Текст книги "Остров без тайн"

Автор книги: Олег Коряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Что было в «мёртвый час»

Ваня лежал в комнате один. Комната была большая и белая. Стены белые, кровати белые, покрывала на них, тумбочки, табуреты, стол – всё белое. Только пол жёлтый. На нём, расположенные в замысловатом узоре, чуть колебались, дрожали светлые пятна,– это сквозь листву лип, что росли под окнами, пробивалось солнце. Было тихо, лишь изредка доносились сюда далёкие всплески смеха и выкрики ребят, да, монотонно жужжа, бился о марлю, которая затягивала окна, лютый шмель, невесть как залетевший в комнату.

«А ребята, наверное, уже собираются к заливу Лазарева на обед,– думал Ваня.– Успеют ли они теперь план составить? Меня нет, Пети…» Он вспомнил, как тот приходил к нему утром. Но думать о Пете не хотелось. Ваня повернулся на другой бок и стал разглядывать стену. Сколько же можно так валяться!? Утром врач, меняя компресс на ноге, сказала:

– Вот полежишь день, и если будешь вести себя хорошо, завтра я разрешу тебе немножко походить.

Это «если будешь вести себя хорошо» почему-то обидело Ваню.

– Вера Ивановна, почему вы разговариваете со мной, как с маленьким?

Она поняла его, не улыбнулась, осталась серьёзной.

– Наоборот, Ваня, я говорю с тобой, как со взрослым. Я не уговариваю тебя, а объясняю: если будешь вести себя хорошо, если станешь выполнять всё, что я предписываю, тогда нога у тебя поправится быстро.

Ваня подумал: «А мне не надо быстро, мне надо сейчас, немедленно!» Но промолчал.

«Ничего себе: «Разрешу немножко походить»!

А вот я возьму и убегу. Как Петин отец из госпиталя…»

Он хорошо знал эту историю – и от Пети, и от его матери. Это было под Сталинградом. Осколок раздробил плечевую кость Василия Петровича Силкина. Его отправили в медсанбат. А он командовал стрелковым отделением. В отделении оставалось лишь три чело-века вместе с ним. И тут Василий Петрович подумал, что… Хотя нет. Ведь никто не знает, что именно подумал он. Только знают, что он вновь оказался на передовой. Его не успели ни отослать обратно, ни спросить, как ему удалось вернуться,– было не до того: наступали вражеские танки. И он занял своё место в окопе и подал отделению команду к бою. И был бой. Василий Петрович подбил гранатами два танка. Под вторым танком он подорвался на связке гранат сам. Видимо, очень ослабел и не рассчитывал докинуть гранаты.

– Такое он мог,– тихо говорила мать Пети, с гордостью глядя на фотографию, и скорбно покачивала головой, а губы её сжимались, твёрдые, напряжённые.

Василий Петрович смотрел с фотографии широко открытыми весёлыми глазами. Чёрный чубик, похожий на Петин, лёгкой прядью спадал на лоб, и от этого его худощавое мужественное лицо приобретало какой-то праздничный и чуть легкомысленный оттенок. Такие люди очень любят жизнь и презирают смерть.

«Петя тоже, наверное, может так»,– подумал Ваня и вспомнил, как они познакомились.

Ванина семья переехала в Новоуральск с Алтая два года назад, летом. В городе заканчивалось строительство нового металлургического завода – второго из тех, что рождались в Новоуральске по плану послевоенной пятилетки. Отца назначили директором заводского подсобного хозяйства. Ваня провёл с ним всё лето за городом, на полях хозяйства.

Отец, высокий, грузный и, несмотря на это, непоседливый, целыми днями гонял рысака, запряжённого в двуколку, по тряским полевым дорогам от участка к участку, от бригады к бригаде – ставил на ноги, как он выражался, хозяйство. Приезжали в бригаду, отец, кряхтя, слезал с повозки и, заломив картуз на затылок, вытирая пот с высокого лба, спрашивал рабочих:

– Ну, голубчики, как дела?

