Текст книги "Когти Каганата"

Автор книги: Олег Крыжановский

Соавторы: Константин Жемер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Почему-то такие мысли и красивая, подхваченная в Тибете присказка – «карма» – делали саму жизнь чуть понятнее и веселее.

– Ну, всё! Шутки в сторону, теперь к делу. Элая, вы как – по родине не скучаете?

– О, весьма! – с чувством ответил Илья Толстой. – Во сне я часто вижу тихие воды Потомака и наши замечательные сикаморы…

– Как вы говорите – воды Потомака и сикаморы?! – ухмыльнулся полковник. – Боюсь, что неправильно понят вами, дружище. Я говорил о реке Волга и берёзах, которые находятся на вашей исторической родине, в России. Вот куда вам в скором времени предстоит отправиться!

– В Россию?! – машинально переспросил Толстой.

– Да, в Сталинград!

– Сталинград? Это где?

– Там, где я сказал – на реке Волга, – ответил Герберт Паулс.

Закатив глаза, Толстой представил карту, а затем кивнул:

– В Россию – так в Россию. Насколько я помню, Волга далеко от Германии, с которой русские воюют.

Мистер Дауни икнул и поспешно заметил:

– От Германии, действительно, далековато, но линия фронта сейчас проходит как раз по Волге. В чем и заключается главная пикантность ситуации.

Толстой сник.

– Выше голову, Элая! – бодро вскричал Паулс. – Только подумайте, вы, русский по крови, но в России никогда не бывали. В Индии, в Тибете, да и в этом Бутанге тоже, а в России – никогда. Сейчас самое время восполнить пробел, а заодно и своей родине послужить. Я ведь не ошибся – Штаты действительно ваша родина?

– Не ошиблись, сэр! – снова выпятил подбородок подполковник.

– Окей! Итак, вся заварушка, о которой пойдёт речь, началась, когда «томми»^[63], – Паулс кивнул в сторону Дауни, – из материалов радиоперехвата узнали об одной странной операции немцев в районе Сталинграда. Одно время они не придавали полученной информации никакого значения, пока русские по своим каналам не проведали о том же самом. О-о, наши «красные» друзья реагировали совсем иначе – эфир просто раскалился от их радиообмена. Дошло до того, что русские отозвали отсюда, из Азии, своего резидента, работающего под оперативным псевдонимом Лыжник. О, этот Лыжник – агент, законспирированный настолько, что о его существовании «томми» даже не подозревали. Открою секрет: наш радушный хозяин-любитель чая Питер Дауни схлопотал по шее от своего руководства за то, что под самым его носом работал русский шпион, а он об этом ничего не знал. Само собой, тогда стало понятно, что происходит нечто серьёзное… Нет, вы только поглядите на Питера! Что за снобизм, коллега? Когда ваш шеф связался со мной по этому делу, то вёл он себя заискивающе, несмотря на то обстоятельство, что я – сын фермера, а он – лорд. Может, вам не мешало бы перенять манеры у руководства, а, Питер?

Американский полковник наклонился, протянул руку и самым нахальным образом потрепал мистера Дауни по колену.

– Извините, Герберт, но какое отношение к этому имею я? – поинтересовался Толстой, своим вопросом разряжая обстановку.

– О-о, самое прямое, – ухмыльнулся Паулс. – Думаете, заискивающий тон «Интеллидженс сервис» вызван уважением к моей персоне? Ничего подобного, им понадобились вы, Элая – вы, и никто другой! Дело в том, что «томми» всерьёз вознамерились влезть в игру русской и немецкой разведок. Но, увы – остальные игроки против: про немцев не говорю, а русские… Х-ха, «Дядюшка Джо^[64]» люто ненавидит англичан, а раз так, значит, и каждый житель СССР их тоже ненавидит – воля вождя, так сказать. Значит, ни один британец не будет допущен в зону боев на Волге.

– Но почему, ведь это союзники?

– На каждое «почему» есть своё «потому», – назидательно поднял вверх палец балагур-полковник. – Дело в том, что «Дядюшка Джо» полагает, будто Гитлер не по своему желанию напал на него, будто это британцы путём закулисных интриг натравили Германию на СССР… Собственно, в подобном предположении есть глубокий смысл…

– Герберт, прошу вас, – возмущённо вскричал Дауни. – Оставьте эти инсинуации.

