Текст книги "Остров без тайн"

Автор книги: Олег Коряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Очень нехорошо!

Петя сидел в громадной вольере и кормил птиц. Их было великое множество, и все какие-то особенные, диковинные, самых ярких невиданных цветов. Петя сыпал им зёрна, которые он собрал с Ваниной ветвистой пшеницы. Зёрна были крупные, тугие и, должно быть, очень вкусные. Однако птицы почему-то не клевали их. Они беспокойно кружились над Петиной головой и оглушительно кричали что-то сердитое, злое. Петя никак не мог понять, в чём дело.

вдруг из дальнего угла вольеры к нему, распушив свой дивный огнистый хвост, побежал павлин. Он бежал и шипел, присвистывая: «Ззачем сс товарищем поссорился, ззачем?» Перья его хвоста ярко светились, и от них веяло жаром. «Жар-птица»,– подумал Петя и почувствовал, как горячая, душная волна ударила ему в лицо. Петя хотел выбежать из вольеры, но не мог пошевелить ногами. Он замахнулся на павлина рукой, крикнул и… проснулся.

Было утро. Ласковый, тёплый луч солнца, пробившись сквозь зелень деревьев, упёрся в Петин лоб и грел его. Гомонливая птичья стая, рассевшись на кустах под окнами, кричала, чирикала, щебетала и пела на все лады.

Петя перевернулся на живот и прищуренным глазом нацелился на солнце. «Скоро побудка»,– решил он и оглянулся по сторонам. Все спали. Ваня скорчился на соседней кровати, одеяло с него сползло. Петя, вытянув руку, накинул одеяло на товарища и вспомнил, что они поссорились. Весёлый птичий гомон сразу показался слишком громким и надоедливым.

Губы Вани чуть двигались, будто он что-то тихо нашёптывал, а белёсые брови сошлись к переносице. Как было бы хорошо сейчас соломинкой пощекотать Ваню; он бы засопел, заморгал, вытаращил глаза, а потом бы они вместе рассмеялись и начали кидать друг в друга подушками…

Петя вздохнул, медленно слез с кровати и, натянув майку, побрёл на крыльцо.

На улице властвовало утро. Небо над головой было, как громадная чаша, в которой маляры только что развели голубую краску. Лишь по краям чаши, у волнистого от гор горизонта, плавали хлопья облачной пены. Деревья, словно ещё не проснулись, стояли тихие-тихие, и листья на них, как в сладкой дремоте, шевелились медленно и вяло. Чуть колебался и дрожал прозрачный лёгкий туман, всползавший к небу, туда же, куда струился белый дымок из кухонной печи. Повитая сизой дымкой гора Таёжная снизу была тёмная, хмурая, а верх её, обрызганный солнечными лучами, золотился и зеленел молодо и приветливо. В воздухе плавал аромат цветов и трав, напоённых росой.

Лагерь спал. Только на кухне раздавался весёлый глуховатый говорок тети Глаши, да Силантьич шебаршил досками возле своего верстака.

Петя облокотился на перила и задумался. Вдруг сзади зашлёпали босые ноги.

– Ты почему встал?

Это был Данко.

– Да так… проснулся…

– И я… Смотри, утро какое хорошее. Сейчас бы в залив Лазарева… Красота!

– А пичуги – слышишь как? Синицы звонче всех. Весёлые.

– А ты какой-то хмурый.

– Хмурый? Не-е. Я, знаешь…– Петя глянул в серые ясные глаза Данко – они смотрели внимательно и участливо – и неожиданно для себя сказал: – А с Ваней мы совсем поругались.– И отвернулся.

Звеньевой помолчал, потом тихо сказал:

– Зря. Надо помириться.

– Я мириться не буду. Пусть сам мирится.

– А мы заставим! – вспыхнул Данко. Он всегда так: спокойный, спокойный – и вдруг вспылит.– Это ты потому, что Ваня вчера при всех отругал тебя.

– Вовсе нет.

– Ага, рассказывай!– Данко снова замолчал и вдруг засмеялся: – Чудные! Все равно помиритесь…

– Данко, а знаешь что… Ты меня с ним перемени в паре, я с Сашей буду ходить, а он пусть с Сеней.

– Ничего не выйдет. Как распределились, так и будет.

– Ну, перемени. Что тебе, трудно? Всё равно у нас с ним не получится.

– Получится.

– Перемени!

– Отвяжись. Сказал: нет – значит нет… Смотри, вон Борис идёт. Он нам сейчас да-аст трёпку за то, что раньше, чем надо, поднялись.

Но как раз в это время запела труба. На короткое низкое «соль» налетело и смяло его звонкое протяжное «до», потом «соль» зазвучало снова, ноты запрыгали, зазвенели вперемежку, и где-то вдали, у подножия Таёжной, забилось трепетное разноголосое эхо. Горн замолчал на полминуты, а потом запел с новой силой, перекрывая говор и смех, сразу возникшие в лагерных дачах.

На большую поляну перед клубом начали выбегать голоногие ребята. С разбегу спрыгнул с крыльца, перевернулся, встал вниз головой и прошёлся на руках Саша. На ходу натягивая майку, вышел на крыльцо Сеня. Данко, хлопнув Петю по плечу, перемахнул через перила и понёсся на поляну.

Зарядка!

Лагерный день начался.

Тяжёлым был этот день для Пети с Ваней. Когда они вышли на острове из лодки, покинув дружную компанию, и остались наедине, между ними сразу встала мрачная тоскливая отчуждённость. Бывало, и раньше они не разговаривали – за работой или просто так, оттого что разговаривать не хотелось, но то было лёгкое, нисколько их не стеснявшее молчание. А сейчас оно было каким-то напряжённым, в нём были насторожённость, глухая неприязнь и, вместе с тем, стыд.

Почему же не бывало такого раньше? Ведь очень часто они спорили друг с другом, и нередко дело доходило чуть ли не до драки. Но через минуту они уже мирно беседовали и всегда готовы были постоять один за другого.

А тут поспорили – и получилась ссора. Петя не мог простить Ване, что тот стал делать ему замечания при всех, словно не мог сказать наедине, по-приятельски. «Осрамить хочет? Ладно!..» А Ваня не мог молчать – потому что это было уже не только их, приятельское, частное дело, а общее, всего звена и даже отряда. Каждый считал, что он прав, и никто не хотел сделать первый шаг к примирению.

Петя шёл впереди с компасом, Ваня с планшеткой – за ним. Длинные, сутуловатые, сумрачные, шагали они по лесу, и каждый думал о своём.

«Вот закончим эти проклятые промеры,– думал Петя,– и я всё равно начну изучать на острове птиц. Отпрошу двух или трех ребят из кружка, и начнём мы с ними наблюдать. А потом составим описание и отдадим его в биологический кабинет. Вот Мария Сергеевна обрадуется!..»

Мария Сергеевна – это преподавательница биологии. Петя и Ваня были её первыми помощниками. Были…

«Теперь вот как будем? – озабоченно размышлял Петя.– Придётся разделиться: я – только по птицам, а он – только по растениям… А вообще-то плохо. И как это у нас получилось? Ну ладно, я виноват. А зачем придираться? И главное – при всех! Разве это по-товарищески? Принцип какой-то выдумал. Ну ладно же!..»

А Ваня, шагая следом, думал: «Не везёт мне что-то этим летом. Сначала всё не мог ветвистую пшеницу достать. Достали – она чуть не погибла. Пшеница стала поправляться – с Петей поссорились. А кто поссорился? Ну ладно, я начал. Но ведь я предупреждал его. И ребята говорили. А он всё своё. Вон как вчера звено рассердилось. И я ничем не могу помочь!.. Только он сам виноват… А всё же плохо. Эх!..»

Так думали они – каждый о своём и каждый об одном и том же.

Когда они проходили недалеко от горячего источника и попали в то болотце, около которого ещё недавно удивлялись тому, откуда оно здесь,– Петя, шлёпая по щиколотку в болотной жиже, сказал не то себе, не го одной из берёз:

– Тёплая какая… Вот бы тут оранжерею устроить.

Ваня не отозвался.

В другое время они бы обязательно остановились, поспорили, порадовались вместе, а теперь…

Очень это неприятно – быть с товарищем в ссоре, Томит и мучает досада, и помириться хочется, но не-хватает мужества начать разговор и ложится на сердце обида на товарища и на себя.

Они шли по трудному азимуту. Он наискось перерезал скалы, приходилось карабкаться по ним, и было очень нелегко измерять расстояние. В одном месте Петя вместо того, чтобы немного вернуться назад и обойти нагромождение камней, прыгнул через расщелину: ему хотелось сохранить прямую азимута – и чуть не сорвался вниз. Он весь напрягся и смешно, как клоун, взобравшийся на канат эквилибристов, замахал руками. А когда ему всё-таки удалось удержаться, лицо его словно покрылось гранитной пылью.

