Текст книги "Прерванная юность (СИ)"

Автор книги: Олег Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

– Неужели не охота домой? – удивленно всплеснула руками Анна Максимовна.

– А что там светит мне? Скотина, сено, стирка, работа в колхозе, грязь.

– А здесь?

– Тут, сделала дела и отдыхай себе, никто не запретит. Все чистенько, культурно! Отца видеть не хочу, а матери отсюда буду помогать. Когда-то наладится жизнь везде, не все войне быть, буду навещать.

– Ну не знаю, тебе виднее, а я с первым поездом уеду домой, соскучилась по мужу, отцу, маме, сестрам, брату. Да и Олега нужно срочно в школу определять, бегает неучем по неметчине, ни профессии не получит, ни читать, писать не сможет.

Оксана ушла, а Анна еще долго вздыхала, вспоминая родной Ленинград и семью.

Глава 27

Все тот же фельдшер заметил состояние Павла и отправил мужчину в больничный барак санитаром. Едва парень стал оправляться от болезни и ноги обрели человеческие контуры, военнопленных снова подняли в дорогу. В этот раз привели на грузовую железнодорожную станцию, дали пайку хлеба, напоили горячим чаем и погрузили в теплушки. В вагоне теснота. Всем не хватало места на нарах. Их брали с боем самые сильные. Остальные стояли, крепко прижатые друг к другу. Толкотня, ругань. Вдруг, перекрывая шум в вагоне, раздался громкий голос:

– Так дело не пойдет. Сидеть должны больные и слабые.

К нарам протискивался высокий плотный человек в командирской фуражке и в гимнастерке с разорванным воротом. На него заворчали, но он уже сгонял усевшихся на нарах пленных.

– Остальные будут стоять, по очереди прислоняясь к стенкам вагона. Так всем будет лучше.

Как-то само собой получилось, что все подчинились его властному голосу. Через несколько минут в вагоне устанавливается относительный порядок.

Состав долго после этого стоял на путях, затем стронулся и покатился.

Военнопленные стояли в полутьме вагонов и не видели, как проехали станции Витебск, Полоцк. Через десять часов их выпустили и спешно построили в колонну.

– Двинск! – услышал чей-то голос Павел.

– Даугавапилс называется теперь, – поправил его кто-то. – Литва это, братцы!

– Хоть мир посмотрим, – усмехнулся Илья.

– Мир скучен за колючей проволокой, – возразил Павел.

– Ничего, нам бы выжить, скорее домой вернуться.

Военнопленных пригнали в лагерь и распределили по баракам. Зима к этому времени отступила, и все чаще с небес проглядывало солнце, прогревая простывший воздух.

Запахло весной. Пленные не сидели по душным помещениям, выходили во двор, подставляя теплым лучам изможденные лица.

Через день немцы с утра объявили построение. Людей выталкивали из бараков на плац и строили в шеренги. Затем длинный худощавый офицер в сопровождение охранников с рычащими на поводах собаками прошел по рядам, тыкая хлыстом на выбор в грудь пленных солдат. Они сразу же выходили на два шага из шеренги.

Павел и Илья оказались в одной группе. Всех, кого не выбрал офицер, загнали в бараки, а остальных построили и повели на выход, где погрузили в крытые машины. Павел Лошаков и Илья Семенов оказались вместе в кузове. Они недоуменно переглядывались, но молчали, боясь окрика конвоирующих солдат, сидящих с автоматами наперевес у заднего борта.

Солнечный день вынудил охранников приподнять брезент позади себя, чтобы в прогретом кузове не так остро воняло немытыми телами людей. Военнопленным было не так тошно сидеть в плотно набитом людьми грузовике. Они с любопытством смотрели на мелькавший позади лес и дорогу.

К вечеру грузовики въехали через ворота в тюрьму. Людей развели по камерам. Вонь, нары, баланда, грубые тычки в спину и толстенные стены с единственным зарешеченным окном на Божий свет – все, чем располагали последнее время пленные солдаты Красной армии.

А на улице буйствовала весна. Слежавшийся посеревший снег стремительно таял, весело разбегались звонкие ручейки. Послеполуденная капель с крыш вызывала зуд в грязном теле парней, хотелось намыться в бане, чтобы веником распарить многомесячную коросту, смыть ее горячей водой. Затем переодеться в чистое белье и чаевничать за домашним столом. А вечером пойти на гулянку, проводить девушку до дому и долго тискать ее, прощаясь, у ворот.

Павел отвернулся от окна и вздохнул:

– Скорее бы пришел конец всему.

Литовский город, куда их привезли немцы, назывался Екабпилс. Его надвое разделила река Даугава. Это на литовском языке она – Даугава, а на русском – Западная Двина. И, если плыть по ней против течения, то можно добраться до озера Охват, из которого река начинает свой бег к берегам Рижского залива в Балтийском море. В семи километрах от поселка с таким же названием, что и озеро, раскинулось родная деревня Алексино.

– На пузе дополз бы до нее, только бы оказаться на воле, – размышления Павла прервались на колдобине, на которой телегу так крепко тряхануло, что, кроме него с Ильей, и пожилой злобный литовец схватился за борт.

Сегодня военнопленных барака построили на плацу, и хмурый мужчина в гражданской одежде и прутом в руке долго ходил вдоль, рассматривая парней. Затем указал на Павла и Илью, словно угадал, что они друзья.

Переводчик по приказу офицера сообщил:

– С хозяином хутора поедете, будете жить в его доме и делать, что прикажет Господин Жемайтис. За непослушание или побег – расстрел, за причинение вреда имуществу – розги. Понятно?

– Да! – почти разом ответили Павел и Илья.

– Леонас Жемайтис! – ударил себя в грудь мужчина и приказал садиться на телегу. Он сносно разговаривал на русском языке и сразу предупредил, усевшись спереди. – Шаг влево или вправо – убью на месте. Хозяин показал на карабин рядом с ним и свирепо добавил:

– Или, как свиней, запорю на конюшне.

Хутор приткнулся дворовыми постройками к лесу, а двухэтажным домом под черепичной крышей к полю. В хозяйстве были лошади, коровы, свиньи. Из дома выскочила молодая женщина на смешных деревянных колодках и с любопытством уставилась на парней.

Хозяин нахмурился и что-то отрывисто сказал ей. Девушка покраснела, крутанулась на месте и упорхнула в дом. Сразу же вышла пожилая женщина и мужчина средних лет, который принялся распрягать лошадь.

Выслушав женщину, Леонас повернулся к парням и спросил:

– Вши есть?

– Не без этого!

– Сначала отправляйтесь в баню, помойтесь, чтобы заразы не занести в дом. Одежду скиньте, сожжем потом. От меня получите чистое белье и мешки. Отработаете.

– Мешки для чего? – спросил его Илья.

– Разберетесь зачем, – усмехнулся тот.

Такого блаженства парни давно не испытывали, когда намывшись в бане и переодевшись, сидели в предбаннике и не решались выйти, чтобы не ломать состояния идиллии чистого тела и покоя, наступившие впервые за время плена.

– Одежка с убитых солдат снята, – Павел Семенович нащупал пулевое отверстие на гимнастерке. – Крохобор хозяин. Отработаете! У немцев выклянчил или сам мародерничал где-нибудь.

– Ничего, нам послужит теперь бельишко. Поди, не в обиде будет усопший, что помог солдату по несчастью.

На ночлег хозяин хутора приказал мужчинам устроиться на сеновале в кирпичном амбаре, который закрывал на замок.

– Все лучше, чем в бараке! – Павел с удовольствием вытянулся на прошлогоднем сене, зарываясь в него, чтобы не замерзнуть. Ночи еще были холодные.

– Немного наберемся сил и зададим стрекоча отсюда, – добавил он, засыпая.

Рано утром Жемайтис дал работникам по куску хлеба и по кружке горячего чая. Затем отвел в хлев, где их ждал брат хозяина. Его они уже видели вчера. Под его присмотром они трудились с утра до темна, но работа не особенно утомляла пленных – соскучились по сельскому труду. Парни убирались в коровнике, свинарнике, конюшне, кормили животных, кололи дрова. Им пригодились мешки и деревянные колодки, выданные неразговорчивым хозяином. Они проделали дырки для рук и головы в мешковине и надевали, чтобы не измазаться в навозе, а вместо солдатских ботинок – деревянную обувь, подбитую резиной.

Через неделю Павел и Илья чувствовали себя почти хорошо, к ним вернулись силы и бодрость – сказалось, хоть и скудное, но регулярное питание.

Парни повеселели на столько, что игриво засматривались на игривую дочь Леонаса Ее звали Гедра. Красивая девушка видела расположение к ним молодых русских и всегда норовила пробежать мимо парней, кокетливо опуская к земле взгляд темных бархатистых глаз.

– Быстрая на ноги, как юла и стройная, словно, козочка, – сказал Павел, провожая ее взглядом. – Но ягодка не нашего поля!

Илья буркнул:

– Еще надо посмотреть.

Через месяц парни пахали землю. На перемену один водил под уздцы лошадь, а другой шел за плугом. Ноги глубоко уходили в раскисшую и холодную землю. Колодки

застревали и приходилось руками вытаскивать их. Павлу надоело возиться с ними, и он, сбросив их, ходил босиком. Илья последовал его примеру.

На хутор возвращались усталые и замерзшие. Однажды парни обрадовались, когда узнали, что хозяин разрешил им помыться в бане.

Они сидели в предбаннике и млели. Весна уже вовсю командовала природой, и было очень тепло. Разгоряченные парни открыли дверь, чтобы остыть после бани, когда туда стремительно заскочила Гедра.

Она принесла что-то и никак не ожидала, что молодые люди сидят там. Девушка остолбенела от удивления и стояла, как вкопанная, прижав руки к груди.

– Ты что? К нам пришла? – голос Ильи задрожал от волнения. Он подошел к девушке и нежно прижал ее к себе.

Щеки девушки зарделись, глаза стали похожими на блюдца. Она оттолкнула парня и выскочила, как ошпаренная, из предбанника.

Илья рассмеялся:

– Ну вот, а ты говорил не нашего поля краля!

– Как-то нехорошо получилось, Илья. А вдруг отцу расскажет?

– Промолчит, мы нравимся ей.

Герда промолчала бы, пожалуй. Она примчалась домой, прибежала на кухню, схватила ковш с водой и стала жадно пить, чтобы остудить смущение. И вдруг увидела отца. Он смотрел в окно. Девушка ахнула, Леонас стоял напротив двери предбанника, которая была открыта, наблюдал, как пленные выходили оттуда. Посеревшее от ярости лицо отца не предвещало ничего хорошего.

– Иди к себе и не смей подходить к рабам! – грозно сказал он.

На следующий день Жемайтис укатил на лошади в город и вернулся после обеда с двумя немецкими солдатами, вооруженными автоматами.

Илья и Павел работали в хлеву, когда их отвели на конюшню. Там уже толпилась прислуга и батраки хутора. Все с любопытством посматривали на русских солдат в стороне. Леонас на своем языке что-то объявил людям и махнул рукой немцам. Те взяли

за руки Илью и подвели к перекладине на высоте вытянутой руке, откуда свисали веревки. Павел похолодел от ужасного предчувствия:

– Неужели повесят?

Виски парня сдавило обручем отчаяния и злости. Ничего нельзя было поделать, и Павел Семенович сцепил зубы, наблюдая, как стянули гимнастерку с нижней рубашкой, связали руки друга и, подтянув их к перекладине, привязали веревкой. Тишина стояла такая, что, казалось, слышалось биение сердца связанного пленника.

– Пятьдесят розог за то, что посмел распускать грязные руки на хозяйку! – громко по– русски объявил Леонас, поднимая длинный гибкий прут.

Глава 28

Одна из бомб врага угодила в поликлинику при заводе, где работала мама, и девочка осталась с бабушкой. Для них началось страшное и совсем голодное время.

Когда умерла бабушка во сне. Исхудавшую девочку отвели в ближайший детский дом. Там было немного сытнее и теплее, но дети не могли наесться. Мальчик по имени Веня собирал кумушки во дворе и показывал Полине:

– Смотри, какие конфеты. Вот соберу целый карман и тебе дам попробовать одну. Хочешь?

Девочка отрицательно покачала головой, но промолчала. Она стала часто болеть. Ее и еще двадцать детишек-доходяг врачи решили переправить на материк, чтобы спасти от смерти.

Маленький Венечка не дождался. Однажды ночью он съел собранные "сладости" и умер. Ледовая тающая дорога через Ладожское озеро была опасной, поэтому ребятишек

отправили на небольшом самолете. Поле запомнилось, как его швыряло в воздушных потоках: то падал вниз, то взмывал вверх. Дети боялись, но они не хныкали и сидели, молча, держась за скамейки вдоль бортов. Они разучились плакать в блокадном городе. Наконец, самолет приземлился. Детей отвезли на автобусе в одну из школ, где разместился детский дом. Это было временное пристанище, распределитель для отправки в глубокий тыл. Но детей там начали лечить и сытнее кормить.

Воспитатели испуганно смотрели на новых питомцев, поражались их худобе и изможденным лицам. Удивляло, что они были по поведению необычайно взрослыми детьми, которые без возражений выполняли команды персонала, но передвигались медленно и осторожно, "тенями".

Когда они немного окрепли, а на лицах даже стали появляться улыбки, детей решено было переправить в детский дом на Урале. Об удобствах переезда в условиях военного времени никто не помышлял, и считалось удачей получить для перевозки эвакуируемых хотя бы "теплушку".

...Когда вагон выровнялся после очередного толчка, Полина открыла глаза. Серые глаза девочки казались огромными на худеньком и серьезном личике. Она осмотрелась.

Многие детишки не спали и смотрели на свою воспитательницу Марию Федоровну, сидевшую за небольшим столом, покрытым белой простыней.

Путешествие детей затягивалось. Их эшелон часто стоял на запасных путях, пропуская воинские эшелоны, спешащие на фронт. На стоянках воспитательница отодвигала дверь, и дети могли видеть вагоны, полные солдат. Бойцы приветливо махали детям и что-

то кричали. Полина напряженно всматривалась в лица солдат, выискивая родное лицо папы.

В дороге Мария Федоровна варила детям картофель, раздавала хлеб и поила чаем, заваренным сушеной черникой. На шестой день утомительного пути, продукты почти кончились. Но завтра путешествие завершиться, и детей отвезут на новое место жительства, накормят и уложат спать в мягкие постели. Об этом воспитательница сообщила детям, которые почти не отреагировали на новость и продолжали равнодушно смотреть на нее. Женщина уже привыкла к молчанию детей: что с них взять, они много пережили и видели в блокадном Ленинграде, знали, что такое смерть, голод и холод.

Потребуется немало времени, чтобы научить их смеяться, играть, бегать, не вздрагивать от резких звуков.

На следующий день прибыли на станцию назначения. Это был крупный железнодорожный узел с многочисленными путями, сплошь заполненными составами всех видов: пассажирскими, воинскими, товарняками с военной техникой и порожняком, готовым к погрузке.

Мария Федоровна широко открыла дверь "теплушки". Состав стоял на одном из многочисленных путей, слева и справа тянулись эшелоны. Где-то вдали слышался шум паровоза, виднелся его дым. Воспитательница поняла, что потребуется немало времени, пока их найдут и выгрузят. Погода встретила прибывших детей неприветливо, но это не страшно, главное, что утомительная поездка позади.

Радостное настроение воспитательницы, которая быстро сновала по "теплушке" и весело разговаривала с детьми, передалось Поле. Она с любопытством слушала слова женщины о том, что они скоро приедут в новый дом, познакомятся и подружатся с другими детьми, а ночью будут спать на чистых постелях, и им будут сниться только хорошие сны.

Девочка даже разволновалась, ее щеки слегка порозовели, а глаза сияли.

Мария Федоровна решила сходить на станцию и выяснить, когда прибудет транспорт, чтобы переправить прибывших питомцев в детский дом. Заодно, нужно было набрать питьевой воды – ведерный чайник был пуст.

