Текст книги "День освобождения Сибири"

Автор книги: Олег Помозов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 71 страниц) [доступный отрывок для чтения: 26 страниц]

Таким образом, в результате всех предварительных мероприятий февраля-марта 1918 г. в подпольном движении Сибири образовалось сразу несколько управленческих структур. Общее политическое руководство на правах полноправных представителей ВПАС осуществляли Западно-Сибирский и Восточно-Сибирский комиссариаты с центрами, соответственно, в Томске и в Иркутске, состоявшие по преимуществу из видных эсеровских функционеров с дореволюционным стажем, имевших богатый опыт нелегальной работы. На местах точно такие же функции общего руководства исполняли городские комиссариаты, комплектовавшиеся главным образом из популярных среди населения земских деятелей или близких им по настроению неформальных лидеров.

Данные комиссариаты, в частности, должны были разработать схему гражданского управления своими территориями на период после свержения советской власти и до возвращения в Сибирь Временного областного правительства. В соответствии с этими планами политическая власть на местах в переходный период передавалась земствам с опорой на революционные партии, исключая, конечно, большевиков. Весьма важным в том же русле представлялось: на волне вооруженного выступления не допустить прихода к власти консервативно настроенных военных, вполне способных, как полагали в комиссариатах, заменить диктатуру красную на диктатуру белую и вновь свести на нет все усилия демократии по установлению на территории Сибири истинного народоправства.

Непосредственное военно-оперативное руководство подпольем осуществляли два отдельных штаба, находившихся опять-таки один в Томске, а другой – в Иркутске. Во главе этих структур, как мы выяснили, оказались видные члены эсеровской партии, достаточно опытные в проведении вооруженных акций прямого действия. Оба главных управленческих аппарата – и политические комиссариаты, и центральные военные штабы – призваны были действовать в тесном контакте между собой и в полном соответствии с инструкциями, поступавшими от Временного правительства автономной Сибири.

Что же касается непосредственно самих боевых групп, то, руководствуясь нормативами дореволюционной подпольной практики, их достаточно серьёзно законспирировали, старались формировать по системе «пятёрок»[165]165
  Лишь в Семипалатинске поручик И.А. Зубарев-Давыдов почему-то организовывал подпольные группы по принципу «восьмёрок». Своевольничал…


[Закрыть], члены которых знали только друг друга и никого больше, с тем расчётом, чтобы арест кого-нибудь из участников подпольного движения мог привести в самом крайнем случае к потере лишь одной из пятёрок, но не более того. Эти «пятки», как тогда их называли в штабном обиходе, объединялись потом в десятки, десятки – в сотни. Сотенные командиры напрямую подчинялись так называемому начальнику пункта, под пунктами подразумевались, как правило, отдельные сибирские города. В распоряжении каждого такого начальника имелся штаб, который руководил оперативным управлением всех подготовительных мероприятий к восстанию. Начальник пункта и его штаб находились в непосредственном подчинении у руководителей центральных штабов, а те, в свою очередь, – у военного министра ВПАС.

В назначенный час восстания подпольные сотни должны были выйти, наконец, что называется, на свет божий, сформировать батальоны, а в крупных городах – полки и под руководством местного штаба по заранее полученным и отработанным в теории инструкциям начать захват основных стратегических объектов того населённого пункта, где они дислоцировались. Такой схемы придерживались практически все организации, и лишь в некоторых случаях руководство подпольных групп по тем или иным причинам занимало обособленную позицию, не шло на контакт с политическими и военными штабами своих округов, надеясь, видимо, разыграть какую-то отдельную тему во всей этой «игре». Имелись также группы, которые до самого начала антисоветского восстания так и не смогли выйти на связь с руководством подпольных организаций. И те, и другие оставались, как принято говорить в таких случаях, дикими.

Созданная система строгой конспирации, изолированности, идеологической и территориальной разобщённости привела к тому, что сведений о сибирском подполье того периода дошло до нас совсем немного. Да и те имеют вид отрывочной информации, собранной, что называется, по крупицам из разных источников. Исключение составляет, пожалуй, единственный в своём роде документ – отчёт о проделанной работе руководителя семипалатинской подпольной организации поручика И.А. Зубарева-Давыдова. Также в качестве рабочего материала под руками у историков имеются аналитические записки двух эмиссаров корниловской армии – генерала В.Е. Флуга и подполковника В.А. Глухарёва. Все другие источники подобного рода, к сожалению, надо признать, что безвозвратно утеряны в ходе многочисленных исторических и политических неурядиц. Хотя, возможно, со временем какие-то документы и отыщутся, тому ведь есть масса примеров. Однако пока мы имеем то, что имеем, чем богаты, как говорится, тем и рады.

