Текст книги "В лабиринтах романа-загадки"

Автор книги: Олег Лекманов

Соавторы: Мария Котова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

513. И долгое время передо мной стояла – да и сейчас стоит! – неустранимая картина:

…черная похоронная толпа на Тверском бульваре возле памятника Пушкину с оснеженной курчавой головой, как бы склоненной к открытому гробу, в глубине которого виднелось совсем по-детски маленькое личико мертвого королевича, задушенного искусственными цветами и венками с лентами… – Ср. в мемуарах Ю. Н. Либединского: «Москва с плачем и стонами хоронила Есенина <…> Перед тем как отнести Есенина на Ваганьковское кладбище, мы обнесли гроб с телом его вокруг памятника Пушкину. Мы знали, что делаем, – это был достойный преемник пушкинской славы» (Либединский Ю. Н. // О Есенине. Т. 2. С. 155). Рассказ о С. Есенине в «АМВ» начинается у памятника А. С. Пушкину; здесь же он и завершается.

514. …в объемистой стеклянной чаше, наполненной белым сухим вином ай-даниль. – Речь идет о мускатном вине «Ай-Даниль Токай».

515. Мы сидели в Мыльниковом переулке: мулат, альпинист – худой, высокий, резко вырезанный деревянный солдатик с маленьким носиком, как у Павла Первого. – Николай Семенович Тихонов (1896–1979). Ср. в его, написанной от третьего лица, автобиографии «Моя жизнь»: «…<в детстве. – Коммент.> он любит драку. У него 2000 бумажных, деревянных, оловянных солдат, пушек, лошадей, паровозов и кораблей» (Перекресток. С. 5–6). В 1946 г. Н. Тихонов следующим образом характеризовал творчество К.: «Катаев имеет талант веселого и занимательного рассказчика. Но под этой веселостью и занимательностью скрыты очень глубокие вещи» (Литературная газета. 1946. 20 июня. С. 2).

516. …птицелов, арлекин. – Павел Григорьевич Антокольский (1896–1978), начинавший как актер Вахтанговской студии. Интересно, что М. Цветаева, согласно мемуарам своей сестры, сопоставляла с портретом Павла I именно внешность П. Антокольского (а не Н. Тихонова, как это делает К.): «– Ты понимаешь, он ни на кого не похож. Нет, похож – но в другом цвете на Павла Первого. Такие же огромные глаза. Тяжелые веки. И короткий нос» (Цветаева А. И. Воспоминания о Павлике Антокольском // Воспоминания о П. Антокольском. Сборник. М., 1987. С. 35).

517. …сошлюсь на Пушкина: «Те, которые пожурили меня, что никак не назвал моего Финна, не нашед ни одного имени собственного, конечно почтут это за непростительную дерзость – правда, что большей части моих читателей никакой нужды нет до имен и что я не боюсь никакой запутанности в своем рассказе» (письмо Гнедичу от 29 апреля 1822 года; из ранних редакций). – См.: Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: в 10-ти тт. Т. 10. С. 507.

518. Я тоже не боюсь никаких запутанностей. – Ср. в «Египетской марке» О. Мандельштама: «Я не боюсь бессвязности и разрывов» (Мандельштам. С. 75).

519. Мы все уже были пьяны, «как пьяный Дельвиг на пиру». – Из 6-й главы романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин».

520. Деревянный солдатик был наш ленинградский гость, автор романтических баллад, бывший во время первой мировой войны кавалеристом, фантазер и дивный рассказчик, поклонник Киплинга и Гумилева, он мог бы по табели поэтических рангов занять среди нас первое место, если бы не мулат. Мулат царил на нашей дружеской попойке. Деревянный солдатик был уважаемый гость, застрявший в Москве по дороге в Ленинград с Кавказа, где он лазил по горам и переводил грузинских поэтов. – Ср. в «Моей жизни» Н. Тихонова: «…любимыми авторами – спутниками уже <в детстве. – Коммент.> намечены четыре, с которыми он не расстается и потом; под их влиянием он пишет многие стихи предвоенного периода; эти авторы – Пушкин, Гейне, Киплинг и Ш. де-Костер <…> Человек, видавший лошадь близко только проходя мимо извозчика, попадает в Кавалерийский полк <…> Очень кратковременное личное знакомство его с Н. С. Гумилевым заставляет его сильно сосредоточиться и задуматься над своей работой» (Перекресток. С. 7, 9). Об устных рассказах Тихонова см. у В. А. Каверина: «…те, кто впервые посетил этот гостеприимный дом, слушали новые импровизированные романы. Он рассказывал их не очень умело, прямолинейно, грубовато, но зато с истинным воодушевлением, хотя слушать Николая Семеновича было подчас утомительно» (Каверин. С. 267). Сопоставление дарований Тихонова и Б. Пастернака – общее место литературной критики 1920-х гг. См., прежде всего, работу: Тынянов Ю. Н. Промежуток (1924) // Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977, а также записные книжки самого Тихонова: Перекресток. С. 321–331. О тихоновских переводах из грузинских поэтов см., например: Балуашвили В. Тихонов и Грузия // Творчество Николая Тихонова. Л., 1973. После своего первого путешествия в Грузию, в 1924 г., Тихонов начал бывать там ежегодно.

