. Илларионов вынул из кармана фото Киреевой в целлофановом пакетике.

– Это кто, Женечка? – спросил он притворно вежливо.

– По-моему, это женщина, – рассмотрев фотографию, ответил Евгений.

– Уже хорошо. А что ты можешь о ней сказать?

– Красивая. Это, что, знакомая ваша?

– Ты раньше эту фотографию видел?

– Конечно, нет. А где вы ее взяли?

– В кармане арестованного Петрова, которого ты задержал.

– Кто, я-а?! Да что вы! Какое я имею ко всему этому отношение, Алексей-свет-Иваныч?

– Какое-то имеешь. Потому что вот здесь, на лбу этой красивой женщины, обнаружен дактилоскопический узор большого пальца твоей правой руки.

Евгений почесал в затылке.

– А-а! Да, да, да.

– Ну вот, вспомнил, – облегченно вздохнул Каменев.

– Точно, вспомнил! Это когда какой-то мужик на самосвале проезжал, а у него борт открылся и какая-то тумба выпала. Стал он, значит, ее к кузову подкатывать, и это открытку потерял. Ну, я ее, естественно, поднял и ему вернул. Значит, это была она?

– Штирлиц, – оценил Каменев.

– Это какой такой мужик, Женечка? – наседал Илларионов. – Которого ты под дулом пулемета держал?

– Клевета! Пулемет он меня сам попросил подержать, пока борт закрывал.

– А что ты на станции делал?

– Гулял. Я часто там гуляю. Люблю вечерний запах шпал, как сказал поэт.

– А башку тебе кто пробил?

Каменев засмеялся, раскурил погасшую сигарету.

– На этот вопрос я за него отвечу, – сказал. – Он хотел помочь мужику борт закрыть, да не удержал, его и зацепило.

– Точно!..

В гостиной зазвенела посуда. Леля и Ника принялись расставлять тарелки. С кухни вкусно потянуло пельменями; запах перебивал табачный дым и превосходил аромат вечерних шпал.

– Ты хоть знаешь, во что впутался? – спросил Нежин.

– Ни во что я не впутывался. Обманутый супруг попросил меня по старой памяти последить за его супругой. Практика, распространенная во всем мире.

– Кто этот Севостьянов?

– Он не назвался.

– Ты последил?

– Последил.

– И что выследил?

– Ничего. Она вышла из дома, зашла за угол, села в машину и взорвалась.

– Когда?

– В понедельник.

– А накануне?

– Накануне ходила в кино. Смотрела очень художественный фильм «Телохранитель» киностудии имени Довженко.

– Какого Довженко? – поинтересовался Каменев. – Который алкашей лечит?

– Судя по фильму, да.

– И все?

– И все. Ни с кем не встречалась. Ходила по магазинам. Присматривала себе место на кладбище. Что еще-то?

– А в Зарайск она, случайно, не ездила?

– Что еще за Зарайск такой? Впервые слышу.

– Молодец, – похлопал его по плечу Каменев. – Хорошо держится француз, а?

– Пименов тоже хорошо держится, – сказал Илларионов. – Возмущению нет предела. Обещал разогнать охрану, которая за его спиной творила безобразия. Уволить Севостьянова, который отвечал за экспорт хайпалона.

– С чем его едят-то хоть, хайпалон этот? – искренне поинтересовался Евгений.

– Полиэтилен хлорсульфированный, попросту – сульфохлорированный, – блеснул эрудицией Илларионов. – Применяется при производстве красок и клеев. Туда – хайпалон, оттуда – краски. Читай: туда – золото-бриллианты, оттуда – валюту.

