Текст книги "Следующая остановка - расстрел"

Автор книги: Олег Гордиевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)

Проблема, с которой мы столкнулись, заключалась в том, что мы не сумели найти интересующих Центр данных. Ни один из наших обычных осведомителей из числа английских журналистов или политиков, к которым мы обращались в подобных ситуациях, не смог нам ответить на эти вопросы, и в конце концов я вынужден был позвонить Сэлли, известной своими симпатиями к коммунистам. Она преподавала английский в подвальном помещении консульского отдела, и ей, единственной из англичан, разрешалось находиться на территории посольства.

Стройная, миловидная женщина лет тридцати пяти, Сэлли не только вела у нас занятия по английскому языку, но и работала в советском Агентстве печати «Новости» – информационном и одновременно пропагандистском центре. За последние два года я смог узнать ее достаточно хорошо. Стремясь улучшить свой английский, я аккуратно посещал ее уроки. Не раз случалось так, что никто кроме меня на занятия не приходил, и тогда мы по полтора часа просто беседовали на английском. Во время одной из таких «посиделок» у нее вырвалось вдруг:

– Сейчас принято женщине в моем возрасте заводить любовника.

Мне было понятно, что это – своего рода намек на возможность установления между нами значительно более близких отношений, но меня вполне устраивала моя жена, от которой я был без ума, и к тому же вести двойную жизнь, представляя в своем лице два противоборствующих лагеря сразу, – дело нешуточное. В общем, я оставил все как есть, и, когда потом я раза два приглашал ее вместе пообедать, чтобы выяснить кое-что относительно Коммунистической партии Великобритании, она явно испытывала неудовольствие оттого, что дальше сугубо деловых наши отношения не продвинулись.

И вот сейчас, когда нам были совершенно необходимы сведения о шахтерах, мои добрые отношения с Сэлли очень мне помогли. Инстинкт сотрудника КГБ подсказывал мне не раскрывать никому из нижестоящих коллег, что у меня имеется свой собственный источник информации; я незаметно проскользнул в телефонную будку и уже оттуда позвонил ей. Она была рада помочь мне и тут же рассказала все, что нам требовалось знать. И так вот, исключительно благодаря моей приятельнице, нам удалось составить тем же вечером текст телеграммы и отправить ее в Центр.

Центр же, получив от нас нужные данные, немедленно связался с посольством и лондонским отделением КГБ – с каждым в отдельности – и спросил, не смогли бы они передать деньги шахтерам. После долгих дебатов посольство дало отрицательный ответ, мотивируя это следующим: поскольку забастовкой заправляют левые, что и так создает для Лейбористской партии определенные сложности, поддержка Москвой данной акции может лишь повредить руководству этой партии. КГБ также решил, что не в интересах Москвы поддерживать крайне радикальные движения в Англии. Но воинствующие элементы в Центральном Комитете Коммунистической партии пренебрегли мнением и посольства, и КГБ и, обозвав всех нас перестраховщиками, выделили для поддержки шахтеров один миллион инвалютных рублей (примерно девятьсот тысяч фунтов стерлингов). В связи с этим невольно должен был возникнуть вопрос: каким именно путем эти деньги могли бы быть вручены забастовщикам? И для меня так и осталось загадкой, получили эту сумму те, кому она предназначалась, или нет.

Визит Горбачева в Англию начался 15 декабря. Заранее, задолго до того, как его автомобиль подъехал в середине дня к воротам посольства, вдоль подъездной дорожки выстроились в ряд вместе с женами все сотрудники и этого учреждения, и КГБ, чтобы дружно приветствовать высокого гостя. Выйдя из машины, Горбачев обошел строй, с каждым поздоровавшись за руку, после чего было решено сфотографироваться на память. Когда все стали сбиваться в кучу, чтобы попасть в объектив, у меня появилось смутное желание укрыться за чьей-либо спиной, чтобы потом никого из моих сослуживцев не клеймили за то, что он красуется на фотографии рядом с предателем.

Первые же впечатления о нашем высоком госте были не в его пользу. Я знаю, что многие на Западе считали, что у Горбачева весьма привлекательное лицо, выражающее открытость и живость характера. С точки зрения моих коллег оно основательно подпорчено тюркскими, или монголоидными, чертами. Среди русских немало таких, кто относится к азиатам с предубеждением, расистским по сути своей, и считает их продажными и бесчестными. Вот и мои коллеги, подметив в лице Горбачева восточные черты, сразу же ощутили инстинктивное недоверие к нему.