Ваня зло, чуть не со слезами, крикнул:

– Не валяй ты дурака!

Петя промолчал.

Ване было ещё труднее – мешала планшетка. Ведь её не положишь, как компас, в карман. Если было необходимо освободить руки, он засовывал планшетку вместе с визирной линейкой и карандашом под майку.

У вершины скал, на площадке, покрытой расщелинами и выбоинами, они остановились передохнуть. Петя уселся, а Ваня стоя оглядывал дали.

За неширокой кудрявой полоской леса лежало неровной, помятой скатертью поле. Ярко-зелёные полосы молодой пшеницы перемежались с другими, чуть потемнее, с голубоватым оттенком,– рожью. По зелёному разливу передвигались две розовые точки – шли колхозницы. У левого края поля, меж кустов, прилепившихся к шоссе, курился костёр. Сизый дымок тоненько струился вверх, ломался под тяжестью жары и лениво полз над шоссе, постепенно тая. Ослепительное солнце, истекая огнём, казалось, падало на землю: ему не за что было держаться в совершенно пустой синеве неба. Душная мглистая пелена недвижно распласталась по горизонту, и ломаные линии гор казались приглаженными и расплывались.

«Будет гроза»,– подумал Ваня, и оттого, что дождь хлестнёт по этой серой мгле, сковавшей горы, прольётся бурно на широкое поле колхоза, умоет лесок и травы, Ване стало радостно. «И моя пшеничка тоже умоется, потянется вверх, пойдёт в рост… Пшеничка?.. Пшеничище!» И ещё светлее стало на душе – он подумал, как через несколько лет вот это раскинувшееся перед ним поле и другие поля покроются могучей ветвистой пшеницей. В поле этом гектаров триста. Значит, оно даёт, если хорошо ухаживать за посевами, примерно шесть тысяч центнеров хлеба. Так. А если засеять ветвистой… шесть умножить на пять… тридцать тысяч центнеров. «Ого!» – даже сам удивился Ваня. Ему очень захотелось поделиться своими мыслями и расчётами. «Петь!» – чуть не сорвалось с его губ, и тут же неожиданно для себя он увидел Петю рядом,– тот, поджав губы, исподлобья смотрел на Ваню:

– Долго ещё прохлаждаться будешь?

И сразу потускнела, съежилась, исчезла радость, пыхнула, как спичка, на которую дунули, и вот уже, вместо пламени, чадит едкий желтоватый дымок. И очень жалко маленького тёплого огонька, который потух и не загорится.

Ваня сказал с обидой и грустью:

– Отстань, пожалуйста.

Петя ещё больше наклонил голову.

– Я говорю – пошли. Если я чуть задержусь, так ты сразу ябедничать, а сам… Ну!

– Чего ты кричишь?

– Я не кричу. Не хочешь – тогда давай план, я сам…

– Как бы не так!

– А ну!..

Петя протянул руку к планшетке, Ваня отдёрнул её, резко шагнул в сторону и глухо и коротко вскрикнул: не заметив расщелины, он с маху ступил в неё, навалившись тяжестью всего тела на заклинившуюся между камнями и подвернувшуюся правую ногу. Лицо его от боли покрылось испариной, губы жалобно дёрнулись, но он закусил их и, охнув, выдернул ногу из расщелины.

Петя, растерянный, хлопал короткими чёрными ресницами. Ваня сел, согнувшись над ногой, ощупывая ее и тихонько растирая. Попробовал встать – боль полоснула лодыжку и тупо ударила по всей ноге. Ваня снова сел:

– Что? – спросил Петя, стараясь скрыть участие.– Здорово больно?

Ваня не ответил.

– Пойдём. Давай помогу.

– Отойди!

От боли и обиды в сердце Вани проснулась ярость. Она заставила его встать и пойти. Сильно припадая на правую ногу, морщась и отворачивая лицо, Ваня дошёл до края площадки, сел, потом повалился набок и ползком, упираясь руками в тёплые от солнца шероховатые камни, стал спускаться вниз.

Петя медленно брёл сзади с унылым и виноватым лицом. Вдруг он бросился бежать. «Куда?» – хотел крикнуть Ваня, но не крикнул. Прыгая с камня на камень, Петя быстро спустился вниз и исчез в лесу.

Когда он прибежал к заливу Лазарева, ребята хлопотали у костра, готовя обед.

