Текст книги "Следующая остановка - расстрел"

Автор книги: Олег Гордиевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)

Вскоре после нашей первой встречи Джек вручил мне ключ от дома, находившегося между Кенсингтон-Хайстрит и Холланд-парком, в котором я мог надежно укрыться в случае необходимости один или с семьей. Этот особняк с террасой периодически занимал кто-нибудь из сотрудников английской разведслужбы. Ключ от него мне предстояло всегда держать при себе, и только на время отпуска, перед тем как уехать из Англии, я должен был оставлять его у своих друзей-англичан.

Вначале мы решили, что будем встречаться с Джеком только раз в месяц. Однако из этого ничего не вышло, поскольку за короткое время у меня накапливается такая уйма всего, о чем следует немедленно сообщить ему, и возникает столько непростых вопросов, которые мне необходимо обсудить с ним, мы стали видеться значительно чаще. Чтобы охарактеризовать мое тогдашнее положение, прибегну к образному сравнению: если во время пребывания в Копенгагене я барахтался у берега, то, оказавшись в Лондоне, вышел со своими партнерами-англичанами в открытое море.

К счастью для меня, Центр, похоже, не принимал в расчет, что после высылки в 1971 году из Англии ста пяти подозреваемых в шпионаже сотрудников посольства лондонское отделение КГБ, так и не оправившись от нанесенного ему удара, перестало быть тем, чем было когда-то: достаточно сказать, что сейчас у нас насчитывалось всего лишь двадцать три сотрудника КГБ и пятнадцать ГРУ. Между тем Центр, по-прежнему придавая Англии первостепенное значение, обрушивал на нас мощный поток информации. Различные отделы КГБ, соревнуясь между собой, и чтобы оправдать свое существование, буквально забрасывали лондонское отделение всевозможными справками, инструкциями, секретной информацией и то и дело обращались к нам со всевозможными запросами.

Разводить писанину, составляя всякого рода справки или обобщая поступающую к ним корреспонденцию, являлось для н их суровой необходимостью, обусловленной донельзя забюрократизированной системой, поскольку считалось, что чем больше бумаг отсылают они и чем больше получают ответов на них из зарубежных отделений, тем, значит, лучше работают. Вследствие этого Центр буквально заваливал нас информативными материалами, любой из которых я мог без труда передать англичанам.

Единственное неудобство состояло в том, что документы, присылаемые по дипломатической почте, были напечатаны на бумаге, а не снятыми на пленку, как это было в Копенгагене, поэтому и копировать их было гораздо сложнее. Впрочем, у англичан имелись превосходные фотоаппараты, и девушка-секретарь, дежурившая на явочной квартире, могла мгновенно переснять любую бумагу, какую бы ни захватил я с собой, уходя на обед. И то, что мне не нужно было никому объяснять, куда и зачем я направляюсь, – ведь я в любой момент мог бы сказать, что у меня «встреча с агентом», значительно облегчало мою задачу. Поскольку я все же считал, что безопаснее всего для меня – покидать помещение посольства последним и возвращаться туда до того, как шифровальщики вернулись с обеда, мои встречи с представителями английской разведслужбы никогда не затягивались. И тем не менее, какие бы меры предосторожности я ни принимал, всегда существовала потенциальная опасность того, что один из шифровальщиков мог не уйти никуда на обед и, воспользовавшись своим правом, заняться осмотром кабинетов и проверкой содержимого наших кейсов и портфелей, но это уже тот риск, на который неизбежно приходилось идти. Возвращаясь вовремя в свой кабинет, то есть до того, как появлялись другие сотрудники, я закрывал плотно дверь и вытаскивал из карманов документы, которые уносил с собой. Если бы другие сотрудники вернулись раньше меня, я не смог бы сделать этого, так как двери полагалось держать открытым и, и мне пришлось бы ждать удобного момента, чтобы незаметно вернуть документы на место.

Рабочий лень в посольстве начинался неизменно с совещания у посла, которое нередко превращалось в фарс, особенно если Попов пытался блеснуть остроумие м или отпускал в адрес своих сотрудников язвительные замечания. После посла слово обычно брал Гук, в очередной раз призывая сотрудников никогда и ни при каких обстоятельствах не терять бдительность, но, поскольку оратор из него был никудышный, его слова нередко вызывали хихиканье присутствующих. Подобного рода совещания длились обычно довольно долю – часов до двух, и, так как присутствие на них было пустой тратой времени, многие старались заранее договориться с кем-нибудь о встрече, лишь бы улизнуть с совещания. ГРУ, рассматривавшее себя как самостоятельную организацию, посылало на совещание пару своих представителей, хотя всем было ясно, что у большинства из них есть дела и поважнее, чем с утра, неизвестно зачем, участвовать в бессмысленных посиделках, теряя ни за что ни про что драгоценное рабочее время.

Хотя большинство сотрудников КГБ укрывалось под сенью посольства, от шести до восьми человек числились в штатном расписании советского торгового представительства, которое вот уже тридцать лет размещалось в собственном здании в Хайгейте, а совсем недавно для лондонских подразделений КГБ и ГРУ там были оборудованы специальные помещения, включая и несколько изолированных комнат с подслушивающими устройствами. Кроме того, четверо наших сотрудников, и среди них Юрий Кобатеев, на мой взгляд, самый приятный из всех находившихся в Лондоне кагэбэшников, работали под видом журналистов. Для полноты картины упомяну еще и о трех сотрудниках КГБ, пристроенных на работу в международные организации: один из них, человек абсолютно бесполезный, представительствовал во Всемирной ассоциации по организации производителей пшеницы, другой, немногим лучше, – в Ассоциации по какао и третий – в какой-то Ассоциации, связанной с ремонтом морских судов. В действительности, однако, советская разведслужба занимала в Англии значительно более сильные позиции, чем можно судить по этим данным. Мне, например, доподлинно известно, что сектор Х, ведавший наукой и техникой, курировал в этой стране несколько собственных агентов, хотя я так и не сумел узнать, кого же именно.

Кроме того, Никитенко имел своего человека в окружении Пениса Хоуэлла, министра по спорту в теневом кабинете Лейбористской партии, и еще одного – в еврейской общине. Наконец, ГРУ, не столь уж большая по сравнению с КГБ, но значительно более дисциплинированная организация, проявляло исключительную активность, занимаясь вербовкой, однако я не имел ни малейшего представления о том, кто именно угодил в его сети.

Одно из первых моих заданий в Лондоне состояло в возобновлении контактов с Бенггоном Карлсоном, генеральным секретарем Социалистического интернационала, которым он руководил из офиса, расположенного в северной части Лондона. Это была довольно слабая организация, но Центр, рассчитывавший эффективно использовать ее в своих интересах, всегда относился к ней с большим пиететом. Кроме того, Карлсон, которому в ту пору было уже далеко за тридцать, являлся также и одним из руководителей Социал-демократической партии Швеции. КГБ включил его в свой реестр в качестве специального неофициального агента: под данную категорию, введенную в оборот в семидесятых годах, подпадали видные политики, не гнушавшиеся поддерживать с ним связи.

Время от времени Карлсон охотно встречался с представителями КГБ, чтобы поделиться имевшейся у него информацией и обменяться мнениями.

Поскольку это был первый месяц моего пребывания в Англии, я еще не успел вникнуть в тамошнюю ситуацию. И тут еще мой английский, далекий от совершенства.

Поэтому я испытывал некоторый трепет, когда разыскал, наконец, офис пресловутого Социалистического интернационала, представлявший собой весьма скромные апартаменты – два этажа небольшого особняка. Волновался я зря: Карлсон оказался куда более симпатичным человеком, чем я ожидал, и вскоре мне стало ясно, что он весьма дорожит связями с русскими. Для меня не было секретом, что на него оказывалось сильное давление его же собственной партией, поскольку он никак не мог сработаться с Вилли Брандтом, председателем Социалистического интернационала и федеральным канцлером ФРГ. Подвергался он и нападкам со стороны социалистических партий Испании, Франции и Италии, которые не желали мириться с тем, что ведущее положение в рабочем движении занимала Северная Европа. Находясь под перекрестным огнем, он в беседе со мной не скрывал своих эмоций. После встречи с ним я написал совсем не плохой отчет, в котором особо подчеркнул, сколь теплые чувства он питает к Москве.

(Впоследствии Карлсон вернулся к себе на родину, в Швецию, где дослужился до высокого поста в министерстве иностранных дел, а затем стал посланником Организации Объединенных Наций в Намибии).