– Валюту они оттуда не возили, – втянулся в разговор Нежин. – Оставляли на зарубежных счетах. Считай, Женя, что ты надыбал спецканал экспортировки партийных денег, который отдел внешней разведки собирался использовать для оказания помощи левым рабочим движениям. На самом деле – террористическим организациям. «Красным бригадам» – в Италии, «Роте армее фракцион» – в Германии. Канал этот оставался до сих пор незасвеченным, хотя партнер «Альтернативы» – крупнейшая в мире детективная корпорация «Кролл» – занимался денежками КПСС плотно. Партия приказала долго жить, но многие с этим не согласились и решили использовать нераскрытый резерв в интересах самых стойких коммунистов наподобие бывших членов ЦК Пименова и Погорельского, полковника Червеня, уголовника и стукача Севостьянова. Не пропадать же добру – ворованному золоту, бриллиантам, дипрозиту, изобретенному с этой целью в лабораториях ВПК. Да и люди, и связи по всей Европе остались. Сбыт налажен, а за приобретением дело не стало, нужно было только протянуть руку дружбы отечественному криминалу, и «грязное» золотишко потекло рекой. Вполне партийный компромисс, о котором еще Ильич писал: бандиты, фашисты, коммунисты – какая разница-то? Для достижения победы мировой революции все средства хороши.

– Арестовали Пименова? – спросил Евгений.

Илларионов рассмеялся.

– Какой ты скорый! Как бы не так!.. Пименов, естественно, ничего не знает, вроде как ты. Только в отличие от тебя он – депутат государственной Думы. А там вопрос о лишении его статуса депутатской неприкосновенности решать будут долго и, судя по опыту, не решат. Генеральная прокуратура уже не раз пыталась возбудить дела против коррумпированных парламентариев. Рука руку моет, а воз и ныне там. Стойкие ребята, своих не выдают. Нам только мелочь пузатую подбрасывают типа Аракелова, Петрова, рядовых агентов ФСБ, уголовников. Севостьянов мертв, на него пытаются свалить все тяжкие. В прошлой партии из восьмисот туб, которую арестовали в Бресте по анонимному доносу, ни черта не нашли. Когда стало известно о дипрозите, стали вскрывать…

– Что, все восемьсот?

– Семьсот девяносто восемь. Две как в воду канули. Кто их снял? Где? Когда?.. ФСБ? Таможня? Охрана? – одному Богу известно.

– Всплывут, никуда не денутся, – Каменев выбросил окурок.

– Мальчики! – послышался из комнаты Лелин голос. – Пельмени стынут!

– Наливай! – первым подскочил Каменев и поспешил в комнату.

… На Катины пельмени собрались не впервые. Все было как обычно, хотя каждый понимал, что нынешнее застолье организовано по случаю отъезда Столетника.

– Ты хоть там не начинай порядок наводить, – поднял Каменев бокал красного французского вина, принесенного Евгением. – Смотри, нас рядом не будет. Некому твои дела покрывать. Здесь ты свой, а там – один в чужом пространстве.

– Да что ты его, навсегда, что ли, провожаешь? – сказал Илларионов. – В гости человек едет.

– Знаю я его! Начнет следить за какой-нибудь француженкой, а выйдет на организацию, готовящую государственный переворот.

Все засмеялись и выпили. Евгений поспешил переменить тему разговора, не желая быть в центре внимания. Про себя он окончательно решил, что следить больше ни за кем не будет, жизнь его скоро изменится, причем изменится к лучшему, потому что в ней появится Валерия, а два одиночества вместе способны обжить любое пространство. После третьей рюмки все заговорили о семействе Нежиных, об их будущем ребенке, стали сообща придумывать ему (или ей) имя и даже заспорили. Один только Евгений помалкивал, улыбался тактично, чтобы не портить компании, но мысли его были далеко.

Он еще и еще раз возвращался к событиям недельной давности, думал о молодой красивой женщине, которая могла бы жить и жить на земле, если бы он предостерег ее тогда в машине от явно нависшей беды, и не находил себе оправдания. Думал о русском алкоголике Джеке Батурине, у которого не оказалось никакого «брательника», зато осталось двое детей – десяти и пятнадцати лет…

Гроб его опускали пьяные могильщики в мерзлую бесформенную яму, на треть наполненную дождевой водой. Дождь шел ночью, к двум часам дня распогодилось, слепое осеннее солнце глупо сияло над бескрайним городом мертвых.