На основании этого сделаем небольшой обзор ряда городских подпольных организаций. И начнём, пожалуй, с новониколаевской – не самой крупной в Сибири, но сыгравшей определённо одну из главных партий в произошедшем в конце весны – начале лета 1918 г. общесибирском вооруженном восстании. Её в описываемый нами период возглавлял 37-летний подполковник Гришин Алексей Николаевич, принявший сразу после вступления на путь нелегальной борьбы с большевиками псевдоним Алмазов, вследствие чего вошедший в историю под двойной фамилией: Гришин-Алмазов. Он не был по рождению коренным сибиряком, однако достаточно продолжительное время служил на Дальнем Востоке, участвовал в русско-японской войне, а потом воевал в составе 5-го Сибирского корпуса на фронтах Первой мировой войны. Имел за заслуги перед Отечеством орден Св. Георгия IV степени.

После вынужденной демобилизации из армии А.Н. Гришин успел побывать в одной из большевистских тюрем, по освобождении из которой он сразу же бежал на Дон, в южную Добровольческую армию, однако там он также долго не задержался и где-то в самом начале

1918 г. перебрался вместе со своей красавицей женой Марией Александровной[166]166
  В девичестве Захаровой, но в совокупности с фамилией своего весьма знаменитого мужа ставшей в Сибири не просто Гришиной, а Гришиной-Алмазовой. Впрочем, однако, Мария Александровна, что называется, и сама по себе, сделалась в конце Гражданской войны очень известной персоной, в первую очередь – в США и странах Западной Европы. А произошло это после того, как в январе-феврале 1920 г. она провела некоторое время в заключении, в тюрьме так называемого Иркутского замка, на одном этаже с также арестованным, – уже тогда бывшем верховным правителем России адмиралом А.В. Колчаком, собственно, в последние дни его жизни, и о чём опубликовала воспоминания, оказавшиеся достаточно уникальными и, можно даже сказать, единственными в своём роде.


[Закрыть], довольно известной театральной актрисой, в Сибирь и поселился в Новониколаевске. Почему именно на приезжего подполковника, а не на местного офицера пал выбор при назначении на должность руководителя городской подпольной организации – точно неизвестно. Однако есть версия, что не последнюю роль в этом сыграло рекомендательное письмо генерала М.В. Алексеева (одного из сокомандующих Добровольческой армии), которое якобы привёз с собой в Сибирь Алексей Гришин[167]167
  Только этим, кстати, и ничем другим, на наш взгляд, можно объяснить и дальнейший, ещё более стремительный взлёт по служебной лестнице подполковника Гришина-Алмазова, весной 1918 г. занявшего пост начальника центрального штаба подпольных организаций Западной и Средней Сибири, а летом того же года в довершение всего ставшего командующим всей Сибирской армией в обход других не менее достойных офицеров из числа коренных сибиряков.


[Закрыть]. Поговаривали также, что подполковник некоторое время, ещё находясь в Центральной России, весьма близко сошёлся с видными функционерами из эсеровской партии, что также зачлось ему при выдвижении[168]168
  Однако, судя по тому, как повёл себя А.Н. Гришин-Алмазов по отношению к революционной демократии сразу же после победы антибольшевистского восстания, а также исходя из того, с какими людьми летом 1918 г. сблизился Алексей Николаевич, можно с уверенностью утверждать, что он был так же далёк от эсеровской идеологии, как и упоминавшиеся уже нами в этом же смысле «социалисты» В. Куликов и И. Михайлов.


[Закрыть]. Новониколаевская подпольная организация была довольно большой по сибирским меркам и насчитывала, по разным данным, что-то около 600 человек.

Примерно из такого же количества подпольщиков состояла и красноярская организация. Однако у неё имелась одна отличительная особенность, состоявшая в том, что ей приходилось существовать и вести работу в самом пролетарском из сибирских городов, где позиции большевиков, причём большевиков однозначно непримиримых к любого рода инакомыслию, были безоговорочно сильны. По этой, а возможно, и по целому ряду других причин красноярскому подполью, как писал позже в одной из своих статей Вл. М. Крутовский («Свободная Сибирь», Красноярск, № 94 от 7 сентября 1918 г.), во-первых, долго не удавалось наладить прочных связей с центральным штабом в Томске, а во-вторых, добиться политического консенсуса в среде городской антибольшевистской оппозиции. Для разрешения имевшихся проблем Владимир Крутовский, как председатель местного союза сибиряков-областников, провёл ряд совещаний с представителями демократических движений, однако ни к какому соглашению поначалу им прийти не удалось, и тогда «стало ясно, как отметил в той же статье Крутовский, что надеятся на партии нельзя». В результате красноярцам ничего не оставалось, как пойти по пути создания подпольной организации под непосредственным руководством местной группы областников-автономистов.

Городской комиссариат возглавил сам Владимир Михайлович, а его помощником стал ещё один известный красноярский областник – Николай Козьмин. Через некоторое время в состав руководства красноярскими нелегалами вошёл видный эсер Пётр Озерных, а в апреле, после освобождения из тюрьмы, к ним присоединился ещё один активист той же партии – Павел Доценко. Начальником пункта, то есть военным руководителем городских боевых групп, назначили поручика Лысенко. Учитывая его невысокое воинское звание, можно предположить, что и Лысенко принадлежал к партии социалистов-революционеров, являясь её выдвиженцем на роль военного лидера красноярского вооруженного подполья. Известно, что в красноярскую организацию в этот же период вступили полковники Б.М. Зиневич и В.П. Гулидов, которым впоследствии было передано военно-оперативное руководство общегородским восстанием.

Подпольная деятельность, начатая красноярскими автономистами, сразу же натолкнулась на ряд препятствий. Прежде всего, её пришлось вести под постоянным и неусыпным контролем со стороны большевиков, которые здесь, в сибирской пролетарской цитадели, очень бдительно следили за представителями оппозиции. Владимир Крутовский чуть даже не подвергся очередному аресту по подозрению в работе, направленной «на подрыв советского строя». Так что, вспоминал Владимир Михайлович, организация постоянно находилась на грани провала, и только один «счастливый» случай помешал этому. В один из дней большевистская «охранка» арестовала в Красноярске какого-то офицера, никоим образом не связанного с организацией. У него при обыске был обнаружен значительный запас огнестрельного оружия, большевики решили, что он – активный участник подполья, стали разрабатывать его знакомства, связи и таким образом пошли по ложному следу, не сумев вовремя выйти на организацию, готовившую вооруженное выступление. Кстати, одной из основных проблем красноярских подпольщиков являлась как раз нехватка оружия, а также недостаточное финансирование организации, вынуждавшее некоторых примкнувших к ней офицеров покидать город в поисках заработка, что, конечно, не могло не отразиться на общей боевой готовности.

Одной из крупнейших в Сибири являлась восточносибирская подпольная группировка (распространявшая своё влияние на Иркутскую губернию и Забайкалье), во главе центрального штаба которой Сибирское правительство поставило, как мы уже указывали, поручика (или штабс-капитана) Николая Калашникова. Однако, в силу того что эсер Калашников не имел никакого боевого опыта, кроме как террористического, начальником центрального штаба, вместо него, в мае месяце был утверждён фронтовик, участник Первой мировой войны, сорокадвухлетний полковник Александр Васильевич Эллерц, взявший после вхождения в иркутскую подпольную организацию фамилию Усов. Военным руководителем (начальником штаба) подпольных групп самого Иркутска в это же время являлся, по некоторым сведениям, подполковник Н. Петухов.

Об иркутских подпольщиках, кстати, сохранилось достаточно много интересной информации, по отдельным вопросам наиболее подробной в сравнении с данными о группировках нелегалов в других сибирских городах. Так, известно, например, что при иркутском подпольном штабе имелось сразу несколько отделов: контрразведывательный, мобилизационный и информационный, все они возглавлялись опытными офицерами, фамилии которых также дошли до нас. Имелся в организации даже собственный начальник артиллерии, при отсутствии таковой у подпольщиков, ну и, конечно, казначей. Вот только с финансовым обеспечением у иркутян также дела обстояли не совсем хорошо, как и у многих других. После того как значительная часть офицеров-подпольщиков в течение февраля-марта попала под арест*, представители местной буржуазии, судя по тому, как это описывает в своей аналитической записке генерал

В.Е. Флуг, отказались финансировать организацию, в которой, после всего случившегося остались главным образом фактически одни только эсеры и им сочувствующие. В то же самое время средства, поступавшие из фондов Сибирского правительства, были весьма и весьма незначительны. Всё вышеперечисленное привело к тому, что к концу апреля 1918 г. иркутская организация значительно сократилась, а её руководство слало в Харбин депешу за депешей, призывая правительство принять срочные меры для финансирования подпольного движения в городе и губернии.

Ввиду массовых преследований в отношении оппозиции, сорганизованных в тот период иркутскими чекистами, часть подпольщиков конспиративно расселили в некоторых предместьях Иркутска, в частности в посёлке Пивовариха. Внутри самого города организацию разбили на небольшие отряды («сотни»), дислоцировавшиеся в четырёх районах города. Отрядом центральной части Иркутска командовал штабс-капитан Решетников, за рекой Ушаковой в так называемом Знаменском рабочем предместье руководителем подпольной сотни являлся штабс-капитан Ерофеев. _______________

*Поводом для этих репрессий, напомним, послужила уже отмечавшаяся нами попытка вооруженного выступления оппозиции в двадцатых числах февраля.

Была отдельная группа и в западной части города, за рекой Ангара, в Глазково – в посёлке железнодорожников, ну и, наконец, специальный отряд укомплектовали из подпольщиков, проживавших в районе понтонного моста через Ангару. А в дачном посёлке Пивовариха находился как бы резерв иркутской организации. У каждой из этих групп имелись свои небольшие схроны с оружием, известные только командиру сотни и его штабу, а также обозначенные места для сборов в день и час «Х».

Уже в ходе процесса по формированию собственных структур иркутские нелегалы стали налаживать связи с подобными же группами в Нижнеудинске, в Усолье и Черемхове. Наиболее крупной после иркутской, на территории тогдашней Восточной Сибири, являлась нижнеудинская подпольная организация, возникшая, кстати, как отмечают некоторые исследователи, одной из самых первых в Сибири. Подпольный политический комиссариат в городе возглавлял тридцатисемилетний Иван Николаевич Маньков, сам уроженец Нижнеудинска, отбывавший за участие в революционных событиях 1905 г. ссылку по политической статье, после освобождения ставший городским головой своего города, а в 1912 году избранный членом IV Государственной думы. Примечательно ещё и то, что Иван Маньков был, насколько нам известно, единственным из крупных политических руководителей сибирских нелегалов, принадлежавшим к членам партии меньшевиков*. Военное руководство группой нижнеудинских подпольщиков осуществлял пятидесятитрёхлетний полковник Николай Васильевич Бонч-Осмоловский.

В Верхнеудинске (ныне Улан-Удэ) офицерскую организацию ________________

*Последние, как мы уже отмечали, достаточно скептически, а порой и откровенно критически относились не только к сибирскому областническому движению, но и к организации антисоветского мятежа в Сибири, вполне резонно полагая, что вооруженное восстание против власти большевиков может спровоцировать союзников на ввод своих воинских контингентов на территорию Сибири, а равно с этим и поспособствовать продвижению к единоличной власти в регионе маловлиятельных, но вместе с тем чрезвычайно амбициозных представителей от правобуржуазного крыла русской демократии, что создавало бы вполне реальную перспективу урезания социалистического спектра на региональном политическом поле. И в чём-то меньшевики оказались совершенно правы: при Колчаке Сибирь, и особенно Дальний Восток были оккупированы войсками Антанты, а политическую оппозицию – социалистов – частью пересадили по тюрьмам, частью вынудили уйти в подполье, а оставшихся, из числа самых умеренных, отодвинули далеко на задний план в решении стратегических вопросов.

создали специальные эмиссары из Иркутска Вельский и Красин, после чего Вельский остался в городе в качестве руководителя местного сопротивления. Вполне самостоятельная организация образовалась и в столице Забайкалья, городе Чита. Политический комиссариат, как свидетельствуют источники, здесь возглавили члены Сибирской думы – Залежский и Иваницкий*, а военной организацией руководил некто Д. Кузнецов. 4 апреля он письменно докладывал секретарю ВПАС

В.И. Моравскому в Харбин: «Военная организация работает успешно, но впереди предстоят затруднения. Деньги, оставленные Вами, расходуются быстро. Политическое положение в Чите расскажут Вам приезжающие. Эмиссариат желает связаться с Вами более тесно и поэтому едет к Вам Трапезников». Однако уже спустя четыре дня читинская организация понесла весьма значительные потери, вследствие гибели, а также ареста, что называется с поличным, сразу нескольких членов своей боевой группы. А произошло всё по чистой случайности.

Дело в том, что в ночь на 9 апреля рядом с явочным домом, где находилось в тот момент несколько нелегалов, милиция проводила операцию по задержанию банды уголовных преступников, в ходе которой началась интенсивная стрельба. Доблестные подпольщики от неожиданности, не успев, видимо, ничего толком сообразить, подумали, что именно против них и ведётся облава, быстро организовали круговую оборону и открыли на свою беду ответный огонь. Милиционеры после этого сразу же вызвали подкрепление и полностью переключились на нелегалов, в результате – часть боевиков была убита, а остальные арестованы. Во время обыска на явочной квартире чекистам удалось обнаружить списки организации и большое количество оружия, в том числе 4 пулемёта. После такого удара читинскому подполью пришлось конечно же очень долго восстанавливаться.

Подпольным движением оказались охвачены не только сибирские административные центры, но и крупнейшие города Дальнего Востока. Почти сразу же по прибытии в Харбин двое членов Сибирского правительства – Иван Юдин и Виктор Тибер-Петров – отправились во Владивосток, есть данные, что они находились там уже с 20 марта. Владивосток в тот период считался одним из самых спокойных городов Сибири и Дальнего Востока. В плане ожесточённого противостояния большевиков с представителями _______________

*Возможно, это был в прошлом известный эсер-террорист, член Всероссийского Учредительного собрания Александр Алексеевич Иваницкий-Василенко.

других революционно-демократических партий здесь всё было более или менее пристойно, без крайностей. Местное советское руководство в лице двадцатитрёхлетнего Константина Суханова и тридцатипятилетнего Петра Никифорова вело достаточно терпимую политику в отношении демократической оппозиции. Для наглядного доказательства подобного утверждения можно отметить хотя бы тот факт, что Владивостокская городская дума функционировала до мая 1918 г., тогда как в других городах Сибири и Дальнего Востока процесс по роспуску органов местного самоуправления, начатый ещё в январе, закончился почти повсеместно уже к концу марта того же года. Наладив связи с местными владивостокскими демократами, представители ВПАС создали и в этом городе политический эмиссариат для руководства подпольным движением.

В то же самое время члены Сибирского правительства стали налаживать прямые связи с нелегальными организациями Никольск-Уссурийска, Хабаровска и Благовещенска. Обо всех успехах и неудачах в данном направлении они регулярно извещали своих кураторов в Харбине. Так, в письме от 21 апреля сообщалось: «С Благовещенском устанавливаем связь. Командировали туда капитана, известного Вам, и одного нового служащего и женскую связь. Юдин проедет туда для организации эмиссариата после Имана и Хабаровска». А в сообщении от 26 апреля: «Соколов, находящийся сейчас в Благовещенске, пишет, что для развития там нашей работы ему необходимо иметь удостоверение в том, что он является лицом, уполномоченным Сибирским правительством для исполнения его поручений в Благовещенске… Благодарим за ваше предложение сидеть смирно, но всё же ждем объяснений, почему мы должны сидеть смирно. Тибер-Петров».

Однако основное внимание Сибирское правительство П. Дербера уделяло всё-таки Владивостоку. Согласно оперативным планам, именно здесь подконтрольные правительству подпольные группы должны были нанести по большевикам первый и самый главный удар. С этой целью министры ВПАС собирались тайно перебросить из Харбина в столицу Приморья чуть ли не до полутора тысяч своих вооруженных сторонников. Такой операцией решались одновременно сразу как минимум две важнейшие задачи. Во-первых, при пособничестве союзнических консулов и опираясь на местную вооруженную организацию, представлялось возможным без особого труда, как полагали в Харбине, свергнуть власть большевиков во Владивостоке. А, во-вторых, – сразу же перехватить инициативу у Делового кабинета на поприще руководства освободительным движением во всём дальневосточном, а потом и в сибирском регионе.

В конце нашего общего ознакомительного обзора, касающегося подпольных организаций Сибири, несколько отдельных слов конечно же нужно сказать об омской группировке нелегалов, с точки зрения исследователей, одной из наиболее крупных и значительных в Сибири. Омск в тот период являлся самым густонаселённым городом на востоке России, число жителей которого ещё по довоенной переписи превышало 110 тысяч человек. Для сравнения: во втором по величине городе региона – Томске – количество населения тогда лишь только приближалось к 100 тысячам. За период Первой мировой войны и первого года революции общее число жителей Омска за счёт многочисленных беженцев[169]169
  Сказывалось относительно стабильное продовольственное благополучие Сибири.


[Закрыть] сначала из западных, а потом и центральных районов России, по некоторым подсчётам, почти удвоилось, превратив его, по меркам того времени, в настоящий мегаполис.

Это придало Омску особую специфику и своеобразный социальный колорит. В его гостеприимных стенах собралась в то время, о котором мы сейчас говорим, самая разнообразнейшая публика. От нашего брата – простого смертного – и вплоть до самых-самых что ни на есть, сильных мира сего, почти полубогов до недавнего времени: бывших близких ко двору его императорского величества персон – князей, графов, разного рода торгово-промышленных олигархов, а также архикоррумпированных столичных чиновников. Многие из них являлись представителями знатнейших и богатейших фамилий России, после Октябрьской революции, совершивших путь, перефразируя известную поговорку, из князи да в грязи. Они оставили в обеих столицах свои шикарные фамильные особняки и ютились теперь в Омске, в лучшем случае, в переполненных сверх меры не только людьми, но и клопами гостиничных номерах, а то и вообще в полу убогих комнатушках городских доходных домов, сдававшихся их владельцами, естественно, по максимально завышенным ценам (спрос определяет предложение – азбука капитализма). Столичную публику отличали на омских улицах, прежде всего, их хотя и повседневные, но всё-таки весьма изысканные наряды, или, говоря современным языком, прикиды, изящно и со вкусом сшитые за немалые деньги у столичных модельеров.

Они весьма экзотично выглядели на фоне мало чем примечательных одеяний местных жителей, а также часто встречавшихся ещё тогда в Омске представителей азиатских народностей – казахов, например, с их сугубо национальными нарядами, самого незатейливого покроя. Эти дети степей в те времена водили ещё по улицам Омска свои верблюжьи караваны, а также многочисленные и многоголосые отары овец, неспешно двигавшиеся по намощеным улицам на местный рынок; отсюда – пыль, амбре и прочие неприятности. Такого рода этнокультурные частности делали город ещё более колоритным, предельно контрастным и даже в какой-то степени экзотичным. Восток и Запад, Европа и Азия соединились в Омске в 1918 г., пожалуй, как нигде больше из российских городов, и даже в своих крайних проявлениях.

Так что порой какая-нибудь знатная молодая особа в изящно кружевном столичном наряде с ужасом взирала с деревянного тротуара на «дикаря» азиата в окружении его живности, и сознание её отказывалось верить, что здесь не зоопарк и что она уже не графиня N, приближённая ко двору её императорского величества, а просто гражданка Российской социалистической республики, равная теперь со всеми в правах, что её больше уже никто не обязан называть ваше сиятельство и пр. С отчаянием почти обречённого человека она понимала также, что, если вскоре не произойдёт каких-либо кардинальных изменений в политике, она вполне может оказаться и в посудомойках. Все эти и многие другие социальные контрасты превратили Омск 1918 г. в настоящую пороховую бочку, а точнее – в самую большую пороховую бочку на востоке России.

Вполне естественно поэтому, что в столице Западной Сибири, каковой по праву считался Омск, подпольные организации по своему количественному и качественному составу нисколько не уступали другим нелегальным организациям края, а по некоторым компонентам даже и превосходили их. Отличительной особенностью омского сопротивления было то, что значительное количество (если не сказать – преобладающее) занимали в его среде казаки. И это конечно же не случайно. Омск, как известно, являлся ещё и столицей Сибирского казачьего войска, здесь находились его управленческие структуры, здесь же располагался и Войсковой (Никольский) собор Сибирского казачьего войска, а в нём – священная реликвия Сибири – боевое знамя (хоругвь с ликом Христа-Спасителя) отряда Ермака. Так что омским казакам, как говорится, сам бог велел восстать «во имя моё» против безбожников большевиков.

И они, надо честно признать, не подвели. По всему Степному краю и главным образом в примыкавших к Омску станицах в демобилизованных с фронта казачьих частях появились небольшие группы сопротивления, объединившиеся в итоге в так называемую «Организацию тринадцати». Главными организаторами этих полулегальных вооруженных формирований стали, в первую очередь, потомственные казачьи офицеры (своего рода казачье дворянство), которым с советской властью конечно же было далеко не по пути. Как правило, все они при царском самодержавии являлись довольно обеспеченными людьми, владевшими значительными земельными наделами и вследствие чего имевшими вполне достаточные возможности для безбедного существования, а также для получения хорошего среднего и даже высшего образования. Дети же простых казаков, как известно, таковой возможности не имели и обучались лишь элементарной грамоте, основу которой на 90 % составляла зубрёжка основ закона божьего[170]170
  Возможность выбиться, что называется, в люди, то есть в офицеры, у простых казаков, как правило, имелась лишь одна – посредством выдающихся ратных подвигов или каких-либо других заслуг перед отечеством и государем. Так, например, согласно одной легенде, основанной, однако, на вполне реальных событиях, отец Григория Николаевича Потанина получил офицерский чин после того, как в составе специальной экспедиции доставил в Оренбург слона. Как гласит предание, животное было очень редкой для слонов белой породы – подарок наследнику русского престола великому князю Александру Николаевичу (будущему царю-освободителю Александру II) от хана Хивы. При этом случился и тот ещё для нас примечательный факт, что во время данной экспедиции в казачьем обозе родился младенец, которого нарекли Григорием, по отцу – Николаевичем. Из Оренбурга хорунжий Потанин с молодой женой и сыном через казахские степи, покрывшиеся уже к тому времени глубокими снегами, отправился к себе домой на Иртыш. Ехали в розвальнях день и ночь, на перекладных. В одну из ночей родители, видимо, очень крепко уснули и не заметили, как выронили грудного Гришу из саней. Его хватились только на рассвете, долго искали, пока, наконец, не нашли – к великой своей радости, живым и абсолютно здоровым. Каким образом укутанный до недвижимого состояния младенец не замёрз, в течение нескольких часов пролежав в открытой степи, при жутком морозе и сильном ветре, то, как говорится, одному только богу известно… Не иначе как само проведение сохранило тогда жизнь человеку, которого ждала воистину великая судьба и подлинно народная слава.


[Закрыть].

В январе 1918 г. на Атаманском хуторе[171]171
  Хутор Атаманский одно время являлся большой казачьей станицей, но после постройки Транссибирской магистрали вблизи него были возведены железнодорожные мастерские, и хутор вскоре превратился в рабочий посёлок, с весьма значительным, а точнее подавляющим, количеством пролетарского населения в нём.


[Закрыть], что располагался в то время на самой окраине Омска, состоялось нелегальное собрание представителей сибирского казачьего офицерства. На этом совещании было принято решение – не признавать советскую власть и начать создавать для борьбы с ней небольшие, но мобильные повстанческие отряды. Всю территорию казачьего войска разделили тогда же на 13 районов (отсюда и «Организация тринадцати»), в которые назначались люди, персонально ответственные за формирование нелегальных подразделений. Однако реально удалось организовать лишь 7 небольших групп. Среди них необходимо отметить летучие отряды есаулов Бориса Владимировича Анненкова и Ивана Николаевича Красильникова. Группа Анненкова, по признанию самого её командира, кочевала в феврале в непосредственной близости от Омска, останавливаясь на отдых чаще всего в станице Захламинской или Мельничной. В станице Петропавловской, располагавшейся вблизи одноимённой железнодорожной станции (в 270 километрах западнее Омска), подпольную группу возглавил командир расформированной казачьей бригады полковник Павел Павлович Иванов. А войсковой старшина (подполковник) Вячеслав Иванович Волков, бывший командир 7-го казачьего полка, осуществлял руководство нелегальной организацией в небольшом, некогда пограничном городке под названием Кокчетав.

Теперь что касается непосредственно Омска. В городе, по некоторым подсчётам, скопилось в тот период до 7 тысяч одних только офицеров. То были военные, ранее служившие в расквартированных здесь запасных сибирских полках, а также вернувшиеся с фронта, одни – по прежнему месту жительства, а другие, часто с семьями, – в качестве беженцев. Иными словами, и такого сорта взрывного материала в столице Западной Сибири и Степного края оказалось предостаточно и даже с избытком. Большинство армейских офицеров, как и их товарищи по несчастью из других сибирских городов, в основной своей массе в начале 1918 г. остались без работы. Так же, как и в Томске, здешние офицеры в целях поиска хоть какого-то заработка формировали разного рода профессиональные объединения под такими названиями, как «Трудовая артель офицеров», «Общество любителей охоты и рыболовства» и т. п. Под прикрытием этих организаций, как считают многие исследователи, и формировались в Омске первые нелегальные вооруженные группы для борьбы с советской властью[172]172
  Подобного рода объединения по интересам, кстати, просуществовали по всей Сибири вплоть до конца марта 1918 г., пока не вышло распоряжение правительства Центросибири (от 28 марта) о роспуске всех без исключения организаций бывших офицеров с полной конфискацией их имущества в пользу советской власти.


[Закрыть].

Одну из омских подпольных групп возглавил в тот период двадцатипятилетний капитан Константин Владимирович Неволин, в самом конце 1917 г. вернувшийся с фронта в составе расформированного советской властью ударного батальона. Ещё одна была создана георгиевским кавалером, также капитаном, Владимиром Эрастовичем Жилинским. Трудно сказать определённо точно – какой политической ориентации придерживались эти два смелых офицера, однако некоторые данные, например, из отчёта генерала Флуга позволяют всё-таки предположить, что Константин Неволин являлся человеком, близким в какой-то степени к эсеровским кругам, в то время как Владимир Жилинский больше симпатизировал политикам правого толка.

Правый уклон вообще, надо сказать, заметно преобладал, как мы уже отмечали, в омской оппозиционной среде, поэтому вполне вероятно, что не только Жилинский, но и многие другие офицеры в большей степени всё-таки симпатизировали если не кадетам, то, по крайней мере, придерживались позиций, что называется, здорового консерватизма и в спасении поруганного отечества видели главную цель своих политических устремлений. Вместе с тем надо отметить, что не все, конечно, горели желанием участвовать в вооруженной борьбе с советской властью, некоторые, по вполне резонным соображениям, просто отказывались верить в победные перспективы противостояния с большевиками, завладевшими, как они считали, стихией народных масс. Были, наконец, и офицеры, в принципе равнодушные ко всему происходящему.

Однако всё-таки, слава богу, находились люди, которые сознавали нависшую над их Родиной опасность и горели желанием – с оружием в руках выправить сложившуюся в стране ситуацию. И таких людей стало заметно больше после того, как большевики во главе с Лениным подписали всем хорошо известный Брестский мир, позорный, кабальный, однозначно несправедливый[173]173
  Помимо значительных территориальных потерь Россия обязывалась выплатить Германии и огромную денежную контрибуцию в размере 6 млрд. рублей, что в полтора раза(!), между прочим, превышало годовой бюджет страны. Ни рубля, однако, Россия официально по этому договору, как свидетельствуют некоторые источники, так и не отправила в немецкие банки. Первые транши, согласно соглашению, должны были пойти из России лишь в октябре 1918 г., а к тому времени уже в самой Германии началась демократическая революция. Старое правительство оказалось свергнуто, и все договора, заключённые с ним, в том числе и Брестский мир, советская Россия сразу же аннулировала. Здесь проявилось, без сомнения, гениальное политическое чутьё Ленина (а может быть, о скорой германской революции его предупредили члены так называемого мирового правительства, по заданию которого он, якобы действовал; сейчас разные теории имеются на сей счёт, вплоть до самых невероятных). Ведь даже в тогдашнем большевистском руководстве не все поддержали идею вождя о немедленном подписании мирного договора с Германией, и даже его «тень» – товарищ Сталин – оказался против.


[Закрыть] и от того абсолютно не приемлемый для большинства сознательных граждан и особенно для фронтовиков. Многие после марта 1918 г. напрямую стали обвинять большевиков в предательстве государственных интересов России, и количество желающих вступить в антисоветские организации в этот период значительно возросло. По подсчётам историков общая цифра количественного состава сибирских подпольных организаций варьировалась в тот период от 6 до 13 тысяч человек.