Текст книги "Когти Каганата"

Автор книги: Олег Крыжановский

Соавторы: Константин Жемер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

– Фитисов – это кто? Командир разведгруппы? – спросил Герман.

– Так точно, товарищ профессор! Тот ещё типус, композитор хренов, – жёлчно процедил особист. Он хотел дать отсутствующему Фитисову более развёрнутую характеристику, но вынужденно умолк, потому что стоило им с Крыжановским начать спускаться по лестнице, как путь им преградили самым недвусмысленным образом.

На промежуточной лестничной площадке стояла баба Тоша. Легендарная уборщица оказалась обладательницей нешуточных форм, а швабра, которую она сжимала в своих пролетарских руках, отчего-то вызвала у Германа ассоциацию с палицей Ильи Муромца.

– Кто такие будем? Куды идём? – утробный бас бабы Тоши соответствовал всему остальному облику.

– Гражданка, вы что – не видите, какая на мне форма?! – сердито спросил Никольский. Но бабу Тошу его реплика с толку не сбила и с места не сдвинула.

– Мало ли – форма! – пророкотала она. – А если я на себя генеральскую форму напялю, так ты мне козырять, что ль, станешь? И нисколько вопросов не задашь? Вот и я задаюсь вопросом: а ну, как ты есть из себя фашистский шпик?! Покажь документ, и без разговоров! Бдительность – наше оружие! Слыхал такое?

Пришлось покрасневшему до ушей товарищу младшему лейтенанту расстегивать пуговку нагрудного кармана и доставать удостоверение.

Герман, внимательно наблюдавший за старухой, про себя усмехнулся – та и не подумала изучать предъявленный документ, взглянула лишь мельком. Понятное дело: её и не интересовали личности незнакомцев, вся сцена разыграна просто потому, что такова сущность Бабы Тоши, её, так сказать, жизненная позиция.

– По краюшку идите, по краюшку! Не видите разве – вымыто всё! – посторонившись, прорычала суровая уборщица.

Ни Герман, ни его молодой подчинённый, даром что сотрудники всесильного ведомства, и не подумали ослушаться. Вредная же старуха пошла следом и, продолжая мыть пол, бдительно не выпускала пришельцев из поля зрения.

Добравшись до телефона, Крыжановский соединился с Берия и кратко изложил ему суть ситуации с Артюховым. Несколько мгновений нарком молчал, а потом спросил с явным благодушием в голосе:

– Как это Михаил Капитонович решился бросить на произвол судьбы свои яйца?

Герман метнул взгляд на бабу Тошу, мысленно сравнил её тяжёлую, устрашающего вида швабру с ржавой саблей археолога, которая, к тому же сломалась от одного удара о древнюю хазарскую керамику, и доложил:

– Уверен, коллекциям института ничто не угрожает: здесь очень надёжная охрана.

Берия не стал уточнять характер означенной охраны (видимо, поверил уверенному тону собеседника), а просто бросил в трубку:

– Добро!

После этого раздались короткие гудки. Герман кивнул Никольскому, поясняя таким лаконичным способом исход разговора. И смышлёному особисту, чтобы просиять лицом, кивка оказалось вполне достаточно.

Артюхов также воспринял известие с воодушевлением. Он немедленно разлил по стаканам спирт и разделил на три части остатки закуски, состоящие из малого количества хлеба и большого количества лука.

Вскоре выяснилось, что, пока собеседники ходили звонить, Михаил Капитонович напряжённо думал над новой для себя информацией. Результаты размышлений учёный начал выкладывать сразу же после того, как выпили за успех предстоящего задания.

– Я, кажется, догадался, откуда немцы узнали про «когти»…

– Вот как? – обрадовался Никольский, уплетая хлеб с луком – от алкоголя офицер благоразумно отказался.

– Я ведь уже говорил, что, согласно Кембриджскому документу князь Олег покорился досточтимому Песаху, – уточнил Артюхов. – Ну, так вот, Песах заставил Олега воевать вначале с бывшими союзниками – византийцами, а затем отправил на персов, за море. Там Вещий и погиб, укушенный змеёй. Предполагаю, что из дружины князя в Киев вернулись не все. Это же были викинги! Скорее всего, некоторые отправились на родину – в Скандинавию. А там, из их рассказов родились саги. Очевидно, в какой-то из них оказался увековечен случай применения хазарами пресловутых «когтей»...