Евгений стоял на краю могилы, обняв Кольку и Машу, хлебнувших за свои годочки столько, что и слез уже не осталось. Они смотрели куда-то вдаль, где рычали экскаваторы и все шли и шли, сменяя друг друга, скорбные процессии. Маша наклонилась, подняла мокрый глинистый ком и завернула в платочек.

– Пойдем, Николай Джекович, – тихонько сказал Евгений, постояв у наскоро оформленною холмика.

Мальчик стоял еще долго недвижим, сестренка его опустилась на грязно-голубую скамью перед тумбой с надписью «БАТУРИНА АНАСТАСИЯ ЕГОРОВНА 1954–1995» – по всему, ноги уже не держали ее.

Несколько сердобольных соседок и мужики-алкаши, давние приятели Батурина, устав возмущаться разгулом бандитизма, возвращались к автобусу молча. Дальний какой-то родственник Батуриной Анастасии, прилетевший на похороны аж из самой Воркуты, yтирал рукавом пальто проплаканные глаза, все качал толовой и повторял едва слышно: «Дети вы мои, дети… Бедные вы мои, бедные…»

Нелепо громыхнул оркестр. Евгений вздрогнул.

Маленький «пазик» из райотдела, выбитый участковым Михеичем, не заполнился и наполовину.

– Вы побудете с ними пока? – попросил Евгений родственника, когда выехали наконец на шоссе.

– А как же, а как же, – он клятвенно прижал к груди маленькую пухлую ладонь. – Через это я к отпуск взял, покуда все не устроится. Ох, горе мое горькое, сил моих нет, – снова запричитал по-бабьи. – Мать да отца в один-то годок схоронить!.. Дети мои, дети…

«…Бедные вы мои, бедные», – мысленно закончил за него Евгений спустя неделю, сидя в теплой компании самых близких ему людей.

…Назавгра после похорон он вспомнил о Тумановой и позвонил ей в Серебряные Пруды. «Вот видите, Александра Ивановна, как связано все в этом лучшем из миров. Не думал, не гадал, чяо придется обращаться к вам за помощью». Туманова отозвалась немедленно, первой же электричкой прибыла в Москву. При ее разговоре с детьми он не присутствовал, какой ключик ей удалось подобрать к Коле с Машей, так и не узнал. Но в детдом они поехать согласились, хотя молчаливое это согласие было порождено, скорее всего, безразличием ко всему. Евгений провожал их на поезд и чувствовал, как обливается кровью его сердце от сознания собственной неизгладимой вины перед этими детьми, от жалости к потерявшим детство сиротам. Перед самой дверью электрички, обняв их, протянул Тумановой конверт: «Откройте валютный счет вашего детдома, Александра Ивановна. Пройдет время, и, может быть, в этой стране появятся люди, которые его пополнят». – «Что это?» – «Две тысячи долларов. Мало для сорока четырех сирот, но это все, что я могу для них сделать… пока». – «Ой… ой, Евгений Викторович… как же это? – растерялась Туманова. – От какой же это организации такие…» – «От Организации Объединенных Наций», – не стал уточнять Евгений и, забросив в тамбур сумки, пошел по перрону…

Пельменей почему-то не хотелось, и водка не брала. Он думал, что как бы ни сложились теперь судьбы брата и сестры Батуриных, как бы ни заботились о них люди, одно оставалось вечно необратимым: отец их лежал на Домодедовском кладбище в могиле, наскоро забросанной мерзлыми комьями глины, и лежал он там вместо него, Евгения Столетника.

От этого было не уйти, не откупиться никакими деньгами.

33

Поздно…

Поздно пересыпать бисер в карманы высокопоставленных свиней, поздно ставить на мускулы, оружие, удачу – эта игра проиграна. Единственное, что оставлено судьбой, – уцелеть. Это значит – проиграть достойно. Ни нервом, ни дрогнувшей нотой в голосе, ни неверным шагом не показать, сколь огорчителен этот проигрыш; не обнаружить растерянности перед будущим, и тогда оно, это будущее, еще может состояться. Проигрыш – всего лишь этап, фаза в нескончаемой и закономерной череде побед и поражений.

