Текст книги "Ключи от Стамбула"

Автор книги: Олег Игнатьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Глава XVIII

Вечером российское посольство устраивало раут в честь христианской знати, ожидая приезда не менее трёхсот гостей.

Просторный вестибюль и парадная лестница были роскошно убраны; зал торжественных собраний, уставленный столами с восхитительной свежей икрой в серебряных бочонках – красной, паюсной, зернистой; горы бутербродов с сёмгой, стерлядью и провесной белорыбицей, не говоря о балыках, ветчине и колбасах, закупленных в Одессе и Керчи; отменные вина с прекрасным вкусом и тончайшим ароматом, и снова горы, но теперь уже не бутербродов с сёмгой, бужениной и копчёным палтусом, а целых два Эльбруса пышных, аппетитно зарумяненных, горячих – с пылу с жару! – пирожков с разнообразной начинкой; хрустальные фужеры для шампанских вин, бокалы с сельтерской водой и оранжадом, и фрукты, фрукты, фрукты, от которых разбегаются глаза, как разбегаются они от массы лиц, мужских и женских, юных, нежных и не очень. Всё это изобилие еды и горячительных напитков, равно как и обстановка, и начищенный воском паркет, и ослепительно сияющая люстра, отражающаяся в нём, и галантные швейцары, и прислуга, и блистательно составленный оркестр, привезённый специально из Одессы, и парадные лодки с гребцами, и посольский паровой катер-стационер, всё это было в полном распоряжении и пользовании дорогих гостей извечно хлебосольной и неизбывно радушной русской дипломатической миссии.

Ни посол, ни его помощники, своих мест в застолье не имели. По старинному русскому обычаю, они гостеприимно обходили приглашённых, раскланивались, улыбались, справлялись о здоровье, рассыпали комплименты, рассказывали анекдоты, шушукались (не без того), стоя в сторонке с нужными людьми, сердечно пожимали руки, выслушивали сплетни, припадали к дамским ручкам, безобидно флиртовали, дабы соблюсти благопристойность и не навлечь на себя чью-либо злобу. Они следили за новыми лицами, ничуть не сомневаясь в том, что где-то эти рожи они уже видели, приносили уверения в своём глубоком уважении, обещали помогать и делать всё возможное для укрепления взаимной дружбы, восхищались чужими заслугами, сочувствовали бедственному положению, с радостью хватаясь за любой предлог, чтобы уклониться от беседы «со слезой», безошибочно определяли тех, чьи сердца пылали честолюбием, а более того – страстью к наживе, вручали им свои визитки, обговаривали встречи (зачастую тайные), с величайшей признательностью принимали благодарность (иногда в виде пустяшного презента), и вновь рассыпались в любезностях, проявляя выучку и ловкость великосветских щёголей.

Ещё с давних дней своего пребывания в Хиве и Бухаре Игнатьев прекрасно усвоил, что на Востоке, будь то Азия или Китай, внешней стороне любого действа и церемониала придаётся неимоверно большое значение, и умел произвести незабываемое впечатление. Тем более, если он вознамерился стать в Турции вторым человеком после падишаха, всесильным российским вельможей. Уже кое-кто из турецких министров именовал его не иначе, как Игнат-пашой, благо, что личные секретари высокопоставленных чиновников набирались из глухонемых, дабы те не имели возможности разглашать их секреты. Да и как им ещё называть посланника России, если владыка мусульман, солнцеликий Абдул-Азис, и тот не раз признавался великому везиру, что ни от кого не получал лучшего совета, чем от русского посла. И это не могло не радовать. Николай Павлович оказался вполне подготовленным к тому, чтобы говорить с султаном на любую тему, раскрывая её в узком, сугубо турецком аспекте. В то же время он способен был анализировать происходящие в Турции процессы с той бесподобной прозорливостью, которая проливала свет на будущность, как самой Порты, так и подвластных ей в течение пяти столетий арабских, балканских и кавказских народов, вплоть до сопредельных.

– Через сто лет, – говорил он султану, – арабский мир будет в самом центре политических событий.