– И эта сага попала в лапы фашистов! – закончил за учёного Никольский.

– Всё правильно! – подтвердил Артюхов. – Есть же исландская сага о викинге Орваре Одде, где повествуется о великом воине, который воевал за морем и пал, укушенный змеёй. Почему тогда не представить, что, помешанные на наследии предков немцы где-то раскопали некий древнескандинавский документ о «когтях»? У них ведь целая организация есть, которая этим занимается…

– «Аненербе», – подсказал Крыжановский. – Вот они-то нам и противостоят. Если я правильно оцениваю ситуацию, то как раз сейчас эти молодчики активно раскапывают Саркел.

– О, нет! – Артюхов в отчаянии схватился за голову. – Нужно их немедленно остановить… Когда вылет?

– Завтра, рано утром, – сказал Герман.

– Это хорошо, что так скоро, и просто замечательно, что я тоже в деле… Зубами рвать буду гадов!

– Дело за малым, – охладил пыл коллеги Герман. – Осталось обозначить точное местоположение Саркела. Собственно, это и есть главный вопрос, за ответом на который мы к тебе приехали.

Никольский молча расстегнул полевую сумку и достал карту-трёхвёрстку, которую тут же развернул перед Артюховым. Сверху на карту лёг остро отточенный красный карандаш.

Археолог снял очки, протёр их подолом пиджака, а затем, водрузив на место, склонился низко над картой. Через несколько мгновений он схватил карандаш, начертил на карте крошечный аккуратный крестик и уверенно доложил:

– Вот здесь, у самой окраины хутора Попова, в семи километрах от станицы Цымлянской. Там было старое русло Дона, теперь оно проходит далеко в стороне…

– Миша, ошибка будет стоить всем нам жизни, – мягко сказал Герман, отнимая у коллеги карту.

– У меня нет никаких сомнений! – поджал губы археолог. – Но, чтобы у вас, товарищи, их тоже не водилось, позвольте доложить свои аргументы.

На беднягу Никольского жалко было смотреть – его порядком утомили непрекращающиеся исторические экскурсы Михаила Капитоновича – наверное, молодой офицер здорово сожалел о том, что вначале разговора подзадоривал профессора заинтересованными вопросами и репликами. Что касается Крыжановского, то он просто наслаждался беседой – погружение в любимую науку, некогда бывшую делом всей его жизни, возвращало позабытые и, казалось бы, навсегда утраченные чувства. Увы, обстоятельства требовали не уводить разговор в сторону от предстоящего задания.

– По берегам Дона много древних памятников культуры, – начал Михаил Капитонович. – Левобережное и правобережное городища у станицы Цымлянской; ниже по течению находится Кобяково городище; у хутора Средний, опять же…

Никольский страдальчески кашлянул. Взглянув на него, рассказчик поспешил закончить перечисление.

– В общем, городищ достаточно, чтобы запутать поиски. Но, как уже упоминалось, я все те места на брюхе излазил и могу сказать определённо – только левобережное Цымлянское городище подпадает под признаки Саркела. Что мы знаем об этой крепости? Во-первых, то, что построили её византийцы по просьбе хазар, а во-вторых, что её впоследствии захватили русы, которые потом долго жили там, пока их, в свою очередь, не вытеснили половцы. Раскопки Левобережного городища дали следующие находки: византийские постройки, хазарские предметы быта, характерные для Маяцко-Салтовской культуры, далее – слой угля как от большого пожара, и выше уже – слой с русскими монетами, иконками и крестиками…

– А поливные яйца? – с лукавинкой спросил Герман.

– Само собой, – усмехнулся Михаил Капитонович. – Поливные яйца тоже встречались в этом слое. Но важны не яйца: важно то, что нигде в тех местах больше нет тройного наслоения культур – византийской, хазарской и русской. Следовательно, только это городище можно идентифицировать с Саркелом... Эх, мне бы ещё один сезон раскопок, я бы всему миру доказал столь очевидную истину, а так – даже докторскую пришлось по сарматам защищать…

– Академическая чёрствая среда, которая ничему новому не желает верить? – сочувственно спросил Герман.

