Текст книги "Прерванная юность (СИ)"

Автор книги: Олег Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

высокого худощавого солдата, который, не отрываясь, смотрел на краюху. Павел вздрогнул от звериной жадности во взгляде молодого мужчины, отломил половину и протянул ему:

– Бери, ешь! Брюхо не терпит пустоты. Как звать-то тебя?

– Илья! – машинально ответил он, схватив хлеб, и неуверенно добавил, – спасибо, тебе самому было мало.

– Меня Павлом величают. Ты не благодари, много хлеба вредит солдату. Злее будем на голодный желудок.

Вроде по небольшому куску чернухи жадно проглотили Павел и Илья, но это прибавило им сил. Мужчины даже повеселели и бодрее шагали дальше по пути в фашистскую неволю.

– В лесу взяли? – спросил Павел.

– Там. Напоролись на фашистов, переодетых в наших командиров. Они и привели без боя в плен.

– Гады!

– Нелюди, что говорить, но нужно теперь держаться, не падать на землю. Пристрелят! А меня ждут дома жена, дети.

– Я-то пока холостой, но отец и сестры тоже будут рады, если уцелею.

В город Ржев колонна пленных вошла, когда уже стемнело. Красноармейцев завели на футбольное поле, оборудованное под лагерь, огороженный колючей проволокой и освещенный прожекторами. На середине сброшено горкой прошлогодняя солома для подстилки. Солдаты засуетились вокруг нее, хватали охапки, кидали на землю и падали на нее, забываясь усталым сном. Ни воды, ни еды не дали, за проволокой свирепо лаяли овчарки, слышалась чужая отрывистая речь.

Павлу с Ильей тоже досталось соломы, они постелились возле футбольных ворот и легли. На черном небе светились, как угли, звезды. Мужчины лежали на спинах, рассматривая их.

– Смотри, мирное небо над нами и звезды, как до войны. Может, нам все снится? – тихо с горечью в голосе спросил Илья.

– Много отдал бы, если это был только сон. Но одно хорошо, небо фашистам не закрыть колючей проволокой и наших звезд не погасить никогда. Они всегда будут нас поддерживать, потому что над русской землей горят, значит, наши, и никакая сила не отнимет от нас.

– Это верно, небо не отберут, как и воздух, которым дышим, но свободы лишили нас. Неизвестно: выберемся ли мы когда-нибудь отсюда.

– Вот, ты ответь мне. На войне, говорят, гибнут в первую очередь трусы. Значит, трусы убиты, храбрые воюют на фронте. А кто же мы? Солдаты, которые к фашистам угодили невольно?

– Я тоже думал об этом. Мы не по своей воли угодили сюда. Нас взяли в плен, потому что находились без памяти. Те, которые сами к немцам пришли, предатели. Трудно будет доказать, как все произошло на самом деле.

– Вот и я об этом же. Как бы нас не обвинили в измене Родины. Я убегу из плена, не буду ждать у моря погоды. Не хочу, чтобы меня облили грязью, что не выполнил приказ: живым не сдаваться.

"Чуть горит зари полоска узкая, Золотая, тихая струя...

Ой, ты, мать-земля родная, русская, Дорогая родина моя!"

Глава 20

Шестнадцатого мая, а зима в разгаре. Метели припорашивают почерневшие сугробы новым снегом. Кругом ослепительная белизна.

День. До темноты можно отдохнуть и заняться своими делами. В светлое время враг не решается сунуться для проводки судов. Доклад вахтенного сигнальщика оказывается полной неожиданностью:

– Пеленг двести шестьдесят девять градусов, дальность сто сорок кабельтовых, курс сто тридцать – транспорт и четыре катера.

Батарея изготовилась к бою. Тотчас следует новое сообщение:

– Пеленг двести, дальность шестьдесят, высота три тысячи, курсом на батарею девять

"юнкерсов".

– В чем дело? Что заставило их пойти днем? – тревожились командиры.

– Бес их знает! Проверяют батареи на готовность, как их учили, с самолетами и эскортом.

"Юнкерсы" роятся над старой позицией. Метель занесла там дорожки вместе с макетами. Новой позиции немцы пока еще не разведали. Потому что отсюда не сделали ни одного выстрела.

Транспорт ползет медленно.

Батарея открывает огонь с предельной дистанции, когда судно подошло на 80 кабельтовых.

В боевой рубке КП даже вылетели стекла, насколько мощно "плюнули" пушки.

"Юнкерсы" тотчас пошли в пике, но на старую позицию. Значит, первого залпа с новой позиции не засекли фашистские летчики.

Сразу после залпа для маскировки дали орудиям угол снижения. Фашистские бомбы рвутся в стороне.

Дальномерщики доложили о результатах первого залпа: накрытие! И снова залпы гремят над заливом.

Немецкие летчики уже разобрались, откуда велся огонь, и ринулись в атаку на новую позицию, поливая ее из авиационных пушек и пулеметов. Бомб не бросали – все израсходовали на ложную позицию.

Зенитная батарея Пушного и счетверенная зенитная установка подключились к бою. Один самолет загорелся и ушел на свою территорию.

Батареи противника поддержали корабли ответным огнем.

Катера ставят плотную дымовую завесу. Они легли на обратный курс , навстречу судну. Над транспортом поднимаются пламя, дым.

– Попадание! – радостно докладывает дальномерщик.

– Горит! – кричит и сигнальщик.

Катера быстро закрывают транспорт сплошным белым дымом и, уменьшив ход, идут на расхождение.

Командир батареи Поночевский командует:

– Обстрел акватории!

Батарея дает шесть залпов. Цели не видно. Катера находятся за пределом дальности стрельбы. Самолеты уходят.

– Постам искать транспорт! – кричит командир.

Но транспорта не видно – даже высокие горы в дымовой завесе.

– Катера сбросили морские дымовые шашки, – докладывает сигнальщик.

По курсу катеров черными кляксами легли дымовые шашки, к небу поднялся кудрявый белесый дым.

– Вот, гады, додумались!

Но вход в залив чист. Значит, транспорту не прошел. Дымовая завеса медленно уходит на запад, корабль прячется за ней.

– Наверное, лег на обратный курс, – сокрушается кто-то. – Гасит пожар. Артиллеристы огорчены, каждый вставляет свое слово.

– Жаль, очень жаль, – гудит на ухо командиру комиссар Бекетов.

– Конечно, жаль, но что поделаешь? – отмахивается тот.

– Еще одно попадание, и он не ушел бы...

– Задача выполнена – порт блокировали.

– Уничтожать, понимаешь, топить надо, а не повреждать!

Всем до боли обидно, но дальше 80 кабельтовых транспорт уже не достать.

Иван тоже недоволен: столько труда, а результат нулевой. Он угрюмо смотрит на белую муть дымовой завесы и слушает, как тихо спорят товарищи о том, прав ли командир, что открыл огонь с предельной дистанции. Одни считали, что поторопился.

Но можно ли пускать противника дальше? Куда? Прямо в порт? Оттуда до входа в порт всего 12 кабельтовых. Это не более пяти, семи минут хода при малой скорости. А что такое пять минут при плохой видимости, да если еще цель закрыта дымом?

Не только матросы спорят.

– Не рано ли открыл огонь? – спрашивает комиссар Бекетов.

– Нет, бить надо с предела, – уверенно отвечает Поночевский.

Комиссар считает, что следует немедленно критически разобрать ход боя. Ведь это только начало, первый бой. Очевидно, враг прощупывает возможности.

Через полчаса дымовая завеса, все время поддерживаемая катерами, рассеялась: на море ни катеров, ни транспорта.

Поночевский вызвал на командный пункт всех командиров. Прибывающие на совещание подавлены.

Краснофлотцы слышат, как лейтенант Годиев, сверкая черными глазами, шумно здоровается и темпераментно кричит:

– Влепили гаду! Жаль, что сбежал. Надо было ввести в дело моих стрелков!

– Ну конечно. Только потому и не добились победы, – иронически замечает кто-то из офицеров.

– Почему не добились? – горячится Годиев. – Будет победа. И сегодня победа! Транспорт не прошел.

– Не велика победа, – вмешивается врач, капитан медицинской службы Попов.

– Вы, медики, что в этом понимаете?! Только клизмы умеете ставить! Попов и Годиев переругиваются, их разнимает Бекетов.