Возможность составить о нем более полное представление мы получили несколько позже, когда вечером того же дня он приехал в посольство, на встречу с дипломатами и разведчиками. Он снова поздоровался с каждым из нас за руку, даже не озаботившись тем, чтобы кто-нибудь представил нас ему, как это делается обычно в аналогичных ситуациях, и сразу же приступил к своей речи. Мы знали, что времени у него мало, потому что было уже пол-восьмого, а ему еще нужно было переодеться и к без четверти девять успеть на официальный обед, устраиваемый в его честь. Поэтому в простоте душевной полагали, что наша встреча займет всего минут пять, он ограничится коротким обращением, примерно такого вот содержания: «Позвольте мне поприветствовать вас от имени руководства Коммунистической партии Советского Союза. Сотрудники вашего посольства находятся на передовом рубеже сражений, которые ведутся на внешнеполитическом фронте», – и далее в том же духе. Однако, вопреки нашему прогнозу, Горбачев проговорил сорок минут, с явным удовольствием вслушиваясь в свой собственный голос.

Эта встреча также вызвала у всех горькое разочарование. Его акцент и лексика были типичными для жителя юга России, а точнее, Северного Кавказа с прилегающими к нему областями, составляющими в целом регион, где сильное влияние на русский язык оказали украинцы, переселившиеся туда в девятнадцатом веке. Возникший в результате взаимопроникновения двух культур жаргон не был ни русским, ни украинским языком и посему стал считаться особым диалектом, получившим название «южнорусский». На ревнителей русского языка, жителей Москвы и Санкт-Петербурга этот говор производит весьма неприятное впечатление из-за его неблагозвучия. Особенно их коробит произношение буквы «г», которая в устах носителей этого диалекта звучит почти как «х», в результате чего «Гоголь», к примеру, становится «Хохолем».

На этом арго разговаривал Брежнев, им же пользовался и Горбачев, продемонстрировавший, кстати, и еще один удручающий факт – неумение правильно ставить ударения. Особенно резало слух «начать» вместо «начать» – грубейшая фонетическая ошибка.

Выступал он сумбурно, перескакивая с одной темы на другую, строил фразы, не сообразуясь с языковыми нормами. Словом, речь его не могла не вызывать раздражения у грамотных, образованных русских. На встрече с нами он проявил полное отсутствие чувства меры, ужасно затянув свое выступление, хотя обстоятельства никак того не требовали. При этом он сделал всего лишь одно или два интересных замечания, одно из которых заключалось в том, что внешняя политика США не определяется (как традиционно считали советские лидеры и аналитики. – О.Г.) некоей тайной капиталистической, или, точнее, империалистической, силой, оказывающей вполне определенное воздействие на руководство этой страны, а формируется в результате взаимодействия целого ряда соперничающих друг с другом учреждений: Белого дома, Национального Конгресса, государственного департамента, Национального совета безопасности, ЦРУ, министерства обороны и некоторых академических центров. В этом, по крайней мере, было уже кое-что новое – реалистичный и свежий подход к рассмотрению наиважнейших вопросов. Однако, перейдя к нашим внутренним проблемам, он нагнал на нас смертельную скуку. Мы не услышали от него никаких откровений или хотя бы упоминаний о гласности или демократических преобразованиях в нашей стране, но зато он рассказал нам пространно о невиданно холодной зиме, из-за которой пострадали в Сибири железные дороги и линии электропередачи.

Когда, наконец, мы разошлись, я отправился на поиски бедного старого Шатова, нашего временного аналитика, который не был допущен на встречу, хотя и страстно желал хотя бы одним глазком взглянуть на Горбачева.

– Ну как? – спросил он меня с завистью. – Что он собой представляет?

– Очередной советский аппаратчик, вот и все, – ответил я со вздохом. – По уши влюблен в самого себя. Стоило ему только произнести первое слово, как он тотчас же забыл обо всем на свете – проговорил без умолку целых сорок минут.

Шатов в недоумении уставился на меня:

– Вижу, ты просто ничего не понял, старик! Член Политбюро, способный говорить без бумажки целых сорок минут, – да он просто гений!

