Текст книги "Измена. Верну тебя любой ценой (СИ)"
Автор книги: Оксана Барских
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)
Она подлетает ко мне, словно оснащена мотором пятьсот лошадиных сил, и бьет меня кулаком больно в спину. Толкает с силой, пока я не успеваю прийти в себя, и я заваливаюсь на бок, не удержав равновесия.
Наваливаюсь всем весом на тумбу, и что-то острое впивается мне в живот. Пропарывает кожу, словно нож масло, и у меня в очередной раз вырывается болезненный скулеж.
– Шшш, – шиплю я, ударяясь следом затылком о пол.
Женщина, несмотря на свой возраст, обладает какой-то недюжинной силой, наваливается на меня сверху и бьет куда придется. Попадает по лицу, шее, расцарапывая мне кожу до крови.
Коленом упирается мне в живот, и я чувствую, как внизу всё горит адским огнем. Боль с каждой пройденной секундой усиливается, а я никак не могу отбиться от этой ненормальной.
По лицу уже течет кровь, и я не сразу осознаю, что это не из-за увечий. У меня лопаются капилляры в носу, кружится голова, а каждая секунда превращается в вечность.
Сил сопротивляться становится меньше, но когда тяжесть сверху пропадает, я даже облегчения не чувствую.
Не могу встать, теряю ориентацию в пространстве и медленно заторможенно моргаю. Тело ниже пояса полыхает и деревенеет, а когда я хочу опустить голову, чтобы посмотреть, что не так, мою голову резко обхватывают ладони Саяна.
Лицо его напряжено, мышцы натянуты, а в глазах неподдельный страх.
– Не смотри, – выдыхает он, и меня охватывает тревога.
Что-то липкое растекается по коже, пропитывая одежду, но мысли постепенно исчезают. Остается только лицо мужа и его разгоряченное дыхание.
– Ка-м-ме…
Я пытаюсь сказать, чтобы он посмотрел камеры видеонаблюдения и убедился, что я ни с кем не спала. Не знаю, почему для меня это вдруг становится так важно.
Он предатель, растоптавший мою веру в настоящую любовь и верность, но сама мысль, что я буду для него распутной девкой, способной раздвинуть ноги перед кем попало.
– Каталку сюда! Немедленно! – кричит Саян испуганной медсестре, и мои последние слова не слышит. Даже в глаза не смотрит, не улавливает мой умоляющий посыл. И в итоге я проваливаюсь в холодную пугающую темноту.
Глава 23
Не знаю, как долго я плаваю в темноте, но постепенно холод меня отпускает. Но я всё равно ощущаю какую-то непонятную пустоту, от которой внутри неприятно тянет.
В себя прихожу я от шума и чужих громких голосов. Они набатом бьются в голове, опоясываю виски и вызывают ноющую боль.
– Что ты творишь, Саян? Какая еще полиция? – слышу я знакомый голос.
Злой и раздраженный, он вызывает у меня плохие воспоминания, но у меня не хватает сил даже глаза сразу открыть, не то что издать болезненный стон.
Родион.
Последний, кого бы я хотела видеть после пробуждения.
В горле пересохло, мне хочется воды, но я пока силюсь приподнять веки, чувствуя, как сквозь них просачивается режущий яркий свет мигающих и трескающихся больничных ламп.
– Проваливай, Родион, если не можешь сказать ничего хорошего! Я думал, ты мне брат, самый родной человек, а ты конченный урод! – выплевывает Саян, но голос его звучит значительно тише и глуше, чем у брата. Словно он осознает, что они находятся в моей палате и бережет мой сон.
Голова у меня ватная, видимо, после анестезии, так что я чувствую себя дезориентированной, но внимательно слушаю разговор двух братьев.
Не совсем понимаю, почему они говорят про полицию, но в груди неприятно ноет, а живот болезненно сжат.
Неужели мне делали операцию?
Я холодею, прокручивая в голове события перед моей отключкой, и меня пронзает нехорошая догадка, что могло тогда случиться.
Додумать не успеваю, так как разговор набирает обороты, и я навостряю уши.