–Жаль, что мы не доживём до этих лет, – с усмешкой отвечал Абдул-Азис, поражаясь неизъяснимой по своей глубине интуиции русского посла и неизменно восторгаясь тем, что у него было в достатке смелости отвечать на острые вопросы, жить и поступать так, как он считал нужным, исходя из чувства долга, и любви к ближним. Но больше всего Абдул-Азиса изумляла его способность говорить без тени раздражения, когда, казалось бы, надо кричать, сверкать глазами и скандалить. Игнатьев обладал очень приятным, завораживающего тембра, голосом, которому, возможно, в сочетании с редким умом и потрясающей благожелательностью, он и был обязан своим редким личным обаянием.

– Без денег, но богат – душой и сердцем, – говорил он об Игнатьеве своему восьмилетнему сыну Юсуфу Иззедину, к которому стал относиться ещё трепетней после того, как в семье Николая Павловича произошло горе. – С ним приятно иметь дело. Славный человек. – Абдул-Азис помнил и не забывал: это русский посол открыл ему глаза на то, что Восточный вопрос затрагивает жизненные интересы всех великих держав, а не только лишь России.

А зал торжественных собраний уже наполнился людьми.

Лично проследив за сервировкой столов и наказав секретарям посольства вплотную заняться гостями, центральными фигурами среди которых были: вселенский патриарх Григорий VI в благочинном окружении шести митрополитов и четырёх епископов, и константинопольский католикос всех армян Матеос I, милостиво беседовавший с преосвященным Азарианом, подписавшим секретный Протокол с французами, Игнатьев пошептался со своим военным атташе, и посоветовал тому почаще привлекать к своей работе Константина Николаевича Леонтьева.

– Мало того, что он на редкость смелый человек, обладающий недюжинным умом, он, ко всему прочему, блистательно умеет находить общий язык со всеми – от европейских дипломатов и турецких чиновников до польских революционных эмигрантов, и албанских разбойников.

– Головорезов мне как раз и не хватает, – усмехнулся полковник Франкини, маскируя свою озабоченность очередным секретным делом намеренно шутливой интонацией.

А шептались они о шифровке, пришедшей из Генштаба: нужно было срочно раздобыть новый секретный код броненосного флота султана.

Всякий разведчик знает: чтобы увидеть луну, не обязательно смотреть на небо.

Когда все приглашённые собрались в общем зале, Игнатьев обратился к ним с короткой речью, сразу же предупредив, что вовсе не намерен утомлять их собственным ораторским искусством. Глядя на лица гостей, такие разные и, вместе с тем, во многом близкие ему своей приверженностью к русской государственности, он сердечно поблагодарил их за существенную помощь российской дипломатии в деле решения Восточного вопроса, пообещав рассматривать смелые и нужные для выполнения этой задачи инициативы, идущие от греков, сербов и болгар, а так же от армян и курдов.

– Мы будем использовать их со всею полнотой, распространяя по всем балканским странам, вплоть до княжества Чёрной Горы, и не чураясь применять их в Турции. – Николай Павлович был убеждён, что успех составленной им для себя программы непременно будет обеспечен, если он правильно определит круг своих единомышленников среди турецких христиан, будь они монофизиты, как армяне, или униаты, как немалое число молодых греков и болгар, загнанных в тиски католицизма по немощи своей и маловерию. Он делал всё, чтобы в его неутомимой пропаганде идей панславизма, в силе и решительности проведения их в жизнь, равно, как и в серьёзном намерении России благосклонно выделять необходимые средства для обучения славянской молодёжи в лучших своих университетах, ни у кого не возникло ни малейшего сомнения. Вкратце поделившись с гостями своим дипломатическим опытом, Николай Павлович многозначительно сказал:

– С «принципами» и «приличиями» надо поступать столь же вольно, как это проделывает ветер, сметая пыль с дороги.

После этих слов публика пришла в неописуемый восторг. Особенно рукоплескали дамы.

– Браво!

Игнатьев слегка поклонился в их сторону.

– Меня за это часто осуждают, но кто осуждает? – задался он жгучим вопросом и, как бы загоревшись от него, с жаром воскликнул. – Лицемеры! Которым нравится кудахтать по любому поводу. Ах, ах, ах! Или они не знают, что есть два вида политики, как два типа развратников: одни не скрывают своих естественных пороков, а другие предаются им за ширмой!

В зале послышался гул одобрения.

Патриарх перекрестился.

Прибыв в Турцию и зная о церковном расколе, произошедшем между болгарами и греками пять лет назад, Игнатьев поставил себе ни за что не связываться с духовенством, но вместе с последней почтой он получил прямое указание Государя Императора добиваться от греческой патриархии уступок для болгар. А коли так, не его дело выяснять, кто прав, кто виноват; его посольская задача укрепить позиции России на Балканском Востоке, а заодно спрогнозировать её дальнейшие действия, прозревая будущее османской империи, которая всё чаще представлялась ему глухой калиткой с железным кольцом: стучи не стучи, но, если в доме никого нет, тебе ответят лишь одни дворовые собаки.

Ради этих уступок, во многом, и был устроен раут. Разумеется, Николай Павлович не готов пока к беседе с патриархом. Во многом надо разобраться. Ещё древние знали: нужно изучить все причины, указать многие, чтобы определить одну-единственную подлинную.

Дождавшись, когда всесвятейший Григорий VI соблаговолит взглянуть на него, Игнатьев затронул тему критского восстания, столь волновавшего всех греков.

– На стороне повстанцев молодость нации, а молодость это сила, с которой нельзя не считаться. Рано или поздно, она заставит оказывать ей честь, хотя турецким властям придётся ещё не раз применять карательные силы. Но разве устрашат смелых людей репрессии? Когда народ испытывает жестокие мучения, разве голова его будет забита мыслями об опасностях нашего времени?

– Нет! – выкрикнули сразу двое греков, по виду студентов. – Мы думаем лишь о свободе!

Николай Павлович тут же кивнул им, и они с надеждой устремили на него свои восторженно-неистовые взоры. Ему передалась их пылкость, и он заговорил ещё напористей и горячее.

– Я не перестаю твердить его величеству Абдул-Азису, что слабость Порты состоит в колоссальном и взрывоопасном разрыве, как социальном, так и политическом, между укоренёнными народами случайно возникшей османской империи, о чём вы все прекрасно знаете. На сокращение этих разрывов, устранение противоречий, нужно много денег, времени и сил, не говоря уже о том, Англия и венский кабинет делают всё, чтобы их планы по раскачке и распаду Турции сбылись, как можно раньше. Мне могут возразить: «Но это же прекрасно! Это то, что всех устроит!» А я скажу, что «нет». Обломки рухнувшей империи османов погребут под собой надежды балканских славян на истинный и прочный суверенитет. Вы можете спросить: «Но почему?» Да «потому», скажу я вам, что тотчас рухнут все экономические связи, и станут рваться ещё дальше. Процесс распада тем и страшен, что н е о с т а н о в и м. Особенно в том случае, когда плоть государственного организма начинает отделяться от костей. Происходит гниение заживо. Казалось бы, чего бояться, ведь возникнут автономии? Возникнут! Но надолго ли? Мало того, что великие державы тотчас «прикарманят» их непрочные, наспех сформированные коалиционные правительства, они ещё и стравливать начнут – одних славян с другими, дробить народности и расчленять их княжества. Они самым наглым и циничным образом начнут сживать славян со света. В междоусобных войнах православных христиан – вы только вдумайтесь в эти слова! – погибнет людей больше, чем за всю историю османской деспотии. – Игнатьев и сам не понимал, откуда у него берутся эти вещие слова. Говорил, говорил и не переставал удивляться собственному красноречию. – Или вы не знаете, что говорят на этот счёт политики Европы? «Мы не позволим сербам оставаться сербами, а болгарам – болгарами; мы позволим сербам быть австрийцами, а болгарам – немцами».

– А что же тогда делать? – раздался чей-то робкий женский голос, исполненный душевной боли.

– Объединяться! – пылко воскликнул Игнатьев. – Спасение славян в единомыслии с Россией. Иначе все усилия по автономизации пойдут коту под хвост! – Он даже чуточку возвысил голос, точно вынужден был сделать строгий выговор. – Об этом мы ещё поговорим, для этого у нас есть все условия, – Николай Павлович повёл глазами в сторону богато сервированных столов с их аппетитно пахнущим съестным великолепием. Столы сверкали дивным искромётным хрусталём, блистали белым серебром, приманчиво-ярчайшей позолотой, и зримо отражались в двух огромных зеркалах, не менее трёх метров высотою каждое, как бы показывая тем самым, что русский посол знает, на каком языке привыкли разговаривать в Константинополе. – А пока, – сказал Игнатьев, заканчивая свою речь и поглядывая на константинопольского патриарха, который частенько кивал головой, явно позабыв о том, что ему надлежит быть величественным, – я склоняю голову перед греческими патриотами и неколебимо верю, что их жертвенная преданность христианской Византии не сгорит сухой травой в огне божественных явлений!

В ответ раздался гром аплодисментов, обрадовавший не только русского посла как изощрённого оратора, но и всех тех, кто не спускал с него своих умильных взоров, хотя… ничто так быстро не улетучивается из человеческой памяти, как длинные спичи на официальных обедах.

Глава XIX

Второй переводчик посольства Михаил Александрович Хитрово, приятель Леонтьева и родственник Екатерины Леонидовны по линии фельдмаршала Кутузова, был чрезвычайно доволен собой, поскольку основную часть своей агентурной работы, запланированной на сегодняшний день, он уже выполнил. Ему удалось завязать отношения со старшим инспектором первой городской гимназии греком Кивилиди, двоюродный брат которого Эдвард Хартли, родившийся в английском Портсмуте и в силу этого являвшийся британским подданным, занимал пост внутреннего аудитора известной фирмы «Vicers – Armstrongs Limited», находившейся в городе Барроу-Фернес. Эта фирма специализировалась на постройке военных кораблей, как для королевского военно-морского флота, так и для ВМС других государств. У неё была мощная судостроительная база, огромный штат высококлассных инженеров и рабочих. Корабли, построенные ими, оснащались превосходными новейшими системами оружия. Со слов Кивилиди, его двоюродный брат, человек мягкий, но излишне замкнутый, жил с семьёй – женой и двумя сыновьями-подростками, в небольшом собственном доме. Увлекался разведением пушных и мясных кроликов. Вёл пуританский образ жизни. Когда он приезжал в Константинополь, проведать родню, то сказал, что очень устаёт на службе. Аудитор – человек-счётчик. Ревизор. Ему приходится много считать, сверять, анализировать и выявлять уйму ошибок в двойной, а то и тройной, бухгалтерии фирмы. А его свояк, некий Оскар Мейланд, исполнял обязанности главного кассира в военно-морском ведомстве Англии. Михаил Александрович оттого и насмешничал сегодня больше обычного, что через этого Мейланда он собирался добыть списки всех членов министерства и всего командного состава королевского флота, включая сигнальных матросов и офицеров-секретчиков. То-то было бы неплохо! Просто здорово. К тому же, он уже нащупал след таинственного Протокола, встретившись по поручению полковника Франкини с советником персидского посольства Мельком-ханом. Но след ещё не Протокол, не армянский Меморандум, припрятанный по наущению французов. Так что говорить о нём пока что рано. А полковником Франкини Михаил Александрович не переставал восхищаться. Виктор Антонович давно протоптал свою стёжку к турецким военным секретам, да и не только к турецким. Как разведчик он принадлежал к особой касте – высшей. Полковников в Генштабе много, а успешных военных агентов не густо. Не только Хитрово, но вся посольская «семья» смотрела на него с почтением. Наверно, потому, что точно так же на него смотрел посол, который, как и Генеральный консул, обязаны были не только исполнять инструкции МИДа и действовать согласно генштабовским «шифровкам», но и обеспечивать работу своей резидентуры. Гласной и не очень – нелегальной.

А жизнь кипит, шумит, парит, подобно самовару в посольской столовой: чуть зазеваешься, чуть промахнёшься – о-ё-ёй! – уже ожёг, уже волдырь, уже кого-то надо выручать, кого-то выводить из-под удара; порою срочно и неуловимо. Кому-то улыбнуться, крепко пожать руку, но улыбнуться и пожать руку так, чтобы об этом напечатала турецкая официальная газета «Сабах», лондонский еженедельник «Dayli News» или французский «Moniteure» – это нужно и важно. С точки зрения разведчика, послы для того и нужны, чтобы присутствовать на встречах, произносить торжественные речи и, когда нужно выручать своих, громогласно заявляя, что их права жестоко! нагло! незаконно! попираются. При этом послы должны биться в истерике и обвинять друг друга в цинизме, негуманном поведении и чудовищном забвении Венской конвенции, законные статьи и положения которой так же святы, как нерушима власть католического папы в Ватикане, любовь которого к своим заблудшим чадам не может вызывать сомнений.

– То, о чём вы говорите, клевета!

– Клянусь честью, это провокация!

– Я заявляю протест!

Главное, иметь соответствующие полномочия и верительные грамоты. А ещё послу надо уметь публично обижаться, изображая оскорблённую невинность. Так понимают роль послов разведчики, отлично зная, что в дипломатической и нелегальной разведке своя иерархия. Второй секретарь миссии по своему воинскому званию и статусу разведчика может быть гораздо выше её руководителя, а сиволапый истопник в городской бане, не умеющий трёх слов связать без «ну» и «это», может быть никем иным, как опытнейшим резидентом, у которого в подручных ходит не только полковник Франкини, сам занимавший в дипломатической резидентуре российского Генштаба не последнее место, но, может быть, и генеральный консул, а то и сам посол. То, что делается на виду у всех, особой роли не играет. Официальный статус это ширма, а что там за ширмой, за тройными голубыми занавесками из набивного китайского шёлка или блёсткой турецкой парчи – тяжёлой, с бахромой – поди узнай! Но лучше этого не делать. Невидимая миру иерархия подполья, состоящая сплошь из людей, приученных работать тайно, тут же свернёт вам башку. Посольство это бутафория. Кулисы балагана. Непроницаемый занавес. Если хотите, сцена итальянской оперы с её скрытой механикой, способной быстро менять декорации. Вот почему на вопрос: за кем из русских дипломатов следят турецкие ищейки в первую очередь, можно смело отвечать: за всеми. Вот отчего кругом – сплошь переодетые агенты. А за какими важными секретами любая контрразведка охотится особо? За посольскими шифрами. А шифры эти за семью печатями, то ли в комнате без окон, где находится лаборатория дагерротипов, то ли в подвальной каморке с потайной дверью, которую не сразу и найдёшь, даже стоя около неё.

Родные в Петербурге думают, что ты посольский кучер, а ты на самом деле шифровальщик. Ни мать о том не знает, ни отец. И брат не знает, кто ты есть, да и не надо ему знать – здоровше будет.

Второй шифровальщик – хмурый, молчаливый и оттого как бы слегка сутулый увалень, числился дворником, но с дворницкой метлой его никто не видел. Да и вообще мало кто знал, что таковой имеется. Днём он спал, а по ночам «шаманил». Посольский дешифровщик – худой, узкий в плечах, с болезненно-бледным костистым лицом, тоже не любил бывать на людях. Как и оба шифровальщика, которых Хитрово называл «совами», он ютился в узкой комнатке, похожей на тюремный каземат. Еду для этих «сов» готовили отдельно, как правило, вечером. В роли повара выступал обычно посольский архивариус, небольшой ростом, очень не видный собой, за исключением глаз – умных, пытливых, внимательных, – специально обученный кулинарным премудростям, или студент посольства Кимон Аргиропуло, красневший до корней волос в присутствии смешливых дам, и по странному свойству натуры любивший возиться у кухонной плиты, если его не задействовали на посольские мероприятия.

