Текст книги "Тайна старой штольни"

Автор книги: Нузэт Умеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Охота в это воскресенье была на редкость удачной. С утра Николай выследил лису, а к вечеру подстрелил полдюжины тяжелых жирных кекликов. Охотник Николай был не ахти какой опытный, и ему не каждый раз выпадала такая удача. Сколько раз ходил он в этом году на кекликов, но каждый раз возвращался с пустыми руками. Кеклик – птица осторожная: опустится стая среди скал, и нет ее. А чуть поодаль на пригорок или остроконечный обломок скалы, с которого хорошо видно вокруг, усядется вожак стаи. Усядется, нахохлится, опустит низко голову, дескать, я никого и ничего не вижу.

Заметишь издали такого дозорного, осторожно подбираешься к нему. Подбираешься и не ведаешь, что за каждым твоим шагом внимательно следит вся стая. Осторожно поднимаешь ружье, прицелишься,– фр-р-р!– и всех как ветром сдуло.

Вспомнив советы бывалых охотников, Николай спрятался среди камней и стал ждать. Ждать пришлось долго, но зато вечером прямо рядом опустилась на ночлег многочисленная стая. Громко ухнул на все ущелье дуплет.

Николай так увлекся охотой, что и не заметил, как под проросшими низкорослым кустарником и мхом каменными выступами сгустились вечерние тени.

Возвращался он затемно. Чтобы сократить путь, решил обогнуть каменный горб горы и выбраться к реке.

Выйдя по тропе на западный склон, Николай свернул с дорожки и, продираясь сквозь густой кустарник, пошел вниз. Из-за туч выплыла луна и идти сразу стало легче. Теперь уже Николай не лез напролом через колючий кустарник, а старался обходить его стороной. У выхода из расