Текст книги "Следующая остановка - расстрел"

Автор книги: Олег Гордиевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

– Как странно, что они столь быстро выдали вам визу, – сказал он. – Они должны бы основательно вас проверить, ведь вы так долго проработали за границей. Я вообще был уверен, что они ответят отказом, подобное случалось уже много раз. Так что можете считать, что вам здорово повезло.

Я так и считал. Но рассмотрение моего персонального дела было еще далеко до завершения, и в течение нескольких месяцев я не знал наверняка, попаду ли в Лондон или нет. Два главных моих досье, одно из которых непосредственно касалось моей личности и содержало финансовые и медицинские справки, тогда как в другом был представлен мой послужной список, передавались из одной инстанции в другую. В марте мои документы запросил 5-й отдел Управления К, занимавшийся рассмотрением всех спорных или сомнительных дел, и там они осели еще на несколько недель. Это был солидный срок, значительно больший, чем обычно. Светанко, не выдержав, вознегодовал:

– Ох уж эта чертова тайная полиция! Беспрерывно проверяет нас! Но зачем? Неужели мы сами не в состоянии проверить как надо своих сотрудников?

Проводя дни в ожидании, я стал изучать обстановку в Англии, о которой имел лишь самое общее представление. Маргарет Тэтчер, которую в Советском Союзе окрестили «железной леди» и «злой ведьмой «холодной войны», отбыла уже половину своего первого срока на посту премьер-министра, и КГБ с жадностью наблюдал за ее конфронтацией с шахтерами, объявившими в феврале 1981 года забастовку. Согласно утверждениям советской пропаганды, госпожа Тэтчер была типичным для Запада реакционным правым лидером, ближайшим союзником президента Рейгана, и отличалась враждебным отношением к Советскому Союзу. У КГБ был несколько отличный, более ясный взгляд на нее как на исключительно интеллигентного премьер-министра и ловкого манипулятора, некоторые даже сочувствовали Эдварду Хиту, которого она сменила на посту лидера Консервативной партии. Мы так же оживленно обсуждали фантастические измышления ряда английских авторов, будто бы сэр Роджер Холлиз, возглавлявший ранее МИ-5, являлся агентом КГБ.

Однако у нас в наличии имелись и куда более интересные материалы, чем измышления безответственных писак. В данном случае я имею в виду хранившиеся в английском секторе досье, которые я начал просматривать, так сказать, с дальним прицелом. Это не были какие-то особо секретные документы, ибо такие могли находиться только в архиве начальника отдела или в отдельных персональных досье, и тем не менее среди них оказалось несколько досье на англичан, которых КГБ считал своими агентами и тайными осведомителями. Само собой разумеется, если бы английским спецслужбам удалось ознакомиться с содержанием этих папок, многие из сотрудничавших с нами лиц оказались бы в затруднительном положении.

Наиболее интересным оказалось досье в голубой картонной папке на англичанина под кодовым именем Бут. Это был никто иной, как Майкл Фут, на протяжении многих лет представлявший в парламенте лейбористов и являвшийся в то время, когда я знакомился с заведенным на него досье, лидером Лейбористской партии, следовательно, хотя и чисто теоретически, потенциальным премьер-министром.

Читая этот материал, я внезапно вспомнил свой разговор с Любимовым, состоявшийся однажды на пляже в Дании. В тот день мы вместе – я с Еленой, Любимов со своей второй женой Тамарой – отдыхали на чудесном морском берегу, к которому чуть ли не вплотную подступали песчаные дюны, поросшие молодыми сосенками.

Во второй половине дня, в непринужденной беседе, он вспомнил, как в шестидесятых годах пытался изыскать возможность войти в контакт с Майклом Футом. Фут в то время, будучи членом парламента, работал в газете «Трибюн». Задача, которую Центр поставил перед Любимовым, заключалась в том, чтобы попытаться использовать Фута для усиления нашего влияния в Англии.

Фут регулярно произносил речи и публиковал статьи, и Центр, учитывая это, вознамерился, коли удастся, внушить ему идеи, которые отвечали бы интересам советского руководства. После вторжения советских войск в Чехословакию стало ясно, что это значительно осложнит наши отношения с Футом, и тем не менее в одном из поручений, касающихся данного вопроса, говорилось, что Фут и впредь будет оставаться нашим доверительным контактом и что связи с ним никогда не должны прерываться.