Этот спор немного разрядил атмосферу, ослабил напряжение.

26 мая был особенно богат снежными зарядами. Пелена за пеленой наползали с северо– запада на полуостров. Вахтенные сигнальщики то и дело отмечали в "Журнале наблюдения" перемену видимости.

Солнце в зените. Все, кроме вахтенных, легли отдыхать.

– Десант! – доложили наблюдатели.

Сигнал боевой тревоги поднял всех на ноги.

– Где десант? – подлетел к стереотрубе командир. Лейтенант Трегубов, не отрываясь от стереотрубы, шептал:

– Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать... Товарищ командир! Пеленг двести сорок градусов, дальность сто восемьдесят кабельтовых, курс восемьдесят градусов – семнадцать кораблей противника.

– Вижу, что за корабли?

– Три больших, наверное, транспорты, шесть средних, похоже, тральщики, восемь малых – катера.

– Думаете, это десант?

– Похоже. Столько никогда не ходило.

– Кораблей много, не спорю, но это конвой!

На ярком горизонте небольшие суда кажутся большими. Танкер, два транспорта, шесть тральщиков и восемь сторожевых катеров. Впереди, в кильватер, сторожевые катера. За ними тральщики. Между берегом и эскортом следует караван – транспорт, танкер и транспорт. Всего 17 единиц.

Быстро передали донесение в Полярный. Возможно, помогут авиацией.

Поночевский звонит командиру армейской батареи Василию Кокореву:

– Видишь армаду?

– Вижу, вижу.

– Надо стрелять по катерам. Да! Тебе стрелять по катерам. Не допускать постановки дымовых завес. Меня прикрывать не надо. Пусть бьют. Главное – расстроить их боевой порядок.

– Хорошо. Сейчас выкачу орудия на прицельную наводку и буду стрелять дистанционной гранатой.

– Давай, время еще есть. Наш успех зависит от тебя, от того, как ты подавишь катера. Батарея давно изготовилась к бою. Ждет. На дальности 100-120 кабельтовых караван замедлил ход.

– Чего-то ждут, – заметил кто-то.

– Авиации, – уверенно отозвался лейтенант Трегубов. Отдаю боевое распоряжение зенитчикам:

– Патроны зря не жечь, стрелять только на дальности действительного огня и по пикировщикам.

Маркин настойчиво проверяет правильность подготовки данных для первого залпа. Игнатенко то и дело запрашивает у дальномерщиков дистанцию до кораблей.

Чувствуется, что люди волнуются.

Немцы стали перестраивать боевой порядок конвоя. Катера пошли строем фронта. Очевидно, попытаются поставить дымовую завесу в восемь рядов. Тральщики пошли прежним строем – в кильватер, прикрывая караван с моря от возможных действий советских подводных лодок, торпедных катеров и авиации. Между тральщиками и противоположным берегом за катерами по-прежнему следовали три корабля. Головной транспорт водоизмещением свыше десяти тысяч тонн.

– Самолеты противника! – доложил наблюдатель.

Черные машины с белыми крестами, заходят один за другим в круг над батареей. Зенитная батарея не открыла огонь – высоко. Пусть фашистов радует и отвлекает мнимая подавленность.

Двадцать четыре бомбардировщика – не шутка. Над ними осами носятся "мессера". На батарее ни звука. Только рев моторов в небе.

Командиру звонит Бекетов.

– К нам прибыла тридцатисемимиллиметровая зенитная батарея. Куда поставить?

– Где она сейчас?

– Справа от первого.

– Пусть там и развертывается к бою.

Связь на батареи единая, каждое слово слышат на всех боевых постах.

– Дальность девяносто пять! – докладывает дальномерщик Андреев.

– Огонь открывать с 74 кабельтовых, – передает команду Поночевский.

Не спеша, идут корабли. Кажется, время стоит на месте. А самолеты беснуются над головой. Батареи не подают признаков жизни.

–Дадим концерт фрицам? – кричит всем по связи командир батареи.

– Обязательно!

– У как же, устроим, – слышатся голоса командиров орудий Покатаева и Фисуна.