Посмотрев на детей, она бодро сказала:

– Я схожу на станцию, разузнаю все и наберу воды. Вы оставайтесь на местах. Если что– то понадобится, то обращайтесь к Полине, она поможет всем.

Поля Степанова была самая сообразительная из подопечных детей. Отзывчивая и сообразительная девочка всегда помогала воспитательнице кормить и поить других детей, ухаживать за больными. Мария Федоровна спрыгнула на землю и, подумав немного, крикнула внутрь «теплушки»:

– Поля, я, пожалуй, закрою дверь. На улице сыро и прохладно, как бы вы не простыли у меня. Ждите, я быстро обернусь!

Дверь покатилась на роликах и шумно закрылась, в вагоне стало сумрачно от скудного света.

Девочка прошла к столу и села на место воспитательницы, подражая ей, подперла голову кулачками и стала ждать.

Дети лежали и сидели на своих постелях, молча, смотрели на Полину, их глаза на исхудалых лицах казались неподвижными и печальными.

Минут через десять снаружи послышались голоса. Кто-то подошел к "теплушке", и женский голос громко сказал:

– Вот, этот вагон, смотрите, номер совпадает.

Поля услышала, как что-то прошуршало по стенке вагона – так обычно пишут мелом, и шаги стали удаляться. Через какое-то время послышались пыхтение и гудки паровоза.

Вагон дернулся и покатился по путям, затем остановился, потом снова тронулся. Он двигался то назад, то вперед, стоял и опять куда-то ехал.

Наконец, "теплушка" остановилась. Послышался лязг сцепного устройства. Вагон отцепили от паровоза, который на прощание весело просвистел и удалился.

Дети смотрели на дверь, а Поля встала из-за стола, подошла и прислушалась. Тишина. Голосов не слышно. Она села на место.

Прошел час, но никто не появился.

Самые маленькие начали беззвучно плакать. Они лежали неподвижно, и по их щекам стекали крупные слезы.

Полина чувствовала себя не лучше остальных, боялась, что их забудут здесь, и они умрут от голода в темном вагоне. Но девочка постаралась не показывать своего страха малышам, стала подходить к каждому и успокаивать:

– Ну, чего ты плачешь? Мы приехали, нас скоро заберут отсюда. Видели, сколько вагонов на станции? Потерпи немного, нас обязательно найдут среди них.

Дети перестали плакать, но стали просить, попить и поесть.

Поля подошла к столу, посмотрела в стоящий под ним ящик, где обычно хранился хлеб, нашла пару краюшек. На столе стояли две полные чашки, куда воспитательница слила остатки воды.

Девочка раздала по кусочку черного хлеба самым маленьким детям.

– Вы уже большие и подождете, пока Мария Федоровна придет, – уговаривала она остальных ребят.

Ей трудно было давать кусочек хлеба одним, обнося других. Все одинаково хотели кушать, но девочка выбирала слабых, отворачиваясь от просящих глаз обделенных хлебом детишек.

Пить Полина давала детям по глоточку, чтобы хватило подольше, но к вечеру этого дня воды не осталось.

Перед сном, чтобы малыши не плакали и не просили кушать, Поля рассказывала им сказки, которые слышала от своей бабушки Нины. Потом стала выдумывать разные истории, где папы убивали проклятых фашистов, возвращались с Победой домой и подкидывали на руках детей высоко вверх, так, что дух захватывал.

Девочка так уверенно рассказывала, что дети ожили. Глаза малышей засияли радостью, а лица оживились.

– Мой папа – разведчик, – громко сказал один мальчик. – Когда его хотели схватить фашисты, он их всех раскидал и поубивал из автомата. Он сильный, а когда придет за мной, то возьмет на руки и унесет домой к маме.

– Обязательно придет, ты только не плачь больше. Ты жди его, он заберет тебя и будет гордиться, что его сын не хныкал от голода и не боялся темноты, – сказала ему Поля.

– А, мой папа – танкист! Он, как стрельнет из пушки по немцам, только щепки полетят, а ему ничего не будет. У него в танке броня, ее не пробить ничем. Он тоже придет за мной, а я ему скажу:

– Я пить очень хотел, но не плакал, терпел.