– Эго-го!-закричал навстречу Саша.К нашему огню летит птичий владыка.

Петя подбежал и через сухие обветренные губы выдохнул:

– Ребята, там Ваня… ногу зашиб… Помочь надо.

– А ты? – спросил Данко, взглянув на Петю и только сказал: – Эх…– Потом обернулся: – Саша, пошли!

Они привели Ваню под руки. Он болезненно улыбался и пробовал шутить:

– Приехал на паре рысаков.

Петя отозвал Данко в сторону.

– Это я,– сказал он.– Он стоял, а я на него заорал и хотел отобрать планшетку… Вот и… Понятно?

Звеньевой из-под чёрных нахмуренных бровей подозрительно взглянул на Петю:

– А он говорит: «Оступился».

– Ну, оступился. Так если бы не я, он бы не оступился.

– А зачем это ты – планшетку отбирать?

– Сдуру. Просто злой был.

– Ну и что теперь делать будешь?

– А что делать? Ничего не делать. Я бы помирился, да он не хочет, кричит на меня.

– Так тебе и надо.

– Да? – Петины реснички взметнулись вверх, глаза сделались большими и круглыми, как у ночной птицы. Потом его худощавое длинное лицо дрогнуло, он устало махнул рукой: – Ничего ты не понимаешь! – Коротко шмыгнув носом, Петя отвернулся, рванул с берёзы ветку и стал общипывать листья.

– Ребята,– закричал Саша.– Давайте сюда!

У Сени пузомер до нужной точки дошёл: обедать пора.

– Правильно,– подтвердил Сеня и пощупал живот,– дошёл.

После обеда Ваня остался у костра, а остальные пошли работать. Сашу откомандировали на Петеванин участок. Сеня отправился один. Правда, Данко выразил сомнение: справится ли он, не напутает ли что-нибудь, но Саша поручился за своего подшефного и сказал, что Сеня – это же квалифицированный топограф.

– Теперь-то я научился,– подтвердил Сеня. Ему была приятна похвала товарища.

– У Саши с Петей дела пошли неважно. Саша всё время балагурил, а Петя злился, путал счёт шагов и от этого злился ещё больше.

– А ты меня не слушай,– язвил Саша.– Ты же никого не слушаешь – ни нас, ни Бориса. Только пичуг своих слушаешь.

– Отстань,– просил Петя.

– Как же я отстану? Ведь компас-то у тебя.

– Ну вот, опять со счёта сбил!..

Может, они разругались бы всерьёз, если бы не услышали сигнальный свист звеньевого. Свист раздался со стороны болотца, тянувшегося вдоль восточного берега острова. Ребята побежали туда.

На небольшой полянке собрались трое. Сеня, надув губы, сидел на пеньке и ковырял землю сучком. Данко нетерпеливо шагал вперёд и назад, сердито пофыркивая. А Юра стоял посредине полянки и разглядывал компасы, лежавшие на его ладонях.

– Авария? – спросил Саша, почувствовавший что-то неладное.

– Полюбуйся на своего «квалифицированного топографа»!– Данко махнул в сторону Сени.– Как я говорил, так и получилось: все азимуты перепутал.

– Ничего не перепутал! – Сеня встал.– Всё правильно делал. Вот проверьте,– правильно!

– Как же правильно, когда кружился, словно тебя муха кусала, и совсем к другому месту выходил!

– Это компас, а не я…

– Компас правильный, – вставил Юра. – Что зря-то говорить?

Саша шагнул к нему:

– А ну покажи.– Он осмотрел компасы.– Странно… Данко, пусть Петя кончает один, а мы с Сеней ещё раз проверим. Может, тут… может, железная руда… Она и путает все азимуты.

– А ведь верно! – У Сени заблестели глаза.

– Какая тут руда! – У Юры приподнялись брови.– Тогда бы у всех азимуты перепутались, а не у одного Сени.

– Это у него в голове руда,– мрачно сказал Данко.– Петя, ты один справишься?

Петя пожал плечами: неужели можно сомневаться? Данко сказал: «Ну, двигайтесь» и первый молча пошёл к Светлой. Расстроил его, конечно, не Сеня. Это – пустяки, дело поправимое. А вот с Ваней хуже.

Данко думал тяжёлую думу. Сказать о происшедшем Борису или не говорить? Если сказать, тогда прощай остров: Борис прекратит разведку, пошлёт другое звено. «Вы, скажет, ещё ходить по земле не научились, и, скажет, дисциплины у вас нет». Правильно скажет!