– До смерти развеселим, – доносится басистый голос Ивана Андреева. Такая перекличка отвлекает от ревущих самолетов.

В ожидании боя даже напевали...

– Дальность семьдесят шесть кабельтовых! – сообщает Иван.

– Приготовиться! – предупреждает боевые посты командир батареи.

– Дальность семьдесят пять!

– Дать угол возвышения! – командует Поночевский на огневую.

– Дальность семьдесят четыре с половиной!

– Поставить на залп!

– Дальность семьдесят четыре!

– Залп!

От дружного залпа трех орудий крупного калибра задрожала земля.

Самолеты повернули на вспышки. Первый начал пикирование. Мгновенно заработали зенитные орудия, пулеметы, винтовки. Огневая завеса понеслась навстречу самолетам. Первый самолет не выдержал, второпях сбросил смертельный груз и отвернул в сторону. В общий треск зенитного оружия врезался вой бомбовых сирен, грохот разрывов. За самолетом – черный хвост дыма, машина в пламени. Пылающим факелом она нырнула в море.

По сторожевым катерам открыла огонь батарея Кокорева. Один катер окутался пламенем.

На батарею яростно обрушилась артиллерия противника. Над полуостровом слышен сплошной гул.

Сторожевые катера попытались ставить дымовую завесу, но удачные взрывы дистанционных гранат кокоревской батареи разогнали их.

Горящий катер разлетается в щепки от взрыва. Три других повернули назад. Остальные прибавили ходу и позорно бежали в залив Петсамовуоно.

221-я батарея перешла на поражение.

На четвертом залпе над головным транспортом взметнулся столб пламени, дыма, и тут же последовал сильный взрыв. Видно, как падали мачты.

– Тонет! – кричит Иван.

Транспорт медленно уходил под воду. Батарея перенесла огонь на танкер. Теперь дымовую завесу пытаются ставить тральщики. Но и они не выдержали обстрела кокоревской батареи и тоже легли на обратный курс.

Танкер медленно ползет вперед. В корму подпирает идущий сзади второй транспорт, слева тральщики, справа берег, а впереди гибель. Он в мешке. Тогда начинает маневрировать идущее сзади судно. Танкер пытается повторить за ним, но седьмой залп дает прямое попадание. Танкер похож на горящий остров.

На огневой позиции кричат "ура". Тральщики и второй транспорт к этому времени вышли за предел дальности стрельбы батареи.

Второй самолет противника валится в море. Огонь по батарее открыли тральщики. Но их снаряды не долетают до берега.

Батарея прекратила стрельбу по танкеру. Он в огне, потерял ход и дрейфует. Других целей на море нет.

С позиции батареи несется троекратное:

– Ура! Ура! Ура!

Затем артиллеристы побежали к пулеметчикам. Кого-то стали подбрасывать в воздух в благодарность за поддержку против самолетов.

– Почему тянете с докладом? – прервал суету командир батареи.

– Виноват. Все в порядке. Потерь личного состава и повреждений техники нет.

– Сбито два самолета, третий повредили, но он ушел к себе. Тяжело ранен командир зенитчиков лейтенант Павлов. Его отправили в госпиталь, но боимся, что не довезут. После боя прошло три часа, а танкер все горел. Прилив пригнал его к берегу.

Кто-то предложил поставить танкер на якорь, как память о сегодняшнем бое. Мысль кажется всем заманчивой, но как забраться на танкер?

Глава 21

Осунувшийся лицом Трофим уже бродил по двору. Мужчина сообщил, что внучек забрал сын к себе в город, их звал тоже, но они отказались.

– На кого такой домина оставим, вмиг все растащат! – заявил он поселенке. Хозяин избы все еще был уверен, что Анна принимает его сына за полицая, который служит в городе.

Еще Трофим сказал, что соседнее село сожгли каратели, а жителей куда-то увели. Их деревню Бог миловал, так что беспокоиться не стоит пока.

Анна Максимовна накормила сына, наказав ему сидеть дома и за ворота не показывать носа, и побежала на работу.

Как назло, по пути повстречался староста, который люто ненавидел женщину. Он еще не забыл ее шутки, поэтому, заметив молодую поселенку, ехидно бросил ей в спину:

– Немецкая власть не забрала еще тебя? Недолго ждать, настанет час, жди!