– Всё правильно, – подтвердил Артюхов. – Стена! Планировал: вот сделаюсь доктором, поднакоплю доказательств, да как ударю в эту стену всем научным весом, да со всей пролетарской ненавистью! Увы, сам понимаешь, планы разбила война… Но Саркел – точно там, это вне сомнений. Да что там говорить, я ж, идя с вами, собственной жизнью в том ручаюсь.

Крыжановский смотрел на красный крестик посреди карты и гнал от себя назойливую мысль, что на могилах нынче принято ставить не красные кресты, а красные звёзды…

Они ещё некоторое время обсуждали вопросы, касающиеся завтрашней поездки, а затем, условившись забрать Артюхова в полпятого утра, Крыжановский с Никольским отбыли из института.

Когда «газик» притормозил у дома на Таганке, в котором располагалась мансарда, покинутая им три года назад, Герман испытал некоторое волнение. Ведь с этим жилищем связан большой, тяжёлый пласт жизни.

«Чувство такое, будто, вопреки всем утверждениям, второй раз входишь в одну и ту же реку», – подумал разведчик.

Выйдя из машины, он попрощался с Никольским и заозирался по сторонам. Очень не хотелось встретить сейчас кого-либо из прежних соседей и услышать в спину что-нибудь этакое: «Смотри-ка, уже выпустили! Быстро что-то!»

К счастью, во дворе, обычно людном в вечернее время, никого из жильцов не оказалось. Лишь похожая на хорька небольшая собака лежала на спине, подставив заходящему солнцу поджарое белёсое брюхо. При приближении Германа собака вздрогнула и, взбрыкнув в воздухе лапами, перевернулась на бок. На человека уставились незлые пытливые глаза. Несмотря на то, что прежде этого пса он никогда не видел, Герман присел на корточки подле животного и почесал ему за ухом. Неизвестно по какой причине, но собаки, даже самые вредные, никогда не кусали Крыжановского. Облаять могли, но не укусить.

«Понятно, почему никого нет, – подумал он. – Это из-за войны. Кто на фронте, кто в эвакуации… Интересно получается, сам я начал сражаться с фашистами задолго до того, как Гитлер напал на СССР. Должен бы за эти годы привыкнуть, но – нет, каждая примета военного времени режет глаз. Видно оттого, что война теперь пожаловала сюда, на порог собственного дома».

Оставив пса, Крыжановский направился в подъезд. Он ожидал, что там, на стенах сохранились старые надписи, но их не было – всё давно побелили, а поверх побелки появились уже другие, новые слова.

«Да, всё же правильно сказано: дважды в одну реку не войдёшь!»

Дверь в мансарду оказалась не заперта, а у весело горящего камина мирно дремал в кресле товарищ Каранихи. С аэродрома Германа доставили в комиссариат, на Лубянку, а индуса отвезли сюда, в эту старую берлогу. Герман шумно втянул носом воздух. За время его трёхгодичного отсутствия жилище стояло пустым, и оно сохранило прежние запахи – табака, пыли и книг.

«Вот незадача, – спохватился Герман. – За разговорами с Артюховым я совсем забыл о Каранихи, а ведь он целый день ничего не ел. И в гастроном не сбегать, сейчас всё по карточкам!»

Спящий, видимо почуяв, что не один в помещении, проснулся. Вскочив, он поклонился и доложил:

– Брат мой, ужин готов, сейчас я разогрею чай.

Выяснилось, что провожатые из комиссариата обо всём позаботились, снабдив индуса хлебом, тушёнкой и луком.

– Нет-нет, – поспешно отказался Герман. – Я сыт.

– Тогда может, я приготовлю кальян? – предложил индус.

– О нет, нам обоим придётся отказаться от этой привычки, – усмехнулся Крыжановский, доставая папиросы. – В моей стране другие обычаи. Сейчас нужно кое-что обсудить, а потом – спать. Эта смена часовых поясов меня просто пригибает к земле, а завтра ещё вставать на заре.