– Это я-то урод? – усмехается Родион. – Я спасаю тебя от необдуманных решений. Ты хочешь свою будущую тещу за решетку упечь из-за несчастного случая. Ты головой своей подумай, что о тебе подумает твой ребенок, когда узнает об этом. А он узнает, его мать от него такие грязные подробности про тебя скрывать не станет.
– А тебе какое дело до сына Лизы, Родион? – вкрадчиво протягивает Саян, но по голосу слышу, что едва сдерживается от очередного мордобоя. – Как ты вообще узнал о ней и ее беременности? Я уже молчу про то, что твоя жена слишком много себе позволяет. Зовет на семейный праздник телку, которая случайно залетела от меня после одной ночи.
– Эта телка – сестра лучшей подруги моей жены, – хмыкает Родион. – А тебя волновать моя осведомленность не должна. Самое главное, что Лиза беременна от тебя, носит твоего первенца и вот-вот родит, а ты в непонятные игры играешь и носишься вокруг своей бесплодной жены. Пора взрослеть, Саян, и брать на себя ответственность. Ты совратил Лизу, так будь добр жениться на ней и воспитывать общего ребенка, чтобы он рос в полной семье.
Воцаряется гулкая тишина. Даже у меня мурашки по коже бегут от напряжения, которое разливается в воздухе.
– Что ты сказал?! – угрожающе наезжает на старшего брата мой муж, а затем звучит стук, словно он толкнул его к стене. – Закрой свою пасть и не смей разевать ее на мою Любу. Я тебе не щегол больше, которому ты уши мог выкрутить. Я не посмотрю, что ты мне брат, рожу начистю так, что ни жена, ни дочь тебя не узнают. Еще хоть одно слово в адрес Любы…
Он многозначительно замолкает, а вот Родион резко ухает и неожиданно кашляет. Догадываюсь, что Саян, видимо, продемонстрировал брату серьезность своей угрозы, но Родион никогда не был трусливым.
– Ты совсем на ней помешался, брат. Я тебе с самого начала говорил, что Люба – это яд, и ты им рано или поздно отравишься, – цедит сквозь зубы деверь, а я наконец открываю глаза.
Привыкаю к яркому свету и кидаю взгляд в сторону голосов. Двое братьев стоят практически у входа, но дверь заперта, в палате других посторонних нет.
– Как отравился ты? – насмешливо кидает Саян и вскидывает голову, глядя брату глаза в глаза.
Возникает очередная пауза, но на этот раз она вязкая, словно мед, но отдает горьким привкусом и чувством досады.
Я же цепенею, уловив этот вскрытый нарыв, который зрел долгие годы, но каждый из нас старательно этой темы избегал.
К лицу приливает кровь, и мне начинает не хватать воздуха, но я открываю рот и тихо глотаю воздух, наполняя им легкие. Это не тот момент, когда я бы хотела привлечь к себе внимание.
Каждому из нас будет неловко, а я слишком слаба, чтобы выдержать это напряжение.
– Не понимаю, о чем ты, брат, – хмыкает Родион, но мимика и взгляд выдают его состояние. Он бледен и растерян, словно не ожидал, что младший брат решится сказать вслух то, что давно у него в мыслях и на душе.
– Только тронь ее, только подойти к ней… – рычит Саян и жестко толкает брата обратно к стене, зажимает в углу, закрывая возможность сбежать. – И ты узнаешь, каким зверем я могу быть с тобой. Не посмотрю, что ты моя родня. Ты меня понял?!
Молчание. Оно неловкое и опасное, и даже мне становится неуютно, хотя никто на меня не смотрит.
– Дай дорогу, Саян. Мне нужно проводить жену и дочь домой. Раз ты не слушаешь старшего брата, и я тебе больше не семья, то я умываю руки. Разбирайся здесь сам.
Родион довольно быстро берет себя в руки, поправляет одежду и надевает на лицо притворную маску равнодушия, но мы все знаем, что внутри у него творится неукротимая буря, которую он и сам уже не в состоянии контролировать.
Мне же мерзко и при этом стыдно перед собой, хотя я не та, кто должен в этой ситуации испытывать чувство вины. Но я никак не могу от него избавиться, словно во всем виновата я одна.
Возникает вдруг мысль, чувствует ли истинные эмоции своего мужа Ульяна? А если да, то как относится после этого ко мне? Винит ли? Ненавидит ли?
Холодею, когда в голову приходит неприятная догадка о причинах ее странного поведения вокруг измены Саяна и беременности Лизы. Правда ли Ульяна жалеет, что привела ее к нам на работу? Или просто умело притворяется.
Осознаю, что свою сестру совсем не знаю. Как и не понимаю, что творится у нее на душе. Что она за человек и… любит ли меня так же, как любила ее я…
– Ммм, – вырывается у меня, когда я двигаюсь и ощущаю, как стреляет внизу живота. Обезболивающие перестают действовать, и я чувствую болезненный откат.
– Люба, – выдыхает Саян, увидев, что я пришла в себя, а затем чуть ли не пинками выталкивает Родиона из палаты.
Я же стараюсь на последнего не смотреть, но всё равно ловлю на себе его страдальческий и одновременной злой взгляд напоследок.
Вскоре дверь хлопает, и мы с мужем остаемся в палате одни.
– Пить, – шепчу я, слыша, как каркающе звучит мой голос. Словно наждачка, даже горло сжимается от боли.
Саян помогает мне приподняться, дает воды, держит при этом сам стакан, не позволяя мне напрягаться. Я настолько слаба, что позволяю ему поухаживать за мной. Он в принципе единственный, кто ждет моего пробуждения.
– Что случилось? – хриплю я, желая узнать новости. – Зачем полиция?
Муж мрачнеет после моего вопроса и долго изучает мое лицо, прежде чем ответить.
– Тебя зашивали, Люба, – отвечает он как-то тихо и надломленно, даже взгляд прячет, что ему обычно несвойственно.
– Я поранилась об угол тумбы? – улыбаюсь я, как могу, но в ответ муж не зеркалит меня. И я чувствую тревогу, которая набирает обороты с каждой секундой, пока Саян подбирает слова.
– На тумбе лежали ножницы, они пропороли тебе… живот…
– Но всё же обошлось? – спрашиваю я с надеждой. – Я жива-здорова. Неприятно, конечно, но я вряд ли успела истечь кровью, мы же в клинике.
Саян долго не отвечает. Слишком долго.
– Мне очень жаль, любимая.
Лицо Саяна искажено неподдельным сожалением. Под глазами темные круги, сам он весь осунувшийся, щеки впалые, волосы взъерошены и торчат во все стороны. Даже руки дрожат, которыми он накрывает мою ладонь. Губы, которыми целует мои пальцы, сухие.
Он выглядит настолько потерянным и отчаявшимся, что я не поправляю его. Не отдергиваю ладонь и не кричу, чтобы не смел называть меня любимой.
– За что ты извиняешься?
Я не отвожу от мужа взгляда. Пытаюсь поймать его собственный, но он смотрит куда угодно, но не мне в глаза. А когда наконец поднимает голову, я цепенею.
– Ты была беременна, Люба. Ребенок… его не удалось сохранить.
Глава 24
– Ты была беременна, Люба. Ребенок… его не удалось сохранить.
Лицо Саяна в свете ламп выглядит тусклым и посеревшим. А мне вдруг становится страшно. Не столько от его слов, сколько от его взгляда, который он не может скрыть.
Я прикрываю ненадолго глаза, без конца повторяя про себя то, что он мне сказал.
Смысл фразы не сразу доходит до меня, но я по-прежнему лежу с закрытыми глазами. Не хочу, чтобы Саян увидел, как эта неприятная новость подействовала на меня.
У меня было столько выкидышей, что пора бы уже привыкнуть к очередной горькой вести. Но каждый раз я страдаю. Чувствую в душе опустошение, нарастающее отчаяние и дурею.
Ненавижу в такие моменты свое бесполезное тело, которое не способно выносить малыша. Бесполезное. Пустое. Бесплодное.
У меня даже смешок вырывается от иронии. Это нервное, ведь смешного в этой ситуации нет ничего от слова совсем.
Хочется зажмуриться и биться головой об стену, но я только с силой сжимаю одеяло, которым меня накрыли. Телу тепло, а вот душа мерзнет, будто физически ощущая потерю крошечной горошинки, которая так и не превратится в ребенка.
