Текст книги "Рассказы (СИ)"

Автор книги: Оксана Бутузова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Существо

Это была моя обычная дорога. Сколько раз я возвращалась домой этими улицами, мимо сквера, через пару перекрестков и дальше по прямой до самых дверей. Про такие пути говорят, что их можно пройти с закрытыми глазами. Я не пробовала. И не думала закрывать глаза, потому что и так хожу с закрытыми. Не в прямом смысле, конечно – просто не обращаю внимания на окрестности, занятая лишь своими мыслями. На прохожих не смотрю – они мне неинтересны.

Бывает, кто-то окликает меня по имени, и прошедший мимо человек вдруг оказывается мне знаком, но в толпе все для меня одинаково чужие. Чаще я замечаю животных: собак, которых выгуливают, или кошек, которые гуляют сами по себе. Они выделяются среди людей, их поведение не столь предсказуемо, и ходят они не по прямой. Вот и сейчас ко мне потянула нос какая-то тонконогая левретка, дрожащая на ветру в намокшем пухлом комбинезоне. Хозяйка одернула ее за поводок, и они пошли дальше.

Снова та же картина, на этот раз холодная морось и растекающаяся под тусклыми фонарями темнота. Думать уже ни о чем не хочется. Поскорее бы добраться до дома. Редкие люди тенями мелькают мимо, и где-то над крышами и за тучами запряталась полная светлая луна.

Я перешла дорогу, невзирая на красный свет – машины где-то тащатся, далеко от перехода. Повернула за угол, и среди темноты глаза выхватили неожиданно яркое большое пятно. Оно двигалось. Оно было необычным на фоне затрапезного пейзажа. И оно поглотило мое внимание целиком, так, что я даже замедлила шаг, а потом и совсем остановилась.

Это было живое существо. Я бы не решилась назвать его животным, хотя больше ни под какую категорию оно не подходило. Круглое как шар туловище с узким и длинным носом. Головы не было. Собственно туловище и являлось головой с тремя эллипсоидными глазами в ряд на самой макушке. Существо передвигалось на очень длинных тонких ногах, которых, слава Богу, было четыре – три или пять мое сознание бы не выдержало. При всем этом существо имело насыщенно-изумрудный цвет, флюоресцирующий под уличными фонарями, и само вполне бы могло сойти за фонарь.

Существо, как обыкновенную собаку, вели на поводке. Кто вел – я даже не различила, до того была поражена. Я долго смотрела вслед этому чуду, и видела, что и другие редкие прохожие останавливаются и провожают диковинку изумленными взглядами.

Я не могла забыть его. Допоздна ворочалась в постели, пытаясь придумать все, что могло быть с ним связано. Кроме персонажей детских мультфильмов ничего не приходило в голову. Но от его реального существования нельзя было отмахнуться, как от галлюцинации – его видели все, кто был на улице.

Кто оно? Откуда взялось? Как удалось его приручить и почему до сих пор о нем ничего не известно? Удивление от этой встречи стерло из моей памяти почти все детали. Как двигалось это существо, исходило ли от него тепло, куда были направлены глаза – я ничего не помнила. Только жутко хотелось увидеть его еще раз. Теперь каждый день я проделывала тот же путь от метро до дома по несколько раз. Но вокруг все было, как обычно, и не попадалось ничего из ряда вон выходящего. Даже пьяные вдруг куда-то разом исчезли.

Я столкнулась с ним еще раз совершенно в другом районе. И хотя меня снова смутила неожиданность встречи, но я успела заметить, что это было не совсем то существо, которое я видела раньше. Это было крупнее – больше метра в высоту, и с сиреневато розовым отливом. И на него тоже все оглядывались.

Тем же вечером мне позвонила одна из моих приятельниц. После дежурных новостей о житье-бытье наших общих знакомых она вдруг спросила:

– Ты видела муфи?

– Кого? – я сделала вид, что удивлена, хотя в голове это слово уже четко связалось с разгуливающей по улице диковинкой.

– Ну, муфи. Ты что, первый раз слышишь? Отстаешь, подруга, – пожурила она меня. – Сейчас очень модно его держать. Круче крокодила. Не ест, не испражняется и абсолютно ничем не пахнет. Просто чудо.