Я расскажу, как страшно быть одному в вагоне.

– Твой папа – герой. И ты будь таким же, не бойся темноты, не один ты здесь, нас много и за нами придут завтра, – подбодрила его девочка.

– И наш папа вернется, – воскликнули две девочки-сестренки, – он такой сильный, что нас сразу двоих на руки возьмет.

Отовсюду посыпались возгласы:

– И мой придет!

– И меня заберет!

Поля уложила спать детей, но сама плохо спала. Девочке хотелось есть и пить, но она терпела, время от времени проводя языком по пересохшим губам.

– Где же наша воспитательница? Почему не приходит? – думала девочка, глядя в темень вагона.

На следующее утро Мария Федоровна не возвратилась. Дети уже вторые сутки находились одни без воды и хлеба. Ночью малыши продрогли – небо было покрыто свинцовыми облаками, моросил мелкий дождь.

Полина решила приоткрыть дверь "теплушки", но ее сил не хватило. Тогда девочка подозвала двух самых сильных мальчиков, втроем они налегли на дверь, и она стронулась с места, но затем ее заклинило.

Осталась маленькая щель, куда проходила только тонкая рука ребенка.

Сквозь этот узкий проем, Поля разглядела, что их вагон стоит напротив какого-то строения, значит, когда-нибудь здесь появятся взрослые и вызволят детей.

Малыши не просили больше есть, но очень хотели пить и снова беззвучно плакали. Дождь усилился и перешел в ливень. Полина вытянула наружу руку и та стала мокрая. Повернув вверх ладошкой руку, девочка собрала немножечко воды и слила ее в чашку, сама же просто облизала свою руку и жажда стала меньше.

Она подозвала на помощь детей постарше, чтобы делали также.

Из чашечки, куда удалось набрать дождевой воды, она поила детишек, приговаривая:

– Вот, попей немножечко и оставь другим.

К вечеру почти все лежали безучастно на своих местах, молчали и больше не плакали. Полина старалась поддержать дух детей, стала рассказывать им, что по дороге к ним автобус сломался, застряв в большущей луже, ведь на улице такой ливень. А завтра сюда приедут люди, с ними будет Мария Федоровна, которая принесет хлеба и воды.

– Вы поспите немножечко, а утром все кончится, – уговаривала девочка самых слабых малышей. Она ложилась рядом и разговаривала с ними, пока дети не засыпали.

Ночью девочке было особенно страшно: если завтра их не заберут отсюда, то маленькие и слабые детишки начнут умирать. Она смотрела на яркую звездочку на темном небе и шепотом просила Марию Федоровну вернуться.

Но и на следующее утро ничего не изменилось, детей не приехали забирать. Только погода наладилась, дождя не было, и с утра пригревало солнце. Детям стало теплее.

Поля уже не знала, что должна им говорить, но не подавала вида, что встревожена и сама теряла силы.

Вдруг послышались голоса людей, девочка подошла к двери и вытянула наружу руку.

– Откройте двери, подгоните самосвал и скидывайте металл в кузов! Мартеновцы ждут сырье, – прозвучал зычный мужской голос.

– Петрович! Гляди, что это такое? – раздался женский голос.

К двери "теплушки" подошли люди и с удивлением рассматривали тоненькую детскую

руку, на которой отчетливо просвечивались синие жилки.

– Открывайте дверь! Только осторожно, а то выпадет ребенок! Двери поехала в сторону, и Полину подхватили сильные руки.

Через полчаса к вагону прикатил автобус, и с ним Мария Федоровна, которая закричала сквозь слезы:

– Потеряшки, вы, наши! Мы думали, что вагон на фронт по ошибке увезли, а его здесь спрятали, решили, что в нем металлолом!

Детей осторожно перенесли в автобусы, где дали напиться и немного покушать. Потом повезли в местный детский дом.

Полина сидела возле Марии Федоровны, которая прижала к себе, гладила ее по головке и думала:

– Считай, вторую блокаду детки пережили. Пожалуй, если бы не мужество девочки, то не знаю, как бы все вышло. Проклятая война, видишь, что делает.