Не дать страху «зайти внутрь» при виде нападающего зверя. Прокуратура?.. Блеф! Все продается и покупается, все! Это Пименов знал наверняка. Кредо – жизнеобеспечивающая, основная установка. Те, кто ее не придерживался, – фактические или потенциальные мертвецы. Все эти барракуды, севостьяновы, киреевы, чалые, аракеловы либо не хотели, либо не могли откупиться.

Перед Пименовым возник другой вопрос: а стоит ли это делать вообще? Для чего? Обеспечить безбедное существование какому-то следователю, чтобы остаться в стране дураков? Глупо!

…Спокойно, Язон. Спокойно. Разве ты не предвидел, что когда-нибудь может оказаться поздно? Разве ты не был готов к насильственному потоплению «Арго»? Не позаботился о пластыре под рукой, чтобы залатать пробоину? О спасительном круге, чтобы не уйти на дно? В стране дураков всегда есть опасность утонуть, ибо дураки непредсказуемы.

Разве не ты сам утопил корабль со всеми аргонавтами?

– Валентин Иванович, принесли билет.

– Когда лететь?

– В четыре утра.

– Ровно?

– В четыре ноль четыре. «Люфтганза».

– Где Сергей?

– Не вернулся из посольства. Потом собирался заехать на заправку.

– Виза готова?

– Еще вчера. Консул уведомил лично.

Пименов посмотрел на часы. Восемнадцать. Пора уходить.

– Я уезжаю домой. Передайте Сергею, что я буду ждать его у подъезда ровно в час ночи. Если меня не будет, пусть поднимется и позвонит.

– А паспорт?

– Паспорт пусть будет у него. Где документы?

– Вот они, – секретарша протянула кожаную папку с золотым тиснением. – Возьмете с собой?

– Здесь все?

– В двух экземплярах, на русском и немецком. Договор, протокол о намерениях, копии счетов…

– Хорошо, я возьму это сейчас, – он спрятал папку в дипломат, надел с помощью секретарши пальто. – Через три дня позвоните в фирму, во Франкфурт. Я думаю, к этому времени определится дата моего возвращения, – распорядился он, выйдя в приемную.

– Хорошо, – заперев дверь его кабинета на ключ, она пометила что-то у себя в блокноте.

– Будут звонить из парламентской комиссии, можете сказать, что я вернусь через неделю.

– А прокуратура, Валентин Иванович? Сегодня опять звонил этот Ларионов, я сказала, как вы велели, что вас нет.

– Прокуратура меня, Зоя Андреевна, не интересует. Пока я лицо неприкосновенное, так что не имею чести.

Зоя Андреевна восхищалась его выдержкой. Это был лучший из директоров, с которыми ей приходилось работать на протяжении двадцати лет.

Он взялся за ручку двери приемной.

– Ауф видерзеен!

– Желаю успехов, Валентин Иванович.

– Данке!..

Потом он зашел в технологический отдел.

– Валентин Иванович, когда вы уезжаете?

– Не уезжаю, а улетаю, Константин Петрович.

– Может быть, захватите с собой проект для Альфреда Зальца? Чтобы не посылать. Вы ведь там наверняка встретитесь…

– Давайте!..

Следующим по пути к выходу был кабинет главбуха.

– Анатолий Наумович, проверьте эти копии счетов. Здесь все в порядке?

– Ах, эти! Я только что проверил их перед тем, как отдать Зое Андреевне.

– Как дела с отчетом?

– Заканчиваем.

– Что ж, успехов вам, счастливо оставаться. Я сегодня улетаю в Германию в четыре часа утра…

Потом – отдел главного механика:

– Яков, дай-ка мне свою машину на часок. Сергей не вернулся из посольства, а мне еще собираться.

– О чем разговор, Валентин Иванович! – главный механик набрал номер гаража. – Когда самолет-то?

– К самолету меня Сергей домчит. В четыре…

Можно было еще зайти к экономистам, в отдел капитального строительства, но этих сотрудников Пименов обычно вызывал к себе, визит генерального директора в провонявшие борщом серые кельи показался бы излишне демократичным.

