Текст книги "Прерванная юность (СИ)"

Автор книги: Олег Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

К месту партизанского аэродрома вышли вовремя, оставалось несколько часов до прилета самолета. Поздним вечером запалили костры. Яркие языки пламени отвоевали у темени лесную поляну, причудливо играли всполохами по деревьям и кустарникам.

Лена не отходила от Вари. Девушки предчувствовала долгую разлуку.

– Ничего, война кончится, увидимся в родной деревне, – сказала Лена.

– А если немцы сожгут наши дома? – голос Вари задрожал от страха.

– Не горюй, подружка, спалят, новые построим, еще лучше прежних. Лишь бы войне пришел конец.

– И живыми остаться, – добавила Варя.

В полночь прилетел самолет. Он низко прошелся над кострами, взмыл в воздух и исчез в темноте. Затем неожиданно бесшумно вынырнул из-за леса и пошел на посадку.

Летчик явно нервничал и поторапливал партизан:

– Быстрее, товарищи, выгружайте груз и заводите раненых в салон.

Партизаны поспешно выбросили увесистые тюки из машины и помогли подняться раненным товарищам. Летчик, махнув на прощание рукой, убрал лестницу и закрыл дверь. Самолет взревел рассерженным зверем, легко разбежался и, оторвавшись от земли, пропал в темноте. Костры прогорели и вернули поляну ночи. Партизаны зажгли фонарь

"Летучая мышь", чтобы ориентироваться в дороге. Карманные фонари берегли, батареек в лесу не сыщешь, поэтому пользовались ими в исключительных случаях.

Они не ожидали, что груз будет тяжелым. Командир говорил о почте и небольшой посылки для отряда.

– Подводу нужно просить в ближайшей деревне, – сказал Николай. – Без лошади не допрем груз до базы.

– В Луги заходить нельзя. Там останавливаются часто немцы, не напороться бы на них,

– предупредил молодой партизан Федор. Парень часто ходил в разведку в этих краях.

– Нам ни к чему сейчас ввязываться в бой с фашистами, – сказал командир группы Михаил Пугач. – Груз доставить сейчас важнее, чем шлепнуть пару фашистов. Какая деревня ближе?

– Величково, но туда тоже соваться опасно без разведки. Лучше в Анихоново, километра два-три до деревни.

Командир достал карту, определил направление, затем сказал:

– Николай и двое бойцов остаются с грузом, остальные за мной! Михаил, Федор и Елена ушли в деревню Анихоново.

На окраине села прислушались: никого, даже псы молчали, не гавкали на чужаков. Партизаны прошли в темноте по улице до середины деревни и остановились у колодца с высоким журавлем.

– Похоже, немцев нет, – вполголоса сказал командир. – Ладно, стучимся в этот дом. Михаил указал рукой на один из домов и направился к нему.

Тихонько постучали в окошко и прижались к стене. Тишина и темень, хоть в глаз коли. Месяц на небе спрятался за тяжелое облако и не хотел выходить из укрытия. Пугач снова постучал в окно, но уже настойчивее.

Только на третий раз партизаны услышали тяжелые шаги и увидели, как загорелась керосиновая лампа. Кто-то подошел к окну и громко спросил:

– Кто тут?

– Люди! – ответил Федор. – Открой дверь, поговорить надо!

– Что за люди ходят по ночам? Утром приходи разговаривать, спим мы! – голос пожилого мужчины слегка дрожал от волнения.

– Отец! Ты не бойся нас! Мы партизаны, нам нужна помощь, – Михаил Пугач шагнул к окну и стал напротив, чтобы попасть в полосу света керосинки, которую человек в доме поднес к стеклу, чтобы разглядеть путников.

После минутного молчания из дома послышался голос:

– Сейчас открою, в избе поговорим.

В доме уже суетилась хозяйка, которая гостеприимно указала партизанам на лавку у стола:

– Садитесь за стол, сейчас что-нибудь поесть сварганю.

– Спасибо, хозяюшка, только нет времени нам рассиживать за столом, спешим мы очень! – весело поблагодарил Федор, усаживаясь за стол. Елена примостилась рядом, поглядывая на занавеску, которая подрагивала, будто кто за ней подглядывал, что творится в горнице.

– Доченька! Раз не спишь, лети в подпол за соленой капустой, огурцами, – не обращая внимание на слова Федора, приказала хозяйка. – Картошка вареная осталась с ужина, ржаной хлеб. Хоть и холодное все, а перекусите на дорожку малость.

Из-за занавески вылетела стройная девушку в домотканом платьице и, чиркнув мельком живыми взглядом по гостям, внимательно осмотрела с ног до головы Елену и побежала в чулан.

Вскоре она вернулась, поставила на стол деревянные миски с капустой и ядреными огурцами и села рядом с партизанкой, исподтишка рассматривая ровесницу.

– Тебя как звать? – спросила Елена.

– Нюра.

– Анна, значит, а меня Лена, будем знакомы.

– Ты партизанка?

– Не видно?

– Что за одежда на тебе? – не отвечая на вопрос, спросила Нюра.

– Да обыкновенная, солдатская форма, командир выдал для удобства. Что, к нам хочешь?

– Не, я боюсь. У тебя и ружье есть? – глаза девушку светились неподдельным и живым любопытством. Елена рассмеялась:

– Коли партизан, то непременно должен с ружьем бегать по лесу. Нет, мне хватает без этого работы в отряде: картошку чистить, стирать, одежду латать.

На лице Нюры отразилось явное разочарование, и Лена поспешно добавила:

– Раненных перевязывать приходилось, а если стрелять придется, то не промахнусь тоже, не сомневайся!

– Ишь, какая!

– Какая?

– Боевая! Не то, что я. А где находитесь вы?

– Военная тайна, не спрашивай!

– Ишь, ты!

Глава 23

Шел шестой месяц фашистской неволи. Изменился быт пленных. К зиме их перевели в бараки, одели в шинели и шапки, снятые с убитых солдат. Немцы привезли ворох одежды и сбросили на землю, чтобы пленные солдаты подобрали себе. Павлу досталась шинель с дыркой от пули на груди.

– Зато шапка цела, – горько усмехнулся он.

– У меня – наоборот: шинель без дыр, а шапка велика и прострелена, отверстие в два пальца. Голова будет мерзнуть!

– На пилотку надевай, не будет слетать и дыра закроется.

Военнопленных гоняли каждый день на работу. Павел расчищал завалы на дорогах, засыпал воронки. Он, молча, выполнял тяжелую работу, поглядывая по сторонам, выжидая удобный случай, рвануть в ближайший лес, убежать из постылой неволи. Но немцы надежно охраняли плененных красноармейцев.

Кругом лежали сугробы. В них по колени тонули ноги, было холодно, и недоедающие слабеющие люди даже не помышляли бежать зимой. Молодые парни боролись за жизнь, никому не хотелось умирать. Но к февралю 1943 года из двухсот человек ремонтной бригады, куда входили Павел и Илья, остались девяносто изможденных мужчин. Остальные умерли от голода и ран.

Тяжелая работа с рассвета до заката солнца и скудное питание измотали друзей, и они безразлично выполняли приказы немцев, прислушиваясь к артиллерийской канонаде, которая день ото дня приближалась к городу Ржеву.

– Никак наши лупят по фашисту! – радовался Павел Семенович, прислушиваясь к далеким взрывам. – Смотри, как встревожились немцы.

Илья кивнул головой и сказал:

– Скорее бы освободили нас, а то сил нет работать на супостата.

Враг заспешил, каждый день отправлял на запад эшелоны со скотом, оборудованием, вывозил на работы в Германию молодежь. По шоссе в тыл катились вереницы грузовиков, набитых людьми и награбленным добром.

Военнопленные не дождались освобождения. 23 февраля их построили и погнали на железнодорожную станцию, погрузили в вагоны и отправили в город Ярцево Смоленской области.

Там выгрузили и в сопровождение охраны с рвущимися с поводков собаками повели на сборный пункт военнопленных. Старинный город встретил красноармейцев опустевшими улицами и разбитыми домами. К весне сорок третьего года в городе осталось около четырех тысяч жителей, в десять раз меньше, чем до войны.