Само собой, даже речи вестись не могло о том, чтобы оставить Каранихи в Москве, поэтому Герман рассказал приятелю все известные обстоятельства предстоящего дела. Увы, надежда на то, что индус обладает какой-либо информацией о «когтях», рухнула. Также ему ничего не сказало название «Саркел».

– Тебе предстоит ещё многое узнать о Носителях, и о нашей миссии, брат, но здесь я не в силах помочь, – удручённо прижав руки к щекам, сказал Каранихи. – «Белая ветвь», брат! Твоя страна – их вотчина! Госпожа Шурпанакха из «Белой ветви» – она могла бы ответить на все вопросы. А я ничего не знаю. …

Увы, приказ, привезённый Дорджиевым, застал их с Каранихи в Бутане совсем некстати: улетать пришлось в спешке – даже весточку не удалось послать в Тибет, где обретались мудрая старуха и любимая жена Ева.

– Что за «Белая ветвь»? – зевая, спросил Герман. – Местная разновидность Носителей?

– Мой брат мудр, – подтвердил догадку Каранихи. – Но их сейчас никого не осталось.

– А что так?

– Война, брат, – грустно сказал Каранихи. – Против войны Носители бессильны. Совсем бессильны, брат.

Глава 6

О том, что изредка и у войны бывает женское лицо

«С юга летели над лесом дремучим

девы-валькирии, битв искавшие…»

«Старшая Эдда. Песнь о Вёлунде»

21 сентября 1942 года. Центральный аэродром имени Фрунзе, Москва – хутор Ямы Краснослободского района Сталинградской области.

Объявившись в мансарде ни свет, ни заря, Никольский принёс в каждой руке по объёмистому вещевому мешку, которые выдал Крыжановскому и Каранихи.

– Вот, переодевайтесь поскорее, товарищи, здесь всё необходимое, – особист являл столь явную торопливость, что мало не гарцевал на месте. Для ускорения процесса сборов, он даже вытряхнул содержимое одного из мешков прямо на пол.

Среди добра действительно присутствовало всё необходимое, причём, каждая вещь оказалась отменного качества. Тёплое бельё; бритвенные принадлежности; мешковатый, защитного цвета, комбинезон и к нему из той же материи шлем; кожаные, очень крепкие и лёгкие ботинки; цейссовский бинокль, а также порядочное количество разного рода бытовых предметов. Имелось и оружие – пистолет «ТТ» в новой кобуре.

– Добавлю парочку милых сердцу безделушек, – усмехнулся Герман, и достал из-под подушки видавший виды «Парабеллум» и опасную бритву «Золинген» с жёлтой костяной рукояткой.

С тем отправились к Артюхову. Профессор ждал в полной готовности, нарядившись, как он обычно привык наряжаться в свои экспедиции: в старой косоворотке, брюках из чёртовой кожи^[73] и высоких мягких сапогах. Пришлось переодевать, при немалом, впрочем, противодействии.

На аэродроме в полной мере проявилось свойство Генерального комиссара государственной безопасности СССР выполнять каждое своё, пусть даже вскользь брошенное, обещание: перед самой посадкой к группе убывающих подкатил мотоциклист и, справившись который здесь товарищ Крыжановский, вручил Герману большой, перетянутый шпагатом свёрток. Там оказались журналы – обещанная подшивка «Техники молодёжи» за текущий год и ещё несколько довоенных номеров.

– Вот чудно, – обрадовался Артюхов, лишь только увидел содержимое пакета. – Будет чем скоротать время в полёте.

Никольский поставил ногу на ступеньку трапа и, прежде чем подняться на борт самолёта, похлопал ладонью по дюралевой обшивке, а затем уважительно сказал:

– Пээс восемьдесят четыре, добрая старая лошадка!

Маячивший неподалёку пожилой авиатехник услышал эти слова и усмехнулся:

– Всё, дорогие товарищи, амба, нет больше пээс восемьдесят четвёртых. С этого месяца данная машина переименована в Ли два. Так что, прошу любить и жаловать, как в народе говорят: старому коню новое имечко жисть продлевает.

Никольский ничего не ответил. Быстро взбежав по трапу, он исчез в чреве самолёта. Герман пропустил вперёд Каранихи и Артюхова, а затем и сам взошёл на борт. Весь салон был забит ящиками – судя по маркировке, в них находились боеприпасы. В хвостовой части примостилась пара солдат в лётном обмундировании с парашютами. Парашюты нашлись и для пассажиров.

Ещё вчера, знакомясь с планом операции, Крыжановский обратил внимание на то обстоятельство, что куда проще доставить их группу по воздуху и выбросить десантом. Зачем же заставлять переходить линию фронта, и дальше – ни много, ни мало – двести вёрст топать по тылам противника пешедралом? Однако об этой странности он сразу не спросил. Глупость, конечно, но Никольский вначале вёл себя так заносчиво, что не хотелось давать повода для превосходства, задавая дилетантские вопросы. Теперь же, после того как пьяная болтовня младшего лейтенанта позволила одержать над ним моральную победу, внутренний барьер пал, и появилась возможность спрашивать заносчивого подчинённого о чём угодно и без ущерба для собственного авторитета. Воспользовавшись этой возможностью, лишь только самолёт набрал высоту и прекратилась болтанка, Герман, спросил про парашютирование.

Никольский ответил по-деловому:

– Переправка по воздуху действительно вначале шла основным вариантом. Но это – вначале! Понимаете, товарищ капитан, обстановка на передовой не способствует парашютированию. Наши лётчики, всем сердцем восприняв сталинский приказ «Ни шагу назад», мужественно сражаются в небе, но у противника трёхкратное преимущество в самолётах, что обеспечивает ему полное господство в воздухе. Плюс в наличии множество единиц зенитного вооружения.

Пытливо глянув на собеседника, особист счёл необходимым разъяснить свою мысль:

– То бишь, пролететь вглубь занятой немцами территории на двести километров у нас никаких шансов нету – собьют, гады! Другое дело – пешком. Гитлеровцы сейчас ведут наступательные бои, это значит, что их силы концентрируются только в местах нанесения ударов, а линия обороны прерывиста. Нас поведёт разведгруппа, имеющая большой опыт проникновения в тыл врага. Вот и выходит, что вероятность успешного преодоления линии фронта по земле намного выше, чем по воздуху. Оно, конечно, медленнее, зато – надёжнее.

– Хорошо, допустим, мы оказались на той стороне, а дальше что? – продолжил допытываться Крыжановский. – Кругом враг, как мы преодолеем эти двести километров?

– Враг врагу – рознь, – презрительно ухмыльнулся особист. – Одно дело, допустим, германские фрицы-арийцы, опытные и безжалостные убийцы, какими их сделало человеконенавистническое учение национал-социализма. Но этим гадам сейчас не до нас с вами – их толпами гонят на штурм Сталинграда, и там им даёт прикурить Красная Армия. Совсем другое дело – румыны, венгры или итальянцы. Эти не столь злобные черти, подавляющее большинство их оказалось на фронте против желания. Сидят, суки, в тылу, а задействуют их лишь для патрулирования оккупированной территории. Вот с кем придётся иметь дело! Так что, не беспокойтесь – даже нарвавшись на патруль, мы с ним разберёмся. Но надо постараться не нарываться.

Объяснения не успокаивали. С одной стороны, имел место невероятный, запредельный риск предстоящего задания, а с другой – присутствовало странное спокойствие Никольского. Подобное отношение могло бы объясняться молодостью и неопытностью офицера, но тот ведь уже успел понюхать пороху, а значит, не должен бы благодушествовать. Откуда же тогда столь вопиющая беспечность?

Не находя ответов, Герман отогнал от себя мысли о будущем и решил обратиться к подаренным наркомом журналам. С немалым волнением (будто встретил старого приятеля, с которым уж и не чаял свидеться) он раскрыл один из них – объединённый номер за май и июнь – и углубился в чтение. С первой же страницы пахнуло войной. Вместо фотографий стахановцев, статей о выдающихся рационализаторах и других материалов о мирных трудовых буднях великого народа, как это было принято в прошлые годы, теперь шли статьи об оружии и военном деле, а передовицу занимал приказ Народного комиссара обороны №130, всецело посвящённый опыту, данному войной. В частности там говорилось: «…исчезли благодушие и беспечность, которые имели место среди бойцов в первые месяцы Отечественной войны… Бойцы стали злее и беспощаднее».

«Пожалуй, так и есть. Люди научились не жалеть ни своей, ни чужой жизни, – подумал Герман, мельком взглянув на особиста. – Не беспечность, а равнодушие к смерти, вот чем объясняется столь завидное спокойствие. Я пока так не могу».

Он молча передал остальные журналы Артюхову и, повернув голову, взглянул на Каранихи, что сидел с закрытыми глазами и бубнил мантры. Таким способом индус пытался справиться с ознобом, не отпускавшим его с момента прибытия в холодную сентябрьскую Москву.

«Зачем я поддался импульсу и согласился взять с собой этого бедолагу? – кольнула запоздалая мысль. – Мог ведь там, в Бутане, отослать… К примеру, отправить с ним весточку в Тибет старой Шурпанакхе. Но дал слабину, смалодушничал. Ну и что с того, что он выразил желание следовать за мной? Наставником себя возомнил! Какой из него наставник здесь, в воюющей России? Теперь придётся следить в оба – на мне ответственность за эту жизнь!»

Сделав усилие, Герман вторично отогнал от себя тягостные размышления и продолжил читать. Одна за другой следовали статьи с весьма красноречивыми заголовками: «Этого мы никогда не простим! Смерть фашистским оккупантам!», «Комсомол в боях за Родину», «Герой туркменского народа», «Балтийский орлёнок», «Ледовое побоище». Последняя статья за подписью Н. Подорожного вызвала наибольший интерес. Взгляд автора показался своеобразным. Выходило, что Александр Невский заманил псов-рыцарей в искусно расставленную ловушку, именуемую «пятком». Это отличалось от общепризнанной трактовки событий восьмисотлетней давности на Чудском озере, но, тем не менее, не шло вразрез с фактами. Размышляя над текстом, Крыжановский незаметно для себя уснул – сказались ранняя побудка и смена часовых поясов.

Проснулся он оттого, что в салоне произошло некое движение. Это появился один из членов экипажа, стрелок-радист, в чьих петлицах алели красные сержантские треугольники. Кратко проинструктировав обоих солдат, после чего они немедленно заняли места у боковых пулемётных точек, сержант обратился к пассажирам:

– Товарищи! Мы входим в зону действия вражеской авиации. Есть вероятность, что нас атакуют. Прошу всех внимательно наблюдать в иллюминаторы за воздушным пространством. При обнаружении любого летательного аппарата немедленно сообщать мне или бойцам.

Сказав это, лётчик прошел в носовую часть и, подтянувшись на руках, влез на своё место за верхней турелью.

Герман объяснил возникшую ситуацию Каранихи, а потом приник к иллюминатору. За бортом царила мгла – в целях безопасности, пилот вёл машину внутри облачного слоя, по приборам. Снижаться начали лишь на подлёте к аэродрому. Вышло весьма резко – сердце ухнуло в груди, показалось, будто ящики с боеприпасами подскочили вверх и на короткий миг зависли над полом.

– Германцы! От суки, тут как тут, явилися – не запылилися! – рявкнул правый пулемётчик.

Бросившись на правую сторону, Герман упёр лоб в стекло и увидал два крошечных крестообразных силуэта, что приближались с запада.

Никольский молниеносно сорвался с места и побежал в носовую часть – предупреждать экипаж, а Артюхов очень некрасиво сполз с кресла и скорчился на полу.

– Обычно они со стороны солнца заходить любят и снизу – типа, подкрадываются, – без тени паники сказал Герману пулемётчик. – Тактика у них такая, блин, хищническая. А ща солнышка нету, вот и вся тактика коту под хвост! О-о, так это ж не «мессы»! Это ж итальянцы! Макки эс двухсотые! Ну, ща мы вас угостим русской перловочкой…

Он даёт длинную очередь. Расстояние слишком велико – светящиеся дорожки трассеров ложатся далеко от цели, однако один из вражеских самолётов всё равно отворачивает с курса.