– Люба, – слышу я надрывный шепот Саяна. – Мне очень жаль.
В гулкой тишине его голос звучит слишком громко.
Его ладони ложатся поверх моих кулаков, и я дергаюсь. Не хочу, чтобы он ко мне прикасался.
Хочу, чтобы он оставил меня в покое.
Прекратил буравить до тошноты противным сожалеющим и виноватым взглядом, от которого мне не станет легче.
Его горе, которое он и не пытается от меня скрыть, только усугубляет мою муку.
Его присутствие же сейчас для меня сплошная пытка, от которой мышцы выкручиваются до жгучей боли.
– Уходи, – сухими губами произношу я, глядя будто сквозь него. – Я хочу остаться одна.
– Давай всё обсудим, родная. Я не могу оставить тебя в таком состоянии.
– Нечего обсуждать, – бурчу я и сжимаю зубы, когда из-за неловкого движения тело простреливает режущей болью.
– Люба…
– Уйди! – кричу я, выпучив глаза, и отталкиваю от себя его руку. – Я не хочу тебя видеть, Саян!
Каждое слово дается мне тяжело. Не только физически из-за слабости, но и душевно.
Я на грани истерики, едва сдерживаю всхлипы и слезы, но не могу плакать при муже. Не могу…
С горечью осознаю, что так и не доверилась ему за все годы брака. Не смогла пересилить себя и открыться настолько, чтобы демонстрировать ему свою боль. Будто чувствовала, что он не тот, при ком я могу проявить слабость. Что однажды он меня предаст.
– Всё будет хорошо, Люб. Денис сказал, что у нас еще есть шансы забеременеть и родить. Он сохранил матку и зашил рану без осложнений. Мы еще сможем стать родителями, – шепчет он, но голос его глухой и какой-то замогильный.
Наши взгляды наконец встречаются, и я замечаю каждую морщинку на его лице. Как он осунулся и похудел всего за несколько часов. Как измучен и обессилен.
Вот только меня не трогают его страдания. Я будто наблюдаю за всем стороны и неожиданно ощущаю прилив холода, остужающий мою разгоряченную кровь.
– Нет у нас никаких шансов, Саян, – выговариваю я зло и с сипением вдыхаю воздух, чувствуя, как горят легкие. – И нас никаких нет!
Он молча выслушивает мой выпад, но молчит. На лице ни капли злости или агрессии, одна только жалость и его собственная боль, от которой меня выворачивает наизнанку. Аж тошнит, но я сдерживаю порыв и сглатываю плотный ком, пропитанный горечью потерь и предательств.
– Уходи, – шепчу я еле-еле, так как горло словно наждачкой покоцано. Губы потрескались, и я ощущаю привкус крови во рту, но это последнее, что сейчас меня беспокоит.
– Феодору арестуют за нападение, – говорит он, поджав губы, явно со злостью вспоминает мать своей любовницы. – Не слушай Родиона. Я не оставлю это просто так. Прослежу, чтобы она понесла наказание по закону.
Его лицо становится хищным и выглядит угрожающе. От него веет ненавистью и отчаянием, и я снова прикрываю глаза. Мне физически больно думать о том, что творится у него на душе.
Не всё ли равно, когда я не могу избавиться от мысли, что во всем происходящем есть доля его вины?
– Оставь меня в покое, Саян, мне абсолютно всё равно на твою родню. Что старую, что новую, – усмехаюсь я, тщательно скрывая, как мне плохо.
Слышу, как он чертыхается, но ничего мне не отвечает.
Муж хорошо меня знает, даже слишком, так что я не обманываюсь, что он не видит и не понимает, какая агония внутри меня.
Больше всего я корю себя.
За свою сердобольность.
За тягу спасать чужие жизни.
За любовь к профессии.
Лежу и истязаю себя мыслями о том… а что если…
… я бы отказалась помогать Лизе и поехала домой, вместо того чтобы нестись с ней в клинику?
… я ушла бы с праздника сразу, как только увидела на нем Лизу и ее мать?
А что если…
Так много вариантов, где я могла бы остаться целой и… сохранить своему крохотному ребенку жизнь?
Вот только я слишком далека от фантазий и уже давно, как мне кажется, разучилась мечтать. Лелеять мысли о чуде и предполагать, что рано или поздно виток потерь законится.
– Я бы всё равно не смогла выносить ребенка, Саян, – шепчу я, когда слышу, что он уходит.
Не знаю даже, что чувствую по этому поводу. Обидно ли мне, что он все-таки меня послушался? Или в глубине души я хотела, чтобы он остался вопреки моим крикам?
Ответа на этот вопрос я не знаю.
А он мои последние слова не слышит. Выходит в коридор и тихо прикрывает за собой дверь. А я остаюсь одна. Наедине со своей болью и утратой.
Глава 25
Тишина и одиночество давят со всех сторон, и я ломаюсь. Накрываюсь простыней с головой, вжимаясь лицом в подушку, и больше не сдерживаю рыдания. Меня трясет, грудную клетку скручивает болезненным жгутом, и я сжимаю зубы, наконец, осознавая, что произошло.
Я была беременна… Носила под сердцем нашего с Саяном малыша и даже не знала, что во мне зародилась новая жизнь. Мне не впервой испытывать разочарование от потери, но в этот раз всё происходит не по моей вине. И меня накрывает беспросветным отчаянием.
В голове так и пульсирует мысль, а что если моя беременность не оборвалась бы по естественным причинам? Вдруг это было бы чудо, которому уже не суждено сбыться?
Вот только этого я уже никогда не узнаю.
Меня никто не беспокоит после ухода Саяна, так что я рыдаю вволю, но стараюсь не кричать во весь голос. Тихо всхлипываю и постепенно засыпаю, когда сил не хватает даже на рыдания. Остается одна опустошенность и телесная боль. Но она не сравнится с душевной. Ведь самый худший враг человеку – это он сам. Так и я не могу избавиться от горькой болезненной мысли что, спасая ребенка своей соперницы, я погубила своего собственного.
Я проваливаюсь в тягостную дрему, часто вздрагиваю среди ночи от кошмаров. Слишком слабая, слишком подавленная, я почти всё время сплю урывками, лишь бы не думать, не вспоминать.
Я не могу вырваться из тьмы и не замечаю, как проходит несколько дней. Кто-то меня навещает, кормит, поит, а я ко всему безразлична.
Пока однажды не просыпаюсь от легкого прикосновения к плечу.
– Люба, – звучит тихо и неуверенно над ухом.
Приоткрываю глаза и прищуриваюсь, глядя на склонившееся ко мне лицо Ульяны. Сестра сразу же отстраняется, прикусывает губу и отводит взгляд. Я открываю рот, чтобы выгнать ее, но отвлекаюсь на мельтешение внизу.
– Извини, что тревожим, – добавляет Ульяна чуть более уверенно. – Карина истерику устроила, когда узнала, что ты в больнице.
Рядом с ней топчется моя маленькая племянница. Карина.
Малышка, как только я с трудом фокусирую на ней сонный взгляд, улыбается и подлетает ко мне ближе, приподнимается на носочках, хватаясь одной рукой за бортик кровати.
– Тетя Люба, ты в полядке? – шмыгает она носом и смотрит на меня влажными глазами. – Я тебе Пуфлю плинесла.
Рост у нее маленький, поэтому она поднимает вторую руку, в которой держит свою любимую игрушку-свинку, и кидает ее мне, попадая по животу.
Я едва сдерживаю стон боли, шов на животе еще свежий и болезненно тянет, но всё равно выдавливаю из себя улыбку, чтобы не расстраивать племяшку.
– Осторожно, Карина, тете Любе больно, она только после операции.
– Всё хорошо, – говорю я и слегка приподнимаюсь, сжимая зубы, чтобы не застонать.
К горлу подкатывает ком при виде Карины, и я поглаживаю ее ладонью по голове, чувствуя, как щемит сердце.
– Тетя Люба, ты болеешь? – запрокидывает она голову и смотрит на меня насупленным взглядом.
Ей не нравятся больничные стены, она хмуро обводит глазами палату, но не понимает, что произошло. Только видит, что я лежу в больничной палате, вся исколотая иглами, бледная и изможденная.