521. …мулат был хотя и свой брат, московский, но стоял настолько выше как признанный гений, что мог считаться не только председателем нашей попойки, но самим богом поэзии, сошедшим в Мыльников переулок в обличии мулата с конскими глазами и наигранно простодушными повадками Моцарта, якобы сам того не знающим, что он бог. – Ср. эту не очень доброжелательную отсылку К. к пушкинскому «Моцарту и Сальери» со следующим фрагментом «Охранной грамоты» самого Б. Пастернака: «Есенин был живым, бьющимся комком той артистичности, которую вслед за Пушкиным мы зовем высшим моцартовским началом, моцартовской стихиею» (Пастернак. С. 455).

522. Его стихи из книги «Сестра моя жизнь» и из «Темы и вариации». – 1922 и 1923 гг.

523. …которые он щедро читал, мыча в нос и перемежая густыми, низкоголосыми междометиями полуглухонемого, как бы поминутно теряющего дар речи. – О манере Пастернака читать свои стихи см., например, у Н. Н. Вильмонта: «Читал он тогда не так, как позднее, начиная со „Второго рождения“ <…>, не просто и неторопливо-раздумчиво, а стремительно-страстно, поражая слух яростно гудящим словесным потоком. Я не сразу потом привык к его новому, приглушенному, способу „подавать свои стихи“. Но тогда даже pianissimo было напоено патетической полнозвучностью. Начал он с „Разрыва“, и, словно грозно взревевший водопад, обрушились на нас и на меня его стихи… Там, где на краткий срок спадал его голос, „шуму вод подобный“, стихи начинали звучать – mezza voce – по-особому нежной, благородной мужской страстностью» (Вильмонт Н. Н. О Борисе Пастернаке: Воспоминания и мысли. М., 1989. С. 38–39).

524. …по сравнению с ним все наши, даже громогласные до истерики пассажи арлекина и многозначительные строфы птицелова, казались детским лепетом. – Ср. с автохарактеристикой собственной поэзии Э. Багрицким: «…мои стихи сложны, и меня даже упрекают в некоторой непонятности. Это происходит оттого, что я часто увлекаюсь сложными образами и сравнениями» (Багрицкий Э. Г. Из статьи «Как я пишу» // Багрицкий Э. Стихотворения и поэмы. СПб., 2000. С. 233). О влиянии поэзии Б. Пастернака на поэзию Багрицкого сказано довольно много. О влиянии поэзии Багрицкого на поэзию Пастернака – ничего. Однако повод для такого разговора есть. Ср., например, в пастернаковском «Гамлете» (1946): «Прислонясь к дверному косяку» и в ст-нии Багрицкого «Тиль Уленшпигель» (1926): «И, прислонясь к дверному косяку, // Веселый странник…» и проч.

525. Если у художников бывают какие-то особые цветовые периоды, как, например, у Пикассо розовый или голубой, то в то время у мулата был «период Спекторского». – Длившийся с 1925 по 1930 гг., пока писалась одноименная стихотворная повесть. Разрозненные фрагменты этой повести цитируются в «АМВ» далее.

526. Изображая косноязычным мычанием, подобно своему юродствующему инвалиду, гундося подражающему пиле. – Ср. в ст-нии Б. Пастернака «Балашов» из «Сестры моей – жизни»: «Юродствующий инвалид // Пиле, гундося, подражал».

527. Важны были совсем не повесть, не все эти неряшливые, маловразумительные перечисления, а отдельные строки. – Ср. у Л. Я. Гинзбург: «Н. говорит, что Пастернак – поэт не стихов, даже не строф, но строчек. Что у него есть отдельные удивительные строки, которые контекст может только испортить» (Гинзбург. С. 354).

528. Дальше развивался туманный «спекторский» сюжет, сумбурное повествование. – Ср. со сходным упреком-требованием, выдвинутым участником «дружеской пирушки», Н. Тихоновым: «„Спекторский“, идя к синтезу, должен отказаться от лирических отступлений, он изолирует сюжет» (Перекресток. С. 331).

529. Триумф мулата был полный. Я тоже, как и все, был восхищен, хотя меня и тревожило ощущение, что некоторые из этих гениальных строф вторичны. Где-то давным-давно я уже все это читал. Но где? Не может этого быть! И вдруг из глубины памяти всплыли строки <…> Что это: мулат? Нет, это Полонский, из поэмы «Братья» <…> Впрочем, тогда в Мыльниковом переулке об этом как-то не думалось. Все казалось первозданным. Невероятно было представить, что в «Спекторском» мулат безусловно вторичен! – Поэма «Братья» писалась Я. Полонским в 1866–1870 гг. В комментируемом фрагменте у К. идет речь о явлении, которое получило в филологической науке наименование «семантический ореол метра» (подробнее см., например: Гаспаров М. Л. Метр и смысл. Об одном из механизмов культурной памяти. М., 1999). Вряд ли нужно специально оговаривать, что «механизм культурной памяти» и «вторичность» – понятия отнюдь не синонимические. Впрочем, во вторичности «Спекторского» упрекнул и Н. Тихонов: «О Пастернаке он <Тихонов. – Коммент.> говорит сложно, и заинтересованно, и враждебно: говорит как глубоко и лично задетый человек. Он признается, что продирался через Пастернака <…> Тихонов добавляет: „В самом деле, за что боролись… „Спекторский“ похож на поэмы Фета. Не на стихи, а именно на поэмы“» (Гинзбург. С. 355). Подробнее о «Спекторском» см., прежде всего: Флейшман Л. С. Борис Пастернак в двадцатые годы. СПб., 2003. С. 145–184.

530. Арлекин – маленький, вдохновенный, весь набитый романтическими стихотворными реминисценциями, – орал на всю улицу свои стихи, как бы наряженные в наиболее яркие исторические платья из театральной костюмерной: в камзолы, пудреные парики, ложно-классические тоги, рыцарские доспехи, шутовские кафтаны… – Ср. в мемуарах А. И. Цветаевой: «Как забыть невысокую легкую фигуру Павлика – на эстраде, в позе почти полета, читающего стихи! Как забыть его пламенные интонации, его манеру чтения стихов <…> цветут над залом имена Робеспьера, Марата с их зловещей и грозной судьбой – и так уже переехал Павлик в тот век, что уж будто не в России мы, а во Франции» (Цветаева А. И. Воспоминания о Павлике Антокольском // Воспоминания о П. Антокольском. Сборник. М., 1987. С. 36). Куда злее и ближе к К. о манере Антокольского держаться на людях писал К. И. Чуковский: «Антокольский с мнимой энергией прокричал свой безнадежно пустопорожний доклад, так и начал с крика, словно возражая кому-то, предлагая публике протухшую, казенную концепцию» (Чуковский. С. 233).

531. Мулат простился с нами и вошел в подъезд, а потом по лестнице в свою, разгороженную фанерой квартиру «…Как образ входит в образ и как предмет сечет предмет…» – Из ст-ния Б. Пастернака «Волны» (1931).

532. А отражение солнца било как прожектор из купола храма Христа Спасителя в немытые, запущенные окна его квартиры, где его ждали жена и маленький сын. – Б. Пастернак, вместе с первой женой, Евгенией Владимировной Пастернак (урожд. Лурье, 1899–1965) и сыном Женей (р. в 1923 г.) проживал тогда по адресу: Волхонка, 14 кв. 9, на втором этаже не существующего ныне особняка на месте Музея частных коллекций. Здесь Борис Леонидович со своими родителями, сестрами и братом жил с 1911 г. В самом начале 1920-х гг. квартиру уплотнили, а после отъезда родителей в 1921 г. за границу – еще больше. Ко времени женитьбы Бориса Леонидовича на Евгении Владимировне в распоряжении молодой семьи была только одна комната – бывшая мастерская отца.