– Сцышь, когда страшно?! – обрадованно кричит стрелок.

Пол снова уплывает из под ног – самолёт резко снижается.

«Наш пилот уходит из-под атаки – хочет отрезать противнику возможность зайти снизу», – догадывается Крыжановский.

Громко трещит крупнокалиберный пулемёт верхнего стрелка, сержанта. Снова мимо.

– Ну, где ж это прикрытие, мать его в дугу?! Они чего там, на аэродроме, совсем бабочек не ловят?! – возмущается рядом правый пулемётчик и остервенело давит на гашетку. – Макаронники ж нам не дадут сесть, это ж как дважды два.

Словно услыхав его горячий призыв, в небе появляется ещё пара крылатых силуэтов. Появляется и идёт на сближение с итальянцами.

– Другое дело, – болтливый пулемётчик звонко хлопает в ладоши. – Глянь-ка, наши «Яки» первые, ну, ща пойдёт потеха!

На какой-то миг Герману кажется, что славный боец сейчас пустится в пляс, но тот и не думает покидать боевой пост. Наоборот, не жалея патронов, строчит по врагу.

Итальянские пилоты, судя по всему, пока не замечают приближения советских истребителей – слишком увлеклись жирной целью, которую представляет собой большой и медлительный грузопассажирский самолёт. За что расплачиваться приходится сполна: пилот «Яка», зайдя в хвост одному из них, приближается почти вплотную и хладнокровно разносит из пушки фюзеляж. Пылающий фашист кувыркается в воздухе. Герман следит за ним до самой земли, ожидая, что пилот выпрыгнет с парашютом, но тщетно – раскрытия купола так и не дожидается. Самолёт-победитель приближается к их «Ли-2» и приветливо качает крыльями. На его зелёном боку отчётливо видна белая надпись: «Товарищ Вольф – фронту», и белый же рисунок – цветок розы.

Каранихи, которому мантры так и не помогли сохранить безмятежность духа, неистово машет в ответ, будто пилот истребителя может его увидеть на такой дистанции да ещё сквозь мутное стекло.

Второй «Яковлев» менее сноровист, нежели «Товарищ Вольф». Он не только промахивается по «Макки», но и проносится мимо.

– Во мазила, – расстраивается пулемётчик. – Макаронник ж ему ща насуёт полную ж..у огурцов.

Действительно, итальянец тут же виснет на хвосте у незадачливого русского. Отчаянно виражируя, тому чудом удаётся увернуться от пулемётной очереди, но итальянец не отстаёт, азартно продолжает погоню. Азарт – штука губительная, каковое утверждение убедительно доказывает «Товарищ Вольф», под чью атаку подставил преследователя удирающий «Яковлев». «Товарищ Вольф» бесстрашно идёт в лоб фашисту и бьёт без промаха – прямо снайпер, а не лётчик! Вражеский истребитель, таща за собой шлейф антрацитово-чёрного дыма, несётся к земле. На этот раз пилоту удаётся спастись, о чём свидетельствует распуствшаяся в небе большая грязно-белая «ромашка» парашюта. А пара «Яков», развернувшись, уносится прочь.

– Во, молодцы! Что называется, и в хвост, и в гриву! Видали, у второго аса тоже намалёвана розочка на фюзеляже. Что за знаки такие, надо бы поинтересоваться у ребят, – восхищённо воскликнул пулемётчик и запоздало решил представиться. – Кстати, меня Лёхой кличут.

Когда их «Ли-2» совершил посадку на полевом аэродроме, и его начали разгружать, любопытный Лёха отправился выяснять личности асов-истребителей. Герман же, оказавшись на твёрдой земле, достал бинокль и давай озираться по сторонам.

В воздухе ощущался мерзостный запах гари. Жирный какой-то запах, словно кому-то понадобилось жечь мусор, приправляя его изрядной порцией тмина. С запада доносились тихие пока ещё звуки канонады и туда, на запад, мимо лётного поля нескончаемым потоком шли военная техника и солдаты. Тотчас представилось, что впереди всех этих людей ждёт ненасытный Молох, разверзший свою огненную пасть.