А если ничего вожатому не говорить? Тогда всё будет по-старому, никто и не подумает прекращать разведку.

Но сможешь ты, Данко, сказать неправду? Или просто молчать. Сможешь?.. Но зачем ставить вопрос так: сможешь или не сможешь? Предположим, сможешь. Что из этого! Надо спросить себя: что должен ты оказать – правду или неправду. И сразу станет ясно: конечно, должен сказать правду.

Так проверяют себя и комсомольцы и коммунисты.

Они не спрашивают у себя: ты это сможешь сделать? Они спрашивают: ты это должен сделать?

Значит… Значит, прощайте эти привольные дни, прощай Скалистый?..

Так думал Данко, и, видимо, думали об этом и остальные. На обратном пути Юра сказал, не то утверждая, не то спрашивая:

– Может, в последний раз едем…

Он сказал это, ни к кому не обращаясь, и никто не ответил, но все его поняли и как-то странно переглянулись.

На лагерном берегу их встретил Борис. Он был в хорошем настроении и пошутил:

– Ну, покорители Антарктиды, много белых медведей видели?

– Мы медведей не считали, мы – только китов,– в тон ему ответил Саша.

Ваня весь сжался, напрягаясь, чтобы не выдать боль и пройти как можно ровнее. Однако Борис сразу заметил, что он хромает.

– Иван, ты что – об айсберг споткнулся?

– Ага.– Ваня бодро кивнул головой и попытался улыбнуться.– Я его пнул, думал, он снежный, а он ледяной, твёрдый.

– Сильно ногу повредил? – уже серьёзно спросил вожатый.

– Нет, Борис, пустяки! Просто немного ушиб.

– Ну, смотри…

Всё как будто обошлось благополучно.

Данко стоял у лодки вытянувшись, чуть побледневший,

Борис сказал ему:

– Ты, Даниил, не стой, пошевеливайся, скоро ужин.

Данко взметнул на него строгие потемневшие глаза и чётко, как солдат перед строем, шагнул вперёд, вскинул руку в салюте.

– Товарищ вожатый,– начал он громко, замялся и продолжал глухо: – На острове произошло… произошёл несчастный случай. Ваня ушиб ногу не немножко, а очень сильно. Вот. Всё.– И он ещё раз посмотрел в глаза вожатого прямым и долгим взглядом.

– Стой, Крутиков! – крикнул Борис и пошёл к Ване.– А ну садись. Показывай ногу.– Он взялся за распухшую, отёкшую лодыжку. Ваня скрипнул зубами.– Растяжение сухожилий. Если не хуже. Ведите к врачу.– Потом повернулся к звеньевому: – Как получилось?

Данко рассказал.

Борис слушал, пожёвывая травинку, и лицо его было спокойным, казалось – даже равнодушным.

– Ладно. Готовьтесь к ужину.– И он, сорвав новую травинку, пошёл к штабу,– наверное, доложить начальнику лагеря и Асе Васильевне.

К ужину уже весь лагерь знал о случившемся. От одной группы к другой перебегала Маша и, делая страшные глаза, наговаривала:

– Девочки, вы слышали? Ваня Крутиков… Не слыхали?! Он же ногу повредил. Должно быть, сломал. Упал со скалы… Как это сочиняю? Я сама слышала, рассказывали… Его Петя Силкин толкнул. Сейчас понесли к врачу Ваню. А Петя сзади идёт и, должно быть, плачет.

Через минуту её голос звучал уже возле другой группы:

– Мальчики, вы, конечно, слышали? Ваня Крутиков…

Когда отряды строились на ужин, к Пете подошла Соня Клюшкина, посмотрела на него печально и сказала:

– Вот уж этого от тебя не ожидали. Нехорошо.– Она тихонечко посопела и добавила:– Очень нехорошо!

К ночи у Вани поднялась температура. Его уложили в изолятор.

Вход на остров запрещён

Петя бродил по лагерю. Его длинная фигура выражала уныние и печаль. Вообще он выглядел как-то необычно. В чём эта необычность, сначала было трудно определить. Но стоило приглядеться внимательно, и становилось ясно – в чём: в необыкновенном для Пети аккуратном виде. Он был помыт и тщательно причёсан, лишь на самой макушке вызывающе торчал один задорный вихорок. Но только один. На Пете были новые трусы и совершенно чистая, без единой дырки сиреневая майка.