«Солнце нещадно палило песчаный берег и раскаляло своими лучами бронзовый шлем Язона. Зная, что козопасы не скоро вернутся домой и что Адраст не придет к нему до заката, Язон, обойдя корабль, прилег в его тени на песок. А так как он пришел сюда издалека и очень устал, тс ему захотелось спать…»

Пименов отпустил водителя главного механика, походя успев и ему сообщить о времени предстоящего отлета. Кажется, теперь об этом знали все. До часа его паспорт будет находиться у водителя. В парламенте о командировке знали с прошлой пятницы.

Он вошел в квартиру, разделся. Пока голубая вода заполняла ванну, набрал диспетчерскую таксопарка.

– Я хочу вызвать машину… двадцать два… Кутузовский, тридцать семь, пятьдесят четыре… двести пятнадцать – двадцать семь – сорок два… Игумнов Александр Ильлч… Шереметьево… Нет, два… в час пятнадцать… Спасибо, жду…

Сидя в душистой пене, неторопливо водил лезвием по щекам.

«Но перед тем, как уснуть, он снова стал сетовать на свою судьбу. Он просил великих богов, Чтобы они, послав ему скорую смерть, избавили его от вечной тоски по Медее…»

Медея… Она стала самой крупной ошибкой из всех, допущенных в жизни. С ней он был искренен. Искренним быть нельзя ни с кем. Неужто Барракуда и в самом деле подумал, что он возьмет его к себе, в компаньоны?.. Поистине, глупость безгранична.

«Мало-помалу сон одолел героя. Но едва он заснул, как с моря примчался шквал. Шумный вихрь налетел на корабль, закрутил воронки песка, и останки древнего остова, затрещав под его напором, обрушились на землю. Из расшатанного ветром корабля выпал тяжелый брус с вырезанной на нем головой Афины. Он упал на Язона и убил его…»

Черт с ним, с Язоном! Глупо спать, когда живешь в постоянном ожидании вихря. Глупо надеяться на помощь богов и открывать царю, где спрятано золотое руно. Тень прогнившего корабля может спасти от зноя, но не от смерти.

Докрасна растеревшись махровым полотенцем, Пименов набросил халат, прошел в спальню и, усевшись перед трюмо, открыл бронированный переносной сейф.

Черт с ним, с Язоном!..

Клей ровным тонким слоем лег на гладко выбритую верхнюю губу. Аккуратные усы из седого натурального волоса словно приросли к коже, заметно изменив обличье… «Кретины! – одними глазами улыбнулся Пименов, гладя в зеркало. – Кого вы собирались перехитрить?..»

Поздно…

Поздно было уже утром в понедельник, когда Дьяков позвонил из управления таможенного контроля и сообщил, что дело зашло слишком далеко. Но все же за полстоимости «начинки» ему удалось вырвать две тубы из арестованной в ночь со среды на четверг партии. Сейчас они лежали в надежном тайнике. И пролежат там до тех пор, пока новый канал экспортировки не пройдет контрольную проверку. Погорельский настаивал на том, чтобы отозвать последнюю партию…

Поздно! Крысы уже побежали с корабля. Измена подтвердилась. Демарш, который предпринял Пименов, надолго запомнится в стране дураков. Он бросил им кость, жирную и увесистую, может быть, чересчур, но тем страшнее должна быть схватка за нее в стане бывших единомышленников, тем невероятнее должна казаться его причастность к потоплению «Арго». С кем из них можно было плыть дальше? С Барракудой? Он только и ждал, когда ветер бросит корабль на скалы. С Севостьяновым, который спал и видел себя на капитанском мостике? Завладей он спсцканалом и расположением верхушки аргонавтов, не посчитался бы ни с чем. Единожды убивший никогда не должен вызывать доверия. Так с кем же?.. С Червенем?.. Завтра его не будет. Переменится власть – не станет ни Дьякова, ни Погорельского. Предадут, не моргнув.

Один. Одному надежнее. Он давно знал, что рано или поздно придется плыть одному, и никакое государство, никакая партия, никакие товарищи не подадут руки.

Полоска клея, нанесенная растушевкой по краю парика, схватилась. Парик плотно сидел на коротко остриженной голове. Два года тому назад этот грим изготовил итальянский постижер из «Ла Скала» за три тысячи долларов. В этом гриме и дымчатых очках в оправе из натуральной слоновой кости Пименов сфотографировался на загранпаспорт под именем Игумнова Александра Ильича. Ни парик, ни усы не могли вызвать подозрения даже при очень внимательном взгляде. Их нельзя было снять, не смочив предварительно специальной жидкостью.

«Поздно вечером царь Адраст, окруженный целой толпой воинов и жителей Иолка, в золотой колеснице подъехал к остову «Арго». Но он уже не нашел корабля. Вихрь раскидал сосновые доски и раскатал дубовые бревна по берегу моря. На песке же, придавленный тяжелым брусом, лежал неподвижный Язон. Он был мертв…»

Александр Ильич Игумнов надел новый костюм, повязал галстук и внимательно осмотрел себя, сравнивая отражение в зеркале с фотографией в паспорте. Не найдя никакого отличия, положил паспорт с визой, полученной во французском посольстве, во внутренний карман пиджака. Большой дипломат с комплектом белья, несколькими рубашками, коробкой сигар «Гавана», бутылкой «Камю», русско-французским разговорником и несессером был заготовлен с вечера. Миллион рублей и пятьсот долларов разложены по карманам. В бумажнике с франками и билетом до аэропорта Орли лежала фотография Светланы. Он посмотрел на нее в последний раз, чиркнул золотой зажигалкой, подаренной ею же, и подержал над тяжелой стеклянной пепельницей, пока огонь расправлялся с некогда любимым обликом.

«И никто никогда не узнал, где Язон скрыл от людей золотое руно аргонавтов».

Он умел владеть собой. Тон его всегда оставался ровным, взгляд проницательным, умение слушать и предугадывать вот уже сорок лет позволяло выходить из любых ситуаций. Когда было нужно, он мог выглядеть подавленным или растерянным, спасовавшим или даже отчаянно влюбленным, но выглядетьвовсе не означало быть.

– Игумнов Александр Ильич? – взгляд в паспорт, в глаза за дымчатыми стеклами очков, в паспорт и снова в глаза…

– Пожалуйста, заполните декларацию…

– Следуете в Париж?..

– Откройте, пожалуйста, багаж…

– Пройдите, пожалуйста, на контроль…

– Счастливого пути…

– Удачного полета…

– Приятного путешествия…

«Счастливо оставаться в стране дураков! Прощай, голь перекатная! Новоиспеченные господа, голью вы останетесь на все времена, ибо это написано на вашем вырождающемся племени. На проклятом Богом и нелюбимом планетой роду жадных и неприспособленных, всю жизнь оплакивающих свое ничтожное существование дураков, собранных в резервации, брошенных на съедение друг другом всеми, кто хоть немного научился себя уважать. Та бескрайняя территория, которая испокон века была единственным предметом нашей гордости, послужит отличным могильником для отходов цивилизации. Вы напрасно ждете благодарности за распроданное по дешевке добро, папуасы! Стеклянные бусы – вполне достойное вознаграждение алчности, которую вы неумело прикрываете мнимой щедростью опустошенных душ!..»

Самолет набирал высоту.

Все. Прощай, страна дураков! Человек с паспортом на имя Александра Ильича Игумнова чувствовал небывалый прилив бодрости. И когда через полчаса шикарная стюардесса «Эр-Франс» с обворожительной улыбкой стала угощать пассажиров содовой, с трудом удержался, чтобы не шлепнуть ее по заднице. Отстегнув ремни, он встал и направился к туалетной кабине в хвост самолета.

В проходе, у крайнего в последнем ряду кресла, лежал огромный пес с багажной биркой на ошейнике. Его хозяин дремал, откинувшись на спинку кресла. Когда Пименов-Игумнов подошел ближе, пес неожиданно поднял башку и громко зарычал.

Его хозяин открыл глаза, пристально посмотрел на испуганно остановившегося пассажира и взял пса за ошейник.

– Спи, Шериф, – сказал он негромко. – La nuit porte conseil. [4]4
  Утро вечера мудренее (фр.).


[Закрыть]