– Чуете вонь? Это нефть горит, – подойдя, сказал Никольский. – Однако нас должны встречать, но я пока никого не вижу. Где же эти остолопы?… Пойду-ка, разберусь.

Когда младший лейтенант удалился, Крыжановский снова взялся за бинокль. Совсем скоро обнаружился знакомый истребитель с надписью «Товарищ Вольф – фронту». Самолёт стоял на другой стороне лётного поля, рядом со своим собратом – вторым «Яковлевым», возле него толпился народ. Заинтересовавшись, Герман решил отправиться туда – нужно же поблагодарить пилота, спасшего в воздухе их жизни. Каранихи увязался следом, а Артюхов уселся на рюкзак под сенью крыла «Ли-2» и заявил, что лучше пока почитает журналы, мол, когда ещё представится возможность.

– Не жалеешь, что со мной поехал? – спросил его Герман.

Михаил Капитонович отрицательно дёрнул подбородком и раскрыл журнал. Руки учёного вздрагивали в такт далёким разрывам.

Герман оставил коллегу в покое и пошёл к истребителю. Пилотом оказалась женщина! Именно она и владела внимания толпы. Вначале показалось, что это на фронт приехала известная артистка Валентина Серова, но вблизи стало ясно, что это другая, хотя и очень похожая на Серову, женщина. Моложе годами, но столь же прекрасная в своём лётном комбинезоне и шлеме, из-под которого выбивались золотистые кудри.

Лёха-пулемётчик удручённо топтался в самом последнем ряду. Немудрено, поблизости от красавицы кучковались исключительно офицеры. Все, как на подбор, соколы и красавцы, и все, как на подбор, крикуны-балагуры. Кто-то совал даме невзрачный букетик полевых цветов, неоднократно повторяя нараспев одну и ту же фразу:

– Цветок душистых прерий, твой смех нежней свирели, твои глаза как небо голубое родных степей отважного ковбоя^[74]!

Другой требовал расступиться, и позволить ему одному встать рядом с прекрасной лётчицей, дескать, чтобы приятель мог их двоих сфотографировать.

– Только один поцелуй, и тогда мне не страшно идти в бой! – с надрывом орал третий.

Герман дёрнул Леху за локоть и спросил:

– Это кто?

– Командир эскадрильи Роза Литвякова, слыхать доводилось, а вижу впервой. Её здесь прозвали Белой Розой Сталинграда, – зачарованно сказал пулемётчик, а затем пояснил (будто без него невозможно догадаться), – это она тех обоих макаронников ухайдокала.

Удивительное дело, но странное слово «ухайдокала» принесло Лёхе мимолётное счастье, потому как Роза Литвякова сквозь трёп ухажёров то слово услыхала и вдруг посмотрела на Лёху. Увы и ах, звёздный час пулемётчика, когда тот мог упиваться нектаром устремлённых на него синих-пресиних глаз-озёр, длился всего одно мгновение. Красавица быстро перевела взор на стоявшего рядом Германа – длинные-предлинные ресницы затрепетали в радостном узнавании, и звонкий девичий голос произнёс:

– Здравствуйте, товарищ профессор!

Поскольку Крыжановский бровями выразил недоумение, девушка воскликнула:

– Вы меня не помните? Вы у нас на первом курсе лекции по истории читали!

Герман лишь пожал плечами – он действительно совсем не помнил этой красавицы. Последняя же подошла к нему и энергично, совсем по-мужски, пожала руку. Обернувшись к толпе, она объявила:

– Вот, товарищи, смотрите! Человек – известный профессор, но он не стал отсиживаться в тылу, а пошёл добровольцем на фронт!

Ухажёры немедленно, как по команде, принялись аплодировать.

«Известный профессор?! Хорошо, что эта глупышка, подобно большинству студентов, не помнит фамилии своих преподавателей, – подумал Крыжановский. – А то кто-то из присутствующих мог бы невзначай вспомнить фамилию профессора, совершившего «побег» в Германию в тридцать девятом. Об этом же писали в газетах. Да-а, был бы ещё тот номер, обладай она хорошей памятью! Но сам я, садовая голова, зачем сюда притащился?! Не ровён час, могли по законам военного времени, как немецкого шпиона…»