Визит Горбачева в Англию прошел весьма успешно – в немалой степени благодаря высочайшему мастерству переводчиков, которые при переводе значительно улучшали речь Горбачева. Большую роль в этом сыграла и исключительная эрудированность Михаила Богданова. Он свободно говорил по-английски и превосходно знал страну, что позволило ему теперь оказать мне бесценную помощь в составлении перечня наиболее интересных фактов, с которыми мы знакомили по утрам Горбачева. (Богданов – один из одареннейших учеников Кима Филби, неизменный участник проводившихся последних семинаров. К 1984 году уже имел в своем активе несколько довольно ценных осведомителей, которых ему удалось завербовать из числа сотрудников журнала «Экономист». С Брайеном Бидхемом, в частности, он установил столь близкие, сердечные отношения, что обратился в Центр с просьбой включить этого человека в число тайных осведомителей КГБ. (Примеч. автора.)

Но мне помогал в моей работе не только Богданов, но и мои друзья из английской спецслужбы, которые энергично снабжали меня нужными мне сведениями, но об этом, само собой разумеется, никто у нас даже не догадывался. Не будь их, я не знал бы, что делать. От нас требовали, например, чтобы мы каждый вечер высказывали в письменном виде свои предположения и догадки по поводу того, с чем может столкнуться Горбачев во время встреч, намеченных на следуюший день. Но сделать это обычным путем было просто невозможно. Поэтому мне приходилось отправляться к англичанам и настоятельно просить их оказать мне помощь – скажем, подбросить какую-нибудь идею относительно того, какие вопросы может затронуть в беседе с Горбачевым миссис Тэтчер. Они тут же предлагали мне несколько возможных вариантов, и я, ознакомившись с ними, ухитрялся состряпать весьма полезную на первый взгляд докладную записку.

Однако в основном меня спасало все же то, что в действительности встреча на следующий лень оказывалась значительно более плодотворной, чем мы предполагали. Когда я попросил англичан хотя бы намекнуть мне, какие вопросы собирается обсудить во время своей встречи с Горбачевым министр иностранных дел Джеффри Хау, они позволили мне ознакомиться с краткой справкой, которую подготовили ему специально для этой встречи. Недостаточно свободное владение английским усугублялось крайне нервозным состоянием, в котором я пребывал, и жуткой спешкой, и чтобы досконально запомнить содержание той справки, потребовалась максимальная концентрация памяти.

Вернувшись на работу преисполненный упоения собственной находчивостью, я, вопреки запрету, уселся за пишущую машинку и отстукал черновой вариант очередной докладной записки, составленной на основе данных, почерпнутых главным образом из моего негласного источника и, в меньшей степени, из газет. Затем я передал свое творение Шатову, и тот, проявив завидное прилежание, переложил его содержание на свой лад в столь неопределенных и расплывчатых выражениях, что Никитенко буквально взорвался, когда увидел конечный результат.

– Как я могу показать такое Горбачеву?! – завопил он в отчаянии. – Здесь же нет ничего конкретного!

Я согласился и скромно заметил:

– Леонид Ефремович, я не хочу полемизировать с Шатовым, поскольку он человек исключительно добросовестный, но, может быть, вы пожелаете взглянуть на подготовленный мною черновой вариант?

Никитенко, быстро прочитав мой текст, радостно воскликнул:

– Да это же как раз то, что нужно!

И хотя он чисто интуитивно уловил сходство моего текста по тональности с документами, выходящими из стен английского министерства иностранных дел, он не стал ничего менять, и докладная записка ушла в том самом виде, в каком была представлена мною.

Каждый вечер Никитенко, стоя на лестничной площадке в здании посольства с тремя-четырьмя страницами машинописного текста в руках, разговаривал с охранниками, пока не получал разрешения пройти в кабинет Горбачева и положить наши справки ему на стол. Когда документы возвращались к нам, иногда с отчеркнутыми абзацами, понравившимися Горбачеву, мы передавали их в резидентуру, а затем отправляли в Центр, чтобы наше московское начальство знало, какими материалами мы обеспечивали Горбачева во время его визита в Англию.

Подобная система неплохо срабатывала. В том, что Горбачев не просто читал подготовленные нами документы, а делал это с особым тщанием, мы убедились однажды утром, когда нам вернули отправленный ему накануне документ. В нем содержался составленный нами слащавый абзац о его супруге Раисе Максимовне, в котором говорилось о всеобщем восхищении ею. Вычеркнув из этого панегирика пять слишком уж хвалебных строк, Горбачев сохранил без изменений лишь две с сухими, фактическими данными. А на полях приписал: «Это очень опасно – вызывать зависть у жен остальных членов Политбюро».