Паулс расхохотался, и сквозь смех пояснил:

– Шучу я, шучу!

– Понимаю, нашим союзникам понадобился я из-за моих русских корней.

– О-о, вы не просто русский, вы – внук писателя, который у комми^[65] популярен почти так же, как сам «Дядюшка Джо». По легенде, которую мы для вас составили, теперь вы – военный корреспондент, желающий написать о том, как русские парни бьют наци...

– Не только корреспондент, но и писатель, – поспешил вмешаться Дауни. – Внук писателя, написавшего о войне русских с Наполеоном, который теперь пишет книгу о войне с Гитлером и желает посмотреть всё своими глазами…

– Не успели мы заикнуться о вас, Элая, как русские вцепились в эту идею подобно бульдогам, – продолжил Паулс. – Они ждут вас, Элая, и обещают всяческую помощь и поддержку.

– Но как же, я ведь не писатель, – развёл руками Толстой.

– Ну, как это – «не писатель»?! – возмутился полковник Паулс. – Позволю себе процитировать… В этих диких, негостеприимных краях порой случаются незабываемые встречи. Сложно представить, но вчера посреди Гималайских снегов я встретил одного необычного лыжника, который оказался, как и я, русским. Назвался он Германом Ивановичем Крыжановским...

– Да-да, припоминаю, я писал об этом года три назад…, – сконфуженно проговорил Толстой.

– Не просто писали, это ведь фраза из вашего донесения, Элая, а не из путевых заметок или романа. Там ещё что-то было про жену этого лыжника, тоже лыжницу, но она нас в данном случае не интересует. Скажите, кто, кроме писателя, станет подобным образом составлять донесения в разведывательный центр?

– Талант и голос крови, – ввернул слово мистер Дауни.

– Вот именно, – подтвердил Паулс. – Сам старина Эрни^[66] так не напишет. Но мы отвлеклись от главного. Дело вот в чём: тот ваш знакомый, Герман Иванович Крыжановский, с вероятностью в девяносто семь процентов есть ни кто иной, как интересующий нас агент Лыжник, о котором я уже упоминал. Вероятность эту высчитали яйцеголовые из Блетчли-парка^[67], а они никогда не ошибаются. Поражаюсь, какой объём бумаг перебрали, прежде чем наткнулись на ваше старое донесение…

– В котором вы охарактеризовали свою встречу с Лыжником как незабываемую, – снова вступил в разговор Дауни. – Следовательно, вспомните его, если увидите…

– Питер, не болтайте глупостей, ваши, британские агенты сколько угодно могут врать в донесениях или страдать плохой памятью, но наши парни никогда себе не позволят ничего подобного, – высокомерно заявил Паулс. – Не так ли, Элая, ведь вы прекрасно запомнили этого Германа и сможете его узнать, если увидите?

– Да, сэр, запомнил и смогу узнать!

– Окей! – весело сказал Паулс.

– Замечательно, – облегчённо вздохнул Дауни.

– Та встреча, Элая, оказалась для вас не только незабываемой, но и судьбоносной, – с отеческой мягкостью в голосе проговорил полковник Паулс. – Представьте, нам совершенно неизвестен характер операции, из-за которой русские и немцы устроили возню, единственная зацепка – этот Лыжник. И надо же такому случиться, что в разведках двух великих держав есть только два человека, которые знают Лыжника в лицо. Это Брук Долан, и вы, Элая. Нужно ли мне ещё раз объяснять, почему ваша кандидатура выиграла соревнование с Доланом?

– Нет, сэр!

– Герберт, дружище Герберт, мы ведь договаривались, не так ли?

– Да, Герберт!

– Итак, ваша задача, Элая, состоит в том, чтобы под видом фронтового корреспондента и писателя проникнуть в русский город Сталинград, где попытаться найти Германа Ивановича Лыжника. Упомянутые мной умные головы из Блетчли-парк высчитали, что вы успеете прибыть на место или одновременно с Лыжником или позже него, но не настолько позже, чтобы след успел остыть. Найдя этого парня, вы прицепитесь к нему, как запах струи скунса цепляется к фермерским штанам, и выясните всю возможную информацию о его задании. Способ связи и прочие детали объяснит Питер, ведь это его руководство всё спланировало, в том числе и ваше участие…

– А если я не смогу найти Лыжника или не выясню у него нужную информацию? – спросил Толстой.

– В таком случае скажу, что работа разведчика не про вас, дружище, – холодно усмехнулся Паулс. – Впрочем, это пустяки, ведь у вас появится профессия писателя. А что, напишете книгу, назовёте её «Война и мир два». Хорошие деньги заработаете, Элая. Ещё вопросы?

Толстой молча покачал головой.

– Герберт, вы ведь с дороги хотите есть? – спохватился Питер Дауни. – О, с этими делами я совсем утратил приличные манеры! Волнение, знаете ли… Прошу простить, прошу простить… Вот, не желаете отведать пули^[68]? Приличная вещь, доложу вам.

– Спасибо, Питер, с удовольствием!

Примерно через полтора часа Толстой шагал в миле от дома, заботливо опекаемый справа полковником Паулсом, а слева мистером Дауни, и удивлённо оглядывался окрест.

– Это что же – аэродром? А я думал – будущая плантация! И сторож на воротах уверен, что охраняет плантацию!

Мистер Дауни самодовольно улыбнулся.

– Не замечали, какая чудесная вещь – молва. Слово тут, слово там, и вот уже история мира идет иными путями. Что уж говорить о какой-то плантации, подполковник!

Потом хитро улыбнулся, и добавил:

– Впрочем, вон за той рощей, действительно, плантации. Поэтому когда стали расчищать место здесь, никто даже не интересовался, для чего оно. Лишь когда я приказал утрамбовывать землю, некоторые посчитали, что я тронулся умом. Но сделали все, как велено, а что до их мнения…

– Отлично, Питер, отлично, – вклинился Герберт. – Твое умение пудрить мозги, а время между тем не терпит. Что бы там ни говорили эти яйцеголовые, но, вполне возможно, Лыжник опережает вас, Элая, на несколько дней. Поэтому, перефразируя Питера, скажу: час тут, час там, и можно выиграть пару дней. А там и обойти на финише. Не любите скачки? Нет?

– Предпочитаю игру в поло.

– Поло? О, нет, азарт не тот! Скачки, и только скачки, но мне главное – не ставить денег, тогда я всегда правильно угадываю победителя.

Подходя к застывшему в поле самолету, Паулс торжественно провозгласил:

– Прошу любить и жаловать – «Дуглас Скайтрейн»^[69] – гордость американского воздушного флота! Новейшая разработка, бьюсь об заклад, вы, Элая, такого ещё не видели. Признаться, в этот раз я сам впервые на таком летел.

Название Толстому не понравилось – «Небесный поезд»! Так и представился двадцатитонный локомотив, идущий на посадку и перечеркивающий небо черной дымной полосой.

– Ту-ту! – весело загудел в ухо оказавшийся тут как тут Паулс. – Не спите, дружище! Вы еще не на борту! Успеете выспаться, до Тегерана лететь долго!

– А те люди, что там подсядут, они зачем летят в СССР?

– Техники, специалисты по обслуживанию самолётов, поставляемых русским по ленд-лизу^[70], – зевнул Паулс. – Ну, давайте прощаться…

Он сунул Толстому рюкзак с вещами, который до этого нёс сам, и сердечно обнял подчинённого. Дауни ограничился крепким рукопожатием.

– Соблюдайте мои инструкции, подполковник, и всё будет хорошо, – сказал напоследок англичанин.

Толстой молча козырнул и направился к «Дугласу». В окне пилотской кабины показалась улыбающаяся голова, и сказала:

– Добро пожаловать на борт «Моники Сайлз».

Питер Дауни жёлчно спросил коллегу:

– А не кажется ли тебе, Герберт, привычка ваших пилотов называть самолеты именами своих шлюх идиотской?

– А почему бы и нет, – ответил Герберт. – Быть может, если бы «Титаник» назвали Пенелопой, айсберг постеснялся бодаться с леди. Кстати, как ты груб, Питер – «имена шлюх», фи, как некрасиво! Мельчают джентльмены, мельчают!

– Не угодно ли моему давнему другу чаю, – жёлчно осведомился в ответ англичанин.

Заработали двигатели самолёта, и дальше Толстой уже не услышал, а жаль, ибо говорили о нём.

– Я не предполагал, что он настолько туп, этот ваш Элая! – громко заорал на ухо Паулсу Дауни.

– Неужели вам хотелось услышать от нашего протеже умные вопросы? – огрызнулся Паулс. – Например, что случится, если Лыжник распознает в нём агента иностранной разведки? Из умников плохие исполнители, дружище. Мне милее простые, бесхитростные парни, такие, каким я сам был в молодости. А свой чай засуньте себе подальше в карман, я не за тем прибыл на Восток. Загар-кальян-сари, вот моя программа для этих диких и опасных мест...

…«Любопытно, кем был в прошлой жизни Герберт? – думал Толстой, умащиваясь в жёстком кресле. – Почему-то мне кажется, каким-нибудь Марко Поло, Колумбом, Магелланом. Конченым авантюристом без страха и без совести. А, может, наоборот – каким-нибудь тихим мышонком… Сэкономил жизненные силы на целую лишнюю жизнь, поэтому теперь он такой живчик».

За рассуждениями подполковник практически прозевал взлет. Спохватился в тот момент, когда пол под ногами встал дыбом. Поднявшись на определенную высоту, самолет повернул на северо-запад. Толстой с тоской глядел в иллюминатор на горы, проплывающие внизу.

Глава 5

О том, как сложно порой бывает отделить науку от мифотворчества

«…Друзии же сказают, яко идуще ему за море, и уклюну змия в ногу, и с того умре…»

Новгородские летописи

20 сентября 1942 года. Москва.

– Внизу кто-то есть, слышите? – прошептал Никольский. Вскочив из-за стола, он направился к незапертой двери, ведущей из Артюховского убежища в коридор. Спиритус крепко овладел молодым офицером, поэтому походка того, по замыслу – бесшумно-кошачья, на деле оказалась другой – вихляющей и нетвёрдой.

Герман прислушался. Действительно, кроме них троих, в институте находился кто-то ещё. И этот кто-то обозначал своё присутствие весьма отчётливыми звуками – бормотанием и постукиванием.

– Чего всполошились, товарищи? Это баба Тоша, наша техничка, – рассмеялся Артюхов. – Мы с ней вдвоём стережём институтские сокровища.

– Лучше перебдеть, чем недобдеть, – оконфузившийся Никольский поспешил вернуться за стол.

– Баба Тоша – личность по-своему мифологическая, – продолжил улыбающийся Артюхов. – Князя Щербатова именно она выручила…

– Не может быть! – перебил Герман Крыжановский. – И она здесь, у тебя сейчас работает?! Что ни говори, а этой бабе Тоше каждый археолог в ноги обязан поклониться!

– О чём это вы, товарищи? – спросил Никольский.

– О-о, в прежние времена был такой знаменитый археолог – князь Николай Сергеевич Щербатов, – начал пояснять Крыжановский. – Умница и энтузиаст, много сделавший для отечественной науки. Именно он провёл наиболее полное обследование подземелий Московского Кремля, описал их и сделал там множество фотоснимков…

– Искал библиотеку Иоанна Грозного, – подмигнул Никольскому Артюхов.

– Да-да, а до революции он занимал пост директора Исторического музея, – пояснил Крыжановский.

– И после революции тоже…, – снова ввернул фразу Артюхов.

– Ну, так вот, в двадцатые годы, в период «перегибов на местах»^[71], – на последнем слове Герман сделал ударение, – Щербатова, немолодого тогда уже человека, арестовали. А как же: бывший князь, бывший помещик и вдруг – на свободе. Так бы ему и сгинуть, если бы не одна простая женщина, что прежде прислуживала в его доме…

– Вот эта самая баба Тоша, – подтвердил Артюхов.

– Она – ни много, ни мало – явилась прямо в ЧК и потребовала возвратить ей хозяина, – продолжил Герман. – Человек, мол, он хороший, добрый и для советской власти никакой угрозы не представляет. Сама же она, как истинная представительница пролетариата, выразила готовность взять бывшего хозяина-князя на поруки. Удивительное дело, но товарищи из ЧК пошли навстречу женщине и выпустили Николая Сергеевича. Более того, он даже смог вернуться и работать в Историческом музее, правда, уже внештатно. Потом даже получил пенсию.

– Действительно, похоже на миф, – с уважением глядя в сторону двери, согласился Динэр Никольский, – красивый миф со счастливым концом…

– Красивый, – подтвердил Артюхов. – Но вы ведь, товарищи, как я понимаю, приехали сюда не за мифами о бабе Тоше и князе Щербатове?

– Точно! – воскликнул Герман. – Нас интересует совсем другой князь. А именно – киевский князь Олег по прозванию Вещий…

– И Песах тоже, – добавил Никольский. – В прошлую нашу встречу, вы, уважаемый Михаил Капитонович, загадками изъяснялись. Так будьте добры хоть сейчас, в присутствии товарища Крыжановского, разложить всё по полочкам и со всеми подробностями.

Герман выжидающе смотрел на Артюхова. Тот поправил очки и начал:

– Не знаю, возможно, вам, уважаемый Динэр Кузьмич, для того, чтобы понять мои объяснения, не хватало поддержки Германа Ивановича. Что до меня, то ради здравости изъяснения мне не доставало другого, а именно – спирту. Поскольку теперь и Герман, и спирт присутствуют, начну, пожалуй, сначала, и со всеми, как вам того угодно, подробностями. Итак, «Песнь о вещем Олеге», надеюсь, помните?

Никольский кивнул, а затем нараспев продекламировал:

– Как ныне сбирается Вещий Олег отмстить неразумным хазарам, их сёла и нивы за буйный набег обрёк он мечам и пожарам…

– Всё правильно! – удовлетворённо воскликнул Артюхов. – Так, может, вам также известно, чем именно окончился упомянутый «буйный набег»?

– Змея выползла из черепа мёртвого коня и укусила князя насмерть! – выпалил особист.

– Вот как?! – деланно изумился Артюхов. – Не мудрено, в школьных учебниках истории о том – ни гу-гу…

– Да и в университетских, признаться, тоже сказано вскользь, – подтвердил мысль коллеги Крыжановский. – Как и обо всём Хазарском царстве.

– Всё правильно, в учебники вносятся только проверенные данные, – посерьёзнел Артюхов. – А здесь присутствуют множественные противоречия. К примеру, «Повесть временных лет» имеет ряд несогласованностей с Новгородскими летописями, а те, в свою очередь, разнятся с арабскими источниками, не говоря уж о хазарских. Вот почему мало кому известно имя Песаха досточтимого. А имечко это всплыло в так называемом Кембриджском документе – письме анонимного хазарского еврея, жившего в Х веке. Документ до 1896 года хранился в Каирской синагоге, пока его не привёз в Кембриджский университет некий Соломон Шехтер. Письмо подлинное, впервые его опубликовали в тысяча девятьсот двенадцатом году. В нём, в частности, говорится, что в один прекрасный день, году этак в девятьсот тридцать втором или девятьсот сороковом (более точной даты в документе нет), Олег, опираясь на помощь Византии, атаковал хазарский город Самкерц, что на Таманском полуострове – в месте, где теперь находится Керчь.

– Самкерц в отечественных источниках именуется Тмутараканью, – пояснил специально для Никольского Герман.

Артюхов согласно кивнул и продолжил:

– Легко захватив Тмутаракань, Олег взял там богатую добычу и пленных. Но дальше военная удача отвернулась от Вещего князя: хазарский военачальник – досточтимый Песах – догнал его войско и наголову разбил, а самого Олега вынудил принять мир на кабальных условиях. Представляете, Песах смог разбить объединённое войско русов и византийцев! И на том не остановился, а обрушился на византийские земли в Крыму. Взял три города и осадил Херсонес…

– Я знаю, Херсонес – это там, где сейчас Севастополь! – блеснул эрудицией Никольский.

– Я говорю об очень укреплённых городах! – в ответ блеснул стёклами очков Артюхов. – Спрашивается, каким способом означенный Песах мог снискать столь завидную победоносность?

– «Когти»?! – выпалил Никольский.

– Этого автор Кембриджского документа не утверждает, – вздохнул Артюхов. – Но, поскольку здравый смысл прямо-таки вопиет за то, что в распоряжении Песаха имелась какая-то неведомая сила, я провёл собственные исследования и кое-что выяснил... Задолго до Олега, в восьмом веке новой эры, история Хазарии знала момент, когда страна оказалась полностью разорена арабами и практически прекратила своё существование как целостное государство. Власть кагана бездействовала. И вдруг один военачальник по имени Булан, а по вероисповеданию – иудей сумел каким-то образом прямо-таки возродить каганат из пепла. Он собрал армию и напал на иранский город Ардебиль. Набег закончился победой, и Булан стал беком, то есть теневым правителем, чья власть превосходила власть самого кагана. Потомки Булана оставались беками до самого конца существования каганата, а их религия – иудаизм – прочно заняла место основной государственной религии. Интересно то обстоятельство, что только правящая верхушка исповедовала эту веру, причём, первое время втайне от основного населения, которое в своей массе было тюркскими язычниками.

– Как так? – поразился Никольский. – Я считал, что все хазары – поголовно евреи.

– Нет-нет, – покачал головой Артюхов. – Только избранные, аристократия, так сказать, плюс богатые представители торгового сословия...

Герман почувствовал, что Артюхов готов приступить к обстоятельной лекции пусть на весьма интересную, но совершенно не относящуюся к делу тему. Уж вечер наступает, а о главном, меж тем, пока не сказано ни слова.

– «Когти», Миша, «когти», – решил он вмешаться. И вовремя, поскольку Михаил Капитонович уже набрал полную грудь воздуха, глаза его зажглись нешуточным лекторским огнём. Реплика коллеги заставила этот огонь угаснуть, а воздух – с шумом покинуть лёгкие.

– Да-да, «когти», – сказал археолог и недовольно взглянул на Германа. – Предмет сей имеет сугубо мифическую природу. Честно говоря, начав им заниматься, я, как серьёзный учёный, рассчитывал прежде найти доказательства, а уж потом выдвигать гипотезу, но – увы, воз и ныне там. С тридцать шестого года раскопки на Дону остановлены: сколько не тщился, но продолжить их так и не удалось. Письменные же источники скудны, а те, что есть, имеют неоднозначное толкование. Эх, да я бы сидел себе тихо и до времени помалкивал о «когтях», кабы одним ранним утром не появился на пороге вот этот вот молодой человек…

Михаил Капитонович кивнул в сторону Никольского и продолжил:

– …А затем вдруг не раздался в телефонной трубке голос товарища Берия. Тут уж, хочешь – не хочешь, а выложишь всё, включая мифы и собственные измышления начистоту, без утайки.

– Да будет тебе, Миша, – подбодрил приятеля Герман. – Мифы – основной движитель археологии, разве нет? Сколько их на поверку оказалось не химерой, а былью и увенчалось открытиями века? Так, может, ты тоже стоишь на пороге великого открытия?

Глаза Артюхова снова зажглись. На этот раз внутреннее пламя имело иное свойство, нежели в прошлый раз. Это было пламя первооткрывательства – пламя, порождённое одной из самых сильных и яростных страстей, в череде тех, которые снедают людей и бросают на поступки столь необдуманные, что потом о поступках тех пишут в энциклопедиях, дескать, они изменили мир.

– Ещё раз предупреждаю, товарищи, речь о моей личной гипотезе, которая пока мало подкреплена историческими сведениями и археологическими находками, – объявил археолог, обводя пылающим взором собеседников.

Те кивками выразили своё полное понимание. Тогда Артюхов рассказал следующее:

– Термин «когти» часто упоминается в различных источниках по отношению к хазарам. Можно сказать, термин пристал к этому народу как репей к собачьему хвосту. Новгородские купцы, к примеру, сетовали, на то, что каганат крепко вцепился когтями в торговые пути и загребает непомерную дань с караванов. Византийцы указывали на то, что их причерноморским поселениям следует остерегаться когтей каганата, поскольку эти когти уже поработили многие земли и многие народы… Аллегория, скажете вы?! Всё правильно, именно так и принято считать, а я вот однажды взял и предположил иное…

Артюхов вздохнул, затем, подчинившись внезапному импульсу, схватил со стола банку с остатками тушёнки. Громко стуча ложкой, он выскреб содержимое, и намазал на хлеб.

– …Эта нездоровая мысль пришла ко мне там, на раскопках Саркела, – повествование учёный продолжил уже с набитым ртом. – Был ли я в своём уме, судите сами, но вот факты… С момента победы Песаха над Олегом прошло не больше тридцати лет, когда другой киевский князь, Святослав, открыто пришёл в каганат, буквально смёл всё хазарское войско во главе с самим каганом и захватил все их главные города, включая столицу Итиль и славящуюся своей неприступностью крепость Саркел. Поход Святослава фактически поставил крест на существовании Хазарского каганата. Спрашивается, что изменилось за тридцать лет? Куда подевалась непобедимая сила Песаха досточтимого?! Эти вопросы меня замучили настолько, что я решил выяснить природу пресловутой силы. От идеи, что означенная сила – ни что иное, как просто хазарская армия, пришлось отказаться. Дальше начал я перебирать разные варианты, зарылся в манускрипты и всякий раз упорно натыкался на термин «когти». Более того, выходило, что источник силы хазарского царства имеет нематериальную, противоестественную, если хотите, мистическую природу. Постепенно начала вырисовываться гипотеза…

Артюхов с сожалением покосился на пустую консервную банку, затем, делать нечего, поел просто хлеба с луком. О спиртном, благодаря интересному повествованию, все сидящие за столом, не сговариваясь, на время позабыли.

–…Ну, так вот, – продолжил Михаил Капитонович. – Я осмелился предположить следующее… Булан, о котором уже говорилось (если помните, это первый бек из династии Буланидов), откуда-то умудрился добыть некий неведомый артефакт, который он потом передал своим потомкам. Этот артефакт долгое время служил неизменной опорой власти и могущества правящей верхушки государства.

– Мистический артефакт, дающий защиту от врагов? Ну и история! Это уже не «Песнь о Вещем Олеге», а «Сказка о Золотом Петушке», – весело воскликнул Динэр Никольский. Однако, покосившись на Крыжановского, лицо которого выражало абсолютную серьёзность и глубокую заинтересованность, особист осёкся и замолчал.

– Напрасно иронизируете, дорогой товарищ, – обиделся Артюхов. – Напрасно! За моими умозаключениями стоит множество бессонных ночей… Если хотите знать, в Средние века военное могущество государств часто базировалось на разном сверхоружии. Например, у Византии имелся так называемый «греческий огонь» – тоже своего рода мистическая вещь, секрет которой хранился в строжайшей тайне. Кстати, до сих пор эта тайна остаётся нераскрытой. Говорят, якобы в восемнадцатом веке некий французский алхимик по фамилии Дюпре сумел воспроизвести древнюю формулу «греческого огня», которую он продал королю Людовику Пятнадцатому. А тот, ужаснувшись полученному могуществу, все бумаги Дюпре уничтожил…

– Миша, не обращай внимания на молодого коллегу, – взял слово Герман. – Да расскажи ты историю о мистическом артефакте перед учёной аудиторией, ещё бы не то услышал!

– То-то и оно, что не хотел я вообще говорить, не хотел…

– Дорогой Михаил Капитонович, товарищ Артюхов, – с виноватым лицом воскликнул Никольский, – Простите меня, это всё спиритус виноват… Вышло не специально… Но, я думал, «когти» Песаха – это действительно оружие, а тут вдруг мракобесием запахло…

– Послушайте, товарищ младший лейтенант, – отеческим тоном начал Крыжановский. – Представьте, что какой-нибудь изобретатель-самоучка – современник Булана, взял да и придумал э-э, ну, скажем динамит. Для нас он – штука обычная, но древние летописцы описали бы его именно как мистический артефакт. Само собой, товарищ Артюхов, поработав с такими летописями, опирается на мнение авторов…

– Вот теперь понятно! – жизнерадостнее прежнего вскричал Никольский. – А наша боевая задача состоит в том, чтобы найти «когти» и развенчать всю мистику путём выяснения иссснной природы предмета, которая, естесссно, не может противоречить материалистической теории, на которой зиждется учение Маркса-Энгельса-Сталина…

– Товарищ младший лейтенант! – воскликнул Крыжановский.

