Текст книги "Когти Каганата"

Автор книги: Олег Крыжановский

Соавторы: Константин Жемер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Ничего, дошли! Дон увидели около девяти вечера. Река встретила их тем мягким серебристым светом, которого так много на полотнах Куинжи.

– Если повезёт, добудем лодку! – сухо сказал Фитисов.

Не повезло: они обшарили берег на полверсты в каждую сторону, но никаких лодок или иных плавсредств не обнаружили. Зато плавняка кругом валялось в избытке.

Деваться некуда, решили строить плот. Времени эта затея отняла немало, но плот вышел на славу.

– Эх, шампанского, жалко, нету, – сокрушённо молвил Фитисов. – Мне, как и любому моряку, претит сама мысль пускаться в плавание на посудине, о чей борт при спуске на воду не разбили бутылку этого искристого напитка.

Погрузились. Орудуя палками, разведчики выгнали плот на середину реки, и дальше он заскользил по течению самостоятельно.

Герман лёг на спину, посмотрел в тёмное небо и немедленно уснул. Спалось хорошо, сладко. На рассвете его разбудили взволнованные выкрики Артюхова:

– Всё правильно!!! Никаких сомнений!!! Мы с вами, товарищи, сейчас повторяем тот самый путь, каким тысячу лет назад шла по землям Хазарского каганата дружина князя Святослава. Совершенно несомненно, весь свой хазарский поход Святослав завершил за один 965 год, а не так, как это принято считать…

Герман, вырванный из объятий Морфея самым неподобающим образом, приходил в себя весьма медленно. Остальные продолжали спать, исключая старшину Суслина, который сидел на корме с длинной палкой и следил, чтобы плот не прибило к берегу.

Артюхова, впрочем, малочисленность и явная неподготовленность аудитории к восприятию не останавливала – судя по пафосу слов, учёный стоял на пороге важного исторического открытия.

– Посмотрите, кругом простираются безлюдные солончаковые степи, сегодня эта территория занята немцами, но у них и мысли не возникло её контролировать, – разглагольствуя, археолог совершенно не стеснял себя ни в жестах, ни в тембре голоса. – Так с чего бы хазарам поступать иначе? И, если мы с вами перемещаемся здесь совершенно беспрепятственно, то резонно предположить, что князь Святослав мог позволить себе то же самое… Он спустился по Дону на ладьях, затем ссадил войско на берег и посуху двинулся к Волге. Никем не замеченный, подошёл к столичному Итилю, и у стен этой хазарской столицы наголову разбил собранное впопыхах войско кагана. Дальше он повернул на Саркел и сходу захватил его…

– Так-таки с ходу? – зевнув, спросил Герман.

– Ну да, ты прав, здесь слабое место моей гипотезы, – скуксился археолог. – Такую крепость походя не захватишь. И треклятые «когти» опять-таки… Этой напасти русы точно опасались, и вряд ли полезли бы на рожон. Разве что застигли защитников крепости врасплох… Тоже не вяжется: на Итиль врасплох, и на Саркел снова врасплох – слишком фантастично, хазары же – не безмозглые идиоты, глухие и слепые вдобавок…

Артюхов постучал себя кулаком по лбу и невнятно проговорил:

– Нет, не вяжется… Думать, думать и ещё раз думать… Нужны широкомасштабные раскопки…

– Я, конечно, извиняюсь, товарищи профессора, но я имею сказать одну вещь за ваши научные споры, – отозвался заспанным голосом Фитисов. – Слышал, шо вы не понимаете, как одна армия может быстро и внезапно ударить сразу на два укреплённых пункта?

– Всё правильно, не понимаем, – не без язвительности подтвердил Артюхов.

– Ну, так можно ж просто разделить свои силы на две части, – смиренно объяснил Фитисов. – Но это тока когда внезапность удара важнее его мощи. Иначе можно дать маху как Гитлер, который, ввиду врождённой малахольности отправил часть сил на Кавказ, а другую часть – штурмовать Сталинград.

Артюхов достал из кармана очки, протёр их, и посмотрел на Фитисова, будто впервые увидал.

– Очень может быть, – проговорил он медленно, в то время как за стёклами очков быстро разгоралось знакомое Герману пламя первооткрывательства. – Раскопки, только широкомасштабные раскопки…

– Придётся немножко потерпеть, – с сожалением сказал Фитиль. – Мы вынуждены пристать к берегу.

– Но зачем же, ведь так хорошо плывём, – расстроился Артюхов.

– Вон за тем поворотом – станица Верхнекумоярская. Ох, и нехорошее место, доложу я вам! Непосредственно там и состоялась то незабываемое и полное страсти свидание с вашими научными коллегами из «Аненербе», – начал пояснять Фитиль. – Помнишь, Семачка?

– А то как же, товарищ командир, – отозвался радист. – Такое разве забудешь? Четыре могилы для пацанов копать пришлось. И тот выживший фриц – тяжёлый, гад, попался. Я ж его, почитай, один потом всю дорогу тащил. Сам не знаю, как не прирезал!

– А ещё ниже по течению вражеский аэродром, – продолжил одессит. – Немцы его при любом раскладе без охраны не оставят. Так шо участок впереди опасный, ночью мы б его прошли спокойно, за милую душу, но днём, у всех на виду, рискованно.

– Что предлагаете? – спросил Крыжановский.

– Вон тот большой сарай на берегу видите? Предлагаю там переждать до темна, а потом дальше сплавляться.

Идея не нашла возражений. Плот спрятали в камышах, а сами осторожно пробрались в сарай. Он оказался доверху набит сеном.

– Ввиду крайне раннего времени суток, выражаю надежду, шо нас никто не заметил, – объявил Фитиль.

Он приказал Слюсару и Нестерову нести дозор снаружи, но бойцы не успели выйти – за дверью послышалось негромкое покашливание, а затем надтреснутый старческий голос произнёс:

– Категорисски приветствую орлов-красноармейцев.

Разведчики замерли. Не дождавшись ответа, незнакомец отворил дверь и вошёл в сарай. Это оказался щуплый старичок в казачьей фуражке, хромовых сапогах, и штанах с лампасами. Поверх косоворотки красовался накинутый на плечи потрёпанный пиджак.

– А ну, выходь на свет, служивые! Выходь-выходь, не боись! Аль не видите – свой я, советский! – в доказательство последнего утверждения, старик отвернул лацкан пиджачка и показал приколотый там красногвардейский значок.

Делать нечего, пришлось подчиниться. Герман первым подошёл к пожилому казаку, за ним потянулись остальные. Назвался дедок Кондратом Потапычем, местным жителем. Встрече он явно обрадовался – пересыпая речь шутками-прибаутками, принялся допытываться, когда, наконец, вернётся Красная Армия и прогонит немца.

– Скоро отец, скоро! – с достоинством ответил за всю Красную Армию Динэр Никольский.

– Так, может, мне ужо пора красный флаг над хутором подымать? – воспрянул старик. – А чаво – флаг у нас имеется, в надёжном месте схоронён…

– А если немцы увидят? – усмехнулся Крыжановский.

– Не увидют. Их, сынок, почитай уже две седмицы не видать. Ушли. Всех молодых забрали, и ушли, нас тут всего-то пятеро осталось: я, да однорукий Прохор, да три старухи-глухие тетери.

– А куда молодёжь увели, на отправку в Германию? – быстро спросил Никольский.

– Не-е, поближе будет, – возразил Потапыч. – Вниз по реке погнали, в Цымлянскую, где немец, значит, постоем стоить. Туды со всех окрестных станиц населенье согнали каку-то яму копать. А чаво за яма, кто яво ведает?

– Мы ведаем, яма та обыкновенная, оркестровая, – весело потирая руки, заявил Фитисов.

– Сам ты оркестровая, – пожурил балагура старый казак. – Обычайная яма, земляная. Так одна девка сказывала, какая с землеройных работ убёгла. Тама старая крепость стоит, так немец вроде как добывает оттудова кирпичи, стройку какую-то затеял что-ль… А чаво ж, казаки испокон веку с крепости кирпич берут, вот и немец приохотился.

Артюхов, услыхав такое, глухо застонал. Фитисов стиснул ему локоть и сказал:

– Вы хотели широкомасштабных раскопок? Так про то и речь. К следующему утру доберёмся, и я со своими виртуозами обещаю дать немцам хороший концерт… Не знаю, как им, но вам точно понравится!

Глава 11

О том, почему не все ямы – оркестровые

«Волот – …гигант, великан, могучан, магыт, могут, южн. велетень; богатырь, человек необычайного роста, а иногда и силы. В волотах сказочных, в богатырях, сила соединяется с ростом и дородством; остатки их народ видит в костях допотопных животных, а в Сибири говорят, что целый народ волотов заживо ушел в землю…».

В. Даль «Толковый словарь живого великорусского языка»

26 сентября 1942 года. Левобережное Цымлянское городище.

Капли росы крохотными бриллиантами сияют на окружающих предметах. Даже толстый изолированный провод, протянутый от генератора к мощному прожектору на часовой вышке, в занимающейся заре блестит, словно новогодняя мишура. Кроме того, роса лежит на плохо обструганных перилах вышки и спинке самодельного стула, на котором, устроив автомат на колени, дремлет часовой. Сам солдат тоже с ног до головы покрыт росой. Укутался он так, что лица не видно, потому искорки бриллиантов вспыхивают на клеёнчатом эсесовском плаще и серой каске.

Вот часовой заворочался во сне, открыл глаза и огляделся беспокойно – увидел алеющее небо над рекой и, как ни в чем не бывало, упрятал лицо в поднятый воротник плаща. Но сон больше не шел к нему, к тому же изрядную тревогу вызывала возможность обхода, который мог устроить унтершарфюрер Кноппе, та ещё свинья! Хитрая и подлая!

Лениво приоткрыв один глаз, эсесовец увидел, как его дыхание сбивает с клеёнчатого ворота капли росы. Выражение блаженства родилось на сонном лице солдата – в не таком уж далеком детстве его на лето часто отправляли в Вайсентурм. Там, в пригороде у деда Курта, был старый двухэтажный дом с черепичной крышей. Однажды, как раз в тот год, когда его приняли в «Гитлерюгенд», на омины^[107] именины, танчен^[108] Берта приготовила огромный каравай с курагой. Обидно, но единственный, всеми любимый внук и племянник получил по рукам, когда собрался отломить кусочек. И тогда он придумал изощренный план: проделав в дне пирога дырку в течении дня изогнутой ложкой выскреб и съел весь мякиш и всю начинку, оставив нетронутой только корку. Само собой, вечером на празднике хитроумный замысел сорванца вскрылся и, несмотря на женское кудахтанье, суровый дед решил внука выпороть, что тут же взялся претворять в жизнь. Только не учел, что дети бегают шустрее старцев. Мальчишка сбежал, и вплоть до вечера следующего дня боялся воротиться домой. Ночевать он устроился в соседском хлеве на чердаке, где сушилось сено. А на рассвете точно так же, как сейчас, проснулся и зачаровано разглядывал капельки росы, трепещущие на тоненьких соломинках перед самым носом. И точно так же они соскальзывали от его дыхания.

До конца не выпав из объятий воспоминаний и дрёмы, эсесовец потянулся и глубоко вдохнул. Его безупречное, арийского типа лицо озарилось улыбкой, которая вышла настолько волевой, что сумела преодолеть лежащую между жизнью и смертью грань. Первый луч солнца, сверкнув на этой грани, высветил клеймо Златоустовского инструментального завода-комбината имени В. И. Ленина и маркировку НР-40^[109]: клинок, что острее бритвы, вспорол горло часового от уха и до уха. А воздух в легкие все входил и входил, как в прохудившуюся бочку…

Сильные руки аккуратно опустили труп на дощатый пол, а нож, оттершись от крови о покрытый росой плащ убитого, вернулся в деревянные ножны на поясе старшего лейтенанта Фитисова.

Фитиль выпрямился и оглядел вытянутый прямоугольник вражеского лагеря. Пока все шло хорошо – ни один часовой не успел поднять тревогу: те, что «куковали» на оставшихся трех вышках, в момент нападения наверняка также по-идиотски лыбились во сне, а парочка у ворот резалась в карты, и тоже благополучно прозевала визит Костлявой.

«Интересно, кому из тех двоих больше везло в игре?», – ухмыльнулся про себя старлей. Оглядев напоследок дело рук своих, он перемахнул через перила, и скользнул вниз по лестнице с той акробатической ловкостью, которая при спуске по трапу присуща военным морякам. Оказавшись на земле, одессит, почти не таясь, направился к затянутым камуфляжной сеткой палаткам в северной части лагеря.

«Ну, точь-в-точь юрты монголов с картин Верещагина… Нет, скорее это шатры североамериканских переселенцев, движущихся на Дикий Запад. Как известно из романов Фенимора Купера, индейцы Сиу или Делавары всегда нападали на поселения бледнолицых в предрассветные часы. Ибо знали, что в это время человеку, стоящему на часах, труднее всего противиться сну».

Расслабленные часовые заставили и Фитисова немного расслабиться – увертюра, так сказать, сыграна, остался сущий пустяк – сам концерт. Начать и кончить! Скупыми дирижерскими взмахами он рассредоточил свою группу по лагерю. Сам встал у крайней справа палатки. Итак, пауза в один такт…

Откидывается палаточный полог и прежде, чем он опускается, нож Фитисова снова успевает отведать крови. От койки к койке, скорее-скорее, пока миазмы смерти и приглушенные стоны товарищей не подняли спящих. Скорее-скорее: одна рука зажимает рот человека, готового «сорваться с крючка» последнего неспокойного сна – зажимает, будто упругое тело скрипки, вторая – орудует ножом вдохновенно, как смычком. Мелодия выходит тихая – настолько тихая и тонкая, что только истинный «меломан» способен оценить мастерство исполнения. В палатке жило пятеро. Пятеро в ней и умерло.

Фитиль хмуро оглядывается. За себя он не переживал ни минуты, зато волновался за остальных – как они там?

Ответом командиру стала тявкающая автоматная очередь снаружи.

Из палатки Фитисова буквально вынесло, но беспокоился он зря – диверсантам везло. Что до выстрелов – шут с ними, никого те выстрелы всполошить уж не в силах – не осталось живых немцев. Правда, командир всё равно вставил «пистон» нерадивому Суслину за то, что тот дал очухаться одному из фрицев, но это так, для порядку. Другое дело – Иван-Абрам. Пытливый и вдумчивый боец между делом успел оббежать весь лагерь и выяснить, что занятыми оказались лишь пять палаток, остальные пустовали.

Мысленно подсчитав, Фитисов нахмурился – около двух десятков где-то гуляющих эсесовцев и их опасных дружков-азиатов – это вам не фунт изюму.

Плоды труда немецкой экспедиции не просто бросались в глаза – они поражали. Огромный пласт земли – метра четыре, не меньше – сняли, обнажив вход, ведущий в подземелье. Весьма древний, к слову сказать, вход.

Подойдя к нему, Фитиль присвистнул: «Ага, вот куда подевались недостающие фрицы! И, если отмести легкомысленное предположение, что им посреди ночи взбрело в голову лезть под землю, то получится, что «кукуют» они там со вчерашнего дня».

Затаив дыхание, он прислушался. Подземелье хранило молчание.

«Похоже, глубоко! Подорвать бы эту яму к едрене фене и не выяснять, насколько она глубока! Или же устроить засаду по всем правилам, дождаться, когда немцы вылезут на свет, и вежливо отнять у них все находки. Но засада возможна, когда есть время, но его-то, как всегда, в обрез: а ну, как из Цимлянской ещё фрицев набежит? Делать нечего, придётся лезть внутрь!»

Подозвав Слюсара, Фитиль распорядился:

– Убрать жмуров, и следы борьбы убрать. Шоб выглядело так, словно фрицы всей кодлой ломанулись под землю или куда подальше... Вперёд, в темпе престиссимо^[110]! Исполнение проверю!

Сам же пошёл отворять ворота для археологов и примкнувшего к ним особиста. Дорогих гостей водить задворками не принято, тем более заставлять ползать под заграждением из колючей проволоки, как прошли сами разведчики.

Впереди, важничая, вышагивал Никольский и ораторствовал перед учеными о превосходстве бдительного советского воина, вооружённого идеями марксизма-ленинизма, над фашистским воякой, ослеплённым измышлениями Гитлера о собственном национальном и расовом превосходстве. Артюхов слушал плохо – вертя головой, он старался высмотреть что-нибудь более интересное, а Крыжановский неожиданно для себя мысленно согласился с занудой-младшим лейтенантом. По крайней мере, в той части, что современным немцам действительно недостаёт бдительности. Далековато им до приписываемых нацистской пропагандой предков – скандинавских викингов-варягов, о которых слава шла, будто они никогда не спят. Наблюдая коду^[111] Фитисовского «концерта», а именно – вынос тел, Герман со всей определённостью представил, каким именно образом разведчики «очистили» палатки.

А устройство лагеря! Даже если бы немцы всполошились и начали выбегать из палаток, то тут же на входе стали бы сталкиваться и мешать друг другу, что так или иначе способствовало бы поражению. У викингов подобного случиться не могло: в их военных лагерях выходы из шатров вели в разные стороны – специально, чтобы воины, выбегая, не мешали друг другу.

Показался Фитисов, вид он имел сосредоточенный. Рассеянно кивнул, то ли приветствуя «туристов», то ли собственным мыслям.

– Товарищи археологи, вам, наверное, будет любопытно, – сказал он, не выходя из состояния задумчивости, и мотнул головой на палатку за спиной. – Здесь гитлеровцы складировали всё, что нашли, пока рыли землю…

Не дожидаясь дальнейших разъяснений, Артюхов шмыгнул мимо старлея вовнутрь – только полог колыхнулся. Герман хмыкнул, пошел следом и успел услышать как Никольский подступился к командиру с вопросом: не находили ли его бойцы чего-либо неположенного, способного поколебать основы марксизма-ленинизма и повредить бдительности – вроде развратных открыток или шнапса?

В палатке Артюхов пришёл в бешенство.

– Нечего сказать, хорошо потрудились эти гитлеровские учёные, – процедил он, осматривая наваленные кучей предметы. – Только какие же они после этого учёные!? Варвары! Готы, гунны и вандалы!!!

В подтверждение своих слов археолог выхватил из кучи осколок какого-то кувшина и потряс им в воздухе.

– Гляди, это разбито лопатой! А ещё говорят о немецкой аккуратности и методичности!

– Думаю, немцы использовали на раскопках труд местных жителей, так что скорее всего кувшин уничтожен отечественной лопатой, – не согласился Крыжановский, которому припомнилось, как сам Артюхов уничтожил кувшин при помощи сабли.

– Ну и что из того, что использовали? Я тоже привлекал к раскопкам станичников. Но за такое – руки бы поотрывал, – парировал Артюхов.

– Видимо, «Аненербе» не испытывало твоего благоговения перед Салтовской культурой, – сказал Герман. – Немудрено, ведь это иудейская культура! Удивляюсь, что вещи вообще снесены в палатку, а не выброшены.

Пройдя в противоположный угол, он указал на три аккуратных штабеля кирпичей:

– А вот это – совсем другое дело, тут сами немцы постарались. Видишь, как всё тщательно сложено? Темновато, однако… Будь добр, Миша, откинь полог, хочу посмотреть, почему какие-то кирпичи подвигли людей из «Аненербе» проявить педантизм.

Артюхов выполнил просьбу коллеги, затем подошёл и встал рядом.

– Не педантизм, а идиотизм, – объявил он пренебрежительно. – Это плинфы, из которых построен Саркел. Видишь, на каждой начертан некий символ. Подобных кирпичей полно как в музее Новочеркасска, так и в Ленинграде, куда я лично их и навёз. Идиотизм заключается в том, что фрицы рассортировали всё по принципу похожести на руническое письмо.