Другим англичанином, имя которого часто упоминалось в просмотренных мною досье, был Джек Джонс, профсоюзный деятель. В шестидесятых годах он также привлек внимание КГБ, которое особенно усилилось после того, как в 1963 году он стал исполнительным секретарем профсоюза транспортников и разнорабочих, а позже, в 1969 году, – генеральным секретарем этой организации. В 1971 году, когда из Англии выслали большую группу советских граждан, попытки войти с ним в контакт были временно приостановлены, но затем, спустя какое-то время, возобновились, и в досье содержались вполне определенные свидетельства того, что КГБ желал бы поддерживать с ним постоянные связи. Замечу, забегая вперед, что эта задача и была возложена на меня, когда я прибыл в Лондон.

Мои документы все еще не были полностью готовы, когда 2 апреля 1982 года Аргентина захватила Фолклендские острова. Отправка из Англии в Южную Атлантику объединенной группировки войск и начавшаяся затем война между этими странами вызвали мощную волну протеста. Если Советский Союз ограничился суровым осуждением Англии, то КГБ буквально впал в истерику. Пораженный злобой, которая сквозила в словах моих сослуживцев, я мог объяснить ее только тем, что, во-первых, большинство сотрудников КГБ находилось под воздействием официальной пропаганды, во-вторых, все еще была свежа память о позорном выдворении из Англии в 1971 году ста пяти штатных сотрудников КГБ. И хотя с тех пор прошло более десяти лет, по-прежнему считали, что положение советских разведчиков в Англии никогда уже не изменится к лучшему и не станет таким, как прежде.

Возможности же осуществления там разведывательных акций крайне затруднены из-за ограниченной английскими властями численности сотрудников советских учреждений. В общем, многие сотрудники КГБ желали всей душой, чтобы Аргентина, считавшаяся дружественной нам страной третьего мира, дала как следует по носу зарвавшимся англичанам. Более того, некоторые мои коллеги даже были уверены, что Англия потерпит поражение, и уже заранее подсчитывали возможные ее потери в военных судах и живой силе. Моя же точка зрения сводилась к тому, что одержит победу все же Англия, одна из крупнейших стран – членов НАТО, обладающая современнейшей технологией.

Впрочем, у КГБ имелись дела и поважнее, чем заниматься какой-то драчкой в Южной Атлантике. Предметом его особых забот стала операция «РЯН», название которой представляло собой аббревиатуру словосочетания «ракетно-ядерное нападение». Это была самая крупная из осуществлявшихся Советским Союзом в мирное время акций разведывательного характера. Причиной ее разработки и проведения послужило предположение, что Соединенные Штаты и НАТО готовятся нанести по Советскому Союзу упреждающий ядерный удар, и целью этой операции являлся, соответственно, сбор информации относительно враждебных замыслов Запада. Мысль о возможности внезапного нападения, которая в действительности не имела под собой никаких оснований, была пущена в ход Андроповым на конференции КГБ, состоявшейся в Москве в мае 1981 года. Почти определенно эта идея исходила от верховного командования СССР. Но независимо от того, как в действительности обстояло дело, КГБ и ГРУ было приказано работать вместе, добывая соответствующие сведения буквально по всему свету. Ясно, что резидентура в Лондоне должна была стать главным источником информации.

В конце концов, мои персональные досье были возвращены, но оформление необходимых мне документов все еще ждало своего завершения, и только 28 июня, спустя пять месяцев после выдачи мне визы, я смог, наконец, заказать авиабилеты до Лондона. По мере приближения дня нашего вылета мы с Лейлой волновались все больше и больше, пребывая в каком-то лихорадочном состоянии. Наши дочери – Мария, которой исполнилось тогда только два года, и Анна, появившаяся на свет лишь девять месяцев тому назад, – были слишком малы, чтобы понимать, что происходило, но для их родителей отъезд в Англию был равносилен полету на Луну.

В день отъезда я страшно нервничал, опасаясь, что какое-нибудь непредвиденное обстоятельство сможет в последнюю минуту разрушить все мои планы. И, готовя бутерброды для родственников, которые пришли попрощаться с нами, я ухитрился порезаться. Случилось же это так. Боясь, что масло в комнате растает, я продержал его до самого последнего момента в холодильнике, и, когда стал его резать, нож выскользнул у меня из ладони и своим острием глубоко вошел мне в руку.