– Ждать – не устать, было бы чего искать!

– Ну-ну! – ухмыльнулся тот.

Скоро настал этот день. Анна ждала его и держала под топчаном необходимые вещи в вещевом мешке. Она успела бросить туда каравай хлеба и вареный картофель, когда налетели на деревню немцы. Трофима и Марфу сразу увели куда-то, а поселенку с ребенком выгнали на улицу. Фашисты были хорошо осведомлены, кто жил в деревне и каком доме.

– Постарался, сморчок! – зло вспомнила Анна плюгавого старосту.

Потом всех согнали на дорогу и под конвоем, пешими, повели, как скот, на запад. По дороге примыкали люди из других деревень. С каждым днём этих несчастных людей становилось всё больше. Была летняя жара, и, когда проходили через деревню, немцы поджигали дома, и становилось ещё жарче. Люди шли по пыльной грунтовой дороге и вглядывались: впереди не видно начала колоны и конца невозможно рассмотреть. Конвой следовал и спереди, и сзади, и по бокам. Только на ночь останавливались в поле или около речки. Продуктов немцы не давали, люди кормились тем, что успели прихватить с собой.

Рано утром конвоиры кричали:

– Рус, вставай, поехали...

И опять вели их целый день по жаре пешком.

Несколько раз налетали на мирную колонну одновременно советские и немецкие самолёты. Они стреляли друг в друга, кружась, как шмели над людьми, потом разлетались в разные стороны, не причинив никому вреда.

Когда подходили к городу, из облаков вынырнули два советских истребителя. Их обстреляли из зениток фашисты. Они подбили один самолет, и он, выпуская черный шлейф дыма, потянул за лес. Другой остался невредимый и моментально исчез из вида. Колонну пригнали к железнодорожному вокзалу и расположили на большом лугу рядом. Это была уже Эстония. Ночью появились советские бомбардировщики и бомбили какой– то объект в городе. Анна прикинула, что не дальше километра, поэтому сюда долетали осколки. К счастью, никого не задели, но люди ужасно боялись, лежали, закрывая руками головы.

Два дня фашисты делили людей на группы и переписывали всех. Затем погрузили в товарные вагоны, дали по буханке хлеба на душу и куда-то повезли.

Анна и Олег пристроились возле стенки на полу. Рядом сидели другие женщины и дети, тихо переговаривались между собой. Через приоткрытую дверь вагона иногда мелькали исковерканные вагоны и рельсы – результат налета авиации, и все молили Бога, чтобы не разбомбили их эшелон.

Олегу очень хотелось кушать, но мать не давала много, говорила, что неизвестно, сколько еще ехать, нужно экономить. Мальчик, чтобы не думать о хлебе, нашел в стенке щелочку и рассматривал через нее пробегающий лес и телеграфные столбы вдоль железной дороги. Когда надоело это занятие, принялся играть с соседним мальчиком на щелбаны.

Анна то о чем-то судачила с женщинами, то дремала, низко опустив голову на грудь, то размышляла о том, что будет с ними дальше. Вот уже год живет с сыном в неволи и

конца края этому не видать. Олег не доедает, не учится в школе. Они спят как попало, урывками. Кругом бродят смерть, болезни и страдания.

– Господи! Сделай так, чтобы прекратилась бессмысленная бойня, пришел мир, и люди могли жить, как раньше, – прошептала Анна и перекрестилась.

– Ты чего, мама? – сын удивленно смотрел на нее. – Ты говорила, что не веришь в Бога, когда папа спрашивал тебя.

– Да верю, сынок, верю в Бога. Кому еще доверяться в такое смутное время? Твой отец у нас партийный человек, им запрещена вера в Господа. Вот и притворялась, чтобы угодить ему. Грешна была, каюсь! Домой вернемся, повешу иконы на место.

На остановках конвоиры разрешали выходить из вагонов, но далеко не давали отходить, стреляли в спину, если кто отдалялся слишком далеко. Иногда эшелон встречали местные жители и передавали хлеб. На всех не хватало, но люди радовались, что кто-то заботился о них.

Рано утром состав прибыл на станцию недалеко от моря. Анна с Олегом видели через дверь бескрайнюю водную равнину, испещренную белыми пенными барашками волн, и услышали, как кто-то сказал:

– Балтийское море, товарищи.

На что какая-то женщина в вагоне отчаянно крикнула:

– Утопят, как котят!

Но и без этого заявления людей одолевал страх – неизвестно, что будет с ними дальше. Затем последовала команда разгружаться. Людей повели колонной в лагерь, который был в километре от моря. Когда завели в ворота, то все увидели одноэтажные казармы. Женщины и дети разместились прямо на бетонном полу без кроватей, одеял и подушек.

Что было с собой у кого, то и стелили. Опять переписали по группам по тридцать человек. Каждой выдали по паре ведер, чтобы ходить в столовую дважды в день. Там наливали по ведру супа и чая, выделяли на каждого по сто грамм хлеба.

Анна впервые услышала о карантине и, что находятся в Польше. Их держали здесь целый месяц. Самые слабые – старики и дети – болели и умирали. Никто не лечил, человек триста отправили на местное кладбище за это время.

Голодные ребята часто бегали на кухню. Там выбрасывали картофельные очистки, и они набрасывались на них, как мухи на мед. Самые нерасторопные из детей оставались ни с чем.

Олегу тоже частенько не доставалось очистков, и он сопровождал счастливчиков до барака в надежде, что кто-то поделится. Такого никогда не случалось, но голодные дети надеялись на чудо.

В этот раз Олег снова вернулся от кухни с пустыми руками. Он лежал на полу и наблюдал, как один мальчик жадно поедал из консервной банки картофельные очистки. Едва он закончил трапезничать, как схватился за живот и повалился на бок. Его вырвало. К нему подполз его ровесник, мальчик десяти лет съел вырыганную массу.

Олег отвернулся, а Анна, наблюдавшая страшную картину, заплакала, прижимая к груди сжатые кулаки, и сквозь слезы молилась Богу:

– До ручки довели людей, помоги им, Господи!

Затем людей снова погрузили в товарные вагоны и выдали немного продуктов, чтобы только не умерли с голоду. Так везли несколько дней. На одной остановке Олегу на пекарне рядом со станцией дали белый батон. Он осторожно запихал его за пазуху и принес в вагон.

Анна половину отдала соседям, а свою долю поделила с Олегом. Они смаковали каждую крошку и были очень счастливы в этот день.

Всех выгрузили в германском лагере Дахау и разместили в бараке с трехъярусными нарами из грубых досок. Два дня заполняли документы , водили на осмотр к врачу, где отсортировали людей: кого для работы, кого для медицинских опытов.

Анне повезло, ее определили в рабочую группу, поэтому на третий день вывели с утра на большую площадь. Взрослым навесили бирки с адресами, куда они предназначались на работу.

Олег не понимал, что было написано по-немецки на картоне, висевшем на груди матери. Он не отходил ни на шаг от нее, боялся, что останется один, если ее увезут без него.

Заказчики подходили, читали надписи, находили своих рабочих и уводили. Толпа редела, а Анна Максимовна и Олег все стояли на месте.

Наконец к ним подошел пожилой немец, взглянул на бирку и сказал:

– Meine!

Больше он не проронил ни слово. Мужчина привел мать и сына на станцию и посадил на поезд. Они ехали несколько часов, пока не остановились на большой станции.

– Ulm, – буркнул немец и показал, чтобы выходили из вагона.

Затем он провел их на другой перрон и посадил в первый вагон. Олег видел через стекло двери, как маленький паровоз окутался паром, вагон дрогнул и покатился по рельсам, весело постукивая колесами.

Через полчаса вышли уже на небольшой станции. Там их ожидала конная повозка с молодой белокурой женщиной.

Хозяин кивнул головой немке и показал Анне, чтобы садилась на телегу. Анна усадила Олега на повозку рядом с встречавшей женщиной, а сама пошла рядом, как и хозяин.

Тому понравилось, что русская бережет лошадь и идет пешком. Он добродушно улыбнулся и ткнул себя в грудь рукой:

– Walter!

– Анна, – показала на себя русская женщина, затем на сына. – Олег.

– Ана! Ольег! – смешно повторила девушка на повозке и приложила руку к своей высокой груди, представилась:

– Elsa.

– Schwiegertochter! – добавил Вальтер, кивая головой в сторону возницы. Анна не поняла, но охотно кивнула, чем развеселила Эльзу, которая рассмеялась звонким колокольчиком. Свекор досадливо нахмурился, она смолкла и прихлопнула вожжами бока серой лошадки, которая, почувствовав слабину, сбавила шаг.

Они проехали небольшим лесом, потом полем и въехали на большое крестьянское подворье с амбарами и двухэтажным жилым домом. Чистый и асфальтированный двор, четкие линии дорожек, ажурные занавески на окнах приятно удивляли и привлекали внимание. Вальтер завел Анну с сыном в помещение на первом этаже. Это была кухня, где стояли кирпичная плита, топившаяся дровами, большой стол и буфет. Затем он открыл дверь в небольшую комнату и, приложив ладонь к уху, сказал:

–Schlafen.

Анна в этот раз поняла и охотно кивнула головой. В это время пришла моложавая хозяйка и протянула руку с узенькой ладонью Анне Максимовне, которая недоуменно вытянула навстречу свою. Пожилая женщина перехватила ее руку и пожала, как обычно делали мужчины между собой, а Вальтер ее представил:

– Frau Marta.

Хозяйка приказала нагреть воду в небольшом котле в ванной комнате. Там стояла эмалированная ванна, в которой купались и стирали белье. Анна наносила воды из небольшой речки, протекавшей за домом. Олег натаскал дров под присмотром Марты, и вскоре вода закипела. Анна помогла вымыться сыну и искупалась сама.

Грязную воду хозяйка приказала выливать в овраг в ста метрах отсюда. После этого их пригласили к столу, который накрыла Ельза. Она поставила перед ними по тарелке супа, по большому куску хлеба и по стакану эрзац-кофе. Впервые женщина и мальчик почувствовали сытость в желудке. Горький кофе не понравился им, но они выпили его, чтобы угодить хозяевам. Так началась жизнь матери с сыном в Германии на окраине небольшого швабского города Шелклингин.

Кроме них, на подворье уже работал пленный поляк. Он ночевал в амбаре с сеном и с утра до вечера пропадал с Вальтером на поле. Сын хозяев погиб в первый день войны с СССР, и власть оказывала помощь крестьянской семье рабочей силой.

На другой день, прежде, чем уйти в поле, хозяин заставил Анну и Олега пилить дрова. Они лежали неровным штабелем во дворе. Рядом стоял "козел" и к нему приставлена пила с двумя ручками.

Работа явно не клеилась. Мальчик ни разу не держал в руках инструмент. Его маме не часто приходилось этим заниматься тоже, поэтому полотно застревало в двухметровом стволе, гнулось, не желая пилить проклятущую древесину. Женщина выбивалась из сил, кричала на сына, чтобы сильнее тянул за ручку пилы, но дело не шло. К обеду они едва напилили десяток чурок.

Анна заметила, что из окна второго этажа за ними наблюдает старая женщина. Которая открыла окно и стала им что-то кричать по-немецки.

– Что орать, когда тебя не понимают, – возмущалась в полголоса женщина. – Дрек, дрек. Что бы это значило? Да, похоже, немка не в себе немного.

В обед пришел Вальтер, который раскричался на Анну. Как оказалось, что нужно было пилить сначала сухие и лиственные лесины, а не те, которые поближе и хвойные. Хозяин, очевидно, говорил ей это вчера, но она не поняла.

Немец переговорил с женой. И с тех пор Анна работала под руководством Марты в доме, а Олег выполнял отдельные поручения хозяев. Остальное время проводил во дворе, играл с большой собакой и лазил по деревьям. Чем злил старую женщину на втором этаже. Она всегда кричала из окна одно и тоже. Мальчик слышал привычные:

– Дрек, дрек!

И не обращал на это внимание.

Глава 22

Елена и Варя несколько раз бегали к комиссару отряда, просили записать их в боевую группу.

– Забота о раненых, вовремя приготовленный обед, стирка – не менее важная работа для партизанского отряда.

– Так, кроме Ильи, раненных и нет, а кашу Ефим сготовит. Мы согласны санитарами пойти в рейд, только скажите командиру, чтобы взял.