533. Пожалуй, я еще могу рассказать, как однажды я вез к себе в Мыльников переулок два кожаных кресла, купленных мною на аукционе, помещавшемся в бывшей церкви в Пименовском переулке. – Имеется в виду церковь Св. Пимена в Старых Воротниках (Старопименовский переулок). Храм был выстроен в 1682 г., в XIX в. перестраивался. Церковь закрыли в 1923 г., и в ней был устроен комиссионный магазин. Проводились распродажи. В 1932 г. «Старый Пимен» снесли.

534. …два молодых человека <К. и Багрицкий>, заложив ногу на ногу и покуривая папиросы, едут, сидя в кожаных креслах, посреди многолюдной столицы, едут мимо Цветного бульвара, мимо памятника Достоевскому, мимо Трубного рынка. – В XIX – начале XX вв. Трубный рынок («Труба») славился продажей певчих птиц и других домашних животных – тут сложился «птичий рынок». Он был упразднен в 1924 г. и на какое-то время переместился на Миусы.

535. Именно во время этой поездки в креслах я впервые услышал «Думу про Опанаса». – Поэму Э. Багрицкого 1926 г.

536. …и «Стихи о соловье и поэте». – Э. Багрицкого (1925 г.).

537. Забыл сказать, что у птицелова всю жизнь была страсть сначала к птицам, а потом к рыбкам. – Любовь Э. Багрицкого к рыбам и птицам – наиболее часто встречающаяся подробность из мемуаров о поэте. Специально об этом см.: Тарловский М. Багрицкий и животный мир // Багрицкий 1973. См. также эпиграмму А. Архангельского на Багрицкого: «Романтики оплот, // Биологизма бард, // Почетный рыбовод // И птичник – Эдуард».

538. Вот что он мне тогда прочел: «Весеннее солнце дробится в глазах <…> Греми же в зеленых кусках коленкора, как я громыхаю в газетных листах!» – С перестановками строк и неточностями цитируются «Стихи о соловье и поэте» Э. Багрицкого.

539. …В Мыльниковом же переулке ключик впервые читал свою новую книгу «Зависть». Ожидался главный редактор) одного из лучших толстых журналов. – Федор Федорович Раскольников (наст. фамилия Ильин, 1892–1939, репрессирован), с 1924 г. ставший одним из редакторов журнала «Красная новь», хороший знакомый К. и Ю. Олеши.

540. – Ты напрасно решил ехать вместе со мной, – говорил ключик с раздражением. – Двадцать третий номер никогда не придет. Я это тебе предсказываю. Трамваи меня ненавидят. – Аллюзия на знаменитый фрагмент «Зависти» Ю. Олеши: «Меня не любят вещи. Мебель норовит подставить мне ножку. Какой-то лакированный угол однажды буквально укусил меня» и т. д. См. в той же «Зависти»: «– Я ничего не понимаю в механике, – молвил Кавалеров, – я боюсь машин» (Олеша 1956. С. 26, 101).

541. Преодолев страх, он раскрыл свою рукопись и произнес первую фразу своей повести: «Он поет по утрам в клозете». – Процитируем здесь фрагмент заметки Вл. Соболева «Изгнание метафоры» (1933), где пересказывается монолог К. о Ю. Олеше: К. «говорил <…> о нарочитости начальных строк олешинской „Зависти“, <…> о нарочитости олешиного стиля вообще» (Литературная газета. 1933. 17 мая. С. 4). Далее Соболев дословно приводит обширный монолог К.: «Весь в декадентстве – Олеша <…> Проза Мандельштама – проза декадента. Я хочу сказать об Олеше, потому что часто думаю об этом талантливом, но – пусть будет резко! – малокультурном писателе <ср. с рассуждениями самого Олеши: „Наше поколение (тридцатилетних интеллигентов) – необразованное поколение. Гораздо умней, культурней, значительней нас были Белый, Мережковский, Вячеслав Иванов“ (Олеша 2001. С. 33). – Коммент.>. Смотрите: Олеша нигде не переведен. Разве только случайно кто полюбопытствовал. Это писатель, который не выйдет за пределы одного языка. Олешу не переведут, ибо в Париже – к примеру, в Париже – он выглядел бы провинциалом. Там дети говорят метафорами Олеши, и часто говорят лучше Олеши. Там рядовые журналисты приносят в газету десятифранковые заметки с метафорами Олеши» (Там же). Олешу эта заметка задела за живое. Уже в следующем номере «Литературной газеты» Вл. Соболев напечатал свою беседу с автором «Зависти» под названием «Гуляя по саду», где едва ли не каждая реплика Олеши адресовалась К.: «…„посвящается Катаеву“ Олеша произносит всякий раз, когда метафорическая напряженность речи готова оборваться под собственной тяжестью» (Литературная газета. 1933. 29 мая. С. 4). А еще через некоторое время «Литературная газета» (одним из редакторов которой, напомним, в это время был Э. Багрицкий) опубликовала заметку В. Б. Шкловского «Простота – закономерность» в защиту Олеши: «Катаев отказывается от метафор Олеши, сам уходя от метафор» (Литературная газета. 1933. 5 июня. С. 2).

542. Почуяв успех, ключик читал с подъемом, уверенно, в наиболее удачных местах пуская в ход свой патетический польский акцент с некоторой победоносной шепелявостью. – Ср. у С. А. Герасимова: «Он говорил с неуловимым литовским акцентом, необыкновенно изящным и трогательным» (Герасимов С. А. // Об Олеше. С. 101). О том же чтении «Зависти», что и К., вспоминал Л. В. Никулин: «Олеша положил перед собой рукопись, сказал:

– „Зависть“. Так это называется. – И начал читать.

Часто говорят: писатель читал свои произведения превосходно, – даже в тех случаях, когда он заика и не выговаривает двадцать букв алфавита. Но Олеша действительно читал превосходно. Когда Олеша произнес первую фразу повести: „Он поет по утрам в клозете“, мне показалось, что редактор „Красной нови“ слегка вздрогнул. Но Олеша читал дальше, на одном дыхании, без актерского нажима, прекрасно оттеняя диалог» (Никулин Л. // Об Олеше. С. 67).

543. Редактор был неумолим и при свете утренней зари, так прозрачно и нежно разгоравшейся на расчистившемся небе, умчался на своей машине, прижимая к груди драгоценную рукопись. – Ср. в мемуарах А. И. Эрлиха: «…на квартире у Катаева однажды вечером собралось несколько писателей и критиков, в том числе и тогдашний редактор журнала „Красная новь“. Олеша прочитал им свою новую повесть „Зависть“. Гости, немногословно похвалив повесть, разошлись. Редактор журнала не сказал, что он почтет за честь напечатать у себя это новое произведение» (Эрлих. С. 78). Ср., однако, у Л. В. Никулина: судьба повести «была решена мгновенно» (Никулин Л. // Об Олеше. С. 67). «Зависть» появилась в 7–8 номерах «Красной нови» за 1927 г. Вот как эту повесть оценивал сам ее автор: «У меня есть убеждение, что я написал книгу „Зависть“, которая будет жить века. У меня сохранился ее черновик, написанный мною от руки. От этих листов исходит эманация изящества. Вот как я говорю о себе!» (Олеша 2001. С. 312).

544. В повести все вытесненные желания ключика превратились в галерею странно правдоподобных персонажей, хотя и как бы сказочных, но вполне современных, социальных, реальных и вместе с тем нереальных, как бывает только во сне. – По устному наблюдению В. Беспрозванного, К. здесь лукаво отсылает внимательного читателя к работам З. Фрейда, о котором выше в «АМВ» говорилось скорее иронически. Ср. также в мемуарах Л. В. Никулина указание на возможность соотнесения фабулы «Зависти» с жизненной драмой самого Ю. Олеши (изображенной и в «АМВ»): «В „Зависти“ было что-то болезненно пережитое. Позднее называли подлинные имена персонажей и ситуации, схожие с теми, что были в жизни» (Никулин Л. // Об Олеше. С. 67). Ср. также с прозрачным (для посвященных) намеком самого Олеши на то, что главным прототипом для Андрея Бабичева послужил Владимир Нарбут: «Если бы он был не „колбасником“, а, скажем, заведующим издательством, – это было бы пресно» (Юрий Олеша. Беседа с читателями // Литературный критик. 1935. № 12. С. 159). О поэтике «Зависти» см., прежде всего: Чудакова. С. 13–73.

545. …над нашим папой в соломенной шляпе и люстриновом пиджаке. – То есть в пиджаке из люстрина – жесткой безворсовой ткани.

546. Он стучал щеткой о щетку, и этот стук напоминал пощелкиванье кастаньет и какой-то ранний рассказ мулата о Венеции – первые пробы в прозе. – Подразумевается следующий фрагмент пастернаковской «Охранной грамоты», написанной в 1930 г. и никак не могущей считаться «первой пробой» Б. Пастернака в прозе: «За занавеской, протянутой во всю ширину чердака, слышался стук и шелест сапожной щетки. Он слышался уже давно. Это, верно, чистили обувь на всю гостиницу» (Цит. по: Пастернак. С. 247).

547. …мы встречались с синеглазкой возле катка <…>

Тогда еще там проходила трамвайная линия, и вагон, ведомый комсомолкой в красном платке на голове – вагоновожатой, – отрезал голову атеисту Берлиозу, поскользнувшемуся на рельсах, политых постным маслом из бутылки, разбитой раззявой Аннушкой по воле синеглазого, который тогда уже читал мне страницы из будущего романа. – Каток на Патриарших прудах был впервые залит в конце XIX в. по инициативе Русского гимнастического общества. Вопрос о том, ходил ли у Патриарших прудов трамвай, остается нерешенным. С одной стороны, сведения о маршруте предполагаемого трамвая в соответствующих московских справочниках и архивах не обнаружены. С другой стороны, действительно имелся проект пустить трамвай по Малой Бронной и Спиридоновке. Кроме того, есть свидетельства (в том числе и старожилов этих мест), что трамвай у Патриарших ходил. Высказывалось предположение, что здесь некоторое время существовала линия грузового трамвая. По устному утверждению булгаковеда Б. Мягкова, исследования с помощью метода биолокации подтвердили, что у Патриарших прудов некогда были проложены трамвайные пути.

548. Ключик никак не мог поверить, что я собственными глазами видел Нотр-Дам. Тут уж он мне не скрываясь завидовал. – «Я никогда не был в Европе. Побывать там, совершить путешествие в Германию, Францию, Италию – моя мечта. Вижу во сне иногда заграницу» (Олеша 2001. С. 25).

549. Кроме того, у него была какая-то тайная теория узнавать характер человека по ушам. – В мемуарах Б. Ямпольского приводится реплика Ю. Олеши об ушах А. А. Фадеева: «…костяные уши Каренина» (Ямпольский Б. Да здравствует мир без меня // Дружба народов. 1989. № 2. С. 147).

550. Бунин говорил, что у меня уши волчьи. – Ср. в ТЗ об И. Бунине: «Однажды и я попал в поле его дьявольского зрения. Он вдруг посмотрел на меня, нарисовал указательным пальцем в воздухе на уровне моей головы какие-то замысловатые знаки, затем сказал:

– Вера, обрати внимание: у него совершенно волчьи уши. И вообще, милсдарь, – обратился он ко мне строго, – в вас есть нечто весьма волчье.

…А у самого Бунина тоже были волчьи уши, что я заметил еще раньше!» (ТЗ. С. 262).

551. Во время первого шахматного турнира в Москве, в разгар шахматного безумия, когда у всех на устах были имена Капабланки, Ласкера, Боголюбова, Рети и прочих, а гостиницу «Метрополь», где происходили матчи на мировое первенство, осаждали обезумевшие любители. – Перечисляемые К. шахматисты: Х. Р. Капабланка (1888–1942), Э. Ласкер (1868–1941), Е. Д. Боголюбов (1889–1962), Р. Рети (1889–1929) упоминаются в романе И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев». 1-й Московский международный шахматный турнир проходил с 10.11.1925 по 8.12.1925 г. в Фонтанном зале 2-го Дома Советов (гостиница «Метрополь»). 1-е место занял Е. Боголюбов, чемпион СССР 1924–25 гг. На 2-е место вышел экс-чемпион мира Э. Ласкер, 3-м стал чемпион мира Х. Р. Капабланка. Капабланка был удостоен и приза за наиболее красивую игру (в партии против Н. Зубарева).

552. …Ключик сказал мне:

– Я думаю, что шахматы – игра несовершенная. В ней не хватает еще одной фигуры.

– Какой?

– Дракона.

– Где же он должен стоять? На какой клетке?

– Он должен находиться вне <выделено К. – Коммент.> шахматной доски. Понимаешь: вне!

– И как же он должен ходить?

– Он должен ходить без правил. Он может съесть любую фигуру. Игрок, в любой момент может ввести его в дело и сразу же закончить партию матом.

– Позволь… – пролепетал я.

– Ты хочешь сказать, что это чушь. Согласен. Чушь. Но чушь гениальная. Кто успеет первый ввести в бой дракона и съесть короля противника, тот и выиграл. И не надо тратить столько времени и энергии на утомительную партию. Дракон – это революция в шахматах!

– Бред!

– Как угодно. Мое дело предложить.

В этом был весь ключик. – Ср. в мемуарах И. Овчинникова: «По поводу шахматной игры Олеша немедленно же создал свою не лишенную оригинальности теорию.

– Шахматы себя изжили, – говорил он совершенно серьезно. – Сейчас опытный шахматист может любую партию свести вничью. Шахматы себя изжили. Игру надо модернизировать…

И так же серьезно предлагает проект этой модернизации:

– В шахматы надо ввести новую фигуру. Название я ей уже придумал – дракон. Этот предлагаемый мною дракон ходит куда хочет и бьет любую фигуру, какую хочет. Тогда игра обновится на несколько столетий, пока шахматные умники не разработают теоретические рогатки и против дракона…» (Овчинников И. // Об Олеше. С. 52). Ср. также в записях самого Ю. Олеши: «Я не понимаю игры в шахматы <…> Единственное, что есть интересное в них, это кривой ход коня и свист проносящегося по диагонали ферзя» (Олеша 2001. С. 124).

553. Бульвар Орлеан, по которому некогда проезжал на велосипеде Ленин. – Не только проезжал, но и однажды, в 1910 г., был сбит автомобилем. Потерпевший отделался легким испугом и поломкой велосипеда.

554. Но я готов примириться с этой башней, как пришлось в конце прошлого века примириться с Эйфелевой башней, от которой бежал сумасшедший Мопассан на Лазурный берег и метался вдоль его мысов на своей яхте «Бель ами». – К. приводит широко известные факты из биографии Ги де Мопассана (1850–1893), обожавшего свою яхту «Милый друг» и ненавидевшего Эйфелеву башню, «с ее отвратительными ресторанами, с ее тошнотворной толпой» (См.: Ги де Мопассан. Полн. собр. соч.: в 12-ти тт. Т. 12. М., 1958. С. 253). Последние полтора года своей жизни Мопассан провел в парижской психиатрической лечебнице.

555. Рука сильной и доброй власти стала приводить город в порядок. Она даже переставила Триумфальную арку от Белорусского вокзала к Поклонной горе, где, собственно, ей быть и полагалось, невдалеке от конного памятника Кутузову, заманившему нетерпеливого героя в ловушку горящей Москвы. – В 1814 г. на площади Тверской заставы для торжественной встречи частей русской армии, победительницы Наполеона, была возведена деревянная арка. Именно под ней проходили войска, вернувшиеся в Москву из Западной Европы. В 1827–1834 гг. на этом же месте построили каменную Триумфальную арку, спроектированную О. Бове. Скульптуры для нее выполнили И. Витали и И. Тимофеев. В 1936 г. «мешавшая движению» арка была разобрана, а в 1966 г. воссоздана по обмерам и с включением сохранившихся деталей на Кутузовском проспекте – «дороге воинской славы». Памятник М. И. Кутузову работы Н. Томского был открыт в 1973 г.

556. …он в ответ на мою дружескую улыбку поморщился и отвернулся, причем лицо его приняло несколько высокомерное выражение знаменитости, утомленной тем, что ее узнают на улице. – Ср. о М. Зощенко у К. И. Чуковского: «Стоило ему появиться на каком-нибудь людном сборище, и толпа начинала глазеть на него, как глазела когда-то на Леонида Андреева, на Шаляпина, на Вяльцеву, на Аркадия Аверченко» (Чуковский К. И. Собр. соч.: В 15 т. Т. 5. М., 2001. С. 412). Чуковский также вспоминает, как однажды на Сестрорецком курорте он сидел с Зощенко на скамейке, когда к ним вдруг подошла молодая женщина, которая стала восхищаться талантом писателя: «Зощенко не дослушал ее и сказал ей „по методу Гоголя и Репина“:

– Вы не первая совершаете эту ошибку. Должно быть, я действительно похож на писателя Зощенко. Но я не Зощенко, я – Бондаревич.