К счастью, ни кость, ни сухожилие не были задеты, и, заклеив рану пластырем, я справился с обязанностями хозяина. Рассказал же я об этом лишь потому, что данное происшествие свидетельствовало в какой-то степени о том напряжении, которое ощущал я тогда.

Глава 11. Лондон

Мне, как советнику, было положено лететь вместе с членами моей семьи на аэрофлотовском реактивном самолете первым классом, так что полет, длившийся три с половиной часа, прошел в довольно комфортабельной обстановке. Но аэропорт Хитроу поразил меня: я еще ни разу в жизни не видел одновременно столько самолетов и не ощущал столь едкого запаха авиационного топлива. Оказавшись после сравнительно небольшого и опрятного Копенгагена в Лондоне, я невольно подумал, что это не город, а какой-то огромный бедлам. Нас уж поджидала машина, присланная из советского посольства, и то, что увидел я в Уэст-Энде, одном из районов Лондона, само по себе было открытием для меня. Мне нередко приходилось читать, что Лондон входит в число богатейших городов мира, но мы довольно долго ехали вдоль обычных, ничем не примечательных городских кварталов, лицезрея унылые старые дома по обе стороны улиц, водосточные канавы и множество машин, мчавшихся бешеным потоком. Не очень-то радужное впечатление от убогой в целом картины в какой-то степени скрашивалось крошечными палисадниками перед фасадами домов и небольшими, но ухоженными сквериками. Мечтая побывать в Лондоне, я думал, что увижу чистый, благоустроенный и чарующий своим видом город, в действительности же все оказалось не так.

Наша квартира на Кенсингтон-Хай-стрит, тесная, мрачная, с убогой обстановкой и вообще во всех отношениях уступавшая нашей московской квартире, также разочаровала меня. Однако вскоре мы утешились тем, что в непосредственной близости от нас находился знаменитый Эдвардс-сквер. Этот прекрасный частный парк, по занимаемой им территории не знающий себе равных во всем городе и, соответственно, достаточно большой, чтобы было где побродить, довольно часто оказывался призером на конкурсе среди наиболее ухоженных лондонских парков и скверов. Сотрудники советского посольства охотно гуляли там, наслаждаясь его красотой и прохладой.

Наш самолет приземлился в Хитроу примерно в шесть вечера, так что, уложив девочек спать, мы принялись распаковывать вещи и обустраивать свое жилье.

Мне не терпелось позвонить по заветному номеру, который я хранил в памяти на протяжении последних четырех лет, но я не мог это себе позволить. Не будучи знаком с окружающей обстановкой, я не мог даже предположить, кто и откуда может за нами наблюдать. Даже если звонить из телефонной будки, то и в этом случае нельзя гарантировать полную безопасность. Никогда нельзя исключать, что кто-то может увидеть, как я вхожу или выхожу из будки, и сразу же заподозрит неладное. Мне не оставалось ничего иного, как набраться терпения и выдержки. Впрочем, подобная ситуация не слишком-то меня и огорчила, поскольку, оказавшись в Англии, я находился в приподнятом настроении. Уже одно то, что я здесь, в Лондоне, с головой, набитой секретами КГБ и Кремля, которые я смогу теперь передать англичанам, великая удача и для английской разведки, и лично для меня.

На следующее утро, холодное и облачное, я сразу же отправился в советское посольство, размещавшееся на Кенсингтон-Пэлас Гарденс в доме номер 13. Это было огромное, внушительного вида здание, как бы слегка отодвинутое в глубь обсаженной деревьями улицы и расположенное буквально в нескольких шагах от оживленной Бэксуотер-роуд. Одним из первых, кого я встретил, был Лев Паршин, так же, как и я, только что назначенный советником и прилетевший сюда на том же самолете, что и я. Прежде уем мы смогли приглядеться к обстановке, нас пригласили на ежедневное совещание, проводимое послом Виктором Поповым.

Мне он не понравился с первого же взгляда, и, как оказалось вскоре, моя интуиция не обманула меня. Круглое, с татарскими чертами лицо этого придирчивого, заносчивого коротышки было неизменно угрюмым и мрачным. В то утро он начал свое выступление в язвительной, как оказалось потом, типичной для него манере. На сей раз он был явно раздражен нашим с Паршиным приветствием.

– Товарищи, – начал он, – вчера к нам изволили прибыть сразу два новых советника, это их первый день в Лондоне. Невольно возникает вопрос: если каждый день станут прибывать два новых советника, сколько же их наберется у нас к концу года?