– Ладно, поговорю, может, найдет вам задание по силам.

– Вот обещаете все, а сами не берете нас, – уходя, буркнула Лена. Но через день девушек вызвал в штабную землянку командир.

– Кто из вас бывал в Охвате? – спросил Круглов, когда партизанки вошли и остановились напротив стола, за которым он сидел.

– Я, – подала голос Варя, застенчиво посматривая на сильного мужчину. – У меня дядька Арсений живет возле водокачки.

– Да садитесь к столу, поговорим о деле. В ногах правды нет!

Холодным декабрьским вечером 1941 года Елена и Варя возвращались из разведки. Они были довольны, что удалось собрать ценные сведения о размещение воинских частей и техники противника на станции Охват. Они прошагали за день больше пятидесяти километров. Им осталось пересечь железную дорогу и уйти в лесной массив.

Страшный взрыв оглушил девушек уже возле самого леса и взрывной волной отбросил в сторону. Разведчиц засекли немцы и стали бить по ним из минометов.

Елена Ершова не помнила, сколько времени она пролежала без памяти. Когда очнулась, то услышала стон. Лена подползла к подруге.

– Ты как? – спросила Варя. – Я, похоже, ранена.

Осколком Варе Вихровой разворотило ногу. Елена приподнялась, чтобы перевязать подругу. Немцы заметили движение и снова открыли огонь. Лежа, Лена перебинтовала Варю. Потом из платья и ремня соорудила волокушу.

Она несколько

километров ползла с тяжелой ношей по лесу, пока не наткнулась на партизанский дозор. Варя была спасена.

Декабрь сорок первого года оказался вообще неудачным для партизан.

Когда территорию Ленинского района (ныне Андреапольский) захватили фашисты, Лида Сидоренко из Андреаполя стала разведчицей партизанского отряда.

Все задания она выполняла с юношеским задором, гордясь тем, что именно ей доверяют самые опасные поручения.

В декабре один из предателей выдал Л. Сидоренко. Вместе с нею были арестованы младшая сестра Вера и их мать Анна Тимофеевна. Начались жестокие пытки и издевательства.

– Расскажи, где партизаны, и ты останешься жива! – требовал на ломаном русском языке немецкий офицер.

Лида молчала. Фашистские палачи избили ее до полусмерти. В ответ – ни слова. Едва Лида пришла в сознание, палачи вновь подвергали ее пыткам снова.

– Ты комсомолка? – продолжая допрос, неистовствовал офицер.

– Да, я комсомолка и горжусь этим! – гордо подняв голову, ответила Лида. – Можете убить меня, но ничего не узнаете!

Выбивая признания, фашисты на глазах Лиды начали пытать сестру Веру. Но ничего не добившись, они выстрелом в голову убили Веронику.

– Мы убьем и мать, если ты будешь молчать! – выходя из себя, кричал офицер.

Ввели Анну Тимофеевну. Мать увидела мертвую Веру, измученную, едва живую Лиду и, собравшись с силой, глядя в последний раз на дочь, сказала:

– Держись, доченька.

Лида, ее младшая сестра Вера и их мать погибли в фашистском застенке. Славные патриотки проявили высокое благородство души, безграничную преданность Родине, ненависть и презрение к врагу.

Стойкость славной разведчицы Лиды Сидоренко произвела огромное впечатление на всех партизан.

Андреапольская комсомолка Люда Морозова со своими помощницами бесстрашно расклеивала в населенных пунктах, захваченных врагом, партизанские листовки. Впервые жители на местах немецких приказов, заканчивающихся обычно словами "За невыполнение – расстрел на месте!", видели призывы "Бей фашистских оккупантов!" Вскоре Лена сопровождала Варю на партизанский аэродром возле деревни Луги.

Командованием была разработана целая операция по эвакуации раненых Вари и Ильи. Их сколько могли, везли на повозке по проселочным дорогам. Затем переложили раненную партизанку на носилки и четверо бойцов, сменяя друг друга, понесли ее дальше по лесным тропинкам. Илья, который согласился отправиться "на большую землю", шагал сам впереди Николая, который прикрывал тыл группы.