Павла Семеновича с утра лихорадило, он с трудом передвигал ноги. Илья, видя состояние друга, шел рядом, поддерживая его за плечи. Когда их затолкали в барак, Павел рухнул на ближайшие нары и потерял сознание.

На крики Ильи пришли солдаты, они долго о чем-то говорили, поглядывая на Павла Семеновича. Затем один из них ушел и вернулся через десять минут с носилками и фельдшером, который осмотрел больного и сказал:

– Тиф. Несите его в инфекционный барак.

– Не выживет, к утру умрет, – сказал один солдат.

– Русские живучие, пару дня протянет, – возразил другой, показывая автоматом на хмурые лица военнопленных кругом.

– Ты, не прав, Курт, этот парень не умрет. Спорим на две рейхсмарки? – возразил фельдшер.

– Многовато будет, пожалуй, для этого доходяги, но я согласен. Деньги твои, если он останется на этом свете, ну, а если подохнет, значит, ты отстегнешь две марки. Согласен?

– По рукам!

Павла унесли в карантинный барак и положили на нары. Рядом лежали такие же

бедолаги в тифозном жару. Многие бредили в беспамятстве, бормотали о чем-то или звали на помощь. Между ними сновали военнопленные санитары, мочили в моде тряпки и прикладывали к головам стонущих людей, поили их, когда те приходили в себя. Больше они ничем не могли облегчить страдания умирающих от болезни красноармейцев. К утру десять человек затихли навечно, некоторые пришли в сознание, остальные продолжали метаться по нарам в бреду.

В барак вошел вчерашний фельдшер с солдатами. Они привели военнопленных солдат для уборки трупов и обработки тифозного барака дезинфицирующим раствором. Павел Семенович был жив, но лежал без памяти. Фельдшер осмотрел его и удовлетворенно кивнул головой. Парень даже в бреду цеплялся за жизнь и просил воды. Подозвав кивком русского пленного санитара, фельдшер приказал напоить больного и сменить на лбу повязку. То ли денег было жалко, и он хотел выиграть две марки. То ли немолодой медик сочувствовал молодому голубоглазому человеку и искренне хотел, чтобы тот поднялся на ноги. Он навещал Павла два раза в день. Всякий раз подходил и наблюдал за ним. Павел Семенович на второй день так же лежал на нарах безвольной колодой с запекшимися от высокой температуры губами.

Фельдшер, покачав сочувственно головой, уходил прочь, приказав в очередной раз напоить больного водой.

На третий день Павел пришел в себя. Температура спала, и молодой человек тихо лежал, но уже не бредил. Санитар принес в котелке немного баланды и накормил его. Молодой организм пересилил болезнь, и Павел Семенович пошел на поправку.

Через день он поднялся на ноги и помогал санитарам поить и кормить больных. На следующее утро Павла перевели в общий барак, и он встретился с Ильей.

– Эко тебя скрутила хворь, братец. Кожа да кости остались, качаешься от ветра, – сочувственно присвистнул он, рассматривая изможденного друга.

– Болезнь не по лесу ходит, а по людям. Ничего, кость цела, а мясо наживем.

Но окрепнуть физически Павлу немцы не дали. Через день ранним утром построили и куда-то повели.

К вечеру уставшие и отупевшие от долгого пути люди увидели город.

– Никак, Смоленск, братцы! – услышал Павел удивленный голос позади. – Я воевал здесь. Значит, драпает немчура на запад, а то с чего бы отправили нас сюда.

– Нам-то, что с того, если бегут гитлеровцы? Все равно не вырваться на волю! – горький возглас заросшего бородой до ушей солдата резанул по сердцу Павла Семеновича.

– Правду говорит человек. Семь месяцев гнием в плену и ни одной попытки бежать, – вполголоса сказал Илье он.

– Ага, тебе сейчас в самый раз тикать отсюда! – укоризненно покачал головой друг, бережно поддерживая за руку ослабевшего Павла. – Да и как уходить, когда везде охрана с собаками.

В Смоленске пленных задержали полмесяца на ремонтных работах. Вновь водили на восстановление разбомбленных советской авиацией шоссе и железнодорожных путей, кормили впроголодь. Одежда прела от сырости и расползалась по швам. Пока спасали шинели, в которую пленные закутывались поплотнее и неспешно брели на работу в сопровождении фашистов. Ни окрики, ни толчки в спину не могли заставить их прибавить шаг. Постоянный холод и голод обрыдли людям так, стало безразлично: сейчас придет к ним смерть или позже.

Павел посматривал по сторонам, надеясь в удобный момент сигануть под откос в ближайший лес. Но ноги становились, как колоды, распухли от недоедания и простуды, походили на слоновьи. Какой побег, когда не стало сил даже подниматься на ноги...

Глава 24

Горячие головы решили подобраться к танкеру на шлюпке. Танкер не дался в руки матросам. Один за другим прогремели два взрыва на судне, взметнувшееся пламя предупредило, чтобы моряки не лезли на транспорт. Но судно не шло на дно, дрейфовало дальше.

Всю ночь пылающий транспорт не давал покоя. То и дело звонило начальство, ругало:

– Почему не добили? Немцы к себе утащат!

– Сам сгорит, жалко снаряды!

– Смотрите у меня!

Ветер загнал танкер в залив Матти-вуоно к берегу противника. Там он сел на мель. С северо-запада опять наползают снежные заряды. Батарея Пушного принялась обстреливать транспорт.

Но и днем танкер по-прежнему горел на мели.

Нешуточно пригревало землю солнце, снег стал таять и вода затопила землянки. Матросы бросились делать сточные канавы, мутная вода ушла из расположения батарей. Но оказалось, что продовольственный склад тоже пострадал от наводнения, растаяли два мешка сахару. Кладовщик Коля Черепанов во время боя подносил на орудия снаряды. Он устал и заснул. За это его отдадут под суд. На батарею прибыл следователь. За мешок сахара могли расстрелять.

Коля – хороший и смелый человек. Командиры бросились спасать парня, просили оставить на батарее, чтобы искупил вину.

Проклятый танкер все горел и дразнил матросов. Приливо-отливное течение сняло поврежденное судно с мели и понесло на северо-восток. Артиллеристы думали затопить его при входе в залив Петсамо, но танкер вынесло в открытое море.

Его решили добивать. Иван замерил расстояние – сорок кабельтов, доложил.

Лучший наводчик сел к механизму наводки. Залп. Снаряд упал рядом с небольшим

недолетом. Второй точно поразил цель, но танкер дал лишь крен и остался на плаву. Считая этот, двадцать восемь снарядов из тридцати двух поразили транспорт, но не утопили.

Жалко тяжелые заряды, которые нечеловеческими усилиями загружали на батарею. Однако через полчаса радостный наблюдатель заорал:

– Тонет!

Все бросились смотреть. Танкер перевернулся и погрузился в воду, выплюнув из пучины огонь.

Артиллеристы повеселели – не зря потрудились. Вскоре позицию посетил всенародный староста Калинин и сообщил, что батарею представили к ордену Боевого Красного Знамени.

В июне пришло тепло. Снег растаял, но в оврагах белели остатки полярной зимы. Звонко побежали ручейки. Буйно полезла трава и красиво распустились бутоны цветов. В кустарнике суетятся чижи, ладят гнезда, не пугаясь людей. Рев самолетов и взрывы снарядов не отвлекали пернатый мир, они в грохоте войны заботились о новом поколении. Матросы тоже радовались солнышку. Землянки опустели, дверь и окна раскрылись для просушки. Все собирали щавель и дикий лук – первое средство от цинги.

Некоторые бойцы умудрялись загорать на позиции в минуты затишья.

Но война есть война. Снова слышится шум моторов – летят самолеты. Краснофлотцы одеваются и скрываются в землянках.

Немцы отбомбились с большой высоты – ниже не давали зенитчики, и ушли восвояси, не причинив вреда батареи.

Корабли в тот день не пошли, но их ждали.

На другой день из Норвегии приполз густой туман, словно дымовая завеса накрыла море. На батарее сияет солнце, а на море серая сплошная пелена. Что в ней – непонятно, локаторов нет.

Дальномерщикам и сигнальщикам объявили боевую тревогу, чтобы усилили наблюдение за морем. Командиры орудий самостоятельно приводят пушки в готовность к стрельбе.

До передней кромки тумана сто пятьдесят кабельтовых.

Постепенно он подкрадывается к берегу, клочками проплывает над позицией, принеся сумерки, запах соленой воды и прохладную сырость. Солнце не пробивается сквозь серую мглу.

– Шум винтов! – доложил наблюдающий.

– Что-то на море есть! – крикнул другой.

Но уже кое-где проглянуло море. Из тумана показались вражеские сопки.

– Транспорт! – крикнул дальномерщик Андреев. – Чуть правее Ристаниеми, почти не виден.

– Первое видит транспорт! – докладывает командир орудия.

– Первое – цель! Второе – цель! Третье – цель! – раздается команда.

Сразу гремят выстрелы, но взрывов не видно. Батарея продолжает стрелять вслепую. В ответ открыли огонь немцы.

Ничего не видно, но поставили заградительный огонь на вход в бухту. Результата не наблюдается. Батарея прекратила огонь. Немцем повезло с туманом, который рассеялся лишь на вторые сутки.

Немцы успели провести транспорта, и на море пока пусто. Батарея тренируется наводить орудия на береговые цели, которые хорошо видны теперь.

Но и немцы не сидят, сложа руки.

Конец июня обещал быть тихим. Но на позиции раздался взрыв.

– Бомба замедленного действия! – предположил кто-то. – Ее не обнаружили после налета.

Второй взрыв вызвал тревогу. Командир приказал осмотреть воронку.

Ему доложили, что нашли донную часть от двухсот десяти миллиметрового снаряда.

Поночевский дал приказ, наблюдать за берегом противника. Сразу же раздался третий взрыв.

– Засек! – кричит дурным голом наблюдатель. – Бьет дура!

Батарея противника на сопке за портом методично бьет по позиции. Снаряды рвутся, неся смерть. За батареей загорается торф, огонь приближается к боеприпасам второй

пушки, на которой находился Иван. Заряжающий, снарядный и наводчик спрятались за щитком пушки от осколков, остались на месте на случай стрельбы. Остальные побежали тушить пожар.

Командир дивизиона в стереотрубу засекал на секундомере вспышку выстрела вражеской батареи, выжидал и за пятнадцать секунд до падения снаряда командовал:

– Ложись!

Матросы теперь не прислушивались к полету снаряда, кидались на землю по команде, интенсивнее тушили огонь.

Непросто бороться с огнем под обстрелом. Один из снарядов угодил в орудие. Матросы ворвались в орудийный дворик. Трое товарищей лежали в крови. Одному оторвало руку, но он сам побрел в санчасть, зажав рану. Он не хотел отвлекать матросов от борьбы с огнем. Иван помогал укладывать израненного осколками наводчика на носилки, позже он узнал, что из него вытащили сорок кусочков металла.

Заряжающий был ранен в живот, его тоже погрузили в санитарную машину.

Выпустив около тридцати снарядов, немцы успокоились. Но встревожились советские батарейцы – еще сотня снарядов врага и трех пушек не станет.

Но потом враг стрелял неоднократно по этой позиции и не смог причинить значительного урона морякам. Тогда пришли к выводу, что первое прямое попадание было случайным.

Иван Андреев в том бою получил ранение в ладонь. Осколок прочертил на поверхности полосу, вспоров кожу. Иван перевязался сам и к медикам не обращался.

На другой день артиллеристы выдержали три бомбежки. Около девяносто бомбардировщиков сбросили на батарею смертоносный груз, не причинив вреда. Даже помогли восстановить второе орудие, поврежденное накануне прямым попадание снаряда. От взрывной волны заработал заклинивший механизм угла снижения ствола.

Артиллерийский мастер-ремонтник в шутку крикнул "спасибо" врагам.

Глава 25

Николай Парамонов, хозяин гостеприимного дома, не только накормил партизан, но и собственноручно вывел из хлева жеребца и запряг его в телегу:

– Вот, берите повозку, раз надо для военного дела.

– Ну бывай, подружка! Бог даст, еще свидимся! – попрощалась с Анной Елена.

– После войны встретимся! – крикнула уверенно девушка вслед.

Командир отряда поблагодарил вернувшихся партизан за выполнение задания и обещал наградить медалями.

Больше Елена Ершова не просилась в походы. В лагере хватало работы, и она целый день крутилась в заботах, не замечая бежавшего времени. Но, когда она услышала от брата, что небольшая группа отправляется к городу Холм, чтобы встретиться с

новгородским отрядом и обсудить совместные действия, разволновалась так, что у нее все валилось из рук. На пути маленького отряда будет родная деревня Ивановщина.

– Как там мои родные: папа, мама, сестры? – переживала она. Девушка побежала к командиру:

– Меня возьмите с собой. Я только на минутку забегу к своим, ведь мимо пойдете. Мои– то ничего не знают обо мне, наверное, думают, что пропала дочь где-то. Я дороги хорошо знаю там, пригожусь.

– Да, как я тебе возьму-то, если здесь нужна? И сто верст по лесам пробираться на лыжах непросто, группа пойдет форсированным маршем. Скидки, что женщина, не будет.

– Товарищ командир, миленький, разреши ты мне с ними, выдюжу все, лишь бы одним глазком посмотреть, одним словечком обмолвиться. Я век буду благодарить тебя.

Взгляд синих глаз девушки потемнел от навернувшихся слез, и столько надежды читалось в нем, столько мольбы, что командир сдался:

– Ладно, иди, скажи командиру группы, что я разрешил. И вот еще, сходи к завхозу, пусть провиант выделит тебе для гостинца родным, поди, голодают при немцах.

Счастливая девушка унеслась от него, как на крыльях.

В начале января 1941 года морозы несколько ослабели. Но снега было достаточно. Впереди пробивали лыжню мужчины, и за ними идти Елене было легче.

На вторые сутки вышли к деревне Ивановщина Новгородской области, и группа залегла на краю леса.

– Вроде, немцев нет там, как стемнеет, войдем. Где твой дом? – спросил командир группы.

– Вон на горе стоит с тесовой крышей.

Еленино сердце радостно колотилось при виде родной усадьбы, она была готова тотчас рвануться к нему, но командир придавил рукой ее плечо и сказал:

– Успеешь, скоро уже.

Уже в сумерках прошли по улице, держа лыжи на плече, и остановились напротив широких высоких ворот большого пятистенного дома.

Командир постучал и присвистнул:

– Хороший домина, часом не куркуль твой тятя?

– Как все живем, отец вступил в колхоз перед войной, и он излишки сразу сдал в коллективное пользование, – Елена умолчала, что семью дважды раскулачивали. Отец Трифон и его брат выделывали шкуры и шили полушубки, шапки, тулупы, а Матрена, мать девушки, шила на машинке тужурки, платья и приучила к швейному ремеслу дочек. Единственный сын, Николай, пока не покинул родительский дом, скорняжничал.

Семья Ершовых трудом добилась благополучия, имела пару коров, лошадей, десяток овец и пчелиную пасеку.

В первый раз комитет бедноты в 1920 году вынес решение забрать у крепкой семьи лошадку, корову, всех овец и половину ржаных семян. Пасеку не тронули. Куда с ней? Тут требовался уход за пчелами, а кому хочется ходить покусанным от злых насекомых? Но постепенно семья пережила утрату и вновь зажила неплохо. Да в 1937 году вновь пристала власть, как репей к конскому хвосту:

– Для общего благосостояния советского народа вступай Трифон в колхоз.

– Какой такой колхоз, неграмотные мы, не понимаем ничего в этом!

– Да чего тебе понимать здесь? Сообща трудиться будем, навалимся гуртом, спорее дело пойдет. Ты тащи инвентарь в колхозный амбар, не задавай лишних вопросов, а то в кулаки запишем.

Трифон, чтобы не сжили с земли, махнул рукой и сдал в колхоз плуг, сенокосилку, борону и пару мешков с рожью. И на этот раз пасека осталась в семье. Сколько себя помнила Лена, всегда на столе мед и соты были, страсть до чего сладкие, так бы и ела, не переставая.

– Как теперь будет, коль война приспела? – подумала она, прислушиваясь. – Что-то не идет никто открывать, все ли в порядке дома?

– Кто тут? – услышала девушка тревожный голос Трифона и радостно закричала вполголоса. – Я это, папа, открывай дверь, ненадолго зашла, только проведать вас.

– Ленушка! – ахнул пожилой мужчина. – Сейчас открою, обожди.

Радости было старикам, не обобрать. Трифон суетился в погребе, доставая припасы на ужин, Матрена бестолково бегала по горнице, причитая заполошным голосом, что уже не чаяла увидеть кровинушку. А белобрысая Валя, тринадцатилетняя дочь сестры Мани, во все глаза смотрела на тетушку в красноармейской форме.

– Ну, как вы тут? – когда все успокоились и сели за стол. – Немцы были в деревне?

– А как же, – Трифон погладил окладистую бороду и посмотрел на партизан. – Как наши войска ушли. Они и приспели тотчас, набились гуртом в избу, стоят, греются возле печки и гомонят что-то на своем языке. Мы думали, что застрелят нас, но ничего, обошлось.

Одни отогрелись и дальше пошли, другие остались здесь, неделю жили в Маниной половине.

– А сама она куда подевалась? – Лена вопросительно посмотрела на мать с отцом.

– Как это называется слово, забыл совсем? – Трифон наморщил лоб, вспоминая слово.

– Евакуция, – подсказала Матрена мужу.

– Эвакуация, наверное.

– Верно, Ленушка! Она, окаянная. Солдаты уходили, и население за собой уводили в тыл, вот наши и ушли: Маня с детьми, Ольга, соседи. А мы с Матреной остались. Старые уже стали бегать по свету, да и последнее унесут из дома. Потом о тебя ни весточки не получили, думали, вот, придет домой, а тут никого. Пасеку было тоже жалко, за ней присмотр нужен.

– А Валя почему тогда не убежала с мамкой?

– Она в няньках жила в Мурзино в одной семье, когда немец пришел туда, – Матрена посмотрела на девочку, которая смущенно улыбнулась. – В лес убежала, когда стали по домам ходить наши солдаты, людей собирать. Потом сюда добралась к ночи, спряталась в амбаре сначала, боялась, что немцы в доме. Утром уже ее мы нашли. Так и живем втроем. Немцы припасы наши подъели и ушли, с тех пор не видно, не слышно их.

– Они, нянька, сказали, что их коровы в Германии живут лучше, чем мы в доме, – Валя возмущенно закатила глаза. Она звала родную тетю всегда нянькой – Елена всегда с ней возилась. Валя была первым ребенком у старшей сестры Мани.

– Зачем же приперлись тогда к нам, если там лучше им? – возмутилась партизанка. Елена Ершова, побывав дома, все же решила вернуться с отрядом снова на партизанскую базу, хотя командир говорил:

– Если надумаешь остаться дома, то никто не упрекнет тебя. Добровольно пришла, добровольно ушла, никто не обязывал.

– Мне назад дороги теперь нет, пока немцев не прогоним с нашей земли. Я обещала отомстить за Дуню, вот, чем смогу, а помогу громить врага.

Глава 26

Иногда Олега отправляли с карточками за продуктами. Карточки отоваривали в небольшом магазинчике в центре городка. Его вход был без порога и выходил прямо на площадь. Когда мальчик открывал дверь, раздавался серебряный звон колокольчика. На карточки давали хлеб, масло, крупу, сахар, кофе.

Когда Олег первый раз пришел в магазин, то сразу подошел к молодой продавщице и протянул ей карточки. В метре от прилавка стояла небольшая очередь – шесть или семь немок. Они по очереди подходили к девушке, когда от нее отходил очередной покупатель, но в этот раз опередил какой-то незнакомый ребенок. Мальчик же подумал, что они ждут что-то, поэтому не подходят ближе. Немки были аккуратно одеты. На головах красовались шляпки, а на руках перчатки. Они изумленно рассматривали нахального ребенка. Потом пожилая женщина подошла к Олегу и, взяв его за руку, отвела в конец очереди и спросила:

– Wo kommst du her? (Откуда приехал ты?)

Мальчик молчал и силился понять, что хотела от него высокая и худая, как хозяйская швабра, седая немка. Но женщина, настойчиво добиваясь ответа, спросила:

– Polnisch?