Жизнь в посольстве протекала на фоне паранойи, проявлявшейся во всеобщем страхе по поводу пресловутых «жучков». Порой казалось, что все их мысли заняты только этим. Чтобы представить себе истинные масштабы и характер этой одержимости, необходимо знать расположение зданий посольства и соседних строений.

Дом номер 5 в Кенсингтон-Пэлас-Гарденс – ближайшее к Бэйсуотер-роуд здание – занимало советское консульство. В примыкавшем к нему строении – в доме номер 10 – размещались квартиры сотрудников, сауна и небольшой посольский магазин, в котором, помимо прочих вещей, можно было купить свободные от таможенных сборов спиртные напитки и сигареты: водку – за фунт стерлингов за бутылку, виски за два с половиной фунта. Замечу попутно, что и в самом здании посольства имелось нечто подобное, представленное «оперативным», как мы его называли, киоском. В нем всегда имелись горячительные напитки, сигареты и кое-какие иные товары, которые мы иногда покупали в качестве скромных подарков своим осведомителям и агентам. Поскольку эта торговая точка работала с утра и до вечера, можно было не опасаться, что вечно томимым жаждой выпивохам вроде Гука придется в поисках спиртного отправляться среди бела дня в город.

Возвращаясь к прерванной теме, отмечу также, что в доме номер 12 находилось Посольство Непала, что, как представлялось нам, не помешало МИ-5 разместить в нем свой пост подслушивания. Дом номер 13 – главное здание советского посольства, где размешались канцелярия и офис посла – на первом этаже, отделения КГБ и ГРУ соответственно под самой крышей и там же, только в другом, изолированном отсеке, – личные апартаменты. Поскольку спальня посла находилась в непосредственном соседстве с резидентурой, его постоянно преследовали страхи, что КГБ постоянно следит за ним. Гук, прослышав об этом, предложил ему лично проверить оборудование КГБ, и тот затратил уйму времени на тщетные поиски каких-нибудь «жучков» и скрытых камер.

В доме номер 16, на противоположной стороне улицы, через дорогу, разместилось военное представительство СССР и радиостанция. Соседнее здание, по нашему мнению, занимала МИ-5, оттуда с помощью теле-фотообъективов фиксировали всех входящих в здание военной миссии. Это полностью исключало для нас возможность посетить военную миссию и остаться притом незамеченным. Одну половину дома номер 18 занимало советское посольство, другую – Посольство Египта. В нашей половине дома размещались библиотека, клуб и несколько кабинетов для дипломатов – один из них предназначался мне. В соседней, египетской половине находился, как не без оснований полагали мы, оборудованный спецслужбой МИ-5 пост подслушивания.

Не дававшие нам покоя подозрения, что здания, занятые посольствами Непала и Египта, использовались англичанами для слежения за нами, были конечно же полным абсурдом. И тем не менее душевное состояние и поведение сотрудников посольства определялось зацикленностью на том, что английские секретные службы с помощью всевозможных технических средств неустанно прослушивали наши телефоны и разговоры, которые мы вели между собой. Фактически, англичан подозревали в том, что проделывал КГБ в отношении английского посольства в Москве. Кое-кто из моих соотечественников пытался даже убедить меня в том, что англичане в своем стремлении активизировать слежку за иностранными представительствами прорыли под Кенсингтон-Пэлас-Гарденс специальный, со множеством ответвлений туннель, достаточно широкий, чтобы по нему могли передвигаться небольшие автотранспортные средства. Согласно сторонникам этой версии, особое внимание английские спецслужбы уделяли советской штаб-квартире, поэтому, мол, мы и днем, и ночью находимся под их недреманным оком. Поскольку предполагалось, что подслушивающие устройства имелись и в непальском, и в египетском посольстве, в комнатах, смежных с их помещениями, запрещалось вообще разговаривать вслух.

