Текст книги "День освобождения Сибири"
Автор книги: Олег Помозов
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 71 страниц) [доступный отрывок для чтения: 26 страниц]
И вот делегаты от двух «непримиримых» группировок в лице Ивана Лаврова от Дальневосточного комитета и Леонида Устругова от Сибирского правительства примерно в начале марта 1918 г. прибыли в Пекин для переговоров. Однако и на этот раз заключить соглашение им не удалось. В Пекине неожиданно для всех заартачился сам посредник нового раунда переговоров – князь Кудашев[141]141
Его сиятельство князь Кудашев и впрямь был весьма странный (хотя – не странен кто?) и немного «мутный», как это принято сейчас (после 31 декабря 1999 г.) говорить, господин, почти настоящий двуликий Янус. По родословной князья его фамилии вели происхождение через Саид-Ахмета (жившего во второй половине XIII века) от Чингизидов улуса Джучи. Вместе с тем, по одной из версий, Николай Александрович являлся всего лишь незаконнорождённым сыном одного из князей Кудашевых, записанным в княжеский титул только благодаря стараниям горячо любимой матери, выхлопотавшей через суд ценой неимоверных усилий титул для единственного сына. Окончив военное училище, молодой Кудашев, однако, не стал связывать дальнейшую судьбу с военной службой, а благодаря связям, на сей раз своей жены, через А.П. Извольского, будущего министра иностранных дел России, сделал себе неплохую карьеру на дипломатическом поприще. Достигнув звания действительного статского советника (гражданского генерал-майора) и камергера, Кудашев накануне Февральской революции в возрасте 49 лет получил должность посла России в Китае (а Китай, он всегда Китай, то есть великая держава). Князь считался горячим патриотом и даже после двух революций 1917 г., по некоторым сведениям, оставался тайным монархистом по политическим убеждениям.
С другой стороны (и как тут не вспомнить известную гоголевскую фразу из «Мёртвых душ»: «Хороший человек, да и тот, по правде сказать, разбойник, только что не масон»), некоторые источники обвиняют Кудашева в принадлежности к традиционно враждебным российскому императорскому трону масонским организациям. Так, О. Платонов причисляет его к членам известного масонского ордена под названием Великий восток Франции. Известен также эпизод 1920 г., связанный с перезахоронением неподалёку от Пекина останков членов императорской фамилии, родственников последнего русского царя, казнённых большевиками в Алапаевске и вывезенных по личному распоряжению адмирала А.В. Колчака в бытность его верховным правителем России на восток. По некоторым данным, Кудашев якобы чинил массу препятствий при доставке гробов с их останками из Харбина в Пекин. Также известно, что посла Кудашева не оказалось почему-то среди встречавших этот «груз 200» на перроне Пекинского железнодорожного вокзала, а ведь, как монархист, он был просто обязан там присутствовать, но что-то, видимо, помешало…
[Закрыть]. Так, Иван Лавров в своих воспоминаниях о тех событиях («Свободный край», Иркутск, №№ 114, 115, 116 за ноябрь 1918 г.) однозначно подчёркивал, что к нему Кудашев отнёсся настороженно – как к бывшему эсеру, а к Устругову – как к представителю социалистического Сибирского правительства и вообще был настроен явно недоброжелательно. Другое дело генерал Хорват, с ним диалог по старой памяти наладился у посла сразу же и оттого получился вполне плодотворным.
Представителю Сибирского правительства формально отказали во внимании также и в дипмиссиях союзных держав. К тому же, как замечал Лавров, иностранцы к тому времени якобы начали уже немного охладевать к этому правительству. И всё потому, что оно в январе-феврале так быстро и бездарно проиграло противостояние с большевиками; слов, обещаний и деклараций было, как говорится, более чем достаточно, а вот конкретных дел оказалось совсем немного. К Дальневосточному комитету союзные послы хотя и отнеслись с большим вниманием, чем к Сибирскому правительству, однако поддержать его открыто они не рискнули. Их смутила, надо полагать, однобоко правая ориентация Комитета.
Лишь одна Япония, что называется, не побрезговала союзом с правыми харбинскими группировками и пообещала оказать александровской организации необходимую ей материальную помощь в полном объёме. По свидетельству Лаврова, японские представители и Сибирскому правительству ещё в Харбине строго конфиденциально, то есть в тайне от всех, делали точно такое же предложение. Но взамен попросили в случае удачного завершения совместного мероприятия предоставить в их распоряжение полную монополию на сибирские промыслы и уравнять японцев в правах с гражданами России на территории, подконтрольной Сибирскому правительству. Такие условия для сибиряков оказались абсолютно неприемлемыми, и переговоры с японцами сразу же были прерваны.
В результате иностранные союзники, видя, что комитет Александрова и правительство Дербера никак не могут договориться между собой, решили, наконец, отказаться от дальнейших планов по созданию единой политической коалиции и сделали ставку в деле организации антибольшевистского сопротивления на востоке страны теперь на структуры КВЖД во главе с генералом Хорватом. В том числе и на подконтрольные администрации дороги части охранного корпуса в Харбине. Японцы же через Дальневосточный комитет как запасной вариант должны были оказывать поддержку отрядам Семёнова и Калмыкова.
Вернувшись в Харбин и видя такой расклад сил, предрасположенный явно не в их пользу, члены дерберовской группы решили действовать самостоятельно и приступили к формированию собственных вооруженных отрядов в столице КВЖД. Однако в ответ на такого рода попытки сразу же последовал категорический запрет со стороны китайских властей, заявивших, что они не могут допустить организации на своей территории вооруженных подразделений иностранного правительства. Прибывший к тому времени в Харбин военный министр Краковецкий, а вместе с ним и другие члены Сибирского кабинета министров, находившиеся в тот период в столице КВЖД, конечно же были весьма обескуражены таким решением китайской администрации. Однако что-либо изменить в этом плане не представлялось возможным, и поэтому им ничего не оставалось, как сделать ставку исключительно на те боевые группы, что тогда уже формировались в городах Западной и Восточной Сибири, а также наладить контакт ещё и с дальневосточными областями, и прежде всего с близлежащим Приморьем, для того чтобы создать там подпольные вооруженные формирования и опереться потом на них в период планировавшегося вскоре антибольшевистского выступления.
С этой целью во Владивосток по распоряжению Краковецкого отправился специальный уполномоченный по фамилии Ходип, но он по совершенно нелепой случайности провалился: его кто-то узнал на одной из улиц Владивостока и сдал большевикам как непримиримого врага советской власти. После ареста Ходипа к делу по организации вооруженных отрядов был привлечён находившийся во Владивостоке полковник Толстов, однако его кандидатура оказалась тоже не совсем удачной. Дело в том, что у полковника во время его службы в 1917 г. в красноярском гарнизоне долгое время не складывались отношения с Аркадием Краковецким как командующим Восточно-Сибирским военным округом. Отношения между ними и в рассматриваемый период оставались натянутыми, так что в итоге в период антисоветского мятежа полковник Толстов вышел из подчинения Краковецкому и перешёл вместе со всем своим отрядом в ведение Приморского областного земства.
Но далее. Между Харбином и сибирскими городами уже в марте 1918 г. начали интенсивно курсировать связные ВПАС под видом мешочников, спекулянтов, а также и более представительных личностей – с официальными документами сотрудников кооперативных организаций. Особо секретные вояжи совершали эсеры, имевшие опыт ещё дореволюционной подпольной деятельности. Связные привозили в Харбин отчёты о проделанной штабами работе, а увозили в Сибирь деньги и новые инструкции. По воспоминаниям Михаила Колобова («Забайкальская новь», Чита, за
5 октября 1918 г.), с одним из первых таких траншей в Томск в распоряжение местных эсеровских подпольщиков поступило около 100 тысяч рублей, в Иркутск было переправлено 70 тысяч, а в Читу – 50.
Известно также, что, например, центральный штаб подпольных организаций, располагавшийся сначала в Томске, а потом в Новониколаевске, несколько раз посылал в Харбин в качестве своего курьера члена правоэсеровской партии, томского студента-медика Кронида Белкина. Для связи Краковецкого с организациями Иркутска и частями атамана Семёнова использовался один из заместителей военного министра некто – Б.Н. Волков. Из Иркутска в Харбин неоднократно ездил актёр местного театра М.А. Смоленский.
Но не только посредством связных контактировало военное ведомство ВПАС со своими тайными организациями. Для передачи необходимой информации использовали и вполне легальное средство – телеграф. При помощи специальных кодовых обозначений в телеграммах, которые на собственные средства посылали друг другу кооперативные конторы, например «Закупсбыт» из Новониколаевска в Харбин и обратно, передавались необходимые распоряжения или ориентировки. Вот одно из таких телеграфных уведомлений, дошедшее до нас благодаря изысканиям советского историка из Иркутска Г.М. Белоусова: «Харбин. Закупсбыт. Шенцу. Выкупайте рыбу, спешите, едет много спекулянтов, рассчитываться будут наличными. Необходимо соглашение компании ведения борьбы со спекуляцией». Это, по мнению Белоусова, означало следующее: «Спешите с подготовкой организации к выступлению, так как прибывают красные части, необходима координация всех действий». Вот примерно так. На эзоповом языке сибирских подпольщиков «огурцами» в таких телеграммах обозначались винтовки, а «баклажанами» являлись патроны, под «приказчиками» подразумевались офицеры, западные союзники проходили как «пайщики», а большевики шифровались почему-то под именами «Вавилов» или «Дмитриев». Сибирскую думу в телеграммах именовали «Сибцементом», ну и, наконец, у самих членов Думы было, пожалуй, в определённом смысле очень известное и оттого особенно эффектное обозначение – «каменщики». Работа, таким образом, шла полным ходом.
Что касается дальнейшего развития отношений между левыми и правыми в Харбине, то они не только не улучшились, но и, более того, вскоре перешли на новый виток противостояния. Сразу по возвращении из Пекина посланников Сибирского правительства и Дальневосточного комитета в Харбине произошёл ряд событий, вполне отчётливо продемонстрировавших полную непримиримость в отношениях двух политических сил. Это было связано, в том числе, с целым рядом заказных политических убийств, произошедших в тот период в Харбине, а также на некоторых других станциях КВЖД. Самым громким в череде подобных преступлений, совершённых, как под копирку, некими тайными силами, стала расправа над лидером харбинского профсоюза железнодорожников Вольфовичем. С этим профсоюзом достаточно длительное время вёл переговоры о сотрудничестве от имени Дальневосточного комитета Иван Лавров. И вот когда процесс по согласованию общих позиций двух общественно-политических организаций уже практически подходил к концу, люди в масках, прямо как в модных тогда мексиканских кинобоевиках (однако выправка явно выдавала скрывавшихся под «инкогнито» офицеров), похитили Вольфовича, а через несколько дней его нашли в степи, за городом – мёртвым.
Примерно то же самое произошло в Харбине и с инженером Уманским. По одной из версий, организаторами расправы над ним была служившая в отряде полковника Орлова группа юнкеров из Благовещенска. В конце 1917 г., в период установления советской власти в Амурской области, Уманский якобы весьма отличился на поприще преследований находившихся в оппозиции к большевикам общественных деятелей, в том числе из среды преподавателей Благовещенского военного училища. Каким образом в 1918 г. Уманский оказался в Харбине – неизвестно, но только его, на беду, угораздило попасться на глаза бывшим благовещенским юнкерам, и вот они якобы его и приговорили.
Далее: на станции Хайлар, отданной атаманом Семёновым в качестве вотчины своему ближайшему подручному – барону Унгерну, был расстрелян (по некоторым данным якобы даже засечён до смерти плетьми) достаточно известный на Дальнем Востоке политический деятель умеренно левого направления, врач по профессии – некто Григорьев. По версии атамана Семёнова, врач Григорьев вёл на станции Хайлар большевистскую пропаганду, и поэтому барон Унгерн отдал приказ: сначала его арестовать, допросить, а потом – расстрелять. Некоторые источники в связи с этим, правда, замечают, что казнённый Григорьев никакой политической пропаганды тогда на станции не вёл, а просто Унгерн якобы страдал маниакальной страстью преследовать врачей[142]142
То ли потому, что барон якобы ненавидел «гнилую» интеллигенцию вообще и врачей в частности (про Унгерна всегда любили и до сих пор любят рассказывать всяческие жуткости), то ли в этой маниакальной ненависти к врачам была у барона и какая-то своя, особая, мистическая, подоплёка (в 1920 г., кстати, именно врач по фамилии Рибо, служивший в отряде Унгерна, станет одним из заговорщиков, захвативших барона и выдавших его на расправу большевикам.
[Закрыть]. По ещё одной версии с Григорьевым на станции Хайлар по личной инициативе свёл счёты один из офицеров унгерновского отряда по фамилии Борщевский, признавший в Григорьеве человека, который в период керенщины участвовал в убийстве его отца, служившего при царе полицейским исправником. Хрен редьки, как известно, не слаще, но последняя версия особенно многих тогда возмутила, поскольку переводила всё дело в разряд мало кому симпатичной, примитивной кровной мести.
Были ещё и другие примеры подобного рода кровавой череды внесудебных расправ. И как результат означенные события не только, мягко говоря, навсегда рассорили левых демократов с правыми, но и одновременно подорвали авторитет русского освободительного движения в среде иностранцев, которым «такой хоккей» оказался явно не по душе. Ибо, обо всех этих полукриминальных политических делах на своих страницах абсолютно откровенно писали в то время не только русские дальневосточные газеты, но и некоторые зарубежные издания. Вследствие чего вполне могла появиться абсолютно нежелательная реакция со стороны, что называется, зарубежного общественного мнения. Так что те силы, которые тогда заказывали музыку в Харбине, сразу же поспешили списать весь негатив на якобы неподконтрольную никому вольницу из отрядов Семёнова, Калмыкова и Орлова (в семье, дескать, не без урода), а также на издержки «охоты» некоторых русских офицеров на распространителей наркотиков[143]143
Последнее действительно имело место, поскольку Харбин в то время был крупной перевалочной базой по переправке из Ирана в Китай по Транссибу больших партий опиума. Как известно, на протяжении XVIII и XIX веков «доблестные» британские колонизаторы огромными партиями, причём абсолютно легально, ввозили в Китай опиум и сбывали втридорога местному населению. В XIX веке, наконец, этот процесс усугубился до такой степени, что достиг в Поднебесной масштабов настоящей национальной катастрофы, вынудившей простой народ в условиях полной коррумпированности чиновничьего аппарата, полиции и министров даже организовать несколько мятежей, вошедших в историю под названием «опиумных бунтов». Многочисленные акты народного волеизъявления жесточайшим образом подавлялись экспедиционными корпусами Англии, Франции, а также, к сожалению, и царской России.
Однако в начале XX века китайским властям ценой неимоверных усилий, преодолевая сопротивление высокооплачиваемого за иностранные деньги местного наркотического лобби, всё-таки удалось законодательно запретить ввоз опиума в страну и его продажу, и тогда он стал поступать в Китай нелегально. После ввода в эксплуатацию Транссиба большие партии наркотиков начали переправлять с Ближнего Востока в Поднебесную транзитом через Сибирь. Некоторые проводники пассажирских поездов, как, наверное, и сейчас, за «долю малую», «детишкам на молочишко», как говорится, в потайных местах перевозили опиум до Харбина, а тут уж он поступал в руки местных наркодилеров. За такими-то дельцами и устраивали нелегальную охоту русские офицеры, желавшие быстро и хорошо подзаработать. Наркотики и тогда, конечно, стоили очень больших денег. Так, например, из дела, заведённого в 1915 г. в отношении начальника Иркутского сыскного отделения Романова, явствовало, что от каждого крышуемого им оптовика (по большей части из числа аптекарей-евреев) он получал в месяц денежное вознаграждение, равное его годовому жалованью (этой традиции у нас в Сибири, таким образом, уже более 100 лет). А барон Будберг, известный мемуарист той поры, прибывший в Харбин также где-то в феврале месяце 1918 г., вспоминал, что по пути с их поездом произошёл небольшой казус. На одной из стаций большевики конфисковали из их железнодорожного состава вагон-ресторан, так как его практически никто не посещал, после чего в купейном вагоне с некоторыми пассажирами произошла настоящая истерика. Оказывается, в стенках конфискованного вагона было спрятано более ста килограммов опиумного порошка, понятно, что на весьма приличную – астрономическую – сумму.
[Закрыть].
Вслед за Лавровым, но в прямо противоположную сторону переметнулся вскоре министр путей сообщения Сибирского правительства Леонид Устругов. Для сведущих людей не являлось большим секретом, и мы это уже подчёркивали, что он по своим политическим взглядам был весьма близок к партии кадетов, так что харбинским правым не составило, видимо, большого труда переманить его в свой лагерь. В связи с подобными переходами необходимо отметить, в первую очередь, следующее обстоятельство: после того как иностранные союзники приняли решение сделать ставку главным образом на генерала Хорвата и подконтрольные ему структуры КВЖД, при нём создали дополнительно ещё один специальный политический комитет, к работе в котором планировали привлечь не только представителей дальневосточных правых организаций, но и некоторых перебежчиков из числа членов Сибирского правительства и Сибирской областной думы.
Так вот, первым кандидатом из числа таких перебежчиков и стал Леонид Устругов. А вскоре к нему за компанию присоединились: министр торговли и промышленности ВПАС Михаил Колобов, а также член СОД Александр Окороков. В этот же комитет, получивший впоследствии название Делового кабинета, чуть позже вошли ещё близкий к Потанинскому кружку сибирский олигарх Степан Востротин и два посланца Добровольческой армии генерала Корнилова: генерал В.Е. Флуг и полковник В.А. Глухарёв. Таким образом, все формальности политического компромисса вроде бы были теперь соблюдены и многие с удовлетворением потёрли руки. Однако на поверку оказалось, что Деловой кабинет Хорвата по сути своей получился лишь вторым изданием Комитета защиты Учредительного собрания адвоката Александрова[144]144
Не случайно адмирал Колчак впоследствии во время допросов в иркутской следственной комиссии путал Комитет и Кабинет, а точнее просто, видимо, как и мы, объединял их в своём представлении в организации с абсолютно схожими политическими целями.
[Закрыть], хотя и оформленный на сей раз немного, что называется, под другим соусом. В его состав вошли теперь представители не только дальневосточных, но и сибирских правых, а чуть позже – два посланца генерала Корнилова, представлявшие освободительное движение Дона и Кубани.
ГЛАВА ВТОРАЯ ПОДПОЛЬНЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ СИБИРИ
Я приметил из многочисленных примеров, что русский народ очень терпелив и терпит до самой крайности; но когда конец положит своему терпению, то ничто не может его удержать.
А.Н. Радищев. Путешествие из Петербурга в Москву
1. Создание Западно-Сибирского и Восточно-Сибирского комиссариатов
Чуть раньше в Томске…
Середина февраля месяца[145]145
Не надо забывать, что начала февраля, как такового, в тот год не было. В связи с переходом советской России к Григорианскому календарю вслед за 31 января сразу наступило 14 февраля.
[Закрыть]. В город только что прибыли недавно освобождённые из питерских «Крестов» депутаты разогнанного Учредительного собрания, и среди них: Михаил Линдберг, Борис Марков и Павел Михайлов (не путать с министром финансов ВПАС Иваном Михайловым). Все они, несмотря на сравнительно молодой возраст[146]146
Маркову – неполных 34, Михайлову и Линдбергу – по 28 лет.
[Закрыть], – члены эсеровской партии с дореволюционным стажем, профессиональные революционеры[147]147
При этом Марков и Михайлов – в прошлом члены боевых эсеровских групп, попавшие в своё время на сибирскую каторгу за реально «подрасстрельные» дела; тогда, правда, террористов не расстреливали, а вешали. Марков – за покушение на убийство царского министра юстиции Муравьёва, а Михайлов – за участие в убийстве некоего высокопоставленного жандармского офицера. Причём Павел Михайлов как раз именно такой смертный приговор и получил, но, исходя из того, что ему на тот момент было всего 18 лет, то есть он являлся несовершеннолетним (совершеннолетие наступало с 20 лет в царской России), смертную казнь ему заменили пятью годами каторжных работ. Отбывать срок Михайлову пришлось, пожалуй, в самом страшном «исправительном» учреждении той поры – в Зерентуйском централе Нерчинских серебросвинцовых рудников, разрабатывать которые начинали ещё декабристы. Трудно себе даже представить, как вполне домашний юноша, всего лишь первокурсник медицинского факультета университета, пережил тот ад в полном смысле этого слова, в котором он оказался. Но выдержал. Несколько раз, правда, вскрывал себе вены и всё-таки выстоял. Более того, даже в тех страшных условиях не смирился и вновь участвовал в попытке покушения, но на сей раз – на жизнь начальника тюрьмы.
Не менее дерзким характером, по всей видимости, обладал и Борис Марков, он, отбывая срок в Тобольской каторжной тюрьме, стал там одним из организаторов бунта заключённых, во время которого в столкновениях с охранниками сам был тяжело ранен. После этого его, по некоторым сведениям, также отправили на каторжные работы в Нерчинские рудники. Вероятно, именно там Михайлов с Марковым впервые познакомились, а потом и подружились. Подружились, как говорится, на всю оставшуюся жизнь. Такую, увы, уже недолгую…
[Закрыть], прошедшие каторгу и ссылку.
С начала 1917 г. все трое входили в число руководителей самой крупной эсеровской организации Сибири – томской.
В предреволюционном 1916 г. они также явились инициаторами создания так называемого «Сибирского союза социалистов-революционеров» – организации, сплотившей накануне февраля часть разрозненных эсеровских групп Сибири в единый боевой «кулак». Союз удалось оформить в результате проведения двух объединительных, нелегальных, естественно, конференций, состоявшихся в конце 1915 – начале 1916 гг. в уездном городе Томской губернии – Мариинске. Главными организаторами тех мероприятий стали, помимо Михайлова, Маркова и Линдберга, ещё Михаил Омельков, а также Арсений Лисиенко (настоящая фамилия Семёнов, не путать с атаманом Семёновым). Вся эта пятёрка сама по себе являлась сплочённой группой молодых эсеровских революционеров, способных совместными усилиями решить многие задачи. Не случайно все пятеро в ноябре 1917 г. оказались избраны от Томской губернии во Всероссийское Учредительное собрание, а в феврале
1918 г. именно на них обратили своё внимание министры недавно избранного Временного правительства автономной Сибири как на людей, могущих возглавить в Западной Сибири подготовку к вооруженному мятежу против большевистской диктатуры. Лучших кандидатур, как говорится, и придумать было нельзя.
