Текст книги "Рассказы (СИ)"

Автор книги: Оксана Бутузова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Песочное время

Часы спешили.

Они уже несколько раз переворачивали колбы, чтобы выяснить, при каком положении песок сыпется быстрее, но, как ни менялся верх с низом, результат оказывался один и тот же. Металлическая диафрагма стерлась еще на одну песчинку.

– Мы уже устали работать над вашим заказом, – часовщик выпрямил спину.

Ворочать стеклянные емкости в полтора метра высотой было занятием не из легких.

– Я всего лишь хочу, чтобы часы шли точно, – отвечал мужчина в сером пиджаке. – Разве это так сложно сделать?

– Вы сами не знаете, чего хотите. Закажите обычные современные часы, механические или электронные. Мы дадим вам гарантию точности лет на сто.

– В ваших современных время абстрактно. Я его не вижу… только цифры. А это не время, оно не исчисляется цифрами.

– Это вы мне говорите? – поднял брови часовщик.

Уж кому, как не ему лучше знать, в чем состоит время. Однако только настоящий профессионал после таких заявлений мог оставаться невозмутимым.

– Хорошо. Тогда позвольте нам засыпать не песок, а цинковую пыль. Она намного надежнее, не стирает поверхности стекла и диафрагмы.

– Нет, – резко возразил заказчик. – Только песок. Стекло ведь тоже из песка. Только он будет отражать естественный ход времени.

– А как насчет измельченной яичной скорлупы? Вполне естественный материал. Скорлупа это… кокон времени, будущего времени. Вы только представьте, его разбивают, выпуская время наружу, измельчают, просеивают, превращая в пыль, которая служит отсчетом новой жизни.

Он нашел бы еще множество материалов, похожих на течение времени. Золотая пыль – именно золото придает вес человеку, оно сыпется из кармана в карман, за него можно купить не то что жизнь, само время. Измельченный в порошок мрамор – вот он стоит, тверже веков, застывший в монументальной форме, а попади он в часы, станет податливее глины. Еще можно переливать нефть, хотя она, конечно, сразу запачкает стекло, и время ускользнет в ее черных недрах. Бивень мамонта… но это будет намного дороже.

Заказчик его совсем не слушал. Он разглядывал свои пыльные ботинки.

– Нет, только песок, – поднял он, наконец, глаза. – Остальное будет нечестно.

Его выпаривали, прессовали, измельчали до пыли, вываривали в вине, снова выпаривали. Но песок, как только попадал в стеклянные колбы, начинал жить своей жизнью. У него было какое-то собственное время, по которому он сыпался, и которое всегда чуть опережало время человеческое.

– Может, в стекле дефект? – беспокоился заказчик. – Воздух где-нибудь проходит?

– Мы меняли колбы, – отвечал равнодушно часовщик.

– У вас здесь холодно, – запахивал серый пиджак мужчина. – Я слышал, песок сыпется медленнее в тепле, если на него светит солнце.

– Хотите медленнее, так положите часы горизонтально, в знак бесконечности. Время вообще остановится.

Терпение часовщика подходило к пределу. Он не знал, как избавиться от этого капризного заказчика. Он хотел еще посоветовать сменить серый пиджак, чтобы жизнь не казалась такой унылой и быстротечной, но в последний момент воздержался.

– Это нечестно, – повторил заказчик.

Они еще долго экспериментировали с колбами, песком и диафрагмой, пока досада и раздражение часовщика не сгустились и сконцентрировались до такой степени, что превратились в очень простую и каверзную идею, которую он незамедлительно воплотил.

– И что? – мужчина в сером пиджаке сначала ничего не понял.

– Ждите, – часовщик наслаждался его реакцией. – Сейчас упадет.

Часы стояли. В том смысле, что песок не сыпался, он заполнял верхнюю колбу и не спешил покидать ее. Часовщик умудрился так запаять диафрагму, что осталось совсем микроскопическое отверстие, диаметром в одну песчинку, которая и должна была упасть, но никак не падала.

Заказчика заворожило ожидание.

– Это же вечные часы! – воскликнул он.

– Ничего нет вечного в этом мире, – возразил часовщик. – Сам мир не вечен.

На этот раз оба неожиданно остались довольны. Мужчина в сером пиджаке наконец отсчитал положенную сумму, а часовщик даже улыбнулся ему на прощанье.

Он ждал еще несколько часов, пока упадет следующая песчинка. Во что бы то ни стало нужно было застать ее. Он должен знать, насколько спешат эти часы, а ведь они тоже спешили, как и все остальные, только чуть медленнее. Но сути дела это не меняло.

Что происходило там, в узком, едва различимом горлышке между двумя колбами, в этой перемычке между прошлым и будущим. Его взгляд был прикован к песку. Он и сам ощущал себя песчинкой, которая застряла в настоящем. И в этом настоящем не было никакого времени. Он был окружен вечностью. Бери и пользуйся. Но весь вопрос в том – как взять.

Наверху время сгустилось, спрессовалось и окаменело. Оно словно превратилось в гранит или мрамор. Но это была только видимость твердости. Оно оставалось текучим, его тянуло вниз силой земной тяжести. Стеклянная колба, казалось, набухла, как цветочная почка весной, вот-вот прорвется, сметет преграду и развернется, заполняя все вокруг новыми событиями, чувствами, настроениями.

А всего-то и нужно было одно микроскопическое движение, дуновение, чтобы громада песка чуть просела и одна единственная песчинка, едва проходящая сквозь диафрагму, задышала, оторвалась от других, на нее давящих, и вся обратилась в свободное падение.

Она оторвалась и летела. Долго и плавно, поскольку была очень легкой. Планировала, словно оторвавшийся от ветки осенний лист, истощенный, потерявший соки и силу сопротивления. И в этом полете разворачивалось время. Осыпались песчаные замки, заносило следы, засыпало реки, уходили вглубь земли целые города и цивилизации. И уже совсем скоро упадет следующая песчинка, припорошит горсткой стеклянное дно, наметет дюну, накроет песчаным холмом и человека в сером пиджаке, и часовщика. И все, что было в будущем, по воле времени превратится в прошлое... Пока кто-нибудь не перевернет часы.

Волонтёры

Автобус подъехал к самому краю леса, придавив березовую поросль, которая хрустела под колесами, пока водитель разворачивался на опушке. Наконец он остановился на ровной площадке, двери со скрипом открылись, и волонтеры начали выгружаться.

Одни были знакомы, другие приехали в первый раз, но все быстро сплотились в процессе взаимопомощи. Помогали выходить из автобуса, подкатывали бревна для сидений, кто-то разложил на траве провиант, достал бутылки с водой и соком. Потянулись руки.

– Па…па…па…адаждите!

Мужчина в клетчатой рубашке и панаме решительно двинулся к собравшимся. Все сразу поняли, что это старший.

– Вы ды...ды…для чего приехали?.. Вы…вы…все вышли?

Ему ответили, что все. Двое на бревне достали блокноты. Один записал: «Почему он шевелит губами?» и протянул человеку в черных очках, стоящему впереди, но тот не смог прочесть, извинительным жестом показав на очки. На выручку пришел его хромой сосед.

– Он говорит. Просто заикается.

Слабослышащие понимающе вздохнули и просили комментировать, поскольку читать по губам заики трудно.

– Вы встанете цепью, – начал повторять за старшим хромой. – Так, чтобы левого и правого соседа было хорошо видно или слышно. Идем медленно… я с левого конца. Буду кричать через каждые десять минут, мой крик передавайте по цепочке… кто не может, машите рукой. Затем десять минут тишины… прислушивайтесь, присматривайтесь, ищите следы человека на земле, сломанные ветки. Пытайтесь смоделировать его действия, куда бы я шел, если бы заблудился.

– Легко сказать, куда, – прокомментировал слабовидящий.

Вдалеке послышалось шуршание машины. Все отвлеклись, вытянув головы в ту сторону, даже кто не слышал. На опушку выехала «скорая».

– Вот и стационар, – перевел хромой слова старшего.

Из числа волонтёров отобрали двух дистрофиков – в лесу от них толку мало, к тому же они с утра ничего не ели. У них-то и взяли кровь, которая могла понадобиться пострадавшему. Дистрофики уселись в тени «скорой», сил не было идти провожать остальных.

Цепочка развернулась по всей ширине опушки и дальше, вдоль высоковольтной линии. Старший дал команду, заорав как можно громче «Ашли!» и отборная поисковая группа волонтёров «Ищу человека» двинулась выполнять свою привычную работу.

Вход в лес сопровождался шумом, треском, падениями, криками и поваленным сухим деревом. Один из слабовидящих пошел в противоположную сторону, но его быстро вернули.

– Стадо медведей! Всю природу попортят, – неожиданно чисто выговорил старший и, сняв панамку, вытер ею потное лицо.

Солнце осталось на опушке. В лесу было мрачновато, хотя солнечные блики кое-где попадали на траву. Их принимали за следы человека, но скоро привыкли и не обращали внимания. Начали переговариваться.

– А тот, кого мы ищем, он кто?

– Не знаю. Во всяком случае, не волонтёр.

– Это понятно. Иначе бы он не потерялся.

– А помните, в прошлом году искали ребенка, так один из наших заблудился… Его так и не нашли.

– А ребенка?

– Что ребенка?

– Ну, нашли?

– Не помню. Я раньше ушел. На сук напоролся, поранил ногу.

– Смотрите, в этот раз не напоритесь.

Двигались медленно, осмысленно, кричали и шумели без всякой команды. Если сосед слева или справа минут пять не подавал сигнала, начинали беспокоиться. Цепочка рвалась, натягивалась, гудела, словно под электрическим напряжением.

Один раз случилась непредвиденная остановка. На склоне оврага заметили большую нору, и постепенно почти вся группа собралась возле нее, уверенная в том, что лаз необходимо обследовать. По ширине он вполне мог поглотить человека. Встал вопрос – кто полезет. Тех, что с расстройством опорно-двигательного аппарата исключили – они не способны ползти, слабослышащие и глухие не смогут распознать опасность, если она вдруг двинется навстречу. Оставались слабовидящие – в норе все равно темно, и зрение там не пригодится.

С привязанной на поясе веревкой незрячий уже собирался нырнуть в лаз, но тут с другого конца леса подоспел старший, до которого информация дошла с опозданием. Пару раз он прокричал что-то невразумительное в отверстие, и ничего не дождавшись в ответ, отогнал всех от норы. Сказал, что в недра земли углубляться не стоит, бесперспективное это дело.

«В эту дыру мы не полезем. Это жопа земли», – записал хромой в блокноте глухого. Тот понимающе кивнул.

– Давно волонтёрствуете? – уже слышалось издалека.

– Да. С тех пор как зрение стало садиться.

Слабовидящий так и шел с привязанной к поясу веревкой, которая цеплялась за все, что могла.

– Знаете, беда к беде липнет.

– Нашли кого-нибудь?

– Лично троих.

– Это много… Тут бы хоть одного найти.

Волонтёры включили воображение на полную мощность.

– С этим человеком… ну, кого мы ищем, с ним что-то не так?

– Конечно, не так! Он же потерялся. Сидит сейчас где-то в одиночестве, может уже думает, что умер.

– Я не то имел в виду. Допустим, он плохо видит…

– Вам же сказали, он зрячий, слышащий и двуногий.

– Тогда все в порядке. Мы его найдем.

– А если мы найдем не того?

– Как это не того?

– Ну, вдруг, в этом лесу еще кто-то потерялся?

– Значит, мы перевыполним план и найдем двоих вместо одного.

Кто-то предположил, что потерявшийся мог залезть на дерево, чтобы оттуда увидеть дорогу или самолет. Начали трясти деревья, но только переполошили птиц. Гомон стоял такой, что и хорошо слышащим было не разобрать слов.

«Прекратить и двигаться!» – пронеслось по цепочке.

Встревоженные птицы еще долго преследовали их, до самого ручья, где волонтёры снова остановились, симулируя одну ситуацию за другой.

Упал и захлебнулся. Поскользнулся на мокром камне и не может встать. Унесло течением. Захотел пить и опять же захлебнулся. Пытался выйти по берегу к большой воде. Волонтёры заспорили, недопустимо сблизившись. Каждый отстаивал свою точку и зрения и требовал, чтобы поиски велись по его плану.

Слева поступила команда переходить ручей и прочесывать лес дальше. На том споры закончились.

К заросшей кустарником балке, где и прятался пропавший, они подошли уже порядком уставшими. Внимание рассеивалось, кто-то уже переключился на грибы и ягоды, другие вообще уже ничего не хотели искать. Кому-то понадобились таблетки, и походную аптечку начали срочно передавать к нужному месту. В общем, шума от них было еще много. Он-то и насторожил пропавшего, который решил, что на него движется целая лесная банда – сбежавшие уголовники или что-то в этом роде.

Он спрятался в кустах, но по слепому случаю именно через это место проходил путь волонтёра. Человек с рюкзаком за плечами и в черных очках вышел прямо на него. Белой тростью он орудовал впереди, обстукивая стволы и лихо раздвигая кусты. Пропавший едва успел отскочить в сторону.

– Тут кто-то есть! – гаркнул волонтёр. – Все сюда!

Их не нужно было приглашать дважды. Быстрота реакции удивляла, как будто никто из них не хромал, все слышал и видел и вообще был самым сильным, ловким и быстрым человеком на земле.

Пропавшего захватили с разных сторон, выволокли из кустов, не давая опомниться.

– Это он! В синих штанах! – кричали с большой радостью и воодушевлением.

– У меня нет денег! – орал он. – Возьмите штаны, но не убивайте меня.

Волонтёры смеялись.

– Мы друзья. Сейчас вам поможем, – они крепко держали его за руки.

Старший подошел последним, победно махая над головой панамкой. От радости он еще сильнее заикался. Его переводили остальные.

– Мы специализированный поисковый отряд «Ищу человека», мы ищем именно вас. Вот наша эмблема. Не бойтесь. Мы с вами. Теперь для вас все худшее позади, мы поможем вам выйти из леса, посадим в машину и проводим до самого дома, если вам трудно идти самостоятельно.

Пропавший все еще не мог прийти в себя и действительно плохо двигался. Для него сделали носилки и уложили, привязав тело бинтами. Он уже не сопротивлялся, и всю обратную дорогу так и не мог решить, спасают его или наоборот…

– Ма…ма…мааладец.

Старший крепко обнял волонтёра в очках. Тот широко улыбался, когда все остальные, в том числе медперсонал скорой и водитель автобуса пожимали ему руку. Потом достал из рюкзака ножик и сделал на трости насечку.

– Четвертый, – торжественно сообщил он.

Ступай смело

До города Франтишек добрел уже затемно. Заплечный мешок полегчал, но и силы значительно убыли. Он прошел уже сотни миль, и давно на его пути не попадалось города. Получается, он скитался так долго, чтобы добраться именно до этого.

Ночные звезды еще не разгорелись, и дороги было не разглядеть. Единственное, что хорошо видел Франтишек, так это свои сапоги из бычьей кожи. Они износились, но подошва была еще твердой, шнуровка крепко стягивала голень, и голенища блестели отличной выделкой. Сапоги не раз выручали его на разбитых дорогах, среди непогоды и грязи. И при аккуратном обращении послужат еще долго. Сапоги в дороге – первое дело, ко всему остальному можно приспособиться.

– Я найду здесь хорошую работу. Город большой, и я много что умею. А вы пока отдохнете, – беседовал Франтишек со своими сапогами. – Скоплю денег, и снова в путь… Продолжим путешествовать вместе.

Так, в разговорах и мечтах Франтишек дошагал до главных городских ворот, где его сразу задержали стражники.

– Кто таков? – скрестили они могучие алебарды.

Вид стражники имели угрожающий – железные кольчуги, остроконечные шлемы, которыми и проткнуть можно, железные перчатки, латы. Но почему-то босые.

– Я человек, – смутился Франтишек. – Хочу устроиться на работу в вашем городе. Я умею…

– Снимай сапоги! – грубо прервали его.

– Зачем?

– Не разговаривай, снимай! Или ступай прочь. В нашем городе запрещено носить обувь.

– Как, совсем?

Франтишек был озадачен. Сапоги снимать не хотелось, но и пройти мимо было уже невозможно. Когда он еще дойдет до следующего поселения. Он осторожно стянул свои замечательные сапоги, и стражники тут же их отобрали.

– А куда?..

– Теперь ступай смело! – дружелюбно рявкнули они и подтолкнули вперед.

Идти босиком в темноте по булыжной мостовой было тяжко. Ноги быстро устали от напряжения. Каждый шаг был сопряжен с угрозой напороться на что-то, пораниться, испачкаться, провалиться. Франтишек чувствовал себя незащищенным и беспомощным, словно не только ноги, но и весь он был голым.

Он искал, куда бы спрятаться до рассвета, но вокруг плотно стояли в ряд глухие темные дома. У сточной канавы правая нога вляпалась в ослиное дерьмо, а левая поранила пятку о что-то острое.

– Бог мой! Что с вами стало! – Франтишек подумал, что никогда еще не разговаривал со своими ногами, и ему стало жалко их. Ступни сжались и даже стали меньше от испытаний.

– Теперь сапоги вам будут велики. Знаю, как вам тяжело без них. Горькая разлука! А каково им?..

Сапоги не отдадут – было у него смутное предчувствие. Ничего, главное – найти работу, скопить денег, а когда придет пора уходить, он купит новые. Но где же он купит, если в этом странном городе запрещена обувь?

Он очень устал бродить босиком и наконец вышел на довольно широкое пространство городской площади, где посредине стояли деревянные подмостки. Должно быть, бродячий театр давал тут представление. Франтишек забрался под сцену, где сходились крестом перекладины, облокотился о них и заснул. А наутро бежал с этого места, забыв даже про босые ноги. Подмостки оказались эшафотом. Он понял это по спекшейся крови, что пропитала доски.

Вокруг было много народа, никто не обращал на него внимания. На одной из оживленных улиц он разговорился с торговцами, что прибыли сюда недавно, но были уже хорошо осведомлены о здешних странностях.

– Эшафот на площади всегда. Под страхом казни нельзя надевать обувь. Не смертельная… но все-таки казнь, человек после нее перестает быть человеком… А ты не тужи – привыкнешь. Все привыкают. Здесь люди более открытые и отзывчивые, чем везде.

Не успели они сказать, как кто-то из прохожих протянул Франтишеку тряпицу – перебинтовать распоротую тряпку. Женщина поднесла кувшин с молоком, а пекарь из соседней булочной угостил горбушкой свежего утреннего хлеба, горячего, как стыд, с которым Франтишек принял эти дары.

Он уже по-другому смотрел на людей. Все они занимались обычными делами, несли и везли товары на рынок, важно переходили из посудной лавки в шляпную мастерскую, чинили сломанную телегу или просто праздно гуляли по улицам, но все это босиком, без стука каблуков, шуршания подошв, без шума вообще. Только шелковые платья знатных дам шелестели слегка. Но и за длинным подолом угадывалось отсутствие обуви.

Всех горожан можно было различить по походке. Большинство двигались легко, непринужденно, их ноги с рождения не знали обуви. Казалось, обуй их сейчас, они бы сразу перешли в категорию тех, что ступали осторожно. Это были приезжие, которые уже приспособились к босоногости, но постоянно помнили о ней. Были и такие, вроде Франтишека, спотыкающиеся о каждый камешек, каждую выемку на земле, ходящие словно по раскаленной сковородке.

Франтишек старался не думать о своих ногах. Сейчас было не до них. Он шел и осматривался в новом месте. Мимо проехала телега, и лошадь фыркнула ему в лицо. Франтишек позавидовал лошади, ему тоже захотелось иметь копыта, которые невозможно снять. «Интересно, снимают ли с них подковы на въезде?» – думал он.

– Посторонись! – закричали ему сзади.

Он неуклюже отбежал к стене дома.

Возле домов было чище. Казалось, даже булыжники здесь недавно помыли. И Франтишек выделялся на их фоне своими грязными ногами. Он попытался оттереть хотя бы ослиный помет… Но запах остался.

– Эй, парень! Хочешь заработать?

Кричали ему, и он с радостью бы откликнулся и уже повернул голову, но тут увидел ту, ради которой, как потом скажет, он и пришел в этот город.

Девушка сидела на ступеньках большого дома, поджав колени и накрыв ноги платьем. Ладони лежали на босых ступнях. «Поранилась и не может идти», – решил Франтишек и поспешил на помощь, как было принято в этом городе.

– Ты не местная? – он заглянул в ее синие глаза и увидел свое отражение.

– Нет, – девушка покачала головой. И так мягко, грациозно покачала…

– Как тебя зовут?

– Маржинка.

Имя так подходило к ее светлому почти детскому лицу.

– А я Франтишек.

Тут он смутился, почувствовав, что все еще пахнет ослом. А Маржинка, казалось, ступала лишь в парное молоко.

– Стерла? – он потянулся к ее ступне. – У меня есть жир, чтобы смазать, он, правда, для сапог…

Она снова покачала головой, но уже без слов, и плотнее прижала ладони.

– Я, конечно, не такой, как ты... Не умею ходить босиком и выгляжу, должно быть, очень смешно. Как гусь на ярмарке.

Маржинка улыбнулась.

– Я тоже.

– Нет, я уверен, ты ходишь так легко, будто плывешь. Ты совершенство. Даже платье не скроет красоту твоих ног.

– Они вовсе не совершенные. Даже некрасивые.

Маржинка замялась, решаясь что-то сказать. Потом подняла ладони.

Две тонкие ступни с длинными ровными пальчиками были как два нежных младенца, которых только что внесли в этот нечистоплотный мир. Их хотелось укрыть, защитить, перепеленать. Но самым трогательным был мизинчик на левой ноге, он искривился – от травмы или врожденно – и немного отстоял от других пальцев.

Он носил ее на руках в непогоду, мыл ножки на ночь. Она стояла на его ступнях на ярмарочной площади, чтобы лучше видеть представление, когда приезжали бродячие артисты. Франтишек устроился на работу подмастерьем, а Маржинка мечтала вышивать нарядные платья для богатых дам. Но это было не главное. Главное, что вечерами она приходила к нему в мастерскую, и они вместе возвращались в свою коморку, которую снимали у булочника, садились с ногами на кровать и целовались.

Это были поцелую ног – самые чувствительные, страстные. После долгого хождения босиком ступни горели, они улавливали малейшие перемены другого тела. Земля давала ногам силу и нежность, которыми они обменивались при поцелуе.

– Ноги чище, чем рот, – объяснял Франтишек. – Губы знают столько грязи – скверные слова, внутренние слизи, животную пищу, жареных свиней, например, да и много еще всякой грязи. А ноги… они касаются лишь земли, камней, травы, и все это так соответствует их природе. Поцелуй губ это всегда привкус еще чего-то чужого, а земля одна и та же. По ней мы только что прошлись, потому и оказались рядом.

– Через землю люди могут общаться друг с другом, – кивала Маржинка. – А мы можем и напрямую.

И ее мизинчик вздрагивал в одиночестве и никак не мог изогнуться в ту сторону, где были другие пальцы.

Их счастье не омрачила даже публичная казнь, как-то раз устроенная на площади. Эшафот долго стоял без дела, и вот настал его час.

Казнили священника, который под свое длиннополое одеяние умудрился надеть сандалии. Прихожане сразу заметили неестественность походки и доложили, куда следует. И теперь священник стоял перед бывшей паствой и кричал что есть мочи:

– Безбожники! Вы уткнулись в землю, боготворите ее, боитесь потерять связь с ее нечистотами. Опомнитесь! Посмотрите наверх… Вот где настоящий Бог!

Он воздел руки к небу. Но горожане остались глухи к его призыву. Для них Бог ходил по земле, босой, как и они сами. Только таким образом ощущали они близость к Нему и Его благоволение. Священник бросил вызов, как каплю в море, и сам поплатился за него.

Франтишек и Маржинка тоже были на площади. Казалось, весь город собрался тут. Маржинка встала на ступни Франтишека, как делала обычно, но вся дрожала и не хотела смотреть на казнь.

– Да пребудет с нами земля! – закричали с площади. И под эти голоса священнику отрубили ноги.

Бедняга сразу упал, и, видимо, от шока еще не чувствовал боли. Он пополз по эшафоту, потом по ступеням, хотел что-то сказать, но изо рта полилась кровь. Он отхаркивался и продолжал упрямо хвататься за доски. Туловище само прыгало по ступеням, как мячик.

Так он оказался внизу, среди толпы. От него брезгливо отворачивались, старались не ступать на кровавые реки, текущие за ним. А он сам цеплялся за ноги, кто стоял ближе. Люди приходили в ужас. Те, до кого он успел дотронуться, впадали в панику, отталкивали соседей, наступали на ноги.

Толпа оборотилась в хаос. Пришли в движение уже и задние ряды. На них напирали передние, которые хотели поскорее покинуть площадь. Но улицы были слишком узкие, чтобы вместить сразу всех. Люди падали друг на друга, сбивали с ног, топтали. Маржинку буквально снесли со ступней Франтишека, и он не успел удержать ее. Еще какое-то время он следовал за ее головой, мелькавшей впереди в толпе, но потом потерял ее. Людским потоком его вынесло на одну из улиц, закрутило, оттащило, временами он даже не чувствовал земли под собой. А когда толпа наконец схлынула, он вернулся на опустевшую площадь. Маржинки нигде не было.

Он искал ее долго. Сначала, конечно, возвратился в коморку булочника, но хозяин, раздосадованный последними городскими событиями, решил избавиться от постояльцев.

– Забирайте вещи. Ваша дама уже свои взяла.

Действительно в комнате не осталось никаких следов Маржинки. Словно ее и не было здесь. Он собрал свой заплечный мешок и вышел.

Найти человека в таком людном месте оказалось непросто. Можно было надеется на случай, но Франтишек не мог просто так слоняться по улицам и ждать чуда.

– Я же должен почувствовать ее ножки. Мы ходили по одной и той же земле, она должна подсказать мне… Ищите же, пожалуйста, ищите, – снова заговорил он со своими ногами, как когда-то беседовал в одиночестве с сапогами.

Про сапоги он никогда больше не вспоминал. Они перестали иметь для него значение. Значение имела только земля, эти булыжники мостовой, по которым прошла она… Он шел и смотрел вниз, пытаясь почувствовать ее близость, как вдруг увидал след. Черный след женской левой ноги, измазанной дегтем, с отстоящим мизинцем. Это было не чудо – сама Маржинка давала ему знак, и он побежал по ее следам, не помня себя от радости.

Но радость то и дело сменялась тревогой. Что если он потеряет эту ниточку или ее увидит еще кто-то. Тогда дегтярный налет сочтут за подобие обуви. Маржинку найдут раньше, чем он, и придадут страшной казни. А ему придется всю жизнь носить ее на руках. Или же он смастерит маленькую тележку и будет возить впереди себя, чтобы всегда любоваться любимой. Уж тогда она не сможет от него ускользнуть.

– Что за глупые мысли лезут в голову.

Он встряхнулся и прибавил шагу. По походке он уже вполне походил на местного. Ног он больше не замечал. Они не существовали для него. На целом свете был сейчас только один этот черный след. Но постепенно он начал стираться до серого, потом исчезла подошва, пятка, средние пальцы, и от следа остался только один мизинец черным разорванным многоточием тянувшийся вдаль. Потом и точки исчезли, стали невидимы. Маржинка превратилась для него в невидимку. А была ли она? Встречались ли они в этом городе? Когда это было и где?

В отчаянии Франтишек отправился к тому месту, где когда-то он уввидел свою любовь. Скорее чтобы удостовериться, что это было на самом деле.

На ступенях большого дома, на том же месте сидела Маржинка, только смотрела она уже не на свои ноги, а только на него. И понял тогда Франтишек, что любовь всегда ходит босой. Она не оставляет следов на земле, тем более на небе. Следы прячутся в сердце, в том месте, где он впервые нашел ее.