Никольский уже и сам понял, что спьяну выболтал перед гражданским лицом характер предстоящего секретного задания. Закрыв рукой рот, офицер уставился выпученными от ужаса глазами на Германа.

– Миша, где здесь умывальник? – спросил тот Артюхова.

– Направо, в конце коридора.

Никольский, продолжая демонстрировать запоздалую понятливость, без слов вскочил и бросился вон из помещения. Стоило особисту исчезнуть, как Артюхов подступил к Герману и горячо зашептал, дыша в лицо перегаром и луковой отрыжкой:

– Я ведь не дурак, Гера, и сразу смекнул, что вы собираетесь идти за «когтями». Не представляю, на кой это нужно сейчас, когда там хозяйничают немцы, но намерение вижу отчётливо… Гера, умоляю, ради нашей многолетней дружбы, возьми меня с собой! Я знаю, ты можешь решить этот вопрос положительно – вон как тебя этот молодой человек слушается! Небось ты в органах немалая шишка, а? Возьми меня, не пожалеешь, я ведь те места не просто хорошо знаю – я там каждый вершок на брюхе прополз! Ты просто не представляешь, что для меня значит Саркел! Я его, если хочешь знать, почти каждую ночь во сне вижу!

– Немцы тоже ищут «когти», Миша, – также шёпотом сказал Герман. – Мы идём их остановить. Это смертельно опасное дело…

– Плевать на опасность, я две войны прошёл, – ощерился Артюхов. – Кстати, и с оружием обращаться не разучился.

– Да, уж, – Герман покосился на обломок сабли, валяющийся на полу, и добавил. – Обещать не стану, но посодействовать постараюсь.

В ответ Артюхов умоляюще сложил руки. Одарив приятеля ободряющим взглядом, Герман вышел в коридор и направился в туалет, из приоткрытой двери которого доносилось громкое фырканье.

Никольский стоял, низко наклонившись над раковиной, хлеставшая из крана вода охлаждала его горячую голову. Крыжановский подошёл и остановился рядом, всей своей массивной фигурой нависнув над подчинённым. Тот убрал голову из-под струи и затравлено, снизу вверх, взглянул на капитана.

– Ну, как – отпустило? – участливо поинтересовался Герман.

– Вроде бы! Но товарищ капи…Э-э, профессор, как же так вышло? – особист выпрямился, но взгляд его по-прежнему оставался затравленным. – Сколько раз я другим талдычил: «Болтун – находка для шпиона», а вот теперь сам выболтал секретную информацию гражданскому лицу. Что же теперь делать?

– Сделанного не воротишь, – мягко сказал Герман. – Но зато всё можно обернуть на пользу боевой задаче.

Взгляд Никольского из затравленного моментально превратился в искательный.

– Если мы привлечём товарища Артюхова в состав нашей группы и возьмём с собой на задание, то ваши неосторожные слова можно трактовать не как оплошность, а как инструктаж, произвести который вы были просто обязаны, – пояснил свою мысль Крыжановский

– А профессор разве согласится пойти с нами?

– Профессор уже обратился ко мне с такой просьбой, – усмехнулся Герман. – И знаете, как руководитель операции, я не нахожу возражений. А потому сейчас же попрошу санкции лично у наркома. Там, внизу, в будке вахтёра вроде есть телефон…

– Да-да, есть, – обрадовано воскликнул Никольский. Устремившись вслед за широко шагающим Германом, он зачастил. – Вы знаете, что скажите… Там, на оккупированной территории, нам понадобится проводник… Обязательно понадобится! Фитисов и его разведчики – бестии, конечно, прожжённые, но местности они досконально не знают. А к местным жителям если обратимся, то неизвестно еще, на кого напоремся – вдруг окажется недобитым «красновцем»^[72], из тех, что гитлеровцев хлебом-солью встречали? Он и приведёт нас не в Саркел, а прямиком в фельджандармерию.