Из всех пятерых вышеперечисленных революционеров в феврале в Томске находились лишь трое: Марков, Михайлов и Линдберг. Лисиенко (Фёдор Семёнов) после роспуска Учредительного собрания на целых полгода (до осени 1918 г.) задержался у себя на родине, в Петрограде, а Михаил Омельков жил в тот период в Новониколаевске, поэтому туда и вернулся сразу же после всех пережитых столичных передряг. С Омельковым конечно же не составляло никакого труда связаться и попытаться уговорить его начать вместе с другими работать на Сибирское правительство в изгнании, что, собственно, вскоре и было сделано. Однако Михаил Омельков после некоторого раздумья принял трудное решение – не присоединяться на этот раз к своим товарищам по революционному «мушкетёрскому» братству и отказаться от участия в подготовке вооруженного мятежа против советской власти. Отказался не за страх, а скорее за совесть, что называется, в общем-то по той простой (а может быть, и не совсем простой) причине, что считал возможным найти мирный путь воздействия на большевиков. И один из таких возможных вариантов он видел в том, чтобы посредством завоевания эсеровско-меньшевистского большинства на очередных выборах в Советы просто попытаться заменить коммунистов на более достойных людей. Уже через пару месяцев Омельков полностью разочаруется в избранной тактике и даже в знак протеста против ещё большего усиления диктатуры большевиков демонстративно выйдет из состава Новониколаевского совдепа. Однако в феврале-марте 1918 г. всё случилось именно так, как случилось. Таким образом, боевая эсеровская пятёрка на некоторое время превратилась в тройку[148]148
Они вновь воссоединятся все вместе, впятером, после того как большевиков изгонят за пределы Сибири. Однако вскоре опять наступят нелёгкие для демократии времена, связанные с колчаковским переворотом, и молодым эсерам придётся вновь принимать трудные решения: «быть или не быть», «бить или не бить». Четверо выберут гамлетовский вариант и, возродив некогда весьма действенный «Сибирский союз социалистов-революционеров», примут участие в организации антиколчаковского вооруженного мятежа. Лишь Михаил Омельков, «пермяк – солёные уши», в очередной уже раз не поддержит тогда своих товарищей и останется на позициях непротивления злу насилием. В таком состоянии он дождётся «второго пришествия» советской власти в Сибири и полностью примирится в итоге с большевиками. Однако они не простят ему его прошлого и в феврале 1938 г. расстреляют в Москве. Через месяц там же будет казнён и его товарищ по Сибирскому союзу Михаил Линдберг. А восемнадцатью годами ранее, в январе 1920 г., Павла Михайлова и Бориса Маркова зверски замучают семёновцы. Избежит всех подобного рода «перегибов на местах» из всей отважной пятёрки лишь один Арсений Лисиенко (Семёнов), так и не поменявший до конца жизни революционно подпольной фамилии на подлинную. После окончания Гражданской войны он эмигрирует в Китай, а потом в Новую Зеландию, где мирно скончается в 1973 году.
[Закрыть].
Беседу с Линдбергом, Марковым и Михайловым вёл в Томске лично председатель ВПАС П. Дербер в присутствии государственного секретаря В. Моравского. Подробности этой встречи, к сожалению, остались для нас неизвестны, поэтому мы в очередной раз можем лишь представить себе в общих чертах основное содержание того секретного разговора, состоявшегося, видимо, где-то на одной из эсеровских городских явок. Вполне логично будет предположить, что трое доверенных лиц, прежде всего, видимо, получили указания – использовать все возможные средства легальной и нелегальной работы, для того чтобы организовать на территории Западной и Средней Сибири[149]149
Это тогдашние районы Томской, Алтайской и Тобольской губерний, Степного края (современная Омская область и северная часть Казахстана), Семипалатинской области и Енисейской губернии.
[Закрыть] сеть подпольных организаций. А также – насколько это опять-таки представится возможным вооружить их и быть готовыми на основании разработанного правительством плана начать одновременное выступление во всех крупных городах региона. Финансовую поддержку и прикрытие нелегальной деятельности заговорщиков вновь, как и в прежние, трудные для демократии времена, должна была обеспечивать кооперация.
И последнее: в помощники к трём назначенным уже руководителям западносибирского сопротивления определили ещё и тридцатичетырёхлетнего эсера Василия Сидорова. Он не являлся членом Учредительного собрания и даже не числился профессиональным революционером, однако вместе с тем Василий Осипович занимал весьма значимую и ответственную должность – председателя Томской уездной земской управы. Подпольный оргкомитет, куда вошли все четверо правительственных уполномоченных, решили именовать Западно-Сибирским комиссариатом ВПАС. Хотя, впрочем, может быть, совсем не такое название первоначально было оговорено тогда в Томске, но, тем не менее, именно под этим официальным обозначением данная руководящая группа томских подпольщиков и вошла в историю.
Завершив, таким образом, все свои дела в городе на Томи, члены Сибирского правительства где-то в 20-х числах февраля по новому стилю, дабы не рисковать лишний раз, поскорее выехали на восток. Их путь лежал сначала в Иркутск через Красноярск. Здесь министры, возможно, также на некоторое время задержались, хотя каких-либо свидетельств о том, что делегация ВПАС делала остановку в Красноярске, нам, откровенно говоря, не попадалось. Известно, однако, что руководителем местного подпольного антибольшевистского сопротивления в это время был назначен (или выбран самими красноярцами) бывший енисейский губернский комиссар Всероссийского Временного правительства видный областник, хорошо знакомый нам уже Владимир Михайлович Крутовский, незадолго до того освобождённый из большевистских застенков[150]150
Вполне возможно, что столь скорому освобождению Вл. Крутовского из тюрьмы мог поспособствовать тот факт, что он был лично и достаточно хорошо знаком с самим Владимиром Ульяновым-Лениным, а также с его женой Надеждой Крупской. С той самой поры, когда по-дружески помогал им во время их шушенской ссылки, и они наверняка этого не забыли. Существует даже версия, что именно Крутовский выхлопотал у местного губернского начальства разрешение – поселить молодую супружескую пару не в Туруханском крае, где зимой порой трещали пятидесятиградусные морозы, а летом заживо заедал гнус, но в значительно более мягком по климату южном Минусинском уезде, считающемся у нас сибирской Швейцарией.
[Закрыть].
Совещание членов Временного правительства автономной Сибири в Иркутске с местными деятелями антибольшевистской оппозиции, абсолютно точно известно, что удалось провести. Во время этих политических консультаций был учреждён ещё один подпольный – Восточно-Сибирский комиссариат ВПАС, во главе с председателем Иркутской губернской земской управы, правым эсером Павлом Яковлевым. Фамилии остальных членов ВСК нам, к сожалению, выяснить не удалось. Хорошо известен, однако, тот факт, что всего комиссарами назначили не четверых, как в Томске, а почему-то в два раза больше – целых восемь человек.
Ещё в исторической традиции прочно закрепилось мнение, что якобы Восточно-Сибирский комиссариат, несмотря на такую представительность, в отличие от Западно-Сибирского в период подготовки антибольшевистского мятежа, «особо ничем себя не проявил». На что, видимо, имелись вполне объективные, а также и субъективные (куда же без них) причины. И главная из них, как представляется, состояла в том, что Восточно-Сибирскому комиссариату приходилось действовать в Иркутске, что называется, под самым боком у большевистского правительства Центросибири, что само по себе уже осложняло его работу. Ну и потом, ВСК сразу же после своего создания оказался, что называется, практически полностью обезглавлен, так как уже к концу марта несколько человек из состава его руководства было арестованы и посажены в тюрьму.
В то же самое время члены томского комиссариата все находились на свободе и даже вели в качестве прикрытия вполне успешной подпольной работы ещё и весьма активную общественную жизнь. Так, 24 февраля П. Михайлов, Б. Марков и М. Линдберг выступали в кинотеатре «Новый» (современный ТЮЗ) с докладом о последних событиях в Петрограде, связанных с роспуском Всероссийского Учредительного собрания. А до середины марта они совершенно открыто занимались организацией губернского съезда эсеровской партии. Все четверо томских комиссара были, напомним, эсерами-интернационалистами, очень близкими к левым, и поэтому, так же как и жена Цезаря, долгое время находились у большевиков фактически вне подозрений. Всё это, таким образом, позволяло им достаточно успешно заниматься, в том числе, и нелегальной деятельностью. По командировочным удостоверениям всесибирского кооперативного объединения «Закупсбыт» члены ЗСК разъезжали по городам Западной и Средней Сибири, создавая на местах через организации своих однопартийцев, а также и через некоторые областнические структуры сеть подпольных групп для участия в готовившемся вооружённом антисоветском восстании.
В совершенно иных условиях, повторимся, пришлось действовать членам Восточносибирского комиссариата. В марте их структуры подверглись почти полному разгрому со стороны большевиков, а в конце того же месяца на даче купца Сукачёва под Иркутском был арестован и сам руководитель этого подпольного комитета – бывший председатель губернской земской управы Павел Яковлев. Всё произошедшее явилось следствием неудачной попытки вооруженного мятежа в городе, предпринятого местными подпольщиками. В качестве основной цели выступления планировался арест руководства большевистской Центросибири. Дело в том, что с 14-го по 23 февраля в Иркутске проходил II Всесибирский съезд советов, на котором, в частности, проводились выборы народных комиссаров, то есть министров большевистского правительства Сибири. А по завершении съезда предполагалось произвести торжественное перезахоронение в братской могиле жертв декабрьских вооруженных боёв с «контрреволюцией». Подпольщики решили воспользоваться ситуацией, напасть во время проведения торжественных траурных мероприятий на практически безоружных митингующих и попытаться арестовать всё только что избранное руководство Центросибири.
Однако в результате доноса заговор оказался раскрыт, большевики заранее подготовились и сумели предотвратить угрозу со стороны подпольной боевой группы, состоявшей главным образом из бывших офицеров, арестовав накануне мятежа нескольких его организаторов. После этого было усилено наблюдение и за оппозиционными политиками, и, прежде всего, конечно, из числа членов правоэсеровской партии[151]151
Иркутские эсеры в отличие от томских в большинстве своём являлись приверженцами правой (буржуазной) демократии.
[Закрыть]. В результате, иркутскому подполью с самого своего зарождения пришлось действовать в очень трудных и стеснённых условиях, под постоянным и неусыпным контролем со стороны советских спецорганов. И всё-таки, несмотря ни на что, члены нелегальных боевых групп, как могли, сопротивлялись и осуществили за «отчётный период», в частности, ещё несколько вооружённых выступлений в городе.
Вслед за созданием двух подпольных правительственных комиссариатов следующим этапом на пути становления и организации сибирского антибольшевистского сопротивления стала инспекционная поездка по городам Сибири военного министра ВПАС Аркадия Краковецкого. Потерпев полное фиаско в Киеве, то есть так и не сумев сформировать в Украине из числа фронтовых частей подразделения, подконтрольные Областной думе, Аркадий Антонович устремился сначала в Петроград, а потом вслед за другими министрами непризнанного большевиками Сибирского правительства выехал на Дальний Восток. По пути следования он получил задание – проконтролировать ход подготовки к вооруженному выступлению в Сибири, связавшись с теми людьми, которые были оставлены Дербером, что называется, на руководстве подпольным хозяйством.
Эта инспекционная поездка состоялась, видимо, где-то в середине марта месяца, и поскольку в тот период вся организационная работа сибирских заговорщиков находилась ещё только в зачаточном состоянии, то и проблем, соответственно, было выявлено немало. И главная из них состояла, кажется, в том, что подпольным организациям не хватало характера настоящих боевых дружин, способных не на словах, а на деле выполнить поставленные перед ними задачи. С целью исправления подобного рода недоработок Краковецкий принял решение – создать при сибирских комиссариатах ещё и центральные военные штабы, которые удалось организовать, кстати, в самые наикратчайшие сроки.
Так, во главе именно такого штаба в Томске был поставлен давний знакомый Краковецкого, молодой прапорщик, эсер В.А. Смарен-Завинский[152]152
Этот томский эсер, по всей видимости, придерживался совсем уже левых взглядов, так что Александр Адрианов, например, в одной из своих статей того периода называл его даже анархистом.
[Закрыть]. С ним теперешний военный министр некогда делил нелёгкую судьбу политического заключённого в иркутском Александровском централе, а после освобождения они вместе работали в редакции газеты «Сибирь». В Иркутске точно такую же должность начальника центрального штаба приказом военного министра ВПАС занял ещё один приятель Краковецкого, хорошо известный ему по совместной службе в частях иркутского гарнизона, знаменитый ещё с дореволюционной поры эсер-террорист, коренной сибиряк Николай Калашников[153]153
По мнению Н.С. Ларькова, Николай Калашников шифровался в тот период под псевдонимом Сергеев.
[Закрыть]. Летом 1917 г. Краковецкий, после того как получил назначение от Керенского командовать Восточно-Сибирским военным округом, взял себе в заместители именно Калашникова, имевшего тогда звание прапорщика, но вскоре, кажется, получившего чин, по разным данным, то ли поручика, то ли даже штабс-капитана.
Вот и всё, собственно, что нам более или менее точно удалось выяснить из имевшихся у нас под руками источников о миссии министра Краковецкого. Завершив экспедиционную поездку по Сибири, Аркадий Антонович направился далее на восток и вскоре прибыл в Харбин, где присоединился к остальным министрам ВПАС и вместе с ними продолжил работу по подготовке всесибирского антисоветского мятежа.