Текст книги "Прерванная юность (СИ)"

Автор книги: Олег Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Annotation

Андреев Олег Иванович

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Андреев Олег Иванович

Прерванная юность

Прерванная юность

Посвящается светлой памяти защитникам родины, участникам второй мировой войны, моим родителям, тетям, племяннице и односельчанам поселка Охват Тверской области. Автор.

Глава 1

Восьмилетнему Ивану было мало дела до того, что после пятнадцатого съезда ВКП (б) началось свертывание НЭПа и наступление на капиталистические элементы города и деревни. Поэтому молодой капиталист безмятежно играл в зале на толстенном ковре оловянными солдатиками дореволюционной царской армии.

За большим обеденным столом под хрустальной люстрой сидел отец мальчика Андреев Максим Селифанович и "держал" речь.

Мать, Анна Васильевна, которая едва касалась, казалось, высокого резного стула красного дерева, внимательно слушала мужа, стараясь не расплакаться.

Дедушка Селифан Прохорович и бабушка Фаина Андреевна сидели рядом со снохой и подавленно молчали.

По другую сторону расположились: старшая дочь Максима Селифановича Анна – двадцати трех лет и ее муж Иосиф, дочь Феня – восемнадцати лет, пятнадцатилетняя Полина, Настя – двенадцати лет.

Шел 1928 год. Семья Андреевых с дореволюционных времен владела на шестнадцатой линии Васильевского острова Ленинграда трактиром в полуподвальном помещении, небольшой гостиницей и жилыми комнатами над ним.

Заведения приносили хороший доход, что давало возможность безбедно существовать большой семье. Красные власти снисходительно смотрели на мелкобуржуазное сословие, дожидаясь часа, когда появится возможность прихлопнуть, как надоедливую муху, плод новой экономической политики, чтобы повсюду восторжествовало социалистическая собственность и планово-распределительный механизм управления ею.

Прежний курс государства поддержания мелкого частного предпринимательства вдруг резко обвинили в правом уклонении от генеральной линии партии большевиков. Поэтому, видимо, государство увеличило ставку прогрессивного налога на доход от капиталистической собственности, что привело к свертыванию небольших заведений и фирм. Владельцев беспокоило также нагнетание в стране рабочих и крестьян враждебности к "сосущим кровь трудового люда" капиталистическим элементам страны. Поэтому настало время подумать о целесообразности вести дальше гостиничное хозяйство семье Андреевых.

– Я полагаю, что это не последнее повышение налога. Следующее придет скоро, оно не за горами, поверьте мне, и хозяйство станет настолько убыточным, что нас утянет на дно, разденет и разует, – Максим Селифанович посмотрел на отца с матерью, затем на детей.

– Что ты собираешься предпринять? – прервал молчание Селифан, приглаживая окладистую рыжую бороду.

– Сохранить, что заработали, не распылять капитал на поддержание нерентабельного заведения, закрыть его.

– Продать? – охнула Фаина Андреевна, прижимая руки к груди. Ее доброе полное лицо жалостливо сморщилось, а серые живые глаза наоборот, так широко распахнулись, что в них можно отчетливо наблюдать отражение горящих лампочек светильника Бра на межоконном простенке.

– Кто же купит убыточное хозяйство! Посмотрите, что творится вокруг. Рестораны спешно закрываются, магазины распродаются в ущерб себе, пошивочные мастерские заброшены и давно не обслуживают клиентов. Хозяева заведений разбегаются в панике кто куда! – Максим махнул обреченно рукой и продолжил. – Трактир и гостиницу отдадим в руки городского совета, а пятикомнатную квартиру переоформим на Анну с Иосифом. Они здесь останутся, Иосиф – инженер на заводе, ему ничто не грозит.

– Как же вы? – Анна схватила мужа за руку и посмотрела на родителей. Куда?

– Не беспокойся, Нюра. – Максим всегда так называл дочь-первенца Анну. – Я знал, что когда-нибудь нас вынудят закрыть заведение, поэтому готовился заранее к этому дню. В Старую Руссу поедем. Там Петр Селифанович присмотрел нам большой дом, будем рядом с ним жить.