Как и ее муж, Раиса Максимовна произвела самое благоприятное впечатление на англичан, но нам она показалась весьма неприятной особой со вздорным характером, высокомерной, с чрезмерным самомнением.

Она наотрез отказалась от сопровождающей – прекрасной переводчицы, супруги Михаила Богданова, объяснив это тем, что для нее привычнее мужское общество. Не вступая с ней в пререкания, мы были вынуждены приставить ей в помощники Юрия Мазура, бывшего моряка из бедной семьи, – человека исключительно высокого интеллекта, который знал Англию уже двадцать пять лет. (В Рейкьявике, где Горбачев должен был встретиться с Рейганом, Раиса Максимовна повела себя крайне грубо по отношению к Послу Советского Союза в США и его жене – весьма уважаемой супружеской паре – и спустя несколько дней добилась смещения посла с занимаемого им поста, поскольку они не проявили должного благоговения перед ней. Она также заявила Нэнси Рейган, что коммунизм, базирующийся на самом передовом в мире учении, в конечном итоге одержит победу над капитализмом, который обречен на гибель. Советский народ никогда не относился к Раисе Максимовне как к истинно первой леди, поскольку ее муж занял высший пост в государстве в результате умелого манипулирования партийным аппаратом, а не потому, что был избран народом. Жена Бориса Ельцина, всенародно избранного президентом, стала на законном основании считаться первой леди. (Примеч. автора.)

Из-за смерти маршала Устинова – одного из членов Политбюро – намеченный срок пребывания Горбачева за рубежом был сокращен с пяти до четырех дней. Хотя он мог бы спокойно выполнить всю намеченную им программу, – присланная ему из Москвы телеграмма носила исключительно информативный характер и не содержала никаких предписаний, – он предпочел вернуться домой, совершив перед отъездом лишь короткую поездку в Шотландию.

Спустя несколько недель, уже будучи в Москве, я узнал, что Никитенко получил орден за отличную организацию визита Горбачева, хотя в действительности этот успех ему обеспечили Богданов, Шатов, советская информационная служба и я. Никитенко даже не пришлось обеспечивать безопасность высокого гостя, поскольку охрану его взяли на себя англичане. Я пожаловался Грибину на вопиющую несправедливость, но, как и следовало ожидать, никто не собирался ничего менять, и мы так никогда и не поняли, как такое оказалось возможно: то ли Никитенко снискал расположение сопровождавшей Горбачева свиты, то ли его наградили лишь в силу того, что именно он формально являлся начальником нашего отделения.

В последующие годы выявились также существенные различия в оценке Горбачева на Востоке и на Западе. Если на Западе он стал героем, первым советским руководителем, отважившимся заявить, что коммунизму пришел конец, то в Советском Союзе он не пользовался популярностью и к нему по-прежнему относились как к типичному партийному аппаратчику с провинциальным мышлением и соответствующим образованием, совершившему радикальный политический переворот, скорее всего, по ошибке, не предвидя возможных его последствий.

Я не отрицаю, кое-что в его деятельности заслуживает похвалы, однако уж слишком расписывать его заслуги не стоит, потому что провозглашенной им перестройки не произошло. Несомненно, им были созданы определенные предпосылки для продвижения общества вперед, однако процесс преобразования общественной жизни пошел такими стремительными темпами, что в конце концов вышел из-под его контроля. Сразу же после прихода к власти он выступил с идеей ускорения промышленного и технологического развития, поскольку сознавал, что разрыв в этой области между Советским Союзом и Западом принял поистине катастрофические размеры и, если не принять решительных мер, наша страна в недалеком будущем настолько отстанет от Запада, что ей поневоле придется капитулировать. В его намерения входило направлять имевшиеся у нас ресурсы в первую очередь в те сферы, где особенно плохо обстояли дела, и основная задача, которую он ставил перед собой на первоначальном этапе своей деятельности как главы государства, заключалась скорее не в том, чтобы отказаться от социализма, а в том, чтобы изыскать способы более эффективного функционирования этой системы.

Но чем больше узнавал он о сложившейся в советскую эпоху системе, тем яснее ему становилось, что она заслуживает самого сурового осуждения. Поэтому на Пленуме Центрального Комитета Коммунистической партии, состоявшемся в 1987 году, он представил разработанную им концепцию гласности и подверг резкой критике времена правления Брежнева как период застоя.

Преступления, творившиеся в советское время, и сама советская система, порочная по сути своей, привели нашу страну в такое состояние, что ее вполне можно было сравнить с гигантской язвой, продолжающей гноиться под прикрывающей ее тонкой пленочкой. И люди, сознавая это, стали все более открыто писать и говорить об этом. Горбачев был обеспокоен размахом провозглашенной им гласности, и все кончилось тем, что она продолжала набирать темпы, но уже без его участия в этом процессе.

Хотя теперь я не имел прямого отношения к сектору Н, тем не менее мне иногда приходилось заниматься нелегалами. Когда я прибыл в посольство, они находились в ведении Грачева, энергичного человека, считавшегося сотрудником консульского отдела, но к концу моего первого года пребывания в Англии он отбыл в Москву, и в Лондоне оставалось лишь два сотрудника сектора Н: один числился в Международной ассоциации производителей какао, другой – в Судоремонтной компании. У последнего была необыкновенно красивая жена, очаровательнейшая женщина примерно тридцати пяти лет, которой наше руководство объявило благодарность, – я думаю, за то, что, посетив Сомерсет-Хаус под каким-то предлогом, она заполучила для нас ценные документы.

В обязанности двух этих сотрудников входило подыскивать подходящие места, где можно было бы оставлять условные знаки и систематически проверять, не появились ли где новые метки. Однажды человек, занимавшийся какао, сообщил, что нашел превосходное место для этой цели, в самом центре Лондона. На Керзон-роуд, в Мэйфейре, сказал он, имеется деревянный шит для объявлений, на котором удобно будет делать мелом пометки. Когда я сообщил об этом Джеку, он едва не свалился со стула от смеха, поскольку доска объявлений находилась напротив одного из главных офисов МИ-5, на другой стороне улицы, что давало этой организации исключительный шанс выследить одного из тех неуловимых существ, которые столь редко всплывают на поверхность из своих невидимых глазу таинственных глубин.

Все, что я мог рассказать англичанам, сводилось к тому, что некая женщина под кодовым именем Инга должна будет в один прекрасный день оставить на щите условный знак. Руководитель сектора контрразведки, занимавшегося непосредственно Советским Союзом, подобрал в одном из близстоящих домов комнату, из окна которой отлично просматривалась доска объявлений, и установил там круглосуточный пост наблюдения. Однако, как назло, в самый ответственный момент кто-то принес наблюдателю чашку чая. Тот, опустив бинокль, повернулся, чтобы взять ее, и, когда снова взглянул на щит, обнаружил появившуюся там метку, но оставивший ее человек уже исчез. Словом, женщина пришла и ушла, а злополучный наблюдатель так и не смог ее засечь.

Вскоре после этого из Центра пришло распоряжение установить визуальное наблюдение за другим нелегалом Грачева. Выполнение этого задания выпало на мою долю. Как мне сообщили, этот человек в такой-то час и в такой-то день будет стоять перед витриной магазина игрушек с еженедельником «Шпигель» в наружном кармане куртки. Все, что мне предстояло сделать, – это пройти по противоположной стороне улицы и убедиться в том, что он жив и здоров. Согласовав свои действия с английской службой безопасности в надежде на то, что англичанам удастся сфотографировать и затем идентифицировать его, я проехал на метро до Мордена и прибыл на место пораньше, чтобы иметь в запасе какое-то время. Мои друзья же были где-то поблизости, я знал это, но они проявили такую осторожность, что я так и не смог их обнаружить.