Он всех называл голубчиками. «Голубчики» говорили, что дела, мол, Евсей Сергеич, так-то и так. Он слушал, а сам бродил по полю, высматривая, что надо, а потом выговаривал бригадиру:

– Вот ты, голубчик, докладываешь, что свёкла прополота, а посмотри, сколько сорняка в поле осталось. Этак ведь полоть не дело. Придётся заново. Понял, голубчик? Вечером заеду, посмотрю… Помощника надо? – Он указывал на Ваню.– Бери. А ну, Ванюша, получай социалистическое задание. Будь здоров.

И опять он, кряхтя, залезал в двуколку, надвигал картуз на лоб, ловко вскидывал вожжи. Рысак с места брал крупной рысью, и отец исчезал в желтоватой дорожной пыли, клубившейся из-под колёс.

Так Ваня провел всё лето – в двуколке с отцом да в работе на полях. А осенью пошёл в Новоуральске в школу и в первый же день познакомился с Петей Силкиным.

Получилось это так.

То ли ребята просто хотели пошутить над новичком, то ли Ваня действительно был забавен – длинный, худой, в коротких штанах и с большим отцовским портфелем, подаренным ему в честь перехода в пятый класс,– его окружили несколько насмешников, и каждый из них, как умел, тренировал свой язык в остротах.

– Ты портфель у какого министра выпросил? – как бы невзначай поинтересовался курносый белобрысый парень, из-под рубашки которого виднелась майка, перешитая из матросской тельняшки.

– Он сам министр… оглобельных дел,– намекнул кто-то на Ванин рост.

– В министерство в коротких штанах не пускают,– возразил третий, толстый и рыжий, в длинных брюках навыпуск.

И тут со всех сторон понеслось:

– Дон Кихот, а где твой Санчо Пансо?

– Ты жирафа в зоопарке видел?

– Он сам из зоопарка сбежал!

Сначала Ваня пытался отвечать на злые шутки вежливой улыбкой, потом помрачнел, сгорбился и растерянно оглядывался по сторонам, не зная, как выбраться из хохочущего кружка. Тут он увидел, что какой-то высокий чернявый паренёк протискивается к нему. Паренёк тряхнул за шею белобрысого, костлявым плечом оттёр того, кто проезжался насчёт коротких штанов, огрызнулся на всё сборище.

– Чего напустились? Герои – семеро на одного. А ну отойдите! Чижики!..

Пареньки глухо загудели, кто-то крикнул: «Хо-хо, спаситель какой нашёлся!», но чернявый, не обращая ни на кого внимания, подтолкнул Ваню:

– Идём. Плюнь на них.

Это был Петя Силкин. Ваня подумал, что он тут «старичок» и верховод, а оказалось – тоже из новичков. Правда, он новоуральский, но до этого учился в другой школе. А тут получили новую квартиру, переехали, и пришлось менять школу.

– Здорово ты их… не побоялся,– сказал Ваня.

– Всяких пузанов бояться! – пренебрежительно фыркнул новый товарищ.– Идём вместе сядем…

С тех пор они подружились.

«Опять я о нём думаю»,– поймал себя Ваня и тут же разозлился на шмеля: «Жужжит, жужжит!» Он выдернул из стоявшего на тумбочке букета, который утром принесла Сончик, ромашку, скрутил её стебель и запустил в шмеля. Тот шарахнулся в сторону, сделал несколько кругов под потолком и снова забился у марли: зззжж-ззжж…

Запел горн, и сразу же по полу зашаркали туфли: вошла нянька, маленькая проворная старушка, стала накрывать на стол.

– Поди, проголодался, касатик.

– Наоборот, няня. Совсем есть не хочется.

Старушка испуганно замахала руками:

– Что ты, что ты! Разве это можно – не есть? Нельзя, касатик, кушать надо. Будешь кушать – поправишься быстрее… А сколь вкусный суп-то сегодня сварили!..

«Ну, заворковала,– насупился (Ваня.– И чего это они тут-сговорились, что ли: разговаривают так, как будто я из детсада».

Всё время, пока Ваня ел, нянька что-то наговаривала, пришёптывала и вздыхала. Ване даже показалось, что у него заболела голова, и он постарался покончить с обедом поскорее.