Ломовые извозчики охотно согласились доставить мебель семьи в Старую Руссу. Им предстоял путь в триста верст. Максим Селифанович решил сам сопровождать груз, а женщин и стариков отправить поездом. Они уже к вечеру доберутся до Старой Руссы, где их встретит его старший брат. Максим поддался на уговоры маленького Ивана и, не смотря на протесты жены, взял его с собой.

– За неделю управимся, пускай мир посмотрит, привыкает к тяготам дороги! – заключил суровый Максим Селифанович, досадливо нахмурив карие глаза.

День выхода каравана в дорогу выдался пригожим. Солнце светило с утра на безоблачном небе. Иван, как король, восседал на первой телеге в маленьком кресле, прикрепленном к спинке дивана, на котором ему предстояло спать во время пути. Мальчик торжествующе посматривал на провожающих родственников, стоящих поодаль.

Анна Максимовна плакала, обняв за плечи высокую Феню, которая тоже оставалась в Ленинграде. Ее решили пока не срывать с места, чтобы смогла продолжить учебу в медицинском институте. Муж Анны, инженер Иосиф Купрейчик, ничего не имел против такого решения.

– Бог даст, избежим подселения, – надеялся он.

В городе всех, кто имел излишки жилой площади, "уплотняли". Насильно заселяли на "лишних метрах" пролетариат, который не имел жилья или ютился в полуподвальных помещениях. Так в городе образовались коммунальные квартиры, в которых стали проживать по несколько семей.

Новый дом в Старой Руссе понравился Ивану. Ему было, где прятаться в многочисленных комнатах и играть во дворе. Там стояли высокие качели и деревянный пароход, обвитый пронырливыми вьюнами и другими ползучими растениями. Мальчик, стоя на палубе за штурвалом корабля, часами "ходил" по морям и океанам, "боролся" с ураганом. Его с трудом загоняли домой, чтобы накормить или уложить спать. Домочадцы души не чаяли в кареглазом мальчугане, единственном подрастающем мужчине среди девичьего царства. Его любили и баловали сестры, мать и бабушка.

Максим пытался бороться с бабьим "произволом":

– Вы сделаете из него эгоиста! Не кружите вокруг Ивана, как курицы-наседки, выискивающие зерна цыплятам, пускай сам одевается, заставляйте больше работать. Он должен вырасти мужчиной, а не маменькиным сынком.

Но толку не было, Ивану не давали даже чихнуть, заранее пичкали лекарствами, а стоило ему заикнуться, что голоден или хочет пить, тотчас потчевали пирожками, наливали чай с вареньем.

Так в довольстве и сытости рос Иван, и ему исполнилось восемнадцать лет. Теперь уже не Ванька, а Иван Максимович бегал с друзьями на танцы и тайком от отца покуривал сигареты. Юноша немаленьким ростом выделялся в любой толпе, как дозорная каланча. Он виртуозно играл на балалайке и гитаре, был незаменим на вечеринках, балагурил и весело смеялся. Девушки сохли по нему, но он, казалось, не замечал их печалей, каждый раз танцевал и заигрывал без разбора с другими. Парни тех девчат обещали "намять ему холку". Они бы выполнили угрозу и ходить бы парню битому, но Ивану пришло время, отправляться на службу в армию. И он в сопровождении родни прибыл на сборный пункт.

Анна Максимовна с восьмилетним сыном Олегом и Феня – Феодора Максимовна – с шестилетней дочерью Полиной приехали из Ленинграда проводить любимого брата. Феня в 1933 году вышла замуж за Степана, который работал на заводе, где служил муж Анны. Степан Васильевич жил в общежитие, поэтому предприимчивый Иосиф разменял одну большую квартиру, доставшуюся им от Максима Селифановича, на две поменьше. Он с Анной поселился на Петроградской стороне, а Феодора со Степаном переехали на восьмую линию Васильевского острова. Они избежали уплотнения, сохранив собственное отдельное жилье.