– А ты держишь? – вырвалось у меня.

– Пока не завела. Но мне обещали. Приятель моего друга может достать… Я бы и для тебя попросила, но, боюсь, ты не сможешь отблагодарить его, как следует. Ты вообще не умеешь быть благодарной.

– Да мне и не надо, – ответила я не к месту.

– Ну, и сиди со своим «не надо», – довольно грубо отозвалась моя знакомая, и разговор оборвался.

«Вот потому ты только знакомая, а не подруга», – мысленно сказала я ей. Она испортила мне настроение окончательно. Уже не хотелось охотиться по улицам на странных существ, на этих муфи. Все о них давно знали, некоторые уже обзавелись и дрессировали. Существо дела сводилось не к изучению диковинного животного, а лишь к обладанию им.

Через неделю они разгуливали по улицам и проспектам города уже целыми табунами, разных размеров и каких угодно окрасов – от бледно-лимонных до интенсивной морской волны. Но у всех была одна и та же прыгающая походка и три глаза на макушке. При встрече друг с другом они никак не проявляли близости, лишь слегка косили глазами в сторону собрата.

Я уже не стремилась разглядеть их получше. Наоборот, теперь мое внимание привлекали хозяева. Их самодовольный вид, нарочито небрежное подергивание поводков, их неумелые попытки подстроиться под темп движения питомцев – те, по-видимому, просто не умели ни под кого подстраиваться.

Чем больше я разглядывала людей, тем больше убеждалась, насколько я не справедлива к ним. Еще неизвестно, как бы я сама выглядела, окажись рядом со мной на поводке такое вот существо. Какую физиономию состроила, выходя гулять с этим питомцем и как бы произнесла его имя, если бы кто-нибудь спросил. А главное, как бы я отблагодарила того, кто уступил бы мне этого муфи по сходной цене? В одном была права моя знакомая – я удивительно неблагодарна по отношению к людям.

Несвобода выбора

Рудаков и Малютин, примостившись за гаражами, дегустировали «Свободу выбора». Рудаков был уже в летах и на пенсии, Малютин – помоложе и время от времени где-то работал, чаще всего грузчиком или разнорабочим. На вопрос участкового, чем он занимается, Малютин так и отвечал: «Разным». Именно Малютин принес из универсама бутылку с таким странным названием.

– Ты что, не мог взять, как обычно, – досадовал Рудаков. – Выпендриться надо.

– Так это по акции.

– Тебе керосин нальют по акции, и тот выпьешь.

– Правильно пахнет, – Малютин, откупорив бутылку, поднес горлышко к самому носу.

– Хватит нюхать, градусы выветрятся. Разливай.

Малютин разлил в пластиковые стаканы, для начала совсем немного – надо было удостовериться, что это именно то, что им нужно.

«Свобода выбора» на удивление пошла отлично. Легла на грудь, как любил говорить Малютин. Он разлил по новой.

– А пиво где?.. – спросил Рудаков. – Забыл?

– Да не… Я подумал, какое пиво.

– Ну хоть закусь какую-нибудь?.. У тебя же оставалось.

Малютин выудил из кармана деньги.

– Сбегать?

Бежать не хотелось. Да и Рудаков не настаивал. Он сам взял бутылку и разлил еще раз.

– Ты как первый раз, ей богу, – качал он головой. – Все забыл.

– Я не забыл. Я просто не думал об этом.

– А о чем же ты думал?

– Осень скоро, – грустно сказал Малютин.

– И что? – не понял Рудаков.

– А то, что нет у нас никакой свободы выбора.

– Езжай на юга. Там ни осени, ни зимы нет.

– Везде есть. Даже где совсем жарко, осень наступает. Только она в другом.

Рудаков согласился, что от осени не уйти. Он поднял голову, посмотрел на небо. Оно было мрачным, все в серых облаках, словно мятое и грязное постельное белье, с которого кто-то поднялся, да так и оставил неубранным.

– И денег у меня нет, ты же знаешь, – продолжал Малютин. – А если б даже были… что с того? Значит, меня снова вынуждают. А я, может, хочу, чтобы здесь и без осени. Тогда как?