Между мной и Поповым сразу же возникли сложные отношения, которые и сохранялись вплоть до моего отъезда в Москву три года спустя. Приподнятое настроение, в котором я пребывал накануне, после встречи с ним улетучилось, не оставив и следа. К сожалению, понял я, посольство в Лондоне не имеет ничего общего с аналогичным учреждением в Копенгагене. Там мне весьма повезло, поскольку моими начальниками были Могилевчик и Любимов, личности разумные и достойные. К тому же мои сослуживцы обычные, нормальные люди. В значительной мере это объяснялось тем, что копенгагенское отделение КГБ считалось относительным захолустьем, не столь заманчивым, как Лондон, куда всем хотелось попасть самим или устроить своих протеже. Будучи престижным местом службы, Лондон как магнит притягивал всякую мразь, о чем можно было судить по сотрудникам и посольства, и лондонского отделения КГБ. Зависть, озлобленность, закулисные игры, интриги и кляузы, превращавшие жизнь в сплошной кошмар, расцвели здесь столь пышным цветом, что Центр в Москве выглядел по сравнению и с посольством, и с местным отделением того же КГБ самым что ни на есть пансионом благородных девиц.

Посол и сам служил объектом скандальных сплетен и слухов, поскольку его вторая жена была на двадцать лет моложе своего супруга. Недоброжелатели Попова особенно злопыхательствовали по поводу его тщеславного желания слыть интеллектуалом, хотя такового он даже отдаленно не напоминал. Когда-то, как мне стало известно, он возглавлял Дипломатическую академию в Москве, где готовили дипломатов из числа лиц, набиравшихся со стороны, и, так как ему довелось осуществлять руководство группой преподавателей, разрабатывавшей то ли программу, то ли пособие по одному из предметов, он возомнил себя чуть ли не академиком.

Оба заместителя Попова тоже были настроены крайне враждебно по отношению ко мне, хотя и по разным причинам. Один из них, Долгов, был способным и трудолюбивым дипломатом, зато другой, Быков, получил назначение в Лондон исключительно благодаря тому высокому положению, которое занимал его тесть Петр Абрасимов, советский посол в Восточном Берлине и влиятельный партийный аппаратчик. Когда в октябре 1978 года на папский престол был избран поляк, Иоанн-Павел II, Быков, замещавший в то время посла, выставил себя на всеобщее посмешище, отправив в Центр пространную телеграмму, в которой утверждал, что сам факт избрания славянина на этот высокий пост сулит огромные преимущества советскому блоку, поскольку будет содействовать усилению нашего влияния на Ватикан, Католическую Церковь и Запад. К несчастью для Быкова, позиция Центра была прямо противоположной: избрание на пост Папы Римского поляка представляет серьезную угрозу для коммунизма.

Руководителем сектора ПР, занимавшегося политикой, и моим непосредственным начальником был Игорь Титов, направленный в Лондон задолго до меня и остававшийся, даже после назначения на новый высокий пост, таким же малокультурным и неинтеллигентным.

Единственное, что можно было бы записать ему в актив, так это возрождение весьма популярной в семидесятых годах традиции собираться всем связанным с политической разведкой штатным сотрудникам КГБ по пятницам, после окончания рабочего дня, в садике при питейном заведении в Ноттинг-Хилл-Гэйт, чтобы провести там пару-другую часов, мирно беседуя за кружкой пива. Отмечу при этом, что, поскольку поговаривали, будто в этой самой пивнушке был завербован английской разведкой небезызвестный Олег Пеньковский во время одного из его краткосрочных визитов в Лондон в шестидесятых годах, как-то не поддавался разумному объяснению сам факт проведения сборищ сотрудников КГБ в сем злачном месте.

В лондонском отделении КГБ имелся и свой не знающий себе равных людоед-великан, в роли которою с огромным успехом выступал сам резидент – Аркадий Гук, являвший собой громадную жирную тушу, почти что лишенную мозгов, отсутствие коих с лихвой компенсировалось изощренным коварством. Точно так же, как Сталин ненавидел евреев, входивших в состав Политбюро, и не смог спать спокойно, пока не уничтожил их всех до единого, Гук на дух не принимал интеллигентных людей. Но больше всех ненавистен ему был посол, против которого он вел изнурительную тайную войну. Не в силах простить Попову его интеллектуальное превосходство, он всю свою энергию направлял на осуществление антипоповской кампании.

Главным пособником Гука в этом непристойном предприятии был лебезивший перед ним Леонид Никитенко, его заместитель по линии контрразведки, – высокий стройный человек с приятной внешностью, весьма милый – когда пожелает – в общении и неплохой контрразведчик. Я узнал, что предшественник Гука на посту резидента латыш Лукашевич ненавидел Никитенко всеми фибрами души и никогда не упускал случая съязвить по его поводу, за что Никитенко платил ему той же монетой. Когда резидентом назначили Гука, Никитенко всячески старался ему угодить, выказывая почтение вплоть до самоуничижения. Никитенко с Гуком большую часть рабочего дня проводили в кабинете резидента, где, закрывшись на ключ, дымили сигаретами и пили стаканами, попутно измышляя дикие, непристойные истории, в основном касавшиеся посла.

Атмосфера, царившая в здании посольства, была настолько насыщена миазмами злобы и вражды, что я почувствовал это в первый же мой визит сюда, на следующий день после прибытия в Лондон. Многие замечания, отпускавшиеся в адрес посла Гуком и его лизоблюдами, были пронизаны злобой и ненавистью.

– Не удивлюсь, если вдруг окажется, что посол – английский агент… Кое-что говорит о том, что у нас происходит утечка информации… Возможно, он работает на них… Я просто поражаюсь, как это удается ему удовлетворять ее… В том, что она пьет, нет ничего удивительного…

Никитенко, даже если и не соглашался в чем-то с Гуком, никогда не перечил своему боссу и постоянно поддакивал ему.

Гук невзлюбил меня с самого начала. Не будучи человеком умным, он руководствовался инстинктом, который, как мне казалось, подсказывал ему, что со мной что-то не так. У него не было никаких оснований подозревать меня в том, что я работаю на англичан, так что, скорее всего, он просто видел во мне отличное от него существо – человека с духовными потребностями, читающего, помимо журналов и газет, книги, и, единственного из всех сотрудников лондонского отделения, слушающего по радио классическую музыку.

Иногда, по горло залив себя водкой, он смягчался и тогда начинал давать мне советы. Однажды я признался ему, что мне становится не по себе, когда я подумаю о той огромной ответственности, которая ляжет на меня, если мне доведется в случае отъезда его и Никитенко на время заменить их: ведь руководить на свой страх и риск отделением – дело не шуточное.

– Не волнуйтесь, это совсем не трудно, – ответил он. – Как только возникнет какая проблема, сразу же обращайтесь в Центр: они там любят советовать и указывать что и как. Это – первая моя заповедь. Вторая заключается в том, что вы должны будете сделать все возможное, чтобы не допустить предательства. Нет ничего ужаснее, чем предательство со стороны сотрудника КГБ. Проследите, чтобы ничего подобного не случилось. И запомните: сотрудник КГБ знает все, что знает дипломат, и, кроме того, массу других вещей, уже в соответствии с профилем своей работы.

Затем Гук начал однажды хвастать, что помешал совершить предательство резервисту КГБ – одному из тех, кого в семидесятых годах взяли на работу в организации, не входящие в структуру самого КГБ, но тесно связанные с ним. Этот человек был направлен в Лондон. Будучи уже женатым на русской, он влюбился в англичанку.

Не зная, что делать, он пришел к Гуку. Рассказав все как есть, он признался, что потерял голову, и попросил совета. Гук сделал вид, будто с сочувствием относится к несчастному влюбленному.

– Ничего страшного, – сказал он. – Главное – не пороть горячку. Посмотрим, что можно придумать.

Однако это были пустые слова. Гук немедленно отправил в Москву соответствующую телеграмму, а когда были оформлены документы и куплен авиабилет, он явился на квартиру к этому человеку в пять утра и, разбудив его, приказал:

– Быстрее! Одевайтесь! Срочное дело!

Впихнув бедного парня, полусонного, в машину, он привез его сначала в посольство, а оттуда препроводил в аэропорт и первым же рейсом отправил в Москву.

Алкоголь неизменно подвигал Гука к хвастовству.

Он любил рассказывать, например, как, находясь в Нью-Йорке, обнаружил тайное убежище Николая Хохлова – бывшего сотрудника КГБ, вставшего на путь предательства, – и предложил Центру ликвидировать его. Ему было отказано в этом на том основании, что имеются куда более важные «мишени». И точно то же произошло, когда Гук задумал убрать дочь Сталина Светлану Аллилуеву, которая в то время проживала в Америке. Но сколько бы он ни возвеличивал себя, в действительности он являлся, скорее, серьезной помехой для КГБ: крайне низкий интеллект, неспособность адекватно оценивать ситуацию, алкогольная зависимость и консервативное мышление не позволяли ему успешно справляться со своими обязанностями, и вследствие этого Центр не получал более или менее ясного представления о реальной обстановке в Англии. Его характер лучше всего определялся русским словом «самодур», под которым подразумевается мелкий тиран, склонный к безумным выходкам и вообще дурацким поступкам. Одна из его навязчивых идей была связана с метро. Он требовал, чтобы его сотрудники как можно реже пользовались метро, отдавая предпочтение наземным видам транспорта. И объяснял это тем, что за многими рекламными панелями, установленными вдоль стен на станциях подземки, в застекленных будках укрываются сотрудники английской службы безопасности, осуществляющие слежку за сотрудниками КГБ.

Враждебное отношение Гука ко мне передалось тем сотрудникам лондонского отделения, кто готов был лизать сапоги и ему, и его подручному Никитенко. Одним из них являлся аналитик и составитель политических отчетов Валерий Егошин. Узколицый, с близко посаженными глазами, тонкими губами и каштановыми волосами, которые летом выгорали настолько, что казались почти белыми, Егошин обладал довольно суровой, аскетической и в какой-то мере интеллигентной внешностью, придававшей ему сходство с учеными-историками. Мало того, что он был подлинным кладезем бесценнейших сведений, он еще отличался и уникальной способностью составлять обстоятельные, внушающие доверие отчеты на основе всего лишь разрозненных фактов, почерпнутых им из газет, журналов, информационных сообщений и пресс-конференций. Свободно читая по-английски, он умудрялся просматривать горы печатного материала, что позволяло ему регулярно писать по одной, а то и по две серьезные докладные записки в день.

Имея под своим началом такого аналитика, как Егошин, Гук вправе был считать себя счастливчиком, поскольку о работе зарубежного отделения КГБ судили в первую очередь по политическим отчетам. Сообщения о происходящих в стране событиях должны были отправляться в Центр ежедневно независимо ни от чего. Наступал ли уик-энд или сотрудник, отвечавший за данное направление работы, внезапно заболевал – все это не имело никакого значения: порядок при любых обстоятельствах не мог нарушаться. Сам Гук не был в состоянии составлять отчеты: его способности были столь ограниченны, что он часто даже не понимал, о чем говорилось в докладных. Зато он с удовольствием ставил под отчетами свою подпись, приписывая себе буквально все, что в действительности выходило из-под пера Егошина. Так что не было ничего удивительного в том, что он ценил своего аналитика выше всех остальных своих подчиненных. Егошин, со своей стороны, был преданным ему соглядатаем, вечно нашептывавшим на ухо Гуку что-нибудь выведанное им о своих коллегах и способное при случае их дискредитировать. Еще до моего прибытия в Лондон он прослышал, что я тоже был политическим аналитиком, и уже одно только это заранее возбудило в нем ко мне неприязнь: он считал себя единственным аналитиком, знающим, как следует подавать информацию в Центр, и, пытаясь сохранить незыблемым свое положение, настроился заведомо враждебно по отношению ко мне. Поскольку же главным направлением моей работы в КГБ являлось как раз составление аналитических отчетов по политической проблематике, я был фактически бессилен что-либо изменить. Короче, едва я ступил на порог посольства, как обнаружил, что меня обложили со всех сторон.

Мне не потребовалось много времени, чтобы заметить, что отношения между посольством и отделением КГБ далеки от сердечных и что само отделение расколото на противостоящие друг другу клики. Игорь Титов работал под малонадежным прикрытием корреспондента «Нового времени» – полуофициального еженедельника, освещавшего международную проблематику и издававшегося на английском и нескольких других языках. Так как в силу своего положения ему приходилось отлучаться из отделения на большую часть дня, он решил, что для собственного же блага ему выгоднее сохранять добрые отношения с Гуком и Никитенко, и стал их верным приспешником.