Когда подошло время встречи, я снял с руки часы и держал их в руке, чтобы не пропустить нужного момента. Я сразу же увидел его, как только вышел из-за угла. Он стоял у витрины – довольно высокий темноволосый мужчина лет тридцати, с газетой в кармане куртки. Заметно было, что мой нелегал напряженно следил за противоположной стороной улицы, пытаясь вычислить, кого же именно прислали сюда, чтобы взглянуть на него. И конечно же ему в голову не приходило, что за ним наблюдали одновременно представители двух противоборствующих спецслужб. Примерно через минуту я спустился в метро. Как стало мне известно чуть позже от моих друзей-англичан, они неотступно шли по пятам своего объекта и оказались в подземке. В конце концов он, не ведая того, привел их к припаркованной недалеко от станции метро машине, и они тут же записали ее номер. Воспользовавшись имевшимися у них довольно скудными сведениями, касавшимися этого человека, они все же выяснили в конце концов, что он, выдавая себя за немца, работал механиком в одной из лондонских ремонтных мастерских. Замечу попутно, забегая немного вперед, что 20 июля 1985 года, в день моего бегства из Москвы, туда нагрянула группа захвата, чтобы арестовать его, но пресловутого немца уже не застала на его рабочем месте: оказалось, что 25 мая, на следующий день после того, как я был допрошен сотрудниками КГБ, он внезапно исчез. Впоследствии мы узнали, что 25-го или 26 мая в лондонское отделение КГБ поступили из Москвы теле и радиограммы, отзывавшие в срочном порядке всех нелегалов, находившихся на территории Англии.

Другая успешная операция, удачная в нескольких отношениях, была проведена в Корэмс-Филдс, в Блумсбери. На этот раз мне предстояло положить в условленном месте особого рода кирпич, изготовленный оперативно-технологическим отделом нашего отделения и содержавший внутри восемь тысяч фунтов стерлингов в банкнотах с не зафиксированными нигде номерами. Указанная сумма предназначалась еще для одного нелегала, который должен был забрать деньги сразу же после того, как я оставлю их в указанном месте. Место же это – обочина тропинки, протянувшейся вдоль высокого проволочного ограждения по одну сторону парка, – было выбрано человеком из Судоремонтной компании, тем самым, жена которого была упомянутая выше красавица. Так как был прекрасный субботний вечер, я, отправившись туда, взял с собой девочек – Марию и Анну, которым было тогда соответственно пять лет и четыре года. Мой шофер предусмотрительно избрал маршрут, пролегавший не через центр, а по окраинным улицам.

Оказавшись на месте, я убедился вскоре, что служба безопасности не оставила мое сообщение без внимания. Сперва появился велосипедист, у которого вдруг возникли какие-то проблем с его машиной, заставившие его остановиться. Затем я увидел женщину. Она толкала перед собой детскую коляску, но то, что вполне можно было принять за грудного ребенка, в действительности являло собой фотокамеру. А потом, чуть ли не сразу же после того, как я спрятал кирпич в пластиковую сумку и поставил ее у самой тропинки, показался мужчина. Он взял эту сумку и, не заметив, что его сфотографировали, пошел в северном направлении, вероятно, к тому месту, где он должен был оставить условный знак, означавший, что он забрал предназначавшиеся ему деньги. По дороге туда служба безопасности, проявляя чрезмерную осторожность, упустила его, но мой водитель, проверяя наш почтовый ящик, заметил там нечто, похожее на не очень отчетливый условный знак. Поскольку я твердо знал, что деньги попали по назначению, я немедленно доложил о выполнении задания в Москву. Между тем старший сотрудник МИ-5 сказал, что неплохо бы показать фотографию нелегала в телепрограмме «Криминальное обозрение». Он сказал это в шутку, но его идея показалась мне просто блестящей, и я лишь пожалел о том, что спецслужба, которую он представлял, слишком уж опасается гласности, чтобы пойти на такое.

Порой нелегал способен создать своему куратору непростые проблемы, как это случилось в одно из воскресений. В тот день я был дежурным по посольству. Исполняя обязанности начальника лондонского отделения КГБ, я должен был, как и все другие сотрудники КГБ, дежурить время от времени в здании посольства в выходные дни. Вот и в тот день я сидел за столом, удобно устроившись в бывшем кабинете Гука, когда вдруг раздался стук в дверь, и в тот же миг в кабинет стремительно влетел водитель дежурной машины.

– В «почтовом ящике» – условный знак! – взволнованно произнес он.

После нескольких дней проверки условленного места он увидел, наконец, изображение креста. Я тотчас же позвонил шифровальщику, у которого имелся список условных знаков для каждого нелегала. Оказалось, что крест означал: «Крайне необходимо встретиться». Чуть ниже в том же списке указывались заранее обусловленное место встречи, находившееся в Бэрнете, и время 16.00.