– Русланд, – ответил мальчик, когда до него дошло, что она хочет знать. Ему стало стыдно, что о нем могли подумать плохо эти люди. Он же не нахал, просто не знал их порядков.

В воскресенье не работали. Хозяева были католики и, переодевшись в чистое платье, уходили в местную церковь. Анна хлопотала по дому, наслаждаясь тишиной. Олег лазил, как всегда, по двору. На усадьбу пришла в гости девушка. Она работала на соседнем

фермерском хозяйстве и была вывезена из Украины. Девушка, которую звали Оксана, смешно вставляла украинские слова в русскую речь, закатывала при разговоре серые глаза на красивом лице с милыми ямочками на абрикосовых щеках.

Она жила недавно в Германии, и ей только вчера исполнилось восемнадцать лет. Анна была рада поговорить с соотечественником на чужбине, и они долго сидели за чаем, пока не пришли из кирхи хозяева. Девушка много рассказала о себе.

Она перешла в десятый класс, когда началась война. Оксана стала санитарной дружинницей в госпитале. Ей не удалось эвакуироваться вовремя и девушка оказалась в оккупации. Через три месяца получила повестку явиться на сборный пункт для отправки в Германию. Он в страхе побежала за помощью к родному отцу. Он не жил с ними:

– Попочка, миленький, помоги мне. Я пропаду одна в Германии! Папа довольно спокойно выслушал дочь и сказал:

– Ты зря беспокоишься так. Не одну тебя оправляют, всех девушек от семнадцати до тридцати пяти лет забирают немцы на работу. Так что поезжай с ними, Европу посмотришь, дурочка, а после войны вернешься домой. Белый свет потускнел в глазах девушки от такого совета, но ничего не сделаешь, и она, когда пришло время, отправилась на сборный пункт.

– Двадцать первого мая 1942 года нас оттуда повели пешком до Мариуполя. Представь себе: тепло, солнце весело светит, птички заливаются на все голоса. И траурная колонна идет по пыльной дороге. Ни смеха не слышно, ни улыбки не видно на мрачных лицах, только раздавался плачь временами да горестные вздохи.

В Мариуполе людей погрузили в вагоны для скота, набили так тесно, что было не продохнуть. Даже сейчас, рассказывая, Оксана переживала, возмущенно прижимая руки к груди:

– Самое страшное, что мужчин и женщин погрузили в один вагон вместе. Вместо туалета поставили в угол деревянную парашу с двумя ручками. Очень стыдно было, ходить на нее при мужчинах. Я иногда терпела до остановки так, что зубами себе прокусывала руку до крови, потом неслась, сломя голову, в станционный туалет.

– Как же ты сюда попала? – спросила Анна.

– Сначала в лагерь привезли под Нюрнбергом. Вокруг колючая проволока и

полицейские с собаками. В бараке двухъярусные нары, матрасы, набитые колкой соломой, такие же подушки. Неделю работала на конвейере, сортировала уголь. Тяжелая и грязная работа изматывала, так, что руки не поднимались вечером. Кое-как кормили баландой с куском хлеба. За нарушение охранники били резиновыми дубинками, пинали сапогами. Я поняла, что не долго протяну здесь, очень тосковала. Но мне повезло, когда всех вывели на плац и построили в шеренги.

Мимо ходили дамочки в сопровождении солдат и присматривались к нам. Вот одна женщина и показала на меня. Оказалось, что они выискивали себе работниц в дом.

– Ну, как твои хозяева, не обижают?

– Не, нисколечко! Сначала ругались, если не так сделаю. Но потом показали, как крахмалить белье, стирать, чистоту наводить. С тех пор ничего, справляюсь, они и притихли. Мне нравится, лучше, чем на конвейере работать. Они даже деньги мне платят, на книжку кладут каждый месяц, сказали, чтобы снимала себе, когда надо. Зачем мне сейчас деньги? Когда одета, обута, кормят, я и довольно.

Анна очень удивилась, что Оксане платят деньги, сказала:

– Все не с пустыми руками вернешься домой?

– Да не очень верю, что отпустят домой и денег дадут. Я бы осталась здесь насовсем, но не предлагают.