Вчера вечером дело обернулось так. Перед самым отбоем в спальную комнату зашёл Борис. Отряд только что вернулся с умывания и готовился ко сну. В комнате было шумно, но шум сразу же стих, как только зашёл вожатый.

– Виктор! – позвал Борис председателя совета отряда. Тот немедленно вырос перед ним.– Почему дежурный плохо следит за порядком?

Витя Бордов хорошо знал вожатого: если расспрашивать, откуда он это заключил, Борис рассердится и скажет: «Значит, не только дежурный не следит, а и председатель – тоже». Поэтому Витя деловито наморщил лоб, поправил очки и начал быстро оглядывать комнату. В углу, около кроватей четвёртого звена, он заметил несколько комочков сухой грязи,– видимо, принесли на ногах.

– Может быть, тебе нужно бинокль, чтобы разглядеть грязь? – строго и насмешливо спросил Витя у дежурного по отряду.

Дежурный, подвижной курносый парнишка, как раз из четвёртого звена, обиделся и сказал, что бинокль ему вовсе не нужен, а просто он пойдёт и устроит в своём звене трам-тарарам,– пускай убирают сами.

– Как хочешь,– сказал Витя и повернулся к вожатому: – Всё?

Борис, терпеливо наблюдавший за действиями председателя отряда, сказал спокойно:

– Нет, не всё. Ты ещё не ответил на мой вопрос.

Витя чуть приоткрыл рот, вспоминая вопрос, из-за которого заварилась каша.

– Это почему дежурный плохо следит за порядком?.. Действительно. Наверное, потому, что уже конец дня и он думает: всё равно, дежурство кончается…

Борис чуть улыбнулся:

– Ну вот. Ты это учти.

Больше он ничего Вите не сказал и повернулся к кроватям звена Данко. Звено ждало именно этого. Как только Борис зашёл в комнату, Саша шепнул:

– Сейчас он нам скажет…

Все поняли, о чём говорит Саша, и напряжённо ждали. В другой раз они бы посмеялись со всем отрядом и над дежурным, и над Витей Борцовым, но сейчас было не до смеха.

А Борис, обернувшись к ним, сказал:

–  Ну, один боец у вас выбыл. Справитесь без него?

Они даже растерялись. Этого никто из них не ожидал.

– Значит… – Саша оглянулся на товарищей.– Значит, всё в порядке?

Вожатый усмехнулся.

– Насчёт порядка – это от вас зависит. Сухожилия растягивать больше никто не собирается?

Все разом вскочили, загалдели, а Саша сделал между кроватями стойку на руках. Тут Борис повернулся к Пете:

– После завтрака зайдёшь ко мне.

Петя сразу понял, в чём дело, но всё же переспросил:

– После завтрака?

А в глазах было: ведь после завтрака лодка уйдёт к Скалистому. И Борис ответил не на тот вопрос, что ему задал Петя, а на тот, что был в Петиных глазах.

– Да,– ответил он,– звено уедет, а ты останешься…

И вот, тщательно умывшись и переодевшись, Петя явился к вожатому. Был час кружковой работы, лагерь готовился к общему «штурму» острова, и пионеры разошлись то кружкам. Борис, дав задание Вите Борцову, сидел на скамейке возле клуба. Тут и нашёл его Петя.

– Вот,– сказал он,– пришёл.

Вожатый, прикрыв глаза от солнца ладонью, внимательно оглядел его, остался, видимо, доволен и, хлопнув рукой по скамейке, сказал:

– Садись.

Потом он сорвал травинку, пожевал её, сплюнул и начал разговор.

– Видишь ли какое дело, Пётр. Беседовал я с ребятами о тебе, о том, что случилось у вас с Иваном, и наслушался самого разного. Одни говорят: тут Силкин всему виной, другие – виноват, мол, сам Иван. Решил у тебя спросить. Ты как считаешь?

Петя сделал вид, что такой тон беседы – дело само собой разумеющееся. Он задумчиво почесал нос и сказал:

– Я так считаю, что Ваня ногу подвернул, в этом я виноват. Потому что я на него крикнул и хотел отобрать планшетку. Но он тоже виноват: зачем не смотрел под ноги? Ведь и вы говорили: разведчик должен быть смелым, наблюдательным и осторожным.

– Угм.– Борис задумался, взял с земли сухую веточку, провёл ею на песке вертикальную линию и прочертил слева от неё и справа по минусу.– Значит, с одной стороны, виноват ты, а с другой, всё-таки виноват он. Так?