Сейчас уже было 10.30 утра. Находясь на дежурстве, я не имел права, согласно инструкции, покинуть здание посольства, но когда я позвонил охраннику, чтобы узнать, нет ли в здании кого-нибудь, кроме меня, то оказалось, что в данный момент никого из сотрудников КГБ, кто мог бы меня подменить на пару часов, не было. Находившийся в посольстве один «чистый», не связанный непосредственно с КГБ, дипломат, который смог бы, возможно, меня выручить, только что отправился домой. Ситуация казалась безнадежной. Не видя другого выхода, я попросил охранника остаться за меня на несколько минут, а сам ринулся на поиск первого секретаря посольства Алексея Никифорова. Я не имел права заставлять дипработника дежурить в воскресенье, и посему единственное, что мне оставалось, это умолять его выручить меня и подежурить в посольстве максимум два часа. Алексей был милейшим человеком и с готовностью откликнулся на мою просьбу.

Когда вопрос с дежурством был решен, я сразу же, не теряя времени, поехал в Бэрнет. Водитель, как всегда, выбрал маршрут в объезд тех мест, которые постоянно находились под неослабным контролем службы наблюдения, так что путь к условленному месту прошел вполне благополучно. Договорившись с шофером, что он подъедет к месту встречи через полчаса, остальную часть пути я прошел пешком по дорожке, ведущей к широкому проспекту. Нелегал должен был стоять у магазина, делая вид, будто внимательно разглядывает витрину. Так он и сделал. Это был молодой мужчина, лет под тридцать, крепкого сложения, с ежиком черных волос. По внешнему виду его вполне можно было принять за русского, хотя с таким же успехом он мог оказаться и новозеландцем, и австралийцем.

Приблизившись к нему, я произнес пароль:

– Не встречались ли мы с вами в «Маджестике» в июне восемьдесят первого?

Он улыбнулся:

– Это было не в июне восемьдесят первого, а в августе восемьдесят второго. Говорил он по-английски великолепно, что не помешало ему, однако, спросить: – На каком языке желали бы вы разговаривать со мной: на английском или на русском?

– Стоит ли спрашивать? – воскликнул я. – Конечно же на русском!

Тогда он сказал:

– Я выполнил задание. Вот это надо отправить в Центр. Пожалуйста, сделайте это как можно быстрее. Что же касается лично меня, то я в ближайшее время покину эту страну.

Поскольку, согласно заранее разработанному плану, нам предстояло пройти какое-то расстояние вместе, мирно беседуя, словно друзья, мы так и поступили, потом направились в сторону спортивного городка с содержащимися в изумительном порядке игровыми площадками.

Людей там было немного, рядом же с нами и вовсе никого. Но мой спутник явно нервничал.

– Ну, пока, – вскоре сказал он и зашагал прочь, словно опасался подвоха с моей стороны.

Вернувшись в посольство, я тепло поблагодарил Никифорова за оказанную мне услугу, передал пакет шифровальщику и тотчас же отправил телеграмму в Центр. Я сообщил своим друзьям-англичанам о моей встрече, но нам так никогда и не удалось идентифицировать этого человека, хотя после моего побега в Англию мы не раз возвращались к этому происшествию, пытаясь решить волновавшую нас загадку. С большей или меньшей долей вероятности мы могли лишь предположить, что его задание заключалось в получении каких-то документов, возможно, того же паспорта. Но хотя мы проверили все заявления с просьбой о выдаче данного документа, поступившие за последнее время от лица в возрасте от двадцати до тридцати лет, вопрос так и остался без ответа. И удивляться тут нечему: подобно таинственному целоканту, считавшемуся долгое время вымершей рыбой, нелегалы обычно обитают в таких океанских глубинах, что обнаружить их практически невозможно.

В течение многих месяцев Никитенко тешил себя надеждой, что вот-вот его официально назначат резидентом, и, желая лишний раз напомнить о себе, забрасывал своих друзей из Первого главного управления вкрадчивыми письмами. Но когда в январе 1985 года меня вызвали в Москву для собеседования на весьма высоком уровне, стало ясно, что наилучшей кандидатурой на место Гука считаюсь все же я. Грибин, питая ко мне самые дружеские чувства, по-прежнему решительно отстаивал мою кандидатуру. И теперь, глядя на него, я понял по выражению его лица, что он выиграл последнее и главное сражение, хотя победа далась ему нелегко.