Ни шифровальщики, ни дешифровщик, никогда не появлялись в зале торжественных приёмов, но они бывали в канцелярии, в кабинете посла и в библиотеке, располагавшейся в просторной смежной комнате, сплошь заставленной высокими (до потолка) стеллажами для книг. За пределами посольства их никто не видел. Даже в сад не выходили – жили в закрытом режиме. Из шести комнат, в которые они могли заходить в ночное время, а в дневное только в три, включая кабинет посла, днём они не заходили ни в одну. Обычно, если в том была нужда, секретари посольства сами спускались к ним – в подвальный лабиринт. Понятно, что ни шифровальщикам, ни дешифровщику, никто завидовать не собирался: для здоровых мужиков жить взаперти, без соответствующих плотских развлечений, дело тяжкое. Подвигу равное. Каждый шифровальщик, – носитель тайных сведений, военных и экономических секретов; каждый дешифровщик – данник и колодник особого негласного надзора. А разведкам всего мира именно такие люди и нужны, в чьих необычных мозгах всё время множатся секреты – большой стратегической важности. Стоит шифровальщику рискнуть, махнуть для развлеченья в город, как попрошайки-инвалиды, зрячие «слепцы» и быстроногие калеки с костылями, хитроглазые торговцы опиумом и приворотным зельем, вперемешку с квасцами для симуляции девственности, нахальные сутенёры и осторожные контрабандисты сразу же возьмут его в кольцо, пойдут по следу, и раскусят, что это за фрукт. А чтобы гурманы из турецкой полиции остались с носом, истекли слюной, так и не отведав лакомого блюда, шифровальщика «захомутает» наша контрразведка. Тихо, быстро, незаметно. Так что, ни о каких любовных авантюрах, каким бы он решительным и падким на женские прелести ни был, шифровальщик может не мечтать. Даже зародись в его толковой голове дурацкий план по обольщению какой-нибудь местной красотки, пусть даже самого доступного пошиба, чувство долга и страх за свою жизнь (кому охота быть убитым в одночасье?) безжалостно принудят его, данника присяги, тоскливо куковать и сладострастно грезить в подвальной комнате российского посольства. Не даром драгоманы окрестили её «каменным склепом», а сам дворец миссии нарекли «фешенебельным застенком». Впрочем, есть ли разница, в каких условиях бытует шифровальщик? В какой подвальной или же иной тайной каморке ходит он из угла в угол, охваченный волнением любви, о какие шершавые стены «казённого» дома стукается бедолага разгорячённым бессонницей лбом? Если разница и есть, то весьма небольшая. Всё равно он вечный рыцарь её величества военной тайны; государственной секретности. Вот почему Горчаков вынужден был при подборе кадров руководствоваться двумя главными критериями: профессиональной подготовкой и политической ориентацией. Видимо, поэтому на взрывоопасном Ближнем Востоке большинство консульских постов было предоставлено исконно русским дипломатам, а в самом российском МИДе существовала Цифирная (шифровальная) часть. Служили в ней двадцать пять лет. Каждый пять лет повышалось жалование – на одну пятую часть. Цифирная часть состояла из Цифирного комитета и Первой экспедиции Канцелярии. В обязанности Комитета входило рассмотрение новых шифров, определение их назначения, изучение «вновь открытых секретных ключей» и наблюдение за деятельностью Цифирной части. Первая экспедиция при Канцелярии МИД занималась составлением шифров для переписки Министерства с дипломатами и консулами в «чужих краях», а так же для российских правительственных учреждений. Занятия чиновников при Канцелярии заключались в разборе депеш и бумаг, писанных секретным ключом, открытие которого составляет г л а в н е й ш у ю их задачу. Они дешифровщики. Взломщики чужих секретных кодов. Руководство Министерства иностранных дел ревностно следит за тем, чтобы чиновники Цифирной части не переходили на работу не то что в другие министерства и ведомства, (об этом можно и не заикаться), но даже в другие подразделения МИДа. У дешифровщика и содержание особое, и пенсия высокая, если он «когда откроет сам полный иностранный ключ и тем покажет совершенную свою способность к сему роду работы». Как старшие, так и младшие чиновники при Канцелярии получают квартиры непременно в одном месте: в одном из зданий МИДа.

Хочешь не хочешь, протестуй не протестуй, взывай к благоразумию или проклинай людскую глупость, войны идут постоянно, ни на миг не прекращаясь. Они идут, как на генштабовских картах, так и за столом дипломатических баталий. Политика – игра опасная и ставки в ней высокие. То же самое в разведке. Тем более, в военной. Вот почему здание российского посольства с приездом Игнатьева стало напоминать большой четырёхтрубный броненосец с его таранно-сокрушительным форштевнем, безотказной судовой машиной и тремя десятками убийственных по своей мощности орудий.

А вечер был в самом разгаре. Сияли свечи и гремел оркестр.