Поля была спокойна, она знала, что теперь все будет хорошо.

А еще девочка верила, что после войны ее заберет отец. Он придет сильный, красивый, с множеством боевых наград на груди и высоко поднимет ее на руках. Даша расскажет ему, что была умницей, и они будут снова жить в Ленинграде.

Глава 29

Первый удар розги по спине заставил Илью содрогнуться, он рванулся вперед, но веревка держала его прочно. Кожа вздулась и наполнилась кровью. Удары сыпались на беззащитное тело, парень глухо стонал от боли и всякий раз вздрагивал, когда прут рассекал кожу. Вскоре вся спина была испещрена кровяными полосами. Леонас продолжал с оттяжкой наносить удары.

Последний удар розги Илья уже не чувствовал, сомлел, и, если бы не путы, упал бы на землю. Люди уже не смотрели на пленника, отвернулись. И только Павел Семенович не мог отвести взгляда от окровавленного мяса на спине друга, каждый удар принимал тоже на себя и вздрагивал от боли, как и Илья. Слезы непроизвольно лились по исхудавшим щекам парня.

– Он получил свой урок! – сказал Жемайтис, оглядывая всех, когда Илью потоком колодезной водой из ведра привели в чувство солдаты. – Надеюсь, он не повторит ошибки.

– Сука! – с ненавистью прошептал Илья.

– Что ты сказал? – Леонас побагровел, и у него от ярости вздулись жилы на шее. Он размахнулся и ударил изо всех сил розгой по пленному солдату. Прут змеей прошелся по спине и тонким концом обил на секунду шею Ильи. Палач потянул розгу на себя.

Страшный удар распорол вену, как ножом. Из нее ударил красный фонтан.

Через минуту друга не стало.

Павел Семенович люто возненавидел хозяина и поклялся отомстить за друга. Но Леонас отправил его с немцами снова в лагерь для военнопленных, побоялся держать в доме русского солдата, во взгляде которого читалась угроза.

В лагере Павел попал в группу, которую отправили в город Кохтла-Ярве. Это была уже Эстония. Павла Семеновича определили работать на сахарном заводе. Как оказалось, не совсем плохое место для невольников. Люди питались украдкой свеклой и патокой, окрепли физически от такого приварка к скудному немецкому пайку.

Павел отрешенно и молча работал и ни с кем близко из пленных собратьев не сходился. За годы войны он потерял уже двух друзей: Петра Ивановича и Илью. Павел Семенович замкнулся в себе, много не разговаривал, но всегда приходил на помощь товарищам, если в этом была необходимость. Он подкармливал ослабевших солдат, когда получал дополнительный паек от немцев за квалифицированную работу. Павел еще в армии стал

мастером, как говорится, на все руки. Он разбирался в моторах, был на ты с электричеством, охотно слесарничал, плотничал. Все в жизни интересовало его. Двадцатого апреля тысяча девятьсот сорок четвертого года группы пленных погнали на железнодорожную станцию, снова выдали небольшой паек и загнали в вагоны.

Через двое суток выгрузили в порту Виртсу и посадили на катера. Павел Семенович впервые увидел море. Он стоял на палубе среди пленных солдат и грустно любовался зеркальной поверхностью пролива Муху, который надежно прикрывал от балтийской крутой волны острова Муху и Езель.

У причала острова Муху военнопленных ссадили с катеров и погрузили на машины. Снова замелькала привычные земля, леса, села. На ночлег остановились в городе Муху в каком-то каменном сарае.

– Кругом одни лишь мухи, и мы средь них, как духи! – рядом с Павлом укладывался спать неунывающий парень. Он всегда балагурил.

– Муха-мухой, лишь бы не получить за разговоры в ухо, – улыбнулся ему Павел Семенович. – Тебя как звать?

– Иосиф.

– Меня величают Павел Семенович. Неужели еврей?

– Зачем еврей, белорус, Иосиф Яковлевич Купрейчик. Мужчины разговорились. Павел рассказал о себе все и спросил:

– Давно в плену сам-то?

– Считай с начала войны. Я был саперным лейтенантом и командовал ротой охраны. Мы обороняли шоссейный мост у Двинска на Западной Двине...

26 июня Иосифу доложили, что четыре грузовика с солдатами в советской форме пытаются захватить мост. Когда он прибежал к посту, одна машина уже проскочила через мост. Три задержали. В перестрелке погиб командир диверсантской группы немцев и пятеро их солдат, много было ранено. Они отошли, но удалось захватить одного из них в плен. Он рассказал, испугавшись смерти, что это был группа из полка особого назначения "Брандербург" под командованием обер-лейтенанта Кнаака.

– Мост, значит, удержали?

– Нет, браток. Через час подошли немецкие танки и вышибли нас к чертовой матери. Меня отшвырнуло взрывом в сторону без сознания. Когда пришел в себя, был уже вечер и везде хозяйничали немцы.

– Мост-то успели взорвать?

– Нет! Приказ так и поступил на уничтожение объекта, хотя я доложил, что идут танки и пехота. Без приказа взорвать мост нельзя – расстрел на месте, сам знаешь.

– Дела, – Павел присвистнул и посмотрел на коренастого мужчину. – Чего же они держат тебя с рядовыми солдатами, если лейтенант?

– Я не сказал, что командир, записался, как рядовой. У них тоже бывает неразбериха, записали, как сказал, и отправили в лагерь.

– А форма?

– В том-то и дело, что пришел в себя в нижней рубашке и кальсонах. Даже без сапог оказался, босой. Литовские мародеры поработали, спасибо им, даже портянки забрали, а они у меня были из байки, командирские. А так бы расстреляли на месте, и все дела.

– Да, знал я такого в Литве мародера, не дай Бог попасть ему в руки.

– Тоже наслышан о зверствах литовцев.

– Не боишься, что продам тебя? – Павел с любопытством покосился на Иосифа, который доверил ему свою тайну.

– Не, не такой ты, Павел Семенович! В плену видно человека насквозь, да и страх я давно потерял уже. Давай вместе держаться!

– Давай, я тебя Осипом буду звать, мне привычнее так.

– Хоть горшком, только в печь не ставь! – рассмеялся Иосиф.

На другой день пленных накормили, на грузовиках привезли в порт и снова посадили на катера. Всех высадили в бухте острова Даго, где их уже дожидался грузовой пароход.

Военнопленных солдат, подталкивая в спины, по трапу завели на палубу и заставили спуститься в трюм.

Когда задраили крышку люка, люди оказались в полутьме огромного грузового помещения. Пара фонарей сверху скупо освещало человеческий муравейник. Каждому дали по буханке хлеба. Питьевая вода подавалась прямо в трюм по резиновому шлангу. Павел открыл кран и напился воды.

– Ничего водица, пресная, а я боялся, что соленая будет, морская, – сказал он.

– Воды хватает, амбар крепок, углы не худы, но до леса далеко! – Иосиф похлопал по металлической обшивке трюма. – Остается узнать, где поставить кровать. Переминаясь с ноги на ногу, не раскалякаешься.

Друзья опустились на стлани трюма и прислонились спинами к переборке.

– Жаль не видим, куда нас судьба везет, – сказал Павел.

– Поди, в неметчину, иначе, зачем на корабль погрузили нас. Как ни бейся, на что не надейся, а себя не теряй!

– Верно, давай перекусим, пока хлебушек есть чем жевать, – Павел Семенович достал из-за пазухи буханку.

Вскоре послушалась беготня команды судна по палубе, крики, и люди в трюмах почувствовали, как задрожала обшивка корабля, услышали шум винта и пыхтенье парового двигателя.

Корабль вышел в море и отправился в путь.

За двое суток судно ни разу не качнуло, море было спокойное и гладкое, как зеркало. Но военнопленные этого не видели. Они сидели в душном трюме, в котором воздух на третьи сутки стал вонючим и ядовитым. Туалета в трюме не предусмотрели, и люди ходили в один угол, из которого уже на второй день путешествия несло так, что даже привычные ко всему пленные солдаты зажимали носы.

Через пятьдесят два часа пути грузовые люки наконец распахнулись, зловонное облако рассеялось, и люди, глотнув свежего воздуха, повеселели.