И, повернувшись ко мне, продолжал начатый разговор» (Там же).

557. …имя автора не только прославилось на всю страну, но даже сделалось как бы нарицательным. – Ср. в воспоминаниях М. Л. Слонимского: «„Зощенковский персонаж“ в течение каких-нибудь четырех-пяти лет стал столь знаменит, что людей стыдили:

– Ты прямо из Зощенко! Вот ровно такой же!» (Слонимский Мих. // О Зощенко. С. 93).

558. Так как я печатался в тех же юмористических журналах, где и он, то я посчитал себя вправе без лишних церемоний обратиться к нему не только как к товарищу по оружию, но также и как к своему коллеге по перу. – К. сотрудничал со многими юмористическими журналами и газетами, в частности, с журналами «Крокодил», «Смехач», «Чудак» (см.: Сидельникова Т. Валентин Катаев. Очерк жизни и творчества. М., 1957. С. 56). Свои фельетоны он подписывал псевдонимами «Старик Саббакин», «Оливер Твист», «Валяй Катаев» и др. Зощенко также работал во многих сатирических журналах, а из перечисленных наиболее часто помещал свои рассказы в «Смехаче», подписываясь «Назар Синебрюхов», «М.З.» и «Гаврила» (см.: Томашевский Ю. В. Хронологическая канва жизни и творчества Михаила Зощенко // Лицо и маска. С. 346–347).

559. – Ах так! Значит, вы автор «Растратчиков»? – Да. А вы автор «Аристократки»? – Знаменитый рассказ М. Зощенко «Аристократка» был написан в 1923 г. Повесть К. «Растратчики» впервые была опубликована в № 10–12 журнала «Красная новь» за 1926 г. В 1928 г. была написана и поставлена пьеса с одноименным названием. Ср. запись в дневнике Вс. Иванова, относящуюся к концу 1920-х гг.: «Катаев задумчиво ходит по комнате, рассказал, что получил из Англии за перевод „Растратчиков“ десять фунтов, и затем добавил: „А как вы думаете, получу я „Нобелевскую премию“?“» (Иванов. С. 23). Описываемая сцена знакомства с М. Зощенко вымышлена К. Автор «Аристократки» ездил отдыхать в Ялту почти каждый год, но его первая ялтинская встреча с К. могла состояться не ранее лета 1927 г. (после публикации повести «Растратчики») и не позднее 1929 г., так как в 1929 г. Зощенко и К. уже были хорошо знакомы. В письме А. Крученых к Зощенко от 7.1.1929 г. карандашом внизу страницы приписано: «Горячий привет от В. Катаева <,> Ю. Олеши и всех всех!» (Михаил Зощенко и Юрий Олеша. Весна 1930 года (Предисл. и публ. Т. М. Вахитовой) // Михаил Зощенко. Материалы к творческой биографии. Кн. 3. СПб., 2002. С. 197). В альбоме, собранном А. Е. Крученых и посвященном К., под групповой фотографией рукой К. написано: «В Никитинском Ботаническом саду под Ялтой летом 1926 года. Крайний слева – я, четвертый – Зощенко». Еще ниже Зощенко сделал приписку: «Действительно, как будто я. М. Зощенко» (РГАЛИ. Ф. 1723. Оп. 3. Ед. хр. 1. Л. 29). Таким образом, летом 1926 г. Зощенко – задолго до публикации «Растратчиков» (ноябрь-декабрь 1926 г.) – уже был знаком с К. Видимо, автор «Аристократки» впервые встретился с К. не позднее начала 1926 г. и произошло это в Москве, а не в Ялте, о чем косвенно свидетельствуют мемуары В. Е. Ардова. В его воспоминаниях изображен вечер «Кружка друзей литературы и искусства», участники которого собирались в подвале дома № 7 по Воротниковскому переулку: «„Кружок“ обладал хорошим рестораном, биллиардной, небольшим залом для мероприятий культурного плана <…> Однажды явившись в „Кружок“, я обнаружил за одним из столов ресторана компанию литераторов <…> Там были Л. В. Никулин, В. П. Катаев и кто-то еще. С ними вместе ужинал неизвестный мне человек лет тридцати, небольшого роста брюнет с внимательным и спокойным взглядом больших черных глаз. Нас познакомили.<…> гость назвал свою фамилию: