Текст книги "В лабиринтах романа-загадки"
Автор книги: Олег Лекманов
Соавторы: Мария Котова
Жанр:
Литературоведение
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)
М. Котова, О. Лекманов
(при участии Л. М. Видгорфа)
В ЛАБИРИНТАХ РОМАНА-ЗАГАДКИ
Вместо предисловия
…все лишнее отвергнуто. Оставлен «Алмазный мой венец». Торопясь к фонтану, я его готов надеть на свою плешивую голову.
Валентин Катаев
Валентин Катаев «потерял дар памяти под тяжестью „алмазного венца“ и проехался по покойникам как трактор. Зачем это написано? Для кого?»
Вопросы из второго эпиграфа к этой нашей заметке отнюдь не риторические и совсем не простые. Многие читатели как не имели, так и не имеют охоты отгадывать изощренные крестословицы Валентина Петровича Катаева (1897–1986), «чтобы убедиться, после трудной работы, что время и усилия потрачены даром, что короткий и бедный смысл не вознаграждает нас за ненужную возню с расшифровыванием». И не нужно лукаво напоминать, что взятые в кавычки слова представляют собой цитату из отзыва Владислава Ходасевича на стихи не кого-нибудь, а самого Бориса Пастернака[2]2
Цит. по: Малмстад Дж. Единство противоположностей. История взаимоотношений Ходасевича и Пастернака // Литературное обозрение. 1990. № 2. С. 54.
[Закрыть]. Не нужно, прежде всего, потому, что Катаев сравнения с Пастернаком решительно не выдерживает, хотя, как еще увидит читатель этого комментария, все время на него набивается[3]3
См., например, § № 149 нашего комментария.
[Закрыть].
Главное же состоит в том, что как раз не в отношении Пастернака, а в отношении Катаева суждение Ходасевича, пожалуй, верно – разгадав большинство загадок «Алмазного венца», в некотором удивлении и смущении признаешься себе: пышным катаевским «мовизмом» действительно прикрыт смысл «короткий и бедный». Несколько новых штрихов к человеческому и литературному портрету, две-три неизвестных ранее удачных шутки, парочку-другую пикантных подробностей – вот что прибавляет катаевское произведение к уже давно сложившемуся в читательском сознании облику большинства героев «Венца».
Все это, конечно, так, да не совсем. Во-первых, нужно признать, что некоторых персонажей своей книги автор «Венца» «воскресил» из полного забвения (как, например, Семена Кесельмана) или – почти из полного забвения (как, например, Владимира Нарбута).
Во-вторых, многие сообщенные Катаевым факты имеют весьма существенное значение для истории советской литературы. Таковы, в частности, подробно изложенные в «Венце» обстоятельства создания «Двенадцати стульев» и «Трех толстяков».
И в-третьих – наиболее важное: процесс расшифровывания катаевских «крестословиц» вовсе не показался нам утомительным и «ненужным». Он представлял собой чудесное и увлекательное вознаграждение за те неизбежные трудности, которые с этим процессом были сопряжены. Катаевские намеки, загадки и недомолвки властно потребовали от комментаторов проштудировать целый ворох газетного, архивного и мемуарного материала, который до сих пор почти не привлекал исследовательского и читательского внимания. В результате Катаев, хочется надеяться, помог нам высветить «хоть с одного боку», но цельную картину литературной жизни Москвы (в меньшей степени – Одессы и Харькова) 1920-х годов. Насколько умело и непредвзято был выставлен свет для этой картины – судить читателю.
I
Нам же остается сказать несколько слов о тех особенностях поэтики и судьбы катаевских беллетристических мемуаров, которые обязательно должны быть приняты во внимание этим любознательным и доброжелательным читателем. В противном случае адекватное восприятие «Алмазного венца» и комментария к нему весьма затруднится.
Коль уж мы употребили формулу «беллетристические мемуары», начать будет уместно с разговора о жанровом своеобразии катаевской книги. Как известно, сам автор «Алмазного венца» изо всех сил открещивался от звания мемуариста. «Умоляю читателей не воспринимать мою работу как мемуары, – писал он. – Терпеть не могу мемуаров»[4]4
Здесь и далее «Алмазный мой венец» цитируется по изданию: Катаев Валентин. Трава забвенья. М., 2000.
[Закрыть].
Увы, у филолога нет права и возможности внять катаевской требовательной мольбе: если в рамках своего произведения автор оказывается «соседом» исторически существовавшего лица, комментатор и интерпретатор a priori обязан перевести все произведение в разряд биографических источников сведений об этом лице.
И уже только второй напрашивающийся шаг – это «литературоведческое расследование» (Б. Я. Бухштаб)[5]5
См.: Бухштаб Б. Я. Литературоведческие расследования. М., 1982.
[Закрыть], итогом которого должен стать вывод о достоверности или недостоверности выявленного источника.
В катаевском случае, вопреки устойчивой репутации «Венца» как лживой книги, общая достоверность большинства изображаемых событий не подлежит сомнению. В ходе работы над этим комментарием мы неоднократно убеждались в том, что кажущиеся совершенно невероятными события, описанные у Катаева, как правило, подтверждают свою легитимность при сверке с мемуарами современников писателя и другими документами эпохи.
Так, Наталья Крымова в своем отзыве на «Алмазный мой венец» недвусмысленно усомнилась в том, что Валентин Петрович был лично знаком с великим Велимиром Хлебниковым – «будетлянином». «…об отношениях автора „Растратчиков“ с поэтом-будетлянином, если не ошибаюсь, ничего до сих пор не было известно», – ядовито заметила она[6]6
Крымова Н. Не святой колодец // Дружба народов. 1979. № 9. С.237.
[Закрыть]. В ответ автор апологетической монографии о Катаеве не нашел ничего лучшего, как заявить, что беда небольшая, «даже если и не был Хлебников в Мыльниковом переулке», где жил Катаев[7]7
Галанов Б. Е. Валентин Катаев. Размышления о мастере и диалоги с ним. М., 1989.С. 205.
[Закрыть].
Однако в альбоме «Футбаза VI-а», составленном Алексеем Крученых, под фотографией Велимира Хлебникова помещено следующее свидетельство Катаева: «Встречался с Хлебниковым в <1>922 году в Москве. Гениальный человек. И еще более гениальный поэт-речетвор. Валкатаев»[8]8
РГАЛИ. Ф. 1334. Оп. 1. Ед. хр. 1091. Л. 10.
[Закрыть]. Вряд ли будущий автор «Алмазного венца» в конце 1920-х годов решился бы дурачить близко дружившего с Хлебниковым составителя альбома.
Окончательно развеивает сомнения следующий недавно опубликованный фрагмент из мемуарных записей ближайшего друга-врага Катаева – Юрия Олеши: «Я Хлебникова не видел. У меня такое ощущение, что я вошел в дом и мог его увидеть, но он только что ушел. Это почти близко к действительности, так как он бывал в квартире Е. Фоминой в Мыльниковом переулке, где жил Катаев и где я бывал часто. Катаев его, например, видел, и именно у Е. Фоминой»[9]9
Олеша Юрий. Книга прощания. М., 2001. С. 112. Возможно, речь у Олеши идет о студентке графического факультета ВХУТЕМАСа Елене Николаевне Фоминой, 1902 г. рождения. Ее личное дело см.: РГАЛИ. Ф. 681. Оп. 1. Ед. хр. 2641. Впоследствии Фомина работала на технической должности в газете «Гудок».
[Закрыть].
Многочисленные сходные примеры читатель обнаружит сам в тексте нашего комментария к «Алмазному венцу».
Совсем другое дело – катаевская нюансировка фактов. Рассказывая в «Алмазном венце» о подлинных в своей основе событиях, Валентин Петрович умело пользовался целым арсеналом уловок, способных преобразить реальность почти до неузнаваемости. Главные среди этих уловок: превращение отрывков чужих мемуаров в подсобный материал для строительства своего собственного текста[10]10
См., например, § № 190 и № 493 нашего комментария.
[Закрыть], а также резкое смещение акцентов и психологических мотивировок при описании событий[11]11
См., например, § № 322 и № 359 нашего комментария.
[Закрыть]. И наконец – сознательное умолчание о тех обстоятельствах, которые препятствовали автору «Алмазного венца» показывать читателю прошлое в нужном ему, автору, свете.
Так, горестно сетуя на несправедливость опалы, наложенной советским государством на Михаила Зощенко и Бориса Пастернака, Катаев ни словом не обмолвился о собственном активном участии в этой опале[12]12
См. § № 560 и № 597 нашего комментария.
[Закрыть]. Благостно излагая обстоятельства своего последнего визита к Михаилу Булгакову, автор «Алмазного венца» «забыл» упомянуть о той своей встрече с Михаилом Афанасьевичем, в ходе которой Булгаков был вынужден оборвать зарвавшегося коллегу негодующей репликой: «Валя, вы жопа»[13]13
См. § № 648 нашего комментария.
[Закрыть]. И так далее, и так далее.
Иногда, впрочем, автор «Алмазного венца» скрывал истину, что называется, «себе в убыток»: например, стремясь в «Венце» представить Исаака Бабеля этаким волком-одиночкой, чурающимся литературных группировок, Катаев сознательно преуменьшил оценку автором «Конармии» прозы «южно-русской школы»: «У меня сложилось такое впечатление, что ни ключика <Юрия Олешу>, ни меня он как писателей не признавал». Между тем, Валентин Петрович не мог не знать о тех высоких словах, которые Бабель произнес о «южно-русской школе» и о прозе лично Катаева с Олешей на своем вечере, состоявшемся в сентябре 1937 года[14]14
См. § № 619 нашего комментария.
[Закрыть].
Возвращаясь к разговору о наиболее точном жанровом определении для книги Катаева, вспомним формулу, которую вечный катаевский оппонент Виктор Шкловский когда-то предложил для юношеского произведения Вениамина Каверина: «памфлетный мемуарный роман»[15]15
См.: Шкловский В. Б. Тогда и сейчас (1929) // Литература факта. Первый сборник материалов работников ЛЕФа. М., 2000. С. 130.
[Закрыть].
II
История усвоения катаевского памфлетного мемуарного романа читающей публикой заслуживает того, чтобы о ней рассказать подробнее.
Впервые напечатанное в б номере журнала «Новый мир» за 1978 год, это произведение стремительно завоевало бешеную популярность в интеллигентской среде.
Но единодушия в оценках «Алмазного венца» отнюдь не наблюдалось. Сам автор был склонен воспринимать ситуацию драматически: «…не понят „Алмазный мой венец“, клюют, щиплют», – жаловался он в разговоре с поэтом-земляком Семеном Липкиным[16]16
См.: Липкин С. И. Катаев и Одесса // Знамя. 1997. № 1. С. 217.
[Закрыть].
Сходное ощущение сохранилось в памяти у литератора националиста Н. Переяслова, который многие годы спустя защищал катаевский роман от потенциальных недругов и поощрительно сопоставлял катаевскую книгу с мемуарной трилогией Ст. Куняева «Поэзия. Судьба. Россия»: «Я хорошо помню, сколько негодования, возмущения и споров вызвали в свое время напечатанные в „Новом мире“ художественные мемуары Валентина Катаева „Алмазный мой венец“ <…> что бы там кто ни говорил и ни писал об этой книге, а для меня она и по сей день остается одной из самых горячо любимых и перечитываемых»[17]17
Литературная газета. 2003. 22–28 января. С. 14.
[Закрыть].
Как это ни странно, но реплика Переяслова прозвучала в унисон со следующим высказыванием эмигранта-западника А. Гладилина: «„Алмазный мой венец“ вызвал, мягко говоря, недовольство прогрессивной интеллигенции. До Парижа доходили слухи: Москва возмущена! <…> В советской прессе появились ядовито-кислые рецензии. Парадокс: классика отечественной литературы защищала только <радиостанция> „Свобода“ в лице вашего покорного слуги»[18]18
Литературная газета. 1997. 29 января. С. 12.
[Закрыть].
Чтение насквозь большинства рецензий на роман Катаева ясно показывает, что все эти и некоторые другие суждения о публичной экзекуции, которой якобы подвергся автор «Алмазного венца» после опубликования своих мемуаров, сильно преувеличены. А точнее будет сказать: достаточно многочисленные частные нелицеприятные оценки романа лишь в нескольких случаях преобразились в печатные отклики на новое произведение Героя Социалистического Труда (1974), автора официально канонизированных «Сына полка» и «Маленькой железной двери в стене».
В качестве примера отрицательной оценки «Алмазного венца», не попавшей в печать, приведем здесь мнение поэта Давида Самойлова из его письма к Лидии Корнеевне Чуковской (оно было получено адресаткой 7 июля 1978 года – менее чем через месяц после выхода «катаевского» номера «Нового мира» – такова была степень заинтересованности советской интеллигенции мемуарами Катаева!): «Это набор низкопробных сплетен, зависти, цинизма, восторга перед славой и сладкой жизнью. А завернуто все в такие обертки, что закачаешься. Это, конечно, на первый взгляд. Выручает ассоциативный метод и дешевые парадоксы. Но ведь клюют и на это. Говорят: очаровательно»[19]19
Знамя. 2003. № 5. С. 169.
[Закрыть].
В советских газетах и журналах, дружным хором откликнувшихся на выход «Алмазного венца», преобладали совершенно иные голоса.
Правда, в журнале «Дружба народов» действительно была опубликована уже цитировавшаяся нами жесткая рецензия на «Алмазный мой венец», написанная Н. Крымовой: «На удивление постоянное, первое и нескрываемое движение героя „Алмазного венца“ – встать рядом, сесть рядом „со своими великими умершими и погибшими друзьями“»[20]20
Дружба народов. 1979. № 9. С. 238.
[Закрыть].
Но эта рецензия, по испытанной советской методе, была уравновешена апологетическим откликом на «Алмазный венец» Евгении Книпович, помещенным в том же номере «Дружбы народов». Книпович писала о «безупречном чувстве меры» Катаева, о его умении говорить о прошлом «с улыбкой и подначкой»[21]21
Там же. С. 249.
[Закрыть].
«Вопросы литературы» отреагировали на выход романа язвительной рецензией В. Кардина: «Картинки, подкрепляющие обиходные истины типа „слаб человек“, „все люди, все человеки“, портреты писателей „в туфлях и в халате“ чаще всего потакают обывательским вкусам»[22]22
Вопросы литературы. 1978. № 10. С. 75.
[Закрыть].
Но и «Вопросы литературы» в этом же году напечатали аналитический обзор Д. Затонским советской прозы последнего времени, где произведение Катаева было включено в ряд новаторских современных романов: «…стрелки творческой фантазии перемещаются от образной перестройки, перекомпоновки факта к образному же его прочтению. И типичное для времени и эпохи начинают искать не в массовидности, а в характерном и оттого единичном, даже аутентичном»[23]23
Вопросы литературы. 1978. № 12. С. 158.
[Закрыть].
Остальные оценки произведения Катаева в советской прессе были и того выше. В. Баранов: в «Алмазном венце» писатель «воссоздает такие картины, которые, может быть, читать сегодня и больно, но в истинности которых усомниться мы не имеем ни малейших оснований»[24]24
Литературная газета. 1978. 26 июля. С. 4.
[Закрыть]. В. Перцовский: «Его задача – не высмеять, не развенчать, а просто быть правдивым до конца»[25]25
Октябрь. 1979. № 4. С. 220.
[Закрыть]. Н. Поляков: «Алмазный мой венец» – «исповедь большого мастера»[26]26
Ленинский путь. 1980. 1 марта. С. 4.
[Закрыть].
Решительно взял Катаева и его роман под защиту от «примитивных» читателей (и критиков) Н. Шамота: «…я не говорю здесь о тех, кто из всей книги запомнит „флакончиков“[27]27
См. § № 420 нашего комментария.
[Закрыть] да две-три шуточные сценки из писательского быта. Таким надо начинать с азбуки эстетического подхода к произведениям художника»[28]28
Знамя. 1980. № 1. С. 236.
[Закрыть].
Особо следует отметить отзыв на «Алмазный мой венец» в главной советской государственной газете, где, помимо всего прочего, указывалось, что «вопреки кажущемуся алогизму» романа, его композиция «выверена весьма придирчиво и строго»[29]29
Хворощан А. Звенья памяти. Заметки критика // Правда. 1980. 27 января. С. 3.
[Закрыть].
Осторожно-скептически оценил «Алмазный мой венец» в своей малотиражной книге о советской литературе В. Лавров: «При всем своеобразии катаевской прозы есть в новом произведении писателя существенные идейно-художественные изъяны»[30]30
Лавров В. Человек. Время. Литература. Концепция личности в многонациональной советской литературе. Л., 1981. С. 91.
[Закрыть].
Но и это суждение соседствует в советской и постсоветской критике с многочисленными комплиментарными оценками произведения Катаева. Начиная с давней статьи Дм. Молдавского «Гравитация слова (Перечитывая В. Катаева)»: «Книга эта – рассказ о приобщении художника к Революции»[31]31
Звезда. 1986. № 6. С. 198.
[Закрыть]. И завершая главой из не так давно вышедшей монографии М. А. Литовской «Феникс поет перед солнцем. Феномен Валентина Катаева» (Екатеринбург, 1999).
Провинциальная советская пресса также отозвалась на публикацию нового произведения Катаева: в курортной юрмальской газете была опубликована гневная отповедь Вениамина Каверина автору «Венца»[32]32
См.: Новиков Вл. Заскок. М., 1997. С. 170.
[Закрыть]. В «Вечерней Одессе» появилась добродушная пародия Семена Лившина «Алмазный мой кроссворд (по Валентину Катаеву)»: «Берег. Море. „Белеет парус одинокий…“ Сейчас уже трудно припомнить, кто из нас придумал эту фразу – я или дуэлянт. Да и стоит ли? Ведь позднее один из нас дописал к ней целую повесть»[33]33
Вечерняя Одесса. 1978. 13 октября. С. 4. Позже эта пародия вошла в сб.: Лившин С. «Ариведерчи!» значит «чао!». Пародии. (Библиотека «Крокодила»). М., 1986.
[Закрыть].
В 1983 году в той же Одессе была защищена кандидатская диссертация по творчеству Катаева, где об «Алмазном венце» говорилось так: «В. Катаев стремится вернуть читателю, нашим современникам память о поэтах той поры, своих друзьях и соратниках, причем рассказать о них без приукрашивания»[34]34
Шевченко И. Повести В. Катаева 60-х-70-х гг. и проблема совр. лирической прозы: АКД. Одесса, 1983. С. 14.
[Закрыть].
Разительно контрастирует с этой оценкой памфлет Майи Каганской «Время назад!», опубликованный в «тамиздатском» «Синтаксисе»: «…каинова печать на катаевском лбу проступает куда более явственно, чем алмазный нимб над его головой»[35]35
Синтаксис., 1979. № 3. С. 106.
[Закрыть].
«Самиздат» также отозвался на книгу Катаева волной возмущенных открытых писем и критических откликов. Пример далеко не самого резкого из них – статья Б. М. Сарнова «Величие и падение „мовизма“» 1978 года, которую ее автору довелось напечатать лишь многие годы спустя: «Немало хвалебных и даже восторженных слов можно сказать о прозе Валентина Катаева – о ее словесном изяществе, яркой метафоричности, несравненной пластической выразительности. Одного только о ней не скажешь: она стоит на крови и пророчестве. Пророческий дух русской литературы Катаева не коснулся. И только поэтому (а вовсе не потому, что он в благополучии дожил до глубокой старости) в том воображаемом „пантеоне бессмертных“, куда он справедливо поместил всех героев своей книги, для него самого вряд ли могло найтись место»[36]36
Октябрь. 1995. № 3. С. 190.
[Закрыть]. Сходный упрек был предъявлен Катаеву «самиздатским» автором (М. Волховским) по поводу его следующего произведения – «Уже написан Вертер»: «Я обещал выделить малую толику правды из катаевского сновидения. Она, прежде всего, в чувстве брезгливости, с которым закрываешь эту книжку некогда честного журнала <…> Работа Поисков и Памяти требует не только элементарной научной добросовестности, но и того НРАВСТВЕННОГО МАКСИМАЛИЗМА, который неведом Катаеву»[37]37
Архив общества «Мемориал». Материалы самиздата. Вып. № 34/81. 11 сентября 1981 г. С. 12.
[Закрыть].
В «самиздатском» машинописном журнале «Сумма», выходившем в 1979–1982 годах в Ленинграде, злую пародию на произведение Катаева поместил известный, литературовед В. Я. Лакшин, лично задетый в «Венце»[38]38
См. § № 215 нашего комментария.
[Закрыть]. В этой пародии высмеивалось характерное для романа частое цитирование чужих стихотворений, а также обрывочность повествования и обилие легко разгадываемых «псевдонимов»: «Гусарик, глядя поверх собеседника презрительным взглядом, впервые прочитал свои звонкие, немного фельетонные <…> строфы: „дух изгнанья летел над грешной землей, и лучших дней воспоминанья, и снова бой. Полтавский бой!“ Цитирую по памяти, не сверяя с книгой, – так эти стихи запомнились мне, так они, по правде говоря, лучше звучат и больше напоминают людей, которых я забываю»[39]39
Цит. по: Лакшин В. Мовизма осень золотая // «Сумма» – за свободную мысль. СПб., 2002. С. 304.
[Закрыть].
III
Уже из приведенных откликов на «Алмазный мой венец» вполне очевидно, что основная полемика развернулась вокруг отношения Катаева к персонажам своего произведения и (шире) – о степени соответствия событий, описанных в романе, реальным фактам литературного быта конца 1910-х – конца 1950-х гг.
Сам Катаев ясности в этот вопрос не внес. В одном из интервью он заявил однозначно и категорично: «…все – правда <…> Все, что я написал, за каждое слово я могу отвечать»[40]40
См.: Земскова Т. С. Писатель в нашем доме. Заметки тележурналиста. М., 1985. С. 231.
[Закрыть]. В другом – автор «Алмазного венца» воспользовался куда более обтекаемыми и осторожными формулировками: «У меня была своя задача – написать книгу о Революции, о людях, которые безоговорочно приняли Революцию и вращались в ее магнитном поле. И еще я считал своим долгом говорить правду, такую, как я знал <…> Это свободный полет фантазии, основанный на истинных происшествиях, быть может, и не совсем точно сохранившихся у меня в памяти. В силу этого я избегал подлинных имен и даже выдуманных фамилий»[41]41
Литературная газета. 1984. 7 ноября. С. 4. Ср. с «адвокатскими» рассуждениями А. М. Кузнецова о «праве писателя на свое отношение к прототипам» «Алмазного венца» (Кузнецов А. М. Единство в многообразии (Творчество Валентина Катаева) // Катаев В. П. Собр. соч.: в 10-ти тт. Т. 1. М., 1983. С. 23–24).
[Закрыть].
Одна из целей нашего комментария как раз и состояла в возможно более доказательном и беспристрастном проведении границы на каждой конкретной странице «Алмазного венца» между «истинными происшествиями», описанными Катаевым, и «свободным полетом» его фантазии[42]42
Важным методологическим подспорьем для нас послужила классическая работа Ю. М. Лотмана, которая (может быть – не случайно) была впервые напечатана через год после первой публикации произведения Катаева (см.: Лотман Ю. М. К проблеме работы с недостоверными источниками // Временник Пушкинской комиссии, 1975. Л., 1979. С. 93–98; также см.: Иванов Вяч. Вс. Жанры исторического повествования и место романа с ключом в русской советской прозе 1920–1930-х годов // Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. Т. 2. М., 2000.
[Закрыть].
Пусть несколько запоздало, мы стремились отозваться на призыв О. и В. Новиковых из их юбилейной статьи «Зависть. Перечитывая Валентина Катаева»: «…ученым малым и педантам стоит заниматься своим прямым делом – составлением комментариев к истинно веселым книгам, таким, как „Алмазный мой венец“»[43]43
Новый мир. 1997. № 1. С. 222; о проблемах, связанных с комментированием поздних катаевских текстов, см.: Фельдман Давид. Проблема реального комментария: почти правда, почти вся, далее – по тексту… // Новый мир. 2000. № 5.
[Закрыть].
Мы сочли необходимым помимо прозвищ, имен, фактов и прямых цитат, встречающихся в «Венце», фиксировать и комментировать игровые катаевские ситуативные отсылки к классической и неклассической русской литературе: от «Обломова» Ивана Гончарова и «Женитьбы» Николая Гоголя до «Зависти» Юрия Олеши и «Денискиных рассказов» Виктора Драгунского. Ведь когда Катаев пишет в своем романе: «Ей было лет шестнадцать, а я уже был молодой офицер, щеголявший своей раненой ногой и ходивший с костылем под мышкой», то это он не столько правдиво изображает свои отношения с сестрой Юрия Олеши, сколько лукаво отсылает нас к лермонтовской «Княжне Мери». Это читатель и исследователь должны понимать.
В роли полноправной «героини» выступает в «Алмазном венце» Москва – ее архитектурный облик, ее прошлое и настоящее. Московские реалии произведения Катаева откомментированы Л. М. Видгофом.
Пользуясь случаем, приносим глубокую благодарность всем, кто щедро делился с нами своими знаниями, материалами и библиографическими сведениями. Особое и отдельное спасибо – В. Беспрозванному, Н. А. Богомолову, М. Боровиковой, Стефано Гарзонио, А. И. Ильф, Л. Ф. Кацису, О. А. Коростелеву, Е. Ю. Литвин, С. З. Лущику, Вл. И. Новикову, А. Е. Парнису, Е. В. и Е. Б. Пастернакам, Л. Рукману, А. Ю. Сергеевой-Клятис (составителю примечаний о Б. Пастернаке для данного комментария), А. Б. Устинову, И. Фрайману, Е. Л. Яценко, а также почившему «Гурийскому клубу» в лице А. А. Громова и М. И. Свердлова.
Цитаты из мемуарных и архивных источников в основном были приведены в соответствие с нормами современной орфографии и пунктуации.
Книга написана при финансовой поддержке Министерства образования РФ, грант для поддержки аспирантов, шифр гранта А03–1.6–8. Посвятить свою книгу мы бы хотели светлой памяти Семена Израилевича Липкина.
Мария КотоваОлег Лекманов