Все это выглядело ужасно, особенно в сравнении с Копенгагеном. Там мы тоже принимали определенные меры предосторожности, но это никак не мешало нам пользоваться в летнее время естественным светом, лившимся сверху сквозь застекленную крышу, всегда открытую в ясную погоду. В советском же посольстве в Лондоне почти все окна были заложены кирпичами. Единственным человеком, который мог еще как-то наслаждаться солнечным светом, был резидент, чей кабинет имел тройную защиту. Во-первых, там был установлен глушитель – издающий постоянный гул специальный прибор, способный выводить из строя микрофоны подслушивающих устройств. Во-вторых, в окна его кабинета вмонтировали электронные защитные средства, которые, работая на определенной частоте, излучали звуковые волны. И в-третьих, между оконными рамами размещались радиодинамики. Стоило ему войти в кабинет, как эти приборы автоматически включались, так что всякий раз, заходя к нему, я слышал слабое их жужжание.

Пользоваться электрическими пишущими машинками строго-настрого запрещалось, поскольку не исключалась возможность их прослушивания. Мало того, нам не разрешали печатать даже на обычных, механических машинках – хотя мы все же делали это, " потому что опасались, что наши противники запишут на магнитную ленту звуки, издаваемые клавишами при ударах, и, изучив ритм, в котором работали машинки, воссоздадут отбитый на них текст. В здании посольства не дозволялось также иметь компьютеры: ведь в них нетрудно «влезть».

Однажды, когда я слушал музыку по своему небольшому транзисторному приемнику, стоявшему у меня на столе, ко мне зашел офицер из сектора оперативной техники и сказал:

– Вам же известно, что нельзя приносить сюда подобные вещи. Все, что вы говорите, может быть автоматически передано вашим приемником противной стороне. Английские спецслужбы постоянно прослушивают нас с помощью таких вот радиоприборов.

Сотрудники посольства то и дело принимались рассуждать о каких-то странных проводах, проложенных в здании, и сходились на том, что пора бы поменять всю электропроводку. И никому из них не приходило в голову, что это идиотская идея, поскольку на протяжении многих десятилетий ни один англичанин, не считая гостей, не мог просто так войти в это здание: за ними всегда внимательно наблюдали. На всех стенах служебных помещений висели предостерегающие надписи: «Не произносите вслух имен и не упоминайте конкретные факты». Егошин, который проживал в одном с нами доме на Кенсингтон-Хай-стрит, оборвал меня как-то, когда я, поднимаясь с ним вместе по лестнице, сказал ему что-то совсем безобидное.

– Тихо! Ведь и у стен имеются уши! – многозначительно, шепотом сказал он.

Несмотря на все принимавшиеся посольством меры предосторожности, все по-прежнему считали, что опасность прослушивания наших разговоров вполне очевидна. Примерно в то время, когда миновала уже половина моей командировки, в Лондон прилетела ремонтно-строительная бригада Комитета, которой предстояло заняться переоборудованием служебных кабинетов. Рабочие вынесли из комнат всю мебель, сняли со стен облицовку и, добравшись до кирпичной кладки, покрыли ее неким подобием матрасов, после чего притащили какие-то ящики с металлическим покрытием. Вмонтировав их в стены, они проложили электропроводку, наклеили новые обои, устлали полы коврами и сменили мебель. Кроме того, в каждом кабинете было установлено индивидуальное средство электронной защиты – специальный прибор, который хозяину кабинета положено было немедленно включать, едва войдя в кабинет.

С безопасной – сейфовой, по нашей терминологии – комнатой в подвальном помещении, где проводились совещания, проделали то же самое. Все это у любого нормального человека могло вызвать клаустрофобию, особенно во время расширенных заседаний, когда в комнату, рассчитанную примерно на сорок человек, набивалось шестьдесят, а то и семьдесят человек. Несмотря на установленный в ней кондиционер, там было так жарко и душно, что любое более или менее продолжительное совещание становилось, по существу, суровым испытанием на выносливость.

Фобия слежки не покидала сотрудников внешнеполитического ведомства, даже когда они находились в служебном помещении. Мой предшественник на посту советника Равиль Позяняков с самым серьезным видом предупредил меня как-то, чтобы я никогда ни с кем не встречался на Эдвардс-сквер. Сказав, что мне и в голову не приходило с кем-либо встречаться у самого дома, я поинтересовался, почему он счел необходимым сказать мне об этом.

– Только потому, что за сквером круглосуточно ведется наблюдение с помощью телекамер.

– Вот как! Но где же они установлены?

– На крышах соседних зданий.

– А вы видели их?

– Нет, но они должны находиться там: мы-то ведь непременно установили бы их у себя в Москве вокруг каждого сквера, где прогуливались бы англичане.

Меня уверяли также, будто садовник, ухаживавший за сквером, агент английской службы безопасности. Люди, говорившие мне об этом, были настолько уверены в этом, что я в конце концов спросил англичан напрямую, действительно ли у них там задействованы телекамеры и пользуются ли они услугами садовника. В ответ раздался гомерический хохот, вызванный абсурдностью подобного предположения.

Сотрудники и посольства, и КГБ страдали ипохондрией, и, поскольку медицинское обслуживание на Западе было значительно лучше, чем у нас на родине, посещение врачей стало для них своеобразным хобби. Я тоже, не относясь, как надеюсь, к ипохондрикам, обратился как-то раз по рекомендации своих друзей-англичан к одному специалисту, который поставил мне зубную коронку. Однако мой визит к нему мог бы значительно осложнить мне жизнь, поскольку по злой воле рока наблюдатели из спецслужбы МИ-5 засекли мою машину неподалеку от Королевского госпиталя в Челси, сразу же после чего последовало разбирательство: каким образом советское должностное лицо оказалось в данном районе города. К счастью, сразу же подключились мои английские товарищи и уладили дело, прежде чем оно зашло слишком далеко,

Политика Центра и Коммунистической партии в отношении советских граждан, работающих за рубежом, была продумана до мелочей и заключалась, в частности, в создании атмосферы замкнутости и обособленности от остального мира. Они пребывали в вечном страхе, постоянно ожидая каких-нибудь козней со стороны иностранных служб безопасности. Неудивительно поэтому, что если, например, у кого-то оказывалась спущена шина или разбито окно, то это воспринималось советской колонией в Лондоне не иначе как злонамеренный акт или провокация со стороны враждебных сил. Подобная психология служила питательной средой для паранойи, которая и так пустила здесь глубокие корни. Ощущение изолированности подпитывалось, вероятно, и советской «дачей» – милыми дворцового типа зданиями в лесу неподалеку от Гастингса, которые какой-то лишившийся разума миллионер оставил посольству еще шестьдесят лет назад. Здесь также сотрудники посольства находились в своем собственном тесном кругу. Хотя формально отличавшая это место роскошь предназначалась для всей советской общины, однако в действительности право пользоваться ею было закреплено за послом и ближайшим его окружением. Раз в год, в апреле, когда по всему Советскому Союзу проходил в один из весенних дней субботник – трудовая акция, заключавшаяся в уборке города и служебных помещений, на «даче» становилось особенно многолюдно. Для советских граждан, отправлявшихся в графство Кент, где находилась «дача», субботник всегда был прекрасным поводом для грандиозного пикника. После двухчасовой работы в саду и символической уборки мусора в близлежащем лесу начиналось веселое, пышное празднество.

Одержимость, с которой резидентура обеспечивала свою безопасность, была вполне сопоставима с одержимостью Центра в отношении операции «РЯН». В 1981 году Центром был разработан план мероприятий по упреждению якобы готовящегося Западом ядерного удара по Советскому Союзу. Я быстро понял, что мои коллеги из сектора ПР относятся к «РЯН» с немалой долей скептицизма. Но хотя они и не очень-то верили в возможность ядерной войны, никто из них не решался высказывать критические замечания по поводу операции «РЯН», разработанной Первым главным управлением, и тем самым навлекать на себя гнев Центра. В результате операция «РЯН» была запущена на полную катушку, была создана система весьма порочная для сбора секретной информации и анализа происходящих событий, вследствие чего и зарубежные отделения КГБ, сознавая, чего от них ждет Центр, стали забрасывать Москву тревожными сообщениями, которым сами не верили.