– Значит, так,– подтвердил Петя.

– Теперь ты мне вот что скажи. Вот вы поссорились. А почему поссорились? Тут кто виноват?

– А тут мы тоже оба виноваты. Я не вовремя за горихвосткой погнался. Правда, всего на несколько минуточек, но в общем… не вовремя. Но и Ваня виноват. Зачем он при всех на меня набросился, ругать стал? Можно ведь сказать мне одному, а он при всех. Ну, мы и поссорились. А если бы он не говорил, мы бы не поссорились.

– Та-ак,– протянул Борис и прочертил ещё по минусу – слева и справа. Ну, а другие товарищи разве не делали тебе замечаний? Ты ведь с ними не ссорился.

– Ну, другие – они просто товарищи, а Ваня – он мой друг. Был друг…

Борис опять склонился к песку, но ничего не начертил, а воткнул веточку в землю.

– Рассуди, Пётр, вот какую историю. На заводе было, в нашем цехе. Работают у нас два брата, токари. Хорошие ребята, комсомольцы. Вместе ремесленное кончили, вместе рекорды ставили, вместе в клуб ходили. Только однажды на собрании младший брат, Михаил, берёт слово и говорит: «Я на Павла (это старшего так зовут) должен заявление сделать. Не хочет он в вечернем техникуме учиться. Убеждал я его, убеждал, а он своё: потом, говорит, успею. Считаю, что неправильно Павел поступает, не по-комсомольски, а как лодырь». Сильно брата ругал. Ну, другие его поддержали, и собрание вынесло такое решение: обязать Павла продолжать учёбу. Сильно Павел на брата рассердился, даже в другую комнату в общежитии переехал. Его спрашивают: «Ты что это?». А он: «Никогда брательнику не прощу, что на весь завод меня осрамил»… Вот так поссорился он с братом, а учиться всё же стал: решение собрания для комсомольца – закон… Нынче техникум кончает, мастером будет работать. И теперь брагу большое спасибо говорит… Вот ты и рассуди: молчать должен был Михаил, раз он Павлу такой близкий человек, или не молчать? Прав он, что выступил на собрании, или неправ?

– Ну, тут дело серьёзное. Тут надо было выступить.

– В этом случае надо было?

– Надо.

– А если бы Павел, скажем, трудовую дисциплину нарушал, если бы он во время работы другим, посто-ронним делом занялся, как ты думаешь, выступил бы Михаил против этого на собрании?

– Михаил? – Петя поднёс было ко рту палец, чтобы погрызть ноготь, но грызть не стал, а сделал вид, что смахнул с губы соринку.– Наверное, выступил бы.

– Совершенно точно говоришь! – Борис взял веточку и решительно зачеркнул оба минуса справа. А слева оставил.– Правильно я сделал? – Он в упор поглядел на Петю.

– Слева – это значит я?

– Слева – это ты.

– Тогда правильно,– тихо сказал Петя и опустил голову.

– Ты не вешай котелок на крючок. Подожди. Историю мы эту ещё не до конца обсудили. Дальше, скажи, что делать? Кто из братьев, по-твоему, мириться начал? Павел или Михаил?

– Павел должен…– И Петя уронил голову ещё ниже.

– Значит?..

Петя молчал, чуть отвернув лицо в сторону. Потом он поднял голову, вскинул ресницы и сказал твёрдо:

– Помирюсь.

Своей большой и сильной ладонью Борис накрыл опёршиеся о скамейку худые, чуть подрагивающие пальцы Пети и легонько стиснул их:

– Договорились?

Петя глянул в широкоскулое простое лицо Бориса, кивнул головой и тихо, почти шепотом, сказал:

– Ага…

– Ну, иди.

– А к ребятам, на остров – нельзя?

– Пока не помиришься, на остров тебе вход запрещён. Иди. И не забудь ещё ногти подстричь.

И Петя пошёл. Он пошёл прямо к изолятору.

Изолятор – это отдельный домик, где лагерный врач принимает больных и где для больных есть специальная комната. Там лежал Ваня.

Петя подошёл к окну палаты. Створки его были раскрыты, но всё окно затягивал большой кусок марли. Петя прильнул к нему и увидел в комнате три белых кровати. Две пустые, а на третьей – Ваня. Он лежал на боку, прикрывшись простынёй. Перед ним была раскрытая книга, но Ваня, подперев голову рукой, смотрел мимо её страниц. Он о чём-то думал.