В комнате стало сумрачно, солнечный узор исчез с пола. Ваня посмотрел в окно – небо было в тучах. Тревожно шумела на деревьях листва. Кто-то в мягких тапках прошёлся по железной крыше… Нет, крыша деревянная. Значит – гром.

Снова вошла нянька, начала закрывать окна.

– Няня, не закрывайте, пожалуйста, и так душно.

– Нельзя, касатик, гроза идёт. Ты ведь уже большенький, чай, знаешь, что молнией насмерть убить может. Потерпи уж как-нибудь. Пройдёт – снова откроем. Дождичком-то освежит землицу, воздух хороший будет. Потерпи, касатик… Может, тебе надо чего? – Старушка склонилась к нему.– Пасмурный какой-то лежишь. Наскучило, поди. Хочешь – кисленького морсу дам?

– Нет, няня, ничего я не хочу, спасибо.

– Ну и хорошо, касатик, ну и ладно. Отдыхай, я пойду.

Бормоча что-то ласково-горестное, старушка прошаркала за дверь. В комнате стало тихо, даже шмель присмирел и начинал биться лишь изредка и то как-то нехотя, вяло.

В небе громыхнуло, и хоть окна теперь были закрыты, стало ясно, что этот удар грома куда сильнее предыдущего. Жалобно скрипнули липы под окном, закачались, замахали ветками – начиналась буря. Пролетели, кружась, белые листки, унесённые откуда-то порывами ветра, и вдруг взметнулись ввысь, к набухшим фиолетово-чёрным тучам. Задребезжали стёкла в оконных рамах. Шмель, словно очнулся, загудел, рванулся, закружился неистово по комнате.

Потом на несколько мгновений всё затихло. Замерли, обессилев, и поникли ветви лип. Шлёпнулись о стёкла, растеклись первые капли дождя. Вдруг комнату залило ослепительным голубоватым светом, и почти сразу же за стенами грянул стопушечный залп, ветер снова рванул липы, и хлынул ливень.

Ваня лежал, закрыв глаза. Сквозь шум грозы ему послышалось, что кто-то частыми ударами ногтей барабанит по стеклу. Ваня приподнял лицо. За окном, залитым водой, никого не было. Но стук не прекращался. Ваня сообразил: град. Он придвинулся к окну и увидел, как падают, подскакивают и раскатываются по земле крупные белые горошины – кусочки льда.

И тут Ваня вспомнил о своей пшенице. Представилось, как хлещет косыми резкими струями дождь, смешанный с ледяной крупой, бьёт по тонким стеблям, и они, надломленные, иссеченные, падают на землю, чтобы не подняться… Ваня скинул ноги с кровати,– бежать, скорее бежать туда! Ничего, что нога болит!.. Но кто же его пустит? Ведь он в изоляторе…

За дверью прошаркали старушечьи туфли.

Тяжело повалившись на край стола, Ваня прислонился лбом к стеклу и чуть не заплакал от обиды и бессилия.

От дач к штабу, согнувшись и быстро-быстро шлёпая босыми ногами, промчалась девочка. Совсем недалеко от изолятора мелькнула ещё чья-то фигура. Ваня вгляделся – Петя!

Он не раздумывал. Рванул шпингалеты, толкнул оконные створки и, захлебнувшись потоком воды и ветра, закричал:

– Пе-еть!.. Пе-етя!

Петя повернул голову, приостановился и, нетерпеливо махнув рукой: не до тебя, мол,– вновь пустился бежать.

Молния с грохотом расколола небо. Ваня отшатнулся от окна, захлопнул створки. По лицу текла вода. Он утёрся, присел на кровать, потом уткнулся в подушку.

Так он лежал и не видел, как подбежала к окну Сончик, обшарила испуганным взглядом комнату, посмотрела на Ваню и, жалостливо сморщив лицо, побежала куда-то, промокшая и дрожащая.

Дело в том, что Сончик тоже подумала о растениях на опытном участке. Ей стало очень жалко и пшеницу, и другие растения, и Ванины труды. Сначала, когда ударил град, Сончик растерялась.

– Девочки,– сказала она,– что же делать? Ведь весь же опытный участок погибнет. И ветвистая пшеница… Что делать?

– А ведь верно! – спохватилась Аня Хмельцова. Она задумалась и решительно сказала: – Надо спасать!

Кто-то возразил:

– Как же спасать, когда сейчас «мёртвый час» и такая гроза?

Аня только фыркнула: потому и надо спасать, что гроза. А «мёртвый час»… «Мёртвый час» это, в конце концов, тоже не помеха. Аня кинулась в комнату, где жила Ася. Васильевна. Вожатой там не было.

– Готовьтесь, девочки, я сейчас!-крикнула Аня, выскакивая на улицу, под ливень. Громадная молния озарила небо. Аня подпрыгнула и прямо по лужам, согнувшись и быстро-быстро шлёпая босыми ногами, понеслась к штабу.

– Сумасшедшая! – испуганно и восхищённо прошептала Сончик.

Маленькая трусиха всегда с какой-то уважительной и робкой завистью глядела на храбрость других. Так смотрят на то, что кажется недостижимым. Так полуграмотный паренёк слушает учёную речь академика… Сончик иногда мечтала о подвигах, но героиней этих мечтаний сама она никогда не была. Подвиги в её мыслях совершались кем-то другим, до удивления бесстрашным и оттого прекрасным. А сама она наблюдала за ним откуда-то со стороны, забившись в уголок, и казалась себе беспомощной, жалкой и противной. Нет, она не способна на подвиги. Она боится даже вот этого ливня, а когда сверкает молния, сердце её разрывается от страха и тревоги.

Прикрыв дверь, Сончик высунулась, огляделась. Потом вышла на веранду. Дождь бушевал. По земле бежали мутные потоки. «Крупные градинки часто и сухо потрескивали, влетая под крышу веранды и падая на деревянный пол. «Побьёт, всё побьёт!-ужаснулась Сончик и нетерпеливо оглянулась на штаб: – Что там Аня застряла? Ведь дорога каждая минута». Если бы броситься на участок самой… Но это очень страшно: такие сильные молнии и такой ужасный гром, и ветер, кажется, вот-вот начнёт вырывать деревья с корнем.

– Ну где она? – Это, высунув нос за дверь, спрашивал об Ане кто-то из девочек.

– Сейчас вернётся,– ответила Сончик, не оборачиваясь, а сама снова подумала: «Ну куда она девалась?».

На самом деле Аня задерживалась не так уж долго, но Сончику казалось: невозможно долго. И она не выдержала. Нельзя было больше ждать: там, на опытном участке, буря крушила беззащитные растения. Втянув шею в плечи, съёжившись, она шагнула к ступенькам, дождь хлынул на неё, сразу же промочил платье, и, зажмурившись, она окунулась в ливень.

Сначала – к Ване. Зачем? Она не знала. Просто туда несли ноги. Прибежала, оглядела комнату – Ваня спит. Ну, а зачем он ей? Всё равно ничем он с больной ногой не поможет…

Сончик побежала на опытный участок одна.

Она бежала по тропе вдоль берега озера. Оно по-темнело, вода в нём ходила ходуном. Волны яростно сшибались друг с другом.

Сончик задыхалась. Бежать было трудно. Ветер всё время старался опрокинуть её на спину. Под ногами хлюпало. Намокшая трава хлестала по икрам. Вода заливала глаза. Град бил так сильно, что телу, хотя и защищённому платьем, было больно. Когда же тропка свернула вправо, в лес, стало совсем страшно.

Ветер тут почти совсем не чувствовался. Он метался, разъярённый, где-то над головой, обламывая и расшвыривая сучья. И град, наткнувшись на густой покров крон, падал вниз обессиленный. Но зато здесь было почти как ночью. В полумгле, белёсой от дождя, смутно маячили тёмные, почти чёрные стволы. Деревья казались великанами, вступившими в бой с каким-то гигантским чудовищем. Напрягаясь, дрожа и постанывая, они принимали на свою грудь удар за ударом. Чудовище завывало, свистело, ухало и вдруг, выбросив из пасти белое слепящее пламя, обрушивало грохот пушечной пальбы.

При каждой молнии Сончик приседала и, когда небо начинало греметь, зажмуривала глаза, а потом, боясь повернуть голову, долго озиралась, поводя глазами. Она сильно оцарапала ногу, и вода, стекавшая по ноге, сделалась розовой. Соня далее почти забыла, зачем она побежала в лес, и повторяла про себя только: «Скорей, скорей… скорей!..»

Когда она выбежала на поляну, где был опытный участок, она сначала не узнала её. Раздольная и всегда такая нарядная, в цветах и кудрявом кустарнике, поляна была сумрачной и казалась меньше обычного. Снова бешеный ветер ударил в грудь.

Спотыкаясь, Сончик бросилась к опытному участку – и увидела Петю Силкина. Он возился с рогожньм кулём у грядок. Один край рогожи был вдавлен в размокшую землю тяжёлым камнем, другой, видимо, предполагалось закрепить хворостиной, но ветер трепал куль, норовясь подкинуть и унести его. Петя, согнувшись, держал его руками, стараясь в то же время загородить телом то, что находилось под рогожей. Под рогожей была ветвистая пшеница.

– Помочь? – выдохнула Сончик, подбежав.

Петя с удивлением глянул на неё, ничего не спросил и сунул в руки ей рогожу:

– Держи.

Сончик ухватилась за куль, но ветер чуть не вырвал его, и Петя сердито закричал:

– Крепче держи!

От этого крика Сончик почему-то почувствовала себя лучше, увереннее и не только крепче уцепилась за рогожину, но, повернувшись к ветру спиной, стала так же, как и Петя минуту назад, загораживать пшеницу от дождя. Петя в это время начал обрывать с ближайшего куста ветки и строить из них что-то вроде н большого шалаша вокруг грядки.

– Ты как думаешь,– спросила Сончик,– оживёт? – Кивком головы она указала на пшеницу.

– Откуда я знаю, я ведь не ботаник,– буркнул Петя и начал ворчать: – Неумехи они, эти ботаники, не догадались заранее приготовить фанерных щитов на всякий случай. Или из травы можно было маты сплести. Даже парник от града ничем не защитили.

Только тут Сончик вспомнила о парнике, в котором росло несколько тыкв и арбузов. Конечно, град побил все стёкла. Она повернула голову: парник был закидан большими ветвями.

– Это ты? – Сончик обрадованно улыбнулась Пете.– Ты веток набросал?

– Молния на хвосте принесла.

– Ну что ты сердишься?

– Держи крепче!.. Подвинься, вот эту ветку сюда воткнём…

Минут через пять прибежали девочки и принесли несколько рогожных кулей. Они укрепили кули над грядками, но Петя всё равно обругал их «чижиками» и сказал, что они опоздали. Действительно, град почти совсем прекратился; начинал проходить и дождь. Рогожи можно было снимать.

– Вот лагерь на остров перенесут, там и опытный участок разбить надо,– сказала Аня Хмельцова.

Все согласились, что это было бы очень хорошо и правильно – иметь опытный участок поближе к лагерю.

Гроза уходила; трепетный свет молний еле пробивался сквозь водяную завесу, и гром погромыхивал глухо и нехотя. Дождь становился всё реже и мельче, а у горизонта, со стороны Новоуральска, появилась голубая полоска чистого неба.

Из лагеря донеслись звуки трубы. Горнист играл подъём после «мёртвого часа».

У хижины имени Сени

Данко и Маша успели примчаться к заливу Лазарева как раз вовремя. Только они забрались в шалаш, где уже сидели Сеня и Саша,– хлынул ливень.

В хижине имени Сени было темно и тесновато, но зато ветер остался за её стенами и было сухо. А минут через пять, когда туда ввалился запыхавшийся Юра, стало вдобавок и весело.

Юра, прищурившись, чтобы лучше оглядеться, выбрал место в уголке и присел там, мокрый, словно его только что вытащили из реки. Саша продекламировал:

– Юра спорил с бурей!..

– Весь промок и в шалаш – скок,– скороговоркой добавил Сеня.

– Хо-хо! Мы с ним стихами говорим. Удивительно! Да? Сеня, давай только стихами. Идёт?

– Пожалуйста, я – как угодно.

– Начинаем!.. Юра, Юра, где ты был?

Сеня секунду подумал и отчеканил:

– Я трусы в воде мочил.

– Почему мочил один?

– Потому что…– Сеня вдруг замотал головой: – За шиворот течёт!

Все посмотрели вверх и увидели, что сквозь крышу протекает тоненькая струйка.

А через несколько минут в хижине имени Сени шёл уже почти настоящий дождь. Только в той стороне, где стену шалаша составляла скала, было почти сухо. Все и сгрудились там, съёжившись и подобрав под себя ноги. Теперь настала Юрина очередь ехидничать.

– Ну что вы возитесь, что вы ёжитесь? – насмешливо спрашивал он. Ему-то, насквозь уже мокрому, этот «внутренний дождь» был совсем не страшен.

Саша предложил:

– Сень, давай дальше про него сочинять, чтобы не насмехался.

Но Сеня сказал, что раз дождь – сочинять он не может.

– Во мне все рифмы вроде размокают.

Маша принялась описывать, как она нашла зуб мамонта, и Данко помогал ей рассказывать. Потом Маша повторила всю историю вновь, добавив, что, кроме зуба, она нащупала в болотной жиже что-то похожее на мамонтовый бивень. Данко уже молчал. А когда Маша начала повторять свой рассказ снова, он засвистел, и Саша стал подсвистывать ему.

– Вы что, не хотите слушать? – В Машином голосе появились грозные нотки.

– Так я же всё знаю,– ответил Данко.

– И я знаю,– заявил Саша.– Сейчас ты скажешь, что нащупала целый скелет мамонта и чуть не выдернула клок шерсти… Ой!.. Ты мои-то кудри, Машук, не выдёргивай. В крайнем случае выдёргивай у Сени.

Сеня с готовностью подставил Маше свою стриженую голову.

Данко вскочил:

– Сидим тут… как мыши! – и шагнул из шалаша.

В лицо хлестнули дождь и ветер. Данко прислонился спиной к скале, огляделся. Косые струи ливня падали сплошной завесой. Лес был, как в тумане. Горизонт исчез совсем. Даже недалёкий противоположный берег залива был еле виден. Остров казался необычным, нездешним, и голову кружила туманная, как всё вокруг, мечта. Острова просто не было,– Данко стоял на какой-то другой, дальней земле, и не скала вздымалась за спиной, а борт корабля, и на борту стояли его товарищи…

Скрипели, кренясь на ветру, берёзы, испуганно и радостно взмахивали они трепетными ветвями, когда озаряла небо молния, и шелест листвы, сливаясь с шумом ливня, заглушал плеск волн на берегу залива. Казалось, волны плещутся беззвучно…

Вдруг слепящий свет резанул глаза Данко, и сразу же стопудовый звук, разорвавшись, ударил в уши, скала задрожала,– это молния вбила свой огненный клин в остров где-то совсем близко от залива.

Говор в шалаше стих. Или просто Данко оглох?.. Нет, листва шуршит, шумит ливень, ещё сильнее зашумел, озорной и буйный – словно в небе открыли новый громадный люк.

Что-то сделалось вдруг с Данко, будто взметнуло его на гребень высокой волны, сердцу стало просторно и весело. Данко вскинул голову, расправил плечи и запел чуть гневную, раздольную матросскую песню:

 
Пусть волны и стонут, и плачут,
И хлещут о борт корабля!..
 

Из хижины высунулась удивлённая физиономия Маши:

– Ты что?

Данко не смутился. Ему было хорошо под этим грозно рокочущим небом, в порывах ветра и шума.

– Иди сюда! – крикнул он Маше.– Тут, под скалой, сухо.

Маша шмыгнула к нему и стала рядом.

– Слышал, как недавно ударило? Мы думали: по нам. А ты – песню. Какой-то ты отчаянный.

Данко промолчал. Маша повертела головой туда-сюда, на секунду задумалась о чём-то, потом затараторила снова, уже вполголоса:

– Я ведь тоже отчаянная. Аня смеётся надо мной, но я всё равно отчаянная. Я бы, пожалуй, не побоялась поехать в Антарктиду. А что! И поехала бы. А ты, Данко, скажи: ты вправду собирался туда? Ну, не бойся, скажи…

Данко сделался серьёзным.

– Туда я, Маша, обязательно поеду. Конечно, не сейчас. Сейчас – глупо. А вот потом… Ты представляешь себе? Все льды у Южного полюса растопят атомной энергией. Там зацветут сады, пальмы, заводы вырастут. А кругом – океан. Синий-синий. И мы на пароходе подплываем. Только это будет не теперешний пароход, а какой-то другой, необычный…

– Эх, вот плохо, что я девчонка! Ведь женщины не бывают капитанами дальнего плавания. А хотя – почему нет? Вот раньше женщины лётчиками не были, а теперь сколько угодно! Верно? Я бы с удовольствием стала капитаном. Вот бы поплавали!

В другое время Данко, наверное, рассмеялся бы: Машук – капитан океанского парохода! Сейчас он даже не улыбнулся.

– А это не так уж трудно,– оказал он.– Только, знаешь, надо очень хотеть. Зато капитанами мы будем не простыми,– при коммунизме. Куда захотим, туда и поплывём. От Курильских островов через Гавайю прямо к Магелланову проливу. Или в Панамский канал, а оттуда в Гибралтар заедем, на Пелопонес, потом в Мраморное море и – даёшь Крым! Всю землю изъездим. Всё наше!

– А как же на Пелопонес? Ведь там фашисты.

– Странная ты какая! Не соображаешь. Ведь это, когда мы вырастем и везде построим коммунизм. Попятно? Конечно, и сейчас хорошо быть капитаном, но при коммунизме-в сто раз лучше. В любую страну плыви – никаких фашистов, никаких труменов!

– А как – с переводчиками будем ездить?

– Зачем? Тогда все будут знать русский язык.

– Ну да? Зачем же мы английский учим?

– А мы немецкий. Это нужно. Не все ведь сразу русскому научатся. Мы учить будем.

Маша помолчала. Тут было о чём поразмыслить. Данко – тот, видно, всё заранее продумал. Всё знает. Наверное, по мореходному делу книги читает и в географии так разбирается…

– Данко, а вот если у кого по географии тройка, тот капитаном может быть?

– По лужам кораблики водить может. Какой же он капитан, если географии не знает! И математику надо знать, и астрономию, и физику… Все науки надо знать.

Да, нелёгкое, видимо, это дело – быть капитаном дальнего плавания. Очень нелёгкое. И почему вообще так в жизни устроено: чем лучше профессия, тем труднее, тем больше надо знать? Геологом быть – голова распухнуть может от всего, что в ней должно скопиться. Артисткой стать – Аня говорит: надо знать всё на свете да ещё каждый день и каждый час тренироваться. Астрономом – так ведь каждый астроном это почти что Коперник!

Тут было над чем подумать…

А гроза тем временем уходила прочь. Налетела, побушевала – и уползала куда-то в сторону, урча и огрызаясь, как утомлённый схваткой зверь. Дождь ещё шёл, но не как вначале, словно из громадного решета, а ласковый, мелкий, будто просеянный через сито. На юге ярко голубело чистое небо.

– А ещё знаешь что,– неожиданно сказала Маша.– Давай мы с тобой жениться не будем, ладно? Ни ты, ни я. А будем вместе дальними капитанами.

– Давай,– усмехнулся Данко и сразу же закричал:– Эй, мореходы, вылезай из шалаша!

В хижине завозились, зашептались, потом Саша сказал басом:

– Капитан, команда спрашивает: обед готов?

– Бездельникам обедать необязательно.

– Это мы бездельники? – угрожающе спросил тот же бас.

Из шалаша показались взъерошенные головы.

– Команда объявляет бунт. Капитана – повесить! – закричал Саша, все выскочили под дождь и, изображая что-то вроде «пляски смерти», запрыгали возле хохочущих Маши и Данко.

А обед варить всё-таки пришлось. Правда, обед был скороспелый: каша, котлеты, приготовленные ещё с утра тётей Глашей, и консервированный компот. Нелегко только было развести костёр, всё кругом намокло. Пока Данко с Юрой разжигали огонь, а Машук разминала прессованную кашу, Саша с Сеней отправились «по своим делам».