Песни, музыка, слезы и смех сопроводили новобранца до теплушки на железнодорожной станции, и будущий воин впервые в своей жизни покатил прочь от дома, сытости, вечеринок и девушек.

Глава 2

Анна Максимовна смахнула рукой навернувшуюся слезу, помахала рукой удалявшемуся поезду и повернулась к отцу:

– Вот и Ваня вырос, в армию пошел, а давно ли ребенком носился по двору. Кто же ему будет теперь завтраки подавать? Время струится тихонько песочком сквозь пальцы, молодежь взрослеет, мы старимся. Так и не заметим, как жизнь пробежит мимо.

– Да, младший сын стал мужчиной, а тебе, Аннушка, рано причислять себя в старухи. Бога не гневи, ведь, тридцать три года стукнуло всего-то, все у тебя, как говорится, впереди. И все есть уже у тебя: муж, сын, здоровье. Сама, смотри, какая красавица стала – высокая, статная, лицом чистая, как родниковая водица. Так что не жалуйся на судьбу! А от службы не будет нашему Ивану вреда, только пользу принесет парню.

– Я и не плачу, папочка. У меня все в порядке, как и у нашей Фенечки. Теперь живи и радуйся, лишь бы не было войны, а то смутное предчувствие какое-то на душе, – оправдывалась обычно насмешливая дочь, хотя все заметили, как вспыхнуло румянцем ее щеки от похвалы всегда сурового и скупого на похвалу отца.

– Ть-фу-ты! – выругался Максим Селифанович. – Как старуха причитает. Какая война?

То, что происходит в Испании, нас не коснется, я читал в газетах.

Максим был грамотный, любил читать газету "Правда", которая сдержанно комментировала о поддержке фашистской Германией Франкистского режима в 1939 году. – Дай-то Бог!

– И запомни, Анна, если случится беда. Мой дом примет всегда детей и внуков.

На следующий день Анна Максимовна с сыном вернулась в Ленинград из Старой Русы.

Весна была в разгаре. Снег растаял почти и только кое-где виднелись небольшие снежные потемневшие от пыли бугорки.

Анна Максимовна с сыном поднимались по гулким лестничным ступенькам на четвертый этаж. Она не стала открывать дверь своим ключом, чтобы не ставить мужа в неловкое положение.

Анна, когда уезжала, оставила на хозяйстве свою подругу Марию. Анна Максимовна всегда заботилась, чтобы Иосиф ни в чем не нуждался в ее отсутствии – уж очень любила мужа.

Дверь открыла Мария. Иосиф был еще на работе.

– Ты же говорила, что задержишься на неделю, а побыла всего-то пару дней. Я не ждала тебя сегодня, – белокурая и высокая подруга Анны прикрыла рукой большие груди, выпирающие из разреза халатика, и поздоровалась с мальчиком, когда они вошли в квартиру. – Привет, черноглазый! Понравилось гостить у дедушки?

– Угу, – буркнул Олег. – Только побыли мало.

– Хватит с тебя, в другой раз дольше задержимся, – Анна Максимовн придирчиво осматривала прихожую – все ли в доме хорошо. Она так любила чистоту и порядок, что у нее портилось настроение, если видела брошенную вещь или пятно на мебели. Но придраться было не к чему, и Анна поставила на керосинку остроносый чайник, чтобы согреть воду для чая.

Мария сразу собрала свои вещи и попрощалась:

– Ну, принимай хозяйство и мужа в целости и сохранности, а я пошла домой, загостилась у тебя.

– Спасибо тебе! – не стала ее задерживать Анна Максимовна. – Приезжай к нам на дачу, когда поспеет редиска.

– Приеду! – крикнула уже за дверью она. Между двумя молодыми женщинами было все негласно определено. Мария всегда желанный гость в доме, но ничего лишнего не позволяла, когда Анна рядом с мужем. Но когда та уезжала на дачу или к родителям, Мария оставалась за нее хозяйкой в доме. Анна Максимовна отлично понимала, что пухленькая красавица не оставит равнодушным любого мужчину, на это и рассчитывала. Пускай муж гуляет со знакомой женщиной, чем бегает куда попало. Она не ревновала подругу, лишь бы Иосифу было хорошо. Такая уж у Анны Максимовны зародилась любовь к своему мужчине. Можно сказать, создала своим руками шведскую семью. А что же Иосиф? Вопрос напрашивается сам по себе. Ответ: а ничего! Он принимал все, как должное: всегда ухожен, накормлен, обстиран и ни одного дня без женской ласки. Иосиф любил свою темноволосую Аннушку, сына. Что говорил в их отсутствии неотразимой блондинке Марии, что чувствовал, любил ли ее тоже, навсегда осталось тайной.

Глава 3

Когда горе переполнило неокрепшую душу Павла так, что, казалось, вот-вот выплеснется отчаянным криком наружу, подросток забежал на сеновал и повалился на колкое прошлогоднее сено, зарывшись в него лицом. Он долго и горько плакал в пахучую траву, не понимая, за что судьба так жестоко обошлась с ним, отняв маму. Его рассудок до умопомрачения не хотел мириться с такой несправедливостью, и пятнадцатилетнему парню показалось, что все – неправда. Павлу стоит выйти из сарая и он увидит на подворье мать, которая ласково потреплет на голове сына светлые кудряшки, любовно заглянет в голубые глаза и заспешит по делам.

– Павлуша, сынок! – он услышал голос матери. – Принеси воды в дом.

Мальчик стремительно и радостно вскочил на ноги, скатился с сеновала и выскочил из сарая на улицу, залитую солнечным светом и пригретую майским солнцем. Возле ограды палисадника, за которым виднелись нежные ростки цветов, заботливо посаженные мамой, буднично бродили куры, над крышей дома деловито носились ласточки. Конечно же в такую погоду в их дом не могло вселиться горе.

Отец Павла, Семен, стругал возле амбара фуганком длинные тесины, и яркий приветливый дневной свет снова померк в потемневших глазах, когда мальчик понял: для чего готовятся доски. Невысокого роста мужчина взглянул на сына, и Павел уловил, как тяжело отцу – столько скорби и отчаяния отразились в его глазах, что перехватило дыхание.

Подросток тяжело вздохнул и принялся помогать отцу.

– Послышалось, вроде мамка звала, – безразлично, но с затаенной надеждой сказал он.

Семен внимательно посмотрел на сына и нахмурился, жалея мальчика:

– Не мать это зовет. Душа твоя кричит, кукожится. Ты бы поберег себя, сын, поменьше думал о горе. Мать уже не вернешь, а так переживая, заболеешь еще.

В день похорон возле тесового гроба, кроме отца и Павла, скорбно стояли с поникшими головами сестры и братья мальчика: Вера, Анна, Василий, Александр, Иван. Все проклинали болезнь, которая лишила их матери. На исходе весны, когда пришло тепло, природа радовалась, оживившись после холодов, мама получила воспаление легких и зачахла за короткое время, оставив большую семью без женских заботливых рук. Отпевание прошло недалеко от их деревни Алексино в Луговской церкви, затем усопшую понесли на руках на церковный погост. Когда опускали гроб в могилу, дети заплакали под приглушенные звуки, доносящиеся из рупора радио на крыше сельского совета деревни Луги, передавали речь Сталина на съезде стахановцев.

Отрывок из нее навсегда засел в памяти юноши:

– Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее. А когда весело живется, работа спорится...

После смерти жены отец Павла, Семен, кроме шестерых детей, унаследовал большое единоличное хозяйство: две молочные коровы, две лошади, несколько поросят, пронырливых кур и неуклюжих уток. Кряжистый и жилистый мужчина обладал недюжинной силой, но он загрустил, оглядывая новый дом и просторное подворье, поставленные на собственной земле родной деревни Алексино ровно год назад:

– Ах, Наталья, Наталья, как же ты не убереглась, напилась, разгоряченная, молока с ледника. Что буду я делать один с детской обузой и немалым хозяйством?

Но унывать было недосуг. Земля требовала ухода, скотина – заботы, и Семен ушел с головой в работу, а Павел стал во всем помогать ему. Разговора об учебе в техникуме больше не заводил, понимая, что отцу не справиться одному, прокормить такую ораву. Юноша остался старшим из детей в доме. Сводная сестра Вера от первого брака Наталии третий год была замужем, жила отдельно.

Шел 1935 год, страна напряженно выполняла задачи, поставленные партией на вторую пятилетку. Для поддержки роста сельскохозяйственного производства повсюду развернулось вовлечение единоличников в колхозы.

Местные власти "добрались" до отца Павла и прижали к стенке так, что Семен через год сдался и отдал всю животину в колхоз. Но сам не захотел трудиться коллективно, продал дом и подался с семьей в Новгород, рассчитывая на собственные силы и плотницкий навык.

Два года семья мыкалась в бараке, жили заработком Семена, который, не найдя работы плотником, вынужден был податься на лесозаготовки. Отец Павла понял, что совершил ошибку, лишив детей дома и приусадебного участка, который позволил бы худо-бедно, а пропитаться его дарами.

Делать было нечего, и Семен пытался содержать детей на нелегкие деньги лесоруба. Павел полностью занимался домашним хозяйством, присматривал за младшими братьями и сестренкой.

Но в тридцать девятом году отец отчаялся прокормить большую семью и написал дочери Вере, просил совета, как быть. Он задумал Анну, Александра, Василия и Ивана отдать в приют.

– Пускай их государство вскормит, лучше, чем будут ходить по городу полуголодными и полураздетыми. Нет сил, смотреть, как страдают мои дети, – пожаловался он приемной дочери, когда она после его письма приехала в Новгород навестить их.

– Незачем было лететь с родных мест на чужбину, как-нибудь прокормились бы сообща. Что в колхозе заработал бы, что собрал бы с земли, и я совала бы иногда каравай-другой хлеба. А так, что? Назад вернешься, то в колхоз, пожалуй, возьмут, а жить где? У меня с мужем небольшая изба, места вам нет.

Как ни прикидывал Семен сохранить семью, а решил отдать мальчишек в детский дом.

Маленькую Нюру Вера пожалела, решительно заявив:

– К себе возьму, нянькой моим станет, прокормится с нами девчонка. И ей – хорошо, и мне зачтется на том свете!

– Я помогать стану, чем смогу, храни тебя Господь! – прослезился Семен и, взглянув на закаменевшего лицом Павла, сказал ему:

– Со мной на работу пойдешь завтра. Нечего без дела бегать, вдвоем заработаем, поди, на гостинцы ребятам!

Глава 4

Иван Максимович просился на флот в военкомате, не смотря на то, что служить там на два года больше, чем в пехоте.

Видимо, детский пароходик из досок, заботливо сооруженный кем-то во дворе, сыграл свою роль и романтичный паренек влюбился в море.

– Больно длинным уродился, будешь, как бизань-мачта торчать на палубе, – огорчили Ивана на комиссии. – Но безвыходных положений не бывает, товарищ призывник. Ты грамотный, значит, наденешь морскую форму, но в дальнобойной береговой морской артиллерии.

– Есть! – улыбнулся смышленый парень и смирился с судьбой.

Как и обещали в военкомате, Ивана Максимовича определили в морскую артиллерию и отправили в Заполярье. Почему за Полярный круг? Думается, что классовое прошлое папеньки сыграло роль, поэтому его загнали подальше с глаз, чтобы не отсвечивал в центре социалистической страны.

Полуостров Рыбачий негостеприимно встретил молодого краснофлотца Андреева ледяным пронизывающим арктическим ветром. Казарма, или по-флотски экипаж, наоборот, приятным с дороги теплом и ярким электрическим светом в полярной ночи. Морской бушлат приятно обтянул покатые плечи, полные молодецкой силы. Тельняшка выглядывала в разрезе воротника, вызывая восторг юноши. Вот, если в такой форме показаться перед девчатами в Старой Руссе, то, наверное, ни одна бы не устояла перед ним. Парень улыбнулся своему отражению в зеркале бытового кубрика.

– Что? Нравится форма? – заметил довольную усмешку в глазах Ивана сосед по койке Николай.

– Да! Пойду в увольнение, девчата шлепнутся в обморок.

– Не упадут! Не бойся!

– Почему?

– Потому что, кроме вечной мерзлоты и карликовой сосны, здесь не встретишь никого.

– А в Мурманске?

– Да, там лучше, чем здесь, куда ни глянь: доска, треска и тоска.

– Ничего, после службы наверстаю.

Вокруг полуострова хозяйничало Баренцева море. В непогоду оно остервенело кидалось на скалистые высокие берега, злые ветра насквозь продували артиллерийский дивизион на позициях, вырубленных в мерзлом грунте.

Полуостров Рыбачий – стратегический пункт Красной армии, откуда контролировался вход в Кольский, Мотовский и Печенгский заливы. Он стал непотопляемым линкором Заполярья и играл важную роль в защите города Мурманска.

Через год службы Ивана было не узнать. На голове, казалось, чудом держалась бескозырка, синий гюйс намеренно застиран до самого блеклого цвета, показывая, что не новичок, а флотские брюки с широчайшим клешем бойко "мели" скалистые тропы. Но выходить в парадной форме было некуда, и краснофлотцы "щеголяли" в гарнизоне в обычных робах: хлопчатобумажной рабочей форме и грубых башмаках с металлическими заклепками, "гавнодавами", как их называли в шутку.

И хотя Иван Максимович служил артиллеристом, считал себя моряком, потому что дивизион подчинялся командованию Северного флота. Юноша с удовольствием "сорил" морским жаргоном, а на внутренней стороне руки, между кистью и локтем, на коже красовалась его гордость, татуировка: штурвал, внутри которого на крутых волнах кренился линкольн с башенной артиллерийской установкой на носу. Три ствола дальнобойной артиллерийской пушки хищно уставились вдаль, на замысловатую надпись: Северный флот. Краснофлотцу будет, что показать друзьям, когда получит отпуск.

Глава 5

Весной 1941 года люди тихонько судачили о скорой войне. Анна Максимовна не хотела в этот раз ехать на дачу в Тайцы, где отдыхала с сыном с начала мая до поздней осени каждый год.

Она умоляла мужа, чтобы разрешил остаться в городе, но Иосиф был неприступен, как скала:

– Не выдумывай, Анна, какая война, поезжай, а я буду навещать вас каждый месяц. Анна Максимовна никогда не перечила мужу, но сейчас что-то ее пугало и подсказывало, что не нужно уезжать из дома. Истратив весь запас убеждающих слов, женщина в сердцах выпалила:

– Если из-за Марии стараешься, то я не буду мешать, если останусь дома.

Она сказала и испугалась словам, вылетевшим серым воробьем из ревнивых уст. Иосиф на секунду окаменел, переваривая упрек жены, но затем решительно махнул рукой:

– Все! Прекрати, машина ждет, поторапливайся.

На даче работы хватало, и Анна в заботах по небольшому огороду почти забыла размолвку с мужем. Она ждала, когда он приедет сюда. Женщина жаждала повиниться в нехорошем поступке. Пускай все станет на свое место.

21 июня 1941 года Анна Максимовна заметила, что народ бежит куда-то. Все кричат что-то, дети плачут.

Анна выскочила из дома на оживленную улицу, схватила за руку незнакомую женщину.

– Война! – крикнула та и рванула дальше. Анна ахнула и, схватив сына за руку, побежала на почту, звонить мужу. Там было не пробиться. Люди штурмовали маленькое помещение, требуя телефонистку соединить с родными в городе.

Анна Максимовна безнадежно махнула рукой и направилась в магазин.

– Хлеба купим, – сказала она сыну. – Молока, если не разобрали. Магазин был пуст, все продукты вмиг исчезли с прилавков.

Только на третий день удалось дозвониться до Иосифа.

– Что нам делать теперь, куда подаваться? – спросила со слезами Анна.

– Оставайтесь там! Немцев не допустят так далеко. В Ленинграде сейчас паника, люди бегут из города, везде толкучки, – голос мужа звучал убедительно, и женщина почти успокоилась.

– А ты, как там один? – испуганно спросила она.

– Обо мне не думай. Я ухожу в армию, согласно предписанию, присланному на завод. Я же инженер-строитель, буду строить переправы. Но не волнуйся, я обязательно заеду к вам, попрощаться.

Прошел месяц. Через станцию Тайцы каждый день проходили беженцы, войска. Анна часто ходила туда, надеясь встретить мужа с поезда, но он не появлялся. Телефон в квартире не отвечал, и Анна Максимовна отчаялась, не знала, что предпринять. Сводки с фронта приходили неутешительные, немцы успешно наступали. Анна решила тоже отправиться на строительство оборонительных сооружений, как многие люди, но сначала позвонила домой.

На этот раз ответила Мария, которая сразу заревела, услышав голос подруги:

– Иосиф ушел на войну. Он рвался к вам, но его не пустили, только просил передать, что после войны найдет вас. Он советовал вам не возвращаться в город. Здесь стало страшно: люди бегут из Ленинграда, затемнение, налеты авиации. Он сказал, чтобы к Старой Русе пробирались, к своим.

Анна посмотрела на сына и подумала, глядя на мальчика:

– Там тоже сейчас война. Вон, сколько людей сбежало оттуда. Везде хорошо, где нас нет. Нет, уж останусь здесь, как-нибудь проживем вдвоем, пока война не закончится. Бои в Тайцах начались 10 сентября, когда передовые отряды противника подошли вплотную к поселку со стороны Красного Села. Весь следующий день, 11 сентября, они продолжались в самом поселке и южнее его у деревни Кюрлово, куда были отведены отступившие от Пудости подразделения советских войск. Вместе с подошедшим подкреплением бойцы атаковали рвущегося к городу противника и заставили отступить на исходные позиции. Бой с нарастающей силой продолжался до вечера.

Доты и дзоты на западной окраине Тайцев, смотревшие амбразурами на юг и юго-запад,

были обойдены немцами с севера и оказались неспособными обстреливать противника. Гарнизоны в конце суток получили приказ отходить к санаторию «Тайцы», расположенному юго-восточнее поселка, где всю ночь с 11 на 12 сентября сосредоточивались подразделения батальона.

Анна с сыном в толпе беженцев уходила в сторону Гатчины. Люди брели среди отступающих войск, но попали под сильный артиллерийский обстрел на выходе из поселка, и все вышли невольно на территорию санатория "Тайцы".

Почти весь следующий день, 12 сентября, сводный батальон вел бой с пехотой и танками противника у санатория, не отступив ни на шаг с занятых позиций. Анну Максимовну с другими женщинами, у которых были на руках дети, отвели в здание санатория, в котором находился госпиталь. Беженки помогали кормить и перевязывать раненных солдат. Дети ходили между кроватями, поили водой бойцов.

Это были последние часы боев под Тайцами. Несколько танков противника прошло по дороге на восток, оставляя санаторий в тылу. Затем усилились артиллерийский и минометный обстрелы позиций, занятых советскими подразделениями. Здание санатория, в котором размещался полевой госпиталь, загорелось. Анна с сыном едва успела выбраться из полыхающего дома. Кругом рвались взрывы, слышалась стрельба, крики, стоны. Казалось, что даже земля горела, дрожала под ногами от боли. Анна Максимовна, охваченная паникой, крепко держала за руку побледневшего от страха сына и тянула его к ближайшему лесу.

Они выскочили на ржаное нескошенное поле, которое было буквально усеяно убегающими красноармейцами, ополченцами, женщинами с детьми и стариками.

Тут и там уцелевшие командиры пытались остановить хаос и организовать бойцов для отпора наступающему врагу, но откуда-то бил немецкий снайпер, который перестрелял офицеров. Никто уже и так никого не слушал. Все неслись к лесу, надеясь на спасение в чащобе.

Анна падала, когда рядом взлетала от разрыва земля, прикрывала собой сына. Затем поднималась и вновь тянула Олега за собой. Мальчик не плакал и даже не вздрагивал от взрывов. Он, прикрыв голову рукой, бежал с мамой к лесу.

На краю поля какой-то комиссар построил шестерых солдат в одиночную колонну вплотную друг к другу и выстрелил из винтовки в затылок последнему. Четверо упали замертво, пятый забился в предсмертных судорогах, а шестой молодой и белобрысый солдат остался стоять на ногах, целый и невредимый. Он испуганно смотрел то на убитых товарищей, то на пробегающих мимо людей, то на ближайший лес. Парень беспомощно топтался на месте и не решался перевести взгляд затравленного зверька на комиссара, который передернул затвор винтовки и выстрелил в грудь парня. Тот снопом рухнул на землю. Комиссар выхватил из кобуры наган и с криком:

– За Родину, за Ленина и великого Сталина! – выстрелил себе в рот.

Глава 6

Павел не возражал против работы с отцом. Юноше исполнилось девятнадцать лет, силой Бог не обидел, как и лицом. Красив и строен был кудрявый светловолосый парень. Весь в покойную мать вышел телосложением и задумчивыми глазами. Девки пачками сохли по нему, но не подружился Павел ни с одной их них, а лишь постреливал в их сторону смущенным взглядом и не подходил ближе одного метра, робел еще.

Парень не успел осмелеть, получив в июле 1940 года повестку на службу в Красную армию. Весело отгуляли отвальную, отвели под звуки гармошки Павла на сборный пункт, где парню остригли волосы и погрузили в теплушку, плотно набитую новобранцами.

Смех, слезы, задорная гармонь, песни – все сплелось в единый клубок проводов. Парни были безмятежны и радостны, впереди служба на всем готовом в армии, никаких тебе

забот. Прощай гражданка, здравствуй армия!

– Забудьте, чему вас учили дома, слушайте, что скажут отцы-командиры! – заявил на первом построение старшина. Новенькая красноармейская форма непривычно давила плечи Павла, сапоги казались огромными. Парень неловко топтался в строю, плохо соображая, что говорил старшина.

Вчера еще веселились в теплушке, а сегодня, одетые в гимнастерки, стояли в строю. Ночью их выгрузили на станции Левашово, быстро построили в колонну и пригнали в военный поселок Новоселки. Стрелковый полк семидесятой стрелковой дивизии, прибывший в эти края в тридцать седьмом году из Куйбышева, воевал против финской армии на линии Маннергейма.

– Давайте начнем сегодня, – сказал в ноябре 1939 года Сталин на совещание в Кремле. Мы лишь чуть повысим голос, и финнам останется только подчиниться. Если они станут упорствовать, мы произведем только один выстрел, и финны сразу поднимут руки и сдадутся.

Но война затянулась, и в Новоселках готовили новобранцев, которые после прохождения военной подготовки, пополняли не только воюющие части, но и подразделения ленинградского военного округа.

Местность, окружающая селение, ровная и только изредка холмистая, сухая и лесистая напоминала родные края Калининской области.

Павел, привычный к сельской работе, легко выполнял физические упражнения на плацу, с удовольствием совершал с ротой марш-броски через лес, любил стрелять из винтовки. Но больше всего юноше нравился пулемет Дегтярева, который уже десять лет находился на вооружение советской армии. Оружие успело себя зарекомендовать с хорошей стороны во время гражданской войны в Испании, Халхин-Голе.

– Что нравится машина? – спросил Павла командир роты, заметив, как парень поглаживал учебный пулемет на практических занятиях.

– Да.

– Тогда назначаю тебя пулеметчиком!

– Служу трудовому народу! – обрадовался молодой солдат.

– Эх! Жалко, что не опробую пулемет в деле, – сожалел Павел.

– Не горюй! На наш век хватит агрессоров, – сказал ему Петр Иванович, с которым он подружился в пулеметном подразделении, куда его направили после учебы.