– Вань, – тихонько позвал Петя.

Ваня быстро повернул голову, лицо его засветилось, словно на него упал луч, но сразу же потухло и сделалось строгим, – луч соскользнул куда-то в сторону.

– Вань! – повторил Петя уже громче. – Ты что, лежишь?

– Лежу.

Петя промолчал.

– Читаешь?

– Читаю.

– Книжка интересная?

– Интересная.

Петя ещё помолчал, потом выпалил:

– А давай помиримся.

– Что? – спросил Ваня, будто не понял, а на самом деле просто ещё не сообразил – что ответить.

– Давай, говорю, помиримся. Ты на меня не сердись. Я понимаю, что я виноват, и вот… пришёл. Давай снова дружить. А?

Ваня насупился, весь как-то съёжился, а у губ легла тоненькая горестная складка. Вдруг он резко перевернулся на другой бок, натянул простыню на голову и уже из-под неё сказал глухо:

– Мне сейчас некогда разговаривать. Я сейчас спать буду.

Петя вздохнул.

– Не хочешь? – Он задумался, и ему почему-то стало жалко себя. А на Ваню он снова начал сердиться. – Не хочешь?.. Ну, как хочешь! – Петя тряхнул головой и, оглядываясь: не видал ли его кто-нибудь, пошёл от изолятора.

А потом он долго бродил по лагерю, и его длинная фигура выражала уныние и печаль, и этого уныния не могли скрасить ни новые трусы, ни сиреневая необычно чистая майка.

Как это сказала Сончик? «Очень нехорошо!» Совсем плохо, Сончик, совсем плохо!..

Лагерь жил своей хлопотливой, неугомонной жизнью. На площадке перед клубом, где обычно проходила утренняя зарядка, малыши играли в кошку и мышку. Они радостно повизгивали, когда мышка – быстроглазая расторопная девчушка – ловко увёртывалась от кошки, и громко ойкали, если кошке – длинноногой рыжекосой девчонке – удавалось прорваться сквозь круг крепко стиснутых ручонок. На веранде дачи второго отряда занимался геологический кружок. Там было тихо – читали какую-то книгу. Из леса раздавались голоса «топографов» – кружковцы тренировались в съёмке местности. Возле нарядной клумбы разлеглись вокруг большого листа фанеры несколько девочек из ботанической секции. Они готовили классификационные бланки для гербария. Когда Петя проходил мимо, одна из них громко шепнула: «Вот он идёт…», и все девочки повернулись и стали смотреть на Петю.

Плохо, совсем плохо!..

Было жарко. Расплавленный воздух струился медленно, лениво, а иногда останавливался совсем – густой, душный, и его было трудно вдыхать. Небо слепило глаза, а серая дымка на горизонте, наливаясь зноем, синела и ширилась.

Петя побрёл к Силантьичу, за кухню. Старик сидел в тени на досках, а рядом, на обрубке бревна, примостилась Ася Васильевна. Петя хотел сделать «поворот от ворот», но вожатая его заметила, сощурила свои глаза:

– Разморился? Садись к нам, посиди.

Петя салютнул, скромненько сказал «спасибо» и присел на краешек доски.

Силантьич вёл со старшей вожатой неторопливую беседу о себе, о жизни, о том, о сём.

– … Я ж и говорю тебе, Васильевна: неудачливый я человек. Взять вот эти гидростанции на Волге. Прямо сердце болит. Это же моя специальность – гидростанции строить. Право слово, вот кого угодно спроси. Нашу районную кто строил? Я. В Сосновке, рядом вот, опять же меня приглашали. Потому – плотник. Не скажу: какой-нибудь особенный, а всё же… Затешу уголок – что твой носок. И, значит, в самый бы раз мне сейчас на Волгу податься, а нельзя. – Силантьич в горестном недоумении поднял свои узкие плечи, выпятил вперёд нижнюю губу, кургузая бородка его подскочила. – Ревматизма привязалась. И опять же, как вот этих оставишь? – Жёлтым заскорузлым пальцем он ткнул в сторону Пети. – Конечно, никакой я тут не начальник – сторож, а всё же…

– Правильно, Иван Силантьич, – решил поддакнуть Петя, хотя и не разобрался толком – о чём речь. – И потом вы уже старенький, – добавил он и напугался: Силантьич круто повернулся, бородёнка его воинственно выпятилась.