Герман уже и сам разгадал немудрёную загадку трёх штабелей: в первый немцы сложили кирпичи, символы на которых точно совпадали с древнегерманскими рунами – тут легко угадывались Наутхис, Урус, Гебо, излюбленная нацистами Соулу, и другие; во второй штабель попали те, чьи символы в какой-либо степени напоминали руны, а в третий – самый большой – кирпичи со знаками, не имеющими никакого отношения к рунам.

– Признаться, когда я впервые увидел эту символику, её сходство с руникой^[112] поразило меня, – сказал Артюхов. – Однако, в отличие от немцев, я быстро пришёл к выводу, что если плинфы и несли изначально какое-то послание, то прочесть его теперь не представляется возможным – в семнадцатом и восемнадцатом столетиях значительную часть городища растащило местное население для строительства своих куреней. А в девятнадцатом веке здесь даже существовала артель по добыче кирпича и его последующей продаже – один купчишка по фамилии Сивяков расстарался. Так что фрицы только фигу могли увидеть в этой кирпичной книжице – уж больно мало в ней страничек осталось...

Михаил Капитонович хотел продолжить мысль, но тут в палатку вошёл Фитисов, и возбуждённо сказал:

– Товарищи, пойдёмте скорее, там особист ещё какую-то древнюю фиговину обнаружил… Думаю, она вам понравится. Шоб я так жил!

Артюхов пулей вылетел наружу, а Крыжановский, задержавшись, бросил последний взгляд в угол палатки. Кроме трёх штабелей, там находился и четвёртый, если, конечно, можно назвать штабелем всего два кирпича, уложенные друг на друга. Оба символа, начертанные на их гранях, куда как хорошо были знакомы Герману – впору подмигнуть как старым добрым приятелям – один изображал почитаемую нацистами свастику, а второй представлял собой символ лабиринта.

Выйдя из палатки, Крыжановский двинулся следом за остальными. Вход в подземелье он увидел ещё издали и, пока шёл к нему, не мог оторвать взгляда от зияющей чёрной пасти. Не вызывало сомнений: чтобы докопаться до этого провала, требовались поистине титанические усилия. Представилось, как немцы сгоняют людей на землеройные работы – много, очень много людей…

…Неподалёку от дыры, присев на корточки, разглядывал что-то на земле Никольский. Подойдя к нему первым, Артюхов озадаченно сдвинул на затылок шляпу. Здесь тоже лежали кирпичи, а, кроме того, камни и куски штукатурки. Штукатурку явно снимали аккуратно, стараясь не повредить начертанных на ней символов, а после сложили куски на землю. Кирпичи же разбивали не жалея, ломами. Расчистив вход, обломки просто убрали в сторону.

– Похоже, вход был замурован, а сверху оштукатурен, – поделился своим умозаключением Никольский.

Артюхов схватил из раскопа ком глины, помял его в руке и раздражённо пробурчал:

– Это совершенно очевидно, вот только кем замурован, ведь то, что мы видим на штукатурке, не что иное как византийские печати – сигиллосы, а интересующий и нас, и немцев объект имеет сугубо хазарское происхождение. Ладно, прошу дать мне немного времени, постараюсь разобраться…

– Нема у нас времени на разбирательства, товарищ профессор, нема, – нетерпеливо простонал Фитиль. – Каждая минута дорога, как скрипка Амати. По мне, так надо быстренько спуститься в яму, почикать всех гадов, отнять у них эту вашу штуковину и сразу назад, пока те фрицы, шо, возможно, засели в Цимлянской, не проведали о нашем концерте и не устроили нам оваций.

– Александр Александрович, – недовольно скривился Артюхов. – Оставьте ваши неуместные присказки, вы не в оркестре, а в разведке служите. Вам ли не знать о ценности такой вещи как информация. Жизни ради неё не жалеете, а тут вдруг насчёт времени жадничаете. В общем, я считаю, прежде чем лезть вниз, нужно попытаться добыть хоть какие-то сведения о том, что может ждать нас в этой дыре, а то мало ли... Про проклятье фараона Тутанхамона слыхать доводилось? А про ловушки древние, на грабителей могил поставленные?

– Как же не слыхать, – тоскливо вздохнул Фитиль. – Но, всё равно – попрошу вас поторопиться и долго не держать паузу.