– Тогда придется еще за одной идти.

Под разговор они опорожнили бутылку и отправились в тот же универсам за новой.

– Кончилась по акции, – ответила кассирша и, усмехнувшись, добавила. – Всем дешевой свободы надо… Вон, возьмите «Столичную».

Рудакову почему-то не захотелось «Столичной». Он потянул за рукав Малютина, но тот все хлопал глазами на кассиршу.

– А вы где осень встречаете? – вдруг спросил он.

Кассирша не растерялась и ответила сразу:

– Где-где… в Караганде.

Рудаков вышел из гастронома, за ним поникший Малютин. Они так ни на что и не решились.

Дома Рудаков почувствовал себя скверно. Прилег на кушетку и стал думать, где у него болит. Организм не проявлял никаких признаков нездоровья. Впрочем, и хорошо Рудакову не было.

Он лежал, и ему не хотелось ровным счетом ничего.

«Может, «Свобода выбора» виновата?» – думал он. – «А может, и правда, подступающая к порогу осень. А вместе с ней старость».

– Опять с утра пораньше, – привычно ворчала проходящая мимо жена. Ее голос напоминал постоянно включенное радио. Можно, конечно, встать и выключить, но Рудакову не хотелось. Он привык к этому радио, которое ежедневно транслировало одни и те же передачи.

– Иди поешь, – позвала из кухни жена-радио. – Сегодня твои любимые голубцы приготовила.

– Ленивые? – отозвался Рудаков.

– Они самые.

– Твои любимые, – поправил он.

Рудаков поплелся на кухню, просто затем, чтобы не расстраивать жену. Съел большую порцию и снова лег.

«Чего я хочу?» – думал он, но ничего не приходило в голову. Все желания будто выветрились. Он решил привлечь их обратно в то место, где они преспокойно томились на протяжении долгих лет. Еще вчера он мечтал съездить на рыбалку, а позавчера – зайти к соседу посудачить, а год назад – махнуть куда-нибудь далеко, на те же юга. А еще всю жизнь, сколько себя помнил, хотел купить машину.

Теперь все было едино. И возможность приобрести машину была не важнее, чем необходимость вынести мусор. Силы были, при этом напрочь отсутствовало желание тратить их на что-то. Впрочем, и продолжать лежать тоже не хотелось – лентяем Рудаков не был.

Он встал и вынес ведро с мусором.

«Люблю ли я жену?» – задался вопросом Рудаков, поднимаясь обратно по лестнице в надежде расшевелить хоть какие-то эмоции.

– Маша, ты меня любишь? – перефразировал он, вручая жене пустое ведро.

– Раз в месяц мусор вынесет, так не пойми что уже за это требует, – возмутилась та.

В голове Рудакова не просветлело. Он вернулся в комнату, открыл ящик письменного стола – там было много всякой всячины, что скопилось за годы его перманентных увлечений и что жалко было выкинуть: коллекция монет, самодельная трубка, вырезки из газет, выцветшие брошюры с правилами дорожного движения и прочее. Рудаков неожиданно ясно увидел, сколько возможностей таит в себе один лишь этот ящик. Каждая из вещей имела продолжение, стоило лишь сделать выбор. Но только вот зачем ему этот выбор?

Свобода выбора на глазах превращалась в несвободу этот выбор не делать. То есть, если Рудаков и сделает какой-то выбор, он изначально будет несвободным, поскольку он его не хотел. Выбирать или не выбирать – в этом теперь была проблема.

Рудаков вспотел от умственного напряжения и включил телевизор. Это всегда помогало на время отрешиться. Программы переключать не стал, остановился на первой попавшейся. Передавали новости. Толпы демонстрантов заполонили экран и улицы какого-то города. Перед Рудаковым мелькали транспаранты с иностранными словами, которых он не понимал. Диктор пояснил, что митингующие требуют от властей свободу выбора.

– Идиоты! – тихо сказал Рудаков. – Да вы хоть знаете, что это такое?!

Демонстранты, видимо, не знали и продолжали требовать.

– А ну вас к лешему. Живите, как хотите.