Уголки ее глаз опускаются, влажнеют, а сама она выпячивает нижнюю губу, явно пытается не расплакаться. Видимо, я совсем плохо выгляжу, раз даже ребенок так реагирует.
– Немножко, зайка, – отвечаю я тихо, пытаясь улыбнуться для нее. – Но ничего, скоро поправлюсь, так что ты сильно не переживай.
– Ты побыстлее поплавляйся, – важно кивает моя малышка. – Я тебе Пуфлю оставлю, она доктол, как и ты.
– Обязательно, солнышко, спасибо тебе большое.
Я беру в руки плюшевую свинку и демонстративно прижимаю ее к груди. Племянница же деловито подносит к кровати стул и, не слушая причитаний матери, ловко карабкается ко мне, устраиваясь осторожно рядом. Глядит на меня широко раскрытыми глазенками и постоянно смотрит на мой живот.
– Тетя Люба, а у тебя товже будет лебеночек?
Ее вопрос пропитан детской непосредственностью, но я цепенею, застигнутая врасплох. Поднимаю взгляд на Ульяну, чувствуя собственную беспомощность, но сестра шокирована не меньше меня.
Ребеночек…
Разве могла я ожидать от невинного дитя такой сложный и одновременно тяжелый вопрос?
– Карина, не задавай такие вопросы. Тете нельзя волноваться. Откуда ты это вообще взяла? – одергивает дочку Ульяна, но правду говорят, что детские уста – отражение того, о чем говорят в семье.
– Я слышала, как вы с папой лугались, что у дяди Саяна лебенок лодится, что у меня блатик появится, – лопочет виновато Карина, чувствуя, что мать ею недовольна. Но дует губы, не понимая, что делает не так. Ведь она говорит именно то, что услышала.
На мои глаза наворачиваются слезы, и я прикрываю их, стараясь дышать ровнее. Чувствую прикосновение детской ладошки на щеке и вынужденно открываю глаза.
– Не плакай, тетя Люба. У тебя лебеночек сколо будет, а у меня блатик, плавда вже?
У меня перехватывает дыхание, и я перестаю дышать. В груди ноет и сжимается жгутом сердце, ребенок ждет от меня ответа, а я молчу. Меня будто ледяной водой окатывают, и я не могу выдавить из себя ни слова. Вижу только боковым зрением, как Ульяна отшатывается и закрывает ладонями рот. Бледнеет, вся трясется, что дочка ляпнула мне такое в лицо.
– Карина, иди в коридор. Там папа ждет. А тете Любе надо отдыхать, – сипло выдавливает из себя Ульяна, торопливо стаскивает дочь с кровати, а я не препятствую.
Моих моральных сил уже не хватает на улыбку, и я держусь из последних сил, чтобы не разрыдаться. Но не могу сделать этого при ребенке, поэтому сижу как восковая фигура, практически не двигаюсь.
– Ну ма-ам! – капризничает Карина, но я наконец выдыхаю и смотрю на нее снова.
– Ступай, маленькая, – киваю я, стараясь скрыть предательскую дрожь в голосе. – Проверь, что там делает папа. А мы пока с твоей мамой поболтаем.
Варя, глянув на меня, всё же послушно кивает, спрыгивает на пол и выскакивает из палаты, и мы с сестрой остаемся наедине. Мне становится дурно, подташнивает, и я снова принимаю горизонтальное положение.
– Прости, я не думала, что Карина такое ляпнет. Не сердись на нее, она всего лишь ребенок, – шепчет Ульяна после затянувшейся паузы.
– На нее я не сержусь, она ни в чем не виновата. Карина повторяет слова взрослых, только и всего, – флегматично отвечаю я и поворачиваю к ней голову.
Ульяна выглядит подавленной. Бледная, под глазами синяки, губы дрожат. Будто ночь провела в тревогах. Я же не чувствую ничего, кроме безразличия. Все слова между нами были сказаны, точки над ё расставлены, и она не может сказать мне ничего из того, что бы я не знала.
– Прости, – снова извиняется она, будто это может что-то изменить. – Как ты? Доктор что говорит? Саян рассказал нам, что у тебя был выкидыш.
– Это не выкидыш, Ульяна, – поправляю я ее, чтобы она называла вещи своими именами. – Это убийство.
Наши взгляды встречаются, и она осекается. Долго молчит, нервно перекатываясь с пятки на носок. Всегда так делает, когда сильно нервничает.
– Всё будет хорошо, ты всё еще можешь иметь детей.
Я молчу. Не отвечаю ей. Она не тот человек, с которым я готова поделиться своим горем. Больше не тот.
Я отворачиваюсь, разглядывая небо за стеклом, а вот Ульяна сдавленно всхлипывает. Не реагирую. Мне всё равно.
– Я не думала, что так выйдет, Люба, – шепчет она спустя минут пять, будто оправдываясь. – Клянусь, Люба, я не хотела тебе зла.
– Но вышло иначе, – сухо констатирую я.
Не сказать, что виню ее и делаю ее в своих же глазах лютым монстром, но ее предательство всё еще осязаемо, горчит на языке, и я не готова вести себя с ней, как раньше. Закрывать глаза на двойственное поведение и интриги за моей спиной. А уж теперь… после потери ребенка… и подавно.
– Тебе что-нибудь нужно? Я привезла тебе сумку вещей, могу остаться, помочь…
– От тебя мне ничего не нужно!
– Зачем ты так? Ты моя сестра, и я хочу…
– Сестра? – усмехаюсь я и наконец снова смотрю ей в лицо. – Где же ты была, “сестра”, когда твои новые родственнички лишили меня ребенка?
Она отшатывается, увидев мой взгляд. Осознает в кои-то веки, что я не притворяюсь. Не капризничаю и не набиваю себе цену. А правда больше не хочу ее ни видеть, ни слышать.
– Хочешь помочь? – равнодушно спрашиваю я, разглядывая ее бледное лицо. Оно больше не кажется мне родным, все чувства к ней словно умирают разом. – Тогда собери все мои вещи и документы в чемодан и сумку, привези сюда. Ключи в тумбе.
Киваю вправо и прикрываю глаза. Намекаю, что разговор окончен.
Я слышу ее дыхание, взволнованные хаотичные движения, пока она неуверенно топчется рядом и всё никак не уходит.
– Т-ты м-можешь п-пожить у н-нас, – заикаясь, все-таки выдавливает она, переступает через себя.
– Приглашаешь? – усмехаюсь я, догадываясь, что это последнее, чего она хочет.
– Если тебе некуда больше идти… Родион… не любит… гостей…
Голос ее звучит неуверенно, а я едва не смеюсь, когда у меня спустя столько лет открываются глаза. Все эти годы она знает, что ее муж неспроста так странно ведет себя со мной.
Ульяна замолкает, и я тоже молчу. Открываю глаза, наши взгляды скрещиваются в воздухе, но мое открытие остается не произнесенным вслух. Мы обе не ломает то хрупкое, что между нами еще осталось.
– Я уезжаю из города, Ульяна. И если в тебе осталось хоть что-то сестринское ко мне, то ты привезешь мне мои вещи и никому не скажешь об этом.
Она кивает и направляется к выходу, но перед самой дверью поворачивает голову и, не глядя на меня, добавляет:
– Я надеюсь, когда-нибудь ты меня поймешь, Люба.
Когда дверь снова закрывается, я окончательно остаюсь одна.
Впадаю в какое-то оцепенение, проваливаюсь в дрему и только раз чувствую, словно кто-то вошел. Чужие теплые прикосновения к голове, поглаживая по волосам. Сквозь сон я тянусь к этой ласке и даже улыбаюсь. Мне становится чуточку легче, но когда я просыпаюсь вновь, за окном темно-серая марь. Даже не заметила, как проспала до самого вечера.
Словно почувствовав мое пробуждение, вскоре скрипит дверь и в палату входит Денис Царёв. Тот единственный, кого я хотя бы рада видеть.
Проводит осмотр, расспрашивает меня о самочувствии и только в самом конце задает вопрос, который я так ждала.
– Ты подумала о моем предложении, Люб?
– Подумала.
– И что решила?
Я медлю, не спешу с ответом, хотя у меня было время подумать и я приняла решение. Царёв прав, я хороший акушер, и такая возможность, которую он предлагает, выпадает нечасто.
А в этом городе… меня больше ничего не держит.
– Я согласна.