Крыжановский решил не мешать Артюховским изысканиям и отправился в обход лагеря – вдруг там тоже удастся наткнуться на что-либо существенное в плане информации?

Палатки не содержали ничего интересного: лишь аккуратно застеленные кровати, книги да пара недописанных писем личного содержания, оставленных так, словно через минутку к ним вернутся и продолжат.

Дольше, чем в других, Герман задержался в палатке, ближайшей к раскопу и чуть отстоящей от остальных. Дело в том, что на всех четырех кроватях там не было матрасов, а личные вещи вообще отсутствовали. Ни папирос, ни авторучки, ни блокнота, ни даже какой-нибудь завалящей расчески…

«Ага! Это уже не военный аскетизм, – злорадно подумал Герман. – Я-то всё гадал, когда же Зеленые братья себя проявят?»

Вернувшись к остальным, он застал следующую картину: солдаты, разобравшись с трупами, курили в сторонке, а их командир сцепился с особистом в жаркой полемике.

– Я считаю, мы должны оставить здесь несколько человек для прикрытия, – говорил Никольский Фитисову, а тот раздраженно хмурился, отчего создавалось впечатление, что досужий подчиненный донимает начальника глупыми предложениями, в то время как все распоряжения давно подписаны и отправлены, куда следует. Собственно, дело почти так и обстояло.

– Динэр, опять ты забыл, шо командир подразделения тут я, а руководитель операции – Крыжановский? И свой номер в очереди, похоже, ты тоже забыл? – отчеканил Фитиль.

– Да будет тебе, довёл нас до места, и ладно. А дальше изволь молчать, не твоего ума дело. М не кажется…

– Тебе кажется? – искренне удивился Фитисов. – Креститься не предлагаю, ты в Бога всё равно не веришь, но тогда хоть сплюнь через левое плечо не менее трёх разов. Ты видел, как мы убирали тела немцев? Ты думаешь, мы таким способом развлекались?

– Пропавший в полном составе военный лагерь должен насторожить противника и привести его в недоумение…

– Ага, – опять перебил Фитисов. – Точное попадание – должен, к гадалке не ходи, так сильно должен. Но нам разве ж не важно, шоб фрицы пришли в недоумение? Так пусть они себе думают, дескать, весь лагерь полез в яму и там сгинул! Или, что ещё интересней, шо из той ямы вылезла какая-то сатана и всех схарчила!

– Снова издеваетесь, товарищ старший лейтенант? – зло спросил Никольский.

– Это ты надо мной издеваешься, а я над тобой шучу, – устало махнул рукой командир. – Не бери в голову, каждый воюет, как может. Ты, например, без издевательств не можешь, а я, например, без шуток.

– Заметно, – продолжал злиться Никольский.

– А если серьёзно, то у нас просто нет других вариантов, кроме как дождаться, когда археология закончит своё разбирательство, а потом сразу чижиками-пыжиками в яму прыг-скок, – примирительно сказал Фитиль.

Никольский размышлял, командир же поспешил закрепить успех.

– Сколько предлагаешь оставить тут человек? Троих? Четверых?

Особист кивнул неопределённо.

– И какой в этом толк, я спрашиваю? Если нагрянут немцы, то четыре человека их не удержат. Геройскую смерть принять – это да, но удержать – таки нет. Зато наше присутствие они выдадут с потрохами – у противника никаких сомнений не останется, что тут случилось. Другое дело – там, внизу, где эти четыре скрипки могут составить очень недурную партию при исполнении для фрицев похоронного марша. В склеп спустилось семнадцать гадов, это – судя по спальным местам в палатках. Нас же, вместе с тобой и товарищами учеными – девятеро. Так зачем же мы станем распылять и без того малые силы?

– А если, всё же, найдут трупы с ножевыми ранениями? – продолжал спорить особист.

– Хто – немцы? Не найдут – мои оркестранты умеют прятать концы в воду!

Вне всякого сомнения, в отряде царила нервозность. Крыжановский прекрасно понимал её причину: люди испытывают страх перед неизбежной и скорой необходимостью спуска под землю. Понимал потому, что, разве можно забыть собственные чувства, испытанные в Лапландии перед спуском группы Харченко, и позже, в Тибете, когда перед ним самим открылся пугающий зев древней пирамиды? Пусть все они здесь – не робкого десятка, но перед предстоящим делом оторопь возьмёт любого, ведь так устроен человек, что любое подземелье он обязательно отождествляет с могилой. Недаром Фитисов, оговорившись, назвал подземелье склепом...

Фитиль новость Германа о том, что с немцами спустились также четверо тибетских лам, воспринял равнодушно. Только посетовал – мол, жаль, тибетцы не остались на поверхности – одной проблемой уже стало бы меньше. Гораздо больше командира разведчиков воодушевила возможная встреча с немецкой фрау – оказалось, Фитиль ещё до Германа побывал в той палатке, о чём до сей поры помалкивал. Но тут уж не сдержался и дал волю шуткам – одна скабрезнее другой. Само собой, в наибольшей степени на эти шутки реагировал Динэр Никольский, а Фитиль, впрочем, никогда особо не скрывал того обстоятельства, что именно особист служит ему главным объектом для упражнений в остроумии.

Подошёл Артюхов. Губы его тряслись, а слова выходили из глотки с присвистом, как у астматика:

– Немыслимо, византийцы не только построили крепость, но они побывали здесь уже после её взятия Святославом. Замуровали этот вход и наложили печати. Ошибки нет: стратиграфия^[113] вполне отчётливая, обмуровка произведена после того, как тут всё было сожжено… Теперь я понимаю, да-а, теперь ясность полная – вот откуда у Святослава та хитрость, что позволила захватить хазар врасплох! Он просто сговорился с Константинополем, и они пришли вместе, при этом каждый преследовал собственную цель. Всё правильно, не зря меня так тянуло сюда все эти годы, нюхом чуял: Саркел – нечто большее, чем просто крепость, и чем считает академическая наука. Теперь я в этом убедился окончательно. Петрона Каматир строил укрепления не для защиты Хазарского царства, а для защиты чего-то, хранящегося здесь, в этом месте. Да-да, мы имеем дело с хранилищем чего-то очень важного, и очень опасного. Там, дальше, у хутора Потайновского был найден очень занятный обелиск. Камень с вырезанным на нём крестом. Византийский камень! Мы считали, что нашли навигационный знак, ведь здесь же проходил Великий Шёлковый путь. Но теперь я знаю, тот камень – к Саркелу. Он указывал на нечто, спрятанное в земле, нечто потаённое. Недаром же у хутора такое название – Потайновский. Похоже, немцы знали, за чем шли, и знали, где копать...

Археолог замолчал ,и паузой моментально воспользовался Фитиль.

– Это шо – всё, что удалось выяснить? – спросил он, насмешливо прищурившись. – Тогда, с вашего позволения, мы-таки начнём спуск в яму.

– Погодите ещё минуту, – вскричал Артюхов. – Там, внизу, на каждом шагу надо проявлять осторожность. Как выражается товарищ Никольский, лучше перебдеть, чем недобдеть. Мы имеем дело с византийцами, чьё коварство стало притчей во языцех, а хитрость – просто непостижима…

– После войны напишете об этом книгу, а я её обязательно прочитаю, – перебил Фитисов. – Дело за малым: до того светлого момента нам обоим надо дожить.

С этими словами он скользнул в тёмный провал. За ним последовали остальные разведчики, а через минуту – Никольский и Артюхов. Крыжановский шёл последним.

Внутри, один за другим, люди начали зажигать фонари. К собственному удивлению, Герман обнаружил, что несказанно рад их количеству. Теперь хоть и мечутся по стенам десятки горбатых теней, зато не нужно опасаться, как в тибетском лабиринте, что разобьешь единственный фонарь и медленно рехнешься в темноте.

– Серой воняет, – тихо сказал Иван-Абрам.

Артюхов, идущий перед Крыжановским, провел рукой по поверхности стены и прошептал:

– Это эмплектон, византийский бетон. Видите, литая кладка с каменным заполнением…

Фитисов остановился. Остальные принялись заглядывать ему через плечо, как за соседкую за изгородь.