И он снова погрузился в свою несвободу, как в аквариум без рыб, с одной сплошной зеленовато-бурой тиной. Эта тина заволокла все, что до этого так любил или не любил Рудаков, все стало однообразно мутно и безвкусно, и жена, проплывающая мимо большой белой камбалой, не притягивала и не отталкивала. И уже ничего не говорила.

Только после нескольких дней пребывания в состоянии полного погружении он вдруг сообразил, что делу можно придать и обратный ход. А именно, выпить эту чертову «Свободу выбора» еще раз, через «не хочу», при этом соблюсти все формальности, словом совершить тот же ритуал.

Пластиковые стаканчики Рудаков нашел быстро. Место, где они пили, он тоже прекрасно помнил. С бутылкой оказалось сложнее – в том универсаме не было, пришлось обежать весь район и купить уже по полной цене. Но, главное, как назло, куда-то пропал Малютин. Его не было ни дома, ни на последней работе.

Он нашел Малютина в одном из соседних дворов. Тот сидел задумчивый на детской площадке и разглядывал детей.

– Слышь, ты как? – подошел к нему Рудаков. – Я тебя искал.

– Зачем? – Малютин поднял на него мутные глаза.

– Надо бы повторить, – Рудаков открыл перед ним пакет, но Малютин даже не заглянул внутрь.

– Я завязал, – ответил он.

Водяная мельница

Этот скотный двор ничем не отличался от других дворов в округе. А если бы и отличался, никто бы не заметил разницы, потому что не стал выяснять – пустое это дело. Здесь так же воняло навозом и скошенным клевером, кудахтали куры, блеяли козы, и корову выводили на пастбище одной и той же дорогой, которую она знала наизусть. Те же отруби и овес по утрам, а вечером сочная морковка с грядки. Бывали дни, когда кого-то забирали, его место тут же занимал молодняк. Кто-то вылуплялся, кто-то дох. В общем, свершался обычный круговорот жизни и смерти в природе.

Достопримечательностью двора можно назвать лишь небольшой заросший пруд, в котором плавали утки, выискивая в камышовых заводях рачков и личинки насекомых. Прыткие водомерки рассекали под самыми их клювами, и кое-где выныривали из воды бутоны кувшинок, лопаясь бело-розовыми цветками. С ними сражались утята, пытаясь вытянуть упругие стебли со дна. Но кувшинки не поддавались, словно были привязаны намертво. Особый уклад жизни также был намертво привязан к этому месту, и даже если скотный двор выкорчевать отсюда со всем содержимым, его дух все рано останется.

Годами здесь не появлялось ничего нового: кролики глазели из клеток на вышагивающих в загоне кур, а те в свою очередь наблюдали, как полощутся в воде утки, и все вместе провожали бессмысленными взглядами корову на пастбище. И так продолжалось, пока хозяин не решил установить на пруду водяную мельницу.

Он долго возился, сколачивая на берегу колесо с широкими лопастями, и маленький деревянный домик с покатой крышей, на котором закрепил колесо, а над ним поместил горизонтальный желоб для стока воды. Когда все было готово, хозяин раскрутил колесо, оно зашумело, и из желоба потекла вода. Попадая на лопасти, она уже сама двигала их.

Животные наблюдали за работой хозяина сдержанно. Гуси на берегу вытянули шеи, а утки сгрудились на противоположной стороне пруда, ожидая, когда стихнет шум. Хозяин ушел, однако, шум не смолк, и колесо продолжало вертеться.

– Что, что там такое? – забормотали гуси. Они не хотели мочить лапы.

– Плывите и посмотрите, – отвечали утки.

– Вижу колесо, как на телеге, – закричал с забора петух. – Только поднимает не пыль, а воду. И никуда не движется.

– Зачем? Зачем? – встрепенулись куры. Они любили все повторять по два раза.

– Нам крышка, – изрек баран. Он всегда говорил коротко и ясно.

Не всем была видна мельница, многие слышали только плеск воды, и это настораживало еще больше. Не понятно было, что произошло и с какой стороны накроет их эта крышка.

– Когда одного из нас забирают, тут все ясно, – рассуждали кролики. – Он ушел за смертью. Мы привыкли. Рано или поздно мы все уйдем. Но чтобы сама смерть пришла и стояла здесь, над нами и шлепала своими клешнями – это уж слишком. Мы не переживем.

– Какая разница, в печи жарится или на этом вертеле, – хрюкнула свинья.

А корова не сказала ничего. Она давала молоко и телят – с нее было достаточно.

Следующим этапом хозяин установил на дворе столб с мутным стеклянным пузырем наверху, от него протянул провода к мельнице, под самую крышу. И снова это вызвало непонимание обитателей.

– Я же говорил, – ликовал баран.

– Ты про крышку говорил, а это столб с пузырем, – напомнила свинья.

– С пузырем и веревками, – уточнил петух. – Интересно, как эта штука работает?

Он наклонил голову, разглядывая фонарь то одним глазом, то другим.

– Обыкновенно работает. На веревках всегда что-нибудь висит, – зашипели гуси. – Нас всех здесь повесят.

– На всех места не хватит, – робко возразили кролики. По численности они перекрывали всех остальных.

– По очереди вздернут, – объяснил петух.

Продолжать спор никому не хотелось, и в этот день животные улеглись в своих загонах и клетках раньше обычного, чтобы умереть ночью, не дожидаясь страшной муки на висельном столбе.

Солнце пошло на убыль, наступила тьма, и в это время каждый видел во сне столб и себя, висящего на нем в полном одиночестве. И не могли они знать, что в это время вспыхнуло над их двором еще одно солнце – возможно, первый электрический свет на этом месте за всю историю существования Земли.

Время шло, но ничего особенного не происходило – ни плохого, ни хорошего. Не было всеобщего мора, но и радости не прибавилось, как и кормов. И по-прежнему темнота ночи скрывала от животных сияние фонаря.

Колесо мельницы вращалось без остановок, с одинаковой скоростью, с одним и тем же количеством воды, стекающей по желобу. Это однообразие завораживало. Жизнь, с ее скотской рутиной казалась на этом фоне яркой и переменчивой. Солнце вставало и заходило каждый раз по-новому, хозяйка бывала в разном настроении – кого-то шпыняла, кого-то, наоборот, приманивала, а колесо крутилось бесстрастно и неизменно.

Оно отсчитывало время, шуршание которого не смолкало и ночью. Это было овеществленное время – оно струилось, плескалось, рассыпалось брызгами, вскипало, расходилось волнами и где-то в глубине собиралось в одном месте, чтобы снова подняться и начать все сначала.

На стоячем пруду теперь было устойчивое волнение, как на море. Утки перестали бояться мельницы и подплывали все ближе, ощипывая водоросли, всклокоченные маленькими водопадами. Особенное любопытство проявляли утята – им нравилось качаться на пенных волнах. Они расправляли крылышки, выгибали грудь колесом и пробовали голос. И хотя это было обычное кряканье, утятам казалось, что они разговаривают с самой мельницей. И та отвечает им журчанием и плеском.

Никто не знал, есть ли тут прямая связь, но именно после появления мельницы одна из молодых уточек начала ходить по воде. Не скользить, как остальные, погружаясь нижней частью тела и загребая лапами, а именно вышагивать, поднимая лапы над водой так, что были видны перепонки на пальцах.

Сначала думали, что она ходит по плотному ковру рдеста. Но и в тех местах, где рдест уже объели, она передвигалась таким же образом – как по берегу.

– Зачем? Зачем? – квохтали куры.

– Зачем? – повторяли за ними все остальные. – Зачем ходить там, где можно плавать?

Уточка не отвечала, потому что сама не знала – зачем. Только шлепала по водной глади, распугивая водомерок, и поднимала брызги, совсем как мельничное колесо.

– Уж лучше бы летала, – недоумевали гуси. Они сами умели только ходить, а плавали плохо и неохотно. А летать во дворе не умел никто: ни курицы, ни домашние утки, и даже прыжки петуха с насеста на землю или с земли на забор трудно было назвать полетом.

А утка-водоходка продолжала тренироваться в своем бесполезном даре, бегая туда-сюда по пруду, разгоняясь, разворачиваясь в разные стороны, пробовала даже ходить задом наперед. Она вытеснила из поля зрения мельницу и непонятный столб с пузырем на макушке. Теперь все во дворе следили за ее причудами.

Но если мельница была чужая, точнее, чужеродная, уже ставшая частью пейзажа, то утка – своя, рожденная и воспитанная здесь, вместе с остальными. Она совсем разучилась нырять, как делали все ее сородичи, добывая в пруду пищу. И пока все вокруг занимались делом – рылись пятачками в очистках, разгребали лапами опилки, тащили из земли червяков или точили зубы о железные прутья – она только гуляла взад-вперед.

Ее стали отгонять от поддонов с кормом:

– Иди, насобирай себе рыбы, что ходит по воде, как и ты.

– На нормальных еды не хватает, еще всяких чудаков кормить.

Пришлось уточке искать еду в другом месте.

Другого места, где никто не ходил, было на скотном дворе совсем немного. Собственное, оно было единственное – возле колеса водяной мельницы. Уточка поплыла туда, точнее пошла пешком, как она обычно делала. Кроме еды она надеялась найти ответ на вопрос – что не так? Почему ее все гонят, вместо того, чтобы последовать примеру. Разве не лучше было бы всем, кто не умеет плавать, начать ходить по воде. Ведь она открыла сухопутным новую дорогу.

Для простой утки ситуация оказалось достаточно сложной, чтобы она сама могла ее решить. Уточка подплыла совсем близко к колесу и прокрякала свои вопросы.

Колесо отвечало ей громким шепотом. Но слова были неразборчивы. К тому же, говорило оно на своем языке, а не на утином. Уточка приблизилась еще, брызги попадали ей на глаза и незакрытые ноздри клюва. Взгляд помутнел, и она не заметила, как оказалась возле самых лопастей, которые подхватили ее поволокли под воду.

Уточка забилась судорожно, отчего застряла между лопастями. Ее протащило под водой и подняло наружу с другой стороны колеса. На нем она взлетела вверх, попробовала расправить крылья, но только переломала их, а на самом верху ее обдало мощным потоком воды из желоба и снова окунуло в пруд. Пена вокруг стала розовой, и тело уточки, снова поднятое в воздух, уже чуть трепыхалось.

Животные со двора все видели. Но что они могли сделать? Только выпучить глаза и смотреть, как забивает уточку бесчувственное колесо, которое даже не уменьшало скорости вращения.

– Лети, лети! – кричали ей.

– Ныряй, ныряй!

Она и так ныряла с каждым поворотом, а потом взмывала в воздух. Но все это только в пределах колеса. Оно сильно огранивало и сводило на нет все ее движения, а потом свело к бесконечно малому значению и ее жизнь. Если бы уточка смогла ходить внутри колеса, как белка, она бы спаслась. Но она была уткой.

– Может хватит уже! – проблеял баран.

Но никто не мог оторвать взгляд от мельницы. Животные ошалело смотрели, словно хотели проверить, появится ли утка после очередного поворота. И она появлялась. Колесо неизменно выносило с глубины тело, и в этом было что-то убийственно неотвратимое. Мертвое, оно с каждым разом совершало то, чего при жизни не умело – плавать, летать и нырять.

Никто не заметил, как солнце зашло, и вокруг стемнело. На дворе по-прежнему было светло. Ведь мельница работала, и фонарь горел. Пришел хозяин, встревоженный тем, что животные еще не спят. Принялся загонять их в клетки и сараи, но они разбегались от него в нервном возбуждении. У пруда заметил утку, застрявшую в лопастях. Крякнул озадаченно и полез в мельницу, осыпая ругательствами и утку, и мельницу, и жену, которая захотела иметь свое электричество, а не муниципальное, словно сыпал муку на жернова, обильно и споро делая замес.

Колесо остановилось. Из желоба упали последние капли. Хозяин освободил измученную птицу, предвкушая сытный обед – единственная радость после хлопот. Энергии, которую выработала его нехитрая мельница, хватило на несколько минут. А потом фонарь погас. Весь двор вместе с окрестностями неожиданно погрузился во тьму. И никак уже было не успокоить животных, вернуть их в стойло. Они выли, кричали, гоготали неистово каким-то дикими, не свойственными голосами, переживая на скотном дворе настоящий Конец света. Он длился всю ночь, вплоть до самого восхода солнца.