Предъявлявшееся нам постоянное требование собирать секретную информацию по поводу «РЯН» значительно осложняло выполнение наших непосредственных обязанностей, поскольку людей у нас было не так уж и много. Предполагалось, например, что мы будем регулярно и в рабочие часы, и в остальное время подсчитывать число освещенных окон во всех государственных учреждениях и военных ведомствах, которые, как считали наверху, участвуют в подготовке к ядерной войне, и докладывать немедленно в Центр о любом отклонении от выведенных нами средних показателей как в ту, так и в другую сторону. От нас требовали также выяснять буквально все, что касается возможных способов эвакуации государственных служащих и членов их семей, маршрутов, по которым они должны передвигаться, и, наконец, мест, где им предстояло укрыться. Я думаю, что даже Гук находил подобные задания смехотворным и, беспрекословно выполняя требования Центра, хотя и сознавал всю их абсурдность, он все же счел возможны м поручить наблюдать за окнами одному из младших сотрудников, от которого не столь уж много было проку, поскольку, во-первых, у него не было личной машины, а во-вторых, он не имел права покидать пределы города без специального разрешения английского министерства иностранных дел. Нереалистичный характер этих предписаний, объяснявшийся вопиющим несоответствием между представлениями, которые складывались у Центра, и действительностью, как нельзя лучше демонстрирует бесцельность и потен стальную опасность значительной части работы, проводившейся КГБ.

Когда я рассказал Джеку об операции «РЯН», он, придя в изумление, с трудом верил моим словам, настолько нелепыми были отдаваемые Центром распоряжения и настолько далекими от реальной жизни. Как мне представляется, то, что я помогал англичанам осознать всю глубину поразившей советское руководство паранойи, является одной из важнейших составных моего вклада в обеспечение международной безопасности. Жесткие заявления президента США Рейгана и государственного секретаря Джорджа Шульца, сделанные ими к началу 1983 года, вызвали у советских руководителей самые мрачные чувства. Особенно усилились их страхи после того, как они узнали о стратегической оборонительной инициативе Соединенных Штатов, широко известной как программа «звездных войн» и предусматривавшей использование противоракетных ракет с целью создания объемлющего всю страну щита на тот случай, если противник вздумает обрушить на них межконтинентальные ракеты. Поскольку американцы уже высадили человека на Луну, в Кремле рассудили, что они и впрямь могут создать систему, позволяющую вести «звездные войны», и, скорее всего, уже готовятся к тотальной ядерной войне, которая, по представлению советского руководства, должна была разразиться в ближайшие несколько лет. Объясняя все это Западу, я верил, что тем самым вношу, пусть и небольшую, лепту в сохранение международной напряженности на приемлемом уровне.

Являясь сотрудниками посольства чисто формально, мы, кагэбэшники, могли в любой момент идти куда заблагорассудится. Ведь от нас, оперативных работников, ждали активной, энергичной работы с агентами. После отъезда Позднякова, моего предшественника на посту руководителя сектора ПР, мне было поручено курировать некоего дипломата из одной из европейских стран, которого Центр считал своим агентом, и я, естественно, начал встречаться с ним, обычно в обеденный перерыв. Вскоре, однако, к своему немалому огорчению, я обнаружил, что он охотно является в ресторан, куда обычно я его приглашал, и с удовольствием уплетает все, что я заказываю, но в его разглагольствованиях не было ни грана полезной информации и встречи с ним – пустая трата времени. Проблема, возникшая передо мной в связи с этим, заключалась в том, что я не мог доложить о своих выводах Центру, где Поздняков, прежде курировавший этого человека, стал начальником отдела. И я, учитывая все обстоятельства, решил в конце концов прибегнуть к общепринятой в КГБ практике – стряпать отчеты, полные всяческих восхвалений агентам, с которыми имеет дело автор никому не нужной писанины.

Что же касается вверенных моему попечению осведомителей и агентов из числа англичан, то мое непосредственное начальство значительно облегчало мне жизнь, не требуя от меня подробных отчетов о том, когда и с кем именно я встречаюсь. Тем не менее, я и сам стал понимать, что в этом смысле дела у меня обстоят не лучшим образом, прежде всего потому, что общение на английском все еще давалось мне с трудом. От меня в отделение поступало так мало информации, что Егошин и Титов начали уже жаловаться за моей спиной Гуку. Надо было срочно что-то делать, и я обратился за помощью к своим друзьям-англичанам. Объяснив им, что значительная часть моего времени и умственной энергии расходуется на своевременное обеспечение их секретной информацией и материалами для служебного пользования, в результате чего на свою непосредственную работу, заключающуюся в вербовке новых агентов и встречах со старыми, у меня просто не остается ни времени, ни сил, я спросил, не могут ли они при каждой нашей встрече снабжать меня какой-нибудь мало-мальски интересной информацией.

Они согласились. Понятно, ничего сенсационного мне не сообщат: нельзя же было им делиться со мной секретной информацией. Но меня вполне устраивало и то, что я от них получал. Каждый раз при встрече они передавали мне что-нибудь любопытное и вполне стоящее. Некий молодой сотрудник английской разведслужбы специально для меня перепечатывал на машинке пусть и небольшие, примерно в три четверти страницы каждая, но блестяще составленные справки – на самые разные темы, среди которых были и такие, например, как современные проблемы Южной Африки или состояние англо-американских отношений. Унося их с собой, я перелагал содержавшийся в них текст на привычный в КГБ язык, дополнял его некоторыми деталями и вручал начальству конечный продукт, выдавая его за свой собственный вклад в общее дело. Прдобная практика позволила мне со временем значительно повысить мои рейтинг в глазах руководства.

Спустя короткое время мои встречи с англичанами стали носить регулярный характер. Я въезжал в подземный гараж неподалеку от явочной квартиры, накрывал машину пластиковым чехлом, чтобы скрыть дипломатический номер, поднимался наверх. Там меня уже ждали. Поскольку я являлся на встречу в обеденное время и, естественно, голодный, мои партнеры кормили меня обедом по полной программе, но время было так дорого для меня, что вскоре я попросил их впредь ограничиваться бутербродами и пивом: это позволит не прерывать беседу во время трапезы.

Поначалу я очень надеялся, что встречи с англичанами позволят мне усовершенствовать мой разговорный язык, но Джек, довольно неплохо владевший русским, попросил меня говорить на моем родном языке, поскольку это экономило время, особенно если учесть, что ему не приходилось при этом переспрашивать, если он чего-то не понимал, так как все, что я говорил, записывалось на магнитофон. Правда, позднее я узнал, что Джеку приходилось потом часами заниматься изнурительным трудом, расшифровывая, что я наговорил, и переводя все это на английский. Джоан во время нашей с Джеком беседы скромно сидела в сторонке, ничего не понимая, но, как только у нас наступал перерыв, я заговаривал с ней по-английски. Чтобы можно было спокойно упоминать обо мне, не называя моего настоящего имени, я еще в Копенгагене во время одной из встреч с Майклом окрестил себя Феликсом – в честь моего друга-эстонца Феликса Майнера, вместе с которым учился когда-то в школе. Нарекая себя таким именем, я еще не знал, что слово «Феликс» означает в переводе с латыни на русский «счастливый» или «удачливый».

Я не боялся, что кто-то из сотрудников КГБ будет следовать за мной по пятам на всем протяжении моего пути от посольства до явочной квартиры, и все же, как оказалось, в том, что я посещал своих друзей-англичан, была известная доля риска. Однажды, оставив позади жилой квартал, где только что я встречался с ними, и пересекая Коннат-стрит по пешеходному переходу, находившемуся в двух кварталах от Бэйсуотер-роуд, я увидел Гука, который, сидя за рулем своего «мерседеса» цвета слоновой кости, проехал буквально в двух шагах от меня в тот самый момент, когда я собирался ступить с проезжей части улицы на тротуар. Предположив, естественно, что скорее всего он заметил меня, я вернулся в посольство в смятенном состоянии, судорожно придумывая, как наиболее правдоподобно объяснить свое появление там. Однако, как выяснилось чуть позже, я зря волновался: когда я встретился с ним незадолго до окончания рабочего дня, он даже не упомянул о том, что видел меня, и я окончательно успокоился. То, что я не попал в его поле зрения, объяснялось весьма просто: он так плохо водил, что все его внимание было сконцентрировано на дороге.

Впоследствии, уже в 1984 году, мы, кагэбэшники, провели на той же Коннат-стрит довольно любопытный эксперимент. Один из сотрудников из сектора Н, занимавшегося нелегалами, заявил, будто за ним постоянно увязываются пять машин одновременно. Я решил, что ему это просто мерещится. Поскольку англичанам и так было достаточно много известно от меня о деятельности местного отделения КГБ, вряд ли стали бы они высылать сразу пять машин, чтобы проследить за одним-единственным офицером. Когда я выразил сомнение в реальности чего-то подобного, он, возмутившись, протянул мне листок с записанными на нем пятью регистрационными номерами.