У них, действительно, были «свои дела», и к тому же секретные. Дела эти начались ещё вчера. После того, как у Сени получилась путаница с компасом и азимутами, Саша и Сеня начали проверку компасов. Оба прибора показывали одинаково. И оба… одинаково врали. Но вот – они это врали, или же что-то мешало им давать правильные показания?

– Саш, может, верно – железная руда, а? – твердил Сеня.

– Ну, а почему тогда раньше путаницы не было? Ведь вчера ни разу не спутались. Юрша правильно говорил.

– Саш, ну, а что тогда? А?

Если бы Саша сам знал – что!

Впрочем, кое-что выяснить им всё-таки удалось. Удалось выяснить, что не везде, не на всех азимутах компасы врут. Они давали неверные показания только у болота, если к нему идти от залива Лазарева по направлению между азимутами 100 и 200. Дальше компасы показывали правильно.

Что ж, и это уже о многом говорило. Значит, если искать железную руду, то именно на этом пространстве. Но как искать? Копать землю? Глубоко?

– Расскажем ребятам,– предложил Саша.

– Ага! Чтобы они опять насмехаться начали.

– Почему насмехаться? Мы им подробно расскажем. Или, знаешь что, давай посоветуемся с Асей Васильевной.

Вот ей рассказать – это можно. Сеня согласился. Вечером они направились к старшей вожатой. Она слушала их внимательно.

– Только, ребятки, не торопитесь, рассказывайте подробно.

Её глаза останавливались то на Саше, то на Сене, то всматривались в лист бумаги, на котором ребята чертили план своих промеров. В дверь постучала и просунула голову Аня Хмельцова – вожатая махнула рукой: «Позднее». Это совсем ободрило разведчиков: немаловажное они затеяли дело, коли сама Ася Васильевна так заинтересовалась.

– Только знаете, Ася Васильевна, какая штука может получиться? – озабоченно сказал Сеня.

– Какая же «штука»?

– А вот такая: если руда – хорошо, но это и плохо. Потому что, если руда – значит, лагерь на острове строить нельзя. Да ведь?

– Ну, вы подождите. Ещё неизвестно, что там такое. Я позвоню в город, в геологическое управление, посоветуюсь. А вы пока не шумите об этом.

– А мы и не шумим. Мы даже в своём звене не сказали. Только вам.

– Это уж напрасно. Своему звену надо сказать.

Всё-таки они решили пока что помолчать. Вот Ася

Васильевна позвонит геологам, а те пришлют телеграмму: «Поздравляем юных разведчиков с открытием совершенно нового месторождения железной руды». Увидят эту телеграмму ребята – в следующий раз не будут посмеиваться!

Трудно было выдержать, чтобы смолчать, но они выдержали. И сейчас: пошли на тот участок – и ни словом про руду не обмолвились. Сказали только: «Надо, по своим делам».

А надо им было вот зачем. Когда они сидели в шалаше, а Данко под дождём распевал песни, в остров ударила молния. Конечно, это руда, как магнит, притянула её. Надо найти это место, и сразу станет ясно вот тут и копать.

Приятели долго бродили между злосчастными азимутами 100 и 200, но не могли обнаружить ничего, что походило бы на следы удара молнии. Сенины глаза сделались грустными-грустными.

– А может, она вовсе и не в остров ударила? – спрашивал он.

– Ого, не в остров! Даже земля дрожала.

– Ну так где же тогда?

– А я знаю?

– Не знаешь, так и не говорил бы!

Но переругивания, как известно, помогают плохо, Так ничего приятели и не нашли.

Они пришли к хижине имени Сени, когда обед там был в разгаре. Данко глянул на них и сказал:

– Когда свистят, надо бежать бегом. Не захотели – опоздали. Маша уже доедает Сенину порцию.

Ко всеобщему удивлению, Сеня не возмутился. Он даже не сказал ничего и молча подсел к костру. Маша подвинулась и указала на еду:

– Не бойтесь, не съели. Вы отчего такие грустные?

– Они опять руду ходили искать. Не везёт! – и Юра прыснул в ложку.

Он и не подозревал, что был прав.