Еще одним жалким приспешником Гука был Слава Мишустин. Гук передал в его ведение сектор И (информация). В его обязанности входит сбор и систематизирование поступающих в отделение сведений, в том числе касавшиеся ресторанов и прочих мест, где наши сотрудники встречались с осведомителями и своими агентами.

Отмечу в связи с этим, что, согласно установленным свыше правилам, один и тот же ресторан не мог использоваться для встреч чаше одного раза в шесть месяцев, и поэтому нам предписывалось проверять соответствующий список перед тем, как заказывать столик. Подобного рода занятие давало Мишустину возможность осуществлять слежку за любым сотрудником. Если бы он был нормальным, доброжелательным парнем, все бы шло хорошо, но он был вредный, злобный человек. Такой же, как и его жена, работавшая в посольстве бухгалтером.

Оба они только и делали, что собирали компромат на кого только можно, и обо всем докладывали Гуку.

На второй день моего пребывания в Лондоне, после того как мне удалось, к великой моей радости, вырваться из этого рассадника интриг, я предпринял вечером то, о чем мечтал в течение нескольких лет, – позвонил по заветному номеру. Еше не зная толком, что за люди прохаживаются по улице и откуда ведется наблюдение, я незаметно юркнул в телефонную будку и набрал нужный мне номер. Нетрудно представить, какое облегчение и какую радость я испытал, услышав на другом конце провода голос Эндрю, всего лишь записанный на пленку, но, несомненно, это был голос Эндрю.

– Привет, Олег! Добро пожаловать в Лондон! Большое спасибо, что вы позвонили. Мы свяжемся с вами в ближайшее же время. Пока что отдохните несколько дней и обустройтесь. До встречи в начале июля!

И хотя я был огорчен, что встреча наша откладывается, на душе у меня сразу полегчало.

Когда я позвонил в очередной раз, мне ответил уже сам Эндрю.

– Зайдите завтра в три часа дня в «Холидэй-Инн» на Слоун-стрит, – с ходу сообщил он и пояснил, что будет находиться в холле с женщиной и что, увидев его, я должен пройти через холл к выходу в тыльной стороне отеля, где он оставит свою машину в многоэтажном гараже.

Это был простой, но эффективный план. Следуя инструкциям Эндрю, я вошел в холл отеля и тут же увидел его сидящим в кресле и беседующим с миловидной женщиной средних лет. Когда я поравнялся с ними, они встали и направились к двери в противоположном конце холла. Я последовал за ними. И только перед входом в гараж он повернулся ко мне и, поприветствовав, представил мне свою спутницу – Джоан. Все трое мы сели в машину и отправились на явочную квартиру в новом жилом квартале в Бэйсуотере и только там приступили к разговору.

Эндрю обьяснил, что теперь он работает в другой стране и прилетел в Лондон специально для того, чтобы встретиться со мной, поскольку он единственный из находящихся в пределах досягаемости английских офицеров, кто лично знаком со мной.

Во время нашей следующей встречи он представил меня моему новому куратору, которого звали Джеком. Такой заботы, какую проявил он потом по отношению ко мне, я еще ни разу не встречал. Молодой, среднего роста, темноволосый с залысинами на висках, он был женат, имел четверых детей и, помимо того, что обладал высокой культурой, источал теплоту истинно семейного человека. Он был не только первоклассным разведчиком, но и отзывчивым, добрым человеком, приверженным высоким моральным принципам, безупречно честным – в общем, из тех, кого в России называют душевным человеком. Схватывавший все буквально на лету, он моментально вникал в суть возникавших у меня проблем, тщательно анализировал события и всегда находил самые цивилизованные и разумные решения.

Джоан, с пепельно-серыми волосами и лицом, казалось, олицетворявшим такие исконные свойства английского характера, как благопристойность и гордость, была старше его, – я бы дал ей лет пятьдесят пять. В последующие несколько месяцев она стала для меня еще одним верным товарищем. Среди ее очевидных достоинств не последнее место занимало умение слушать. Исключительная способность сразу же улавливать, к чему вы клоните, и относиться с пониманием к важным словам невольно вызывала симпатию. Она всегда с готовностью оказывала мне любую помощь, и ей же принадлежал план моего бегства из Советского Союза, который она разработала еще в 1978 году. Проделав огромную подготовительную работу, обстоятельно изучив все, что ей требовалось, она в конце концов сумела найти оптимальный вариант решения жизненно важной для меня проблемы, который и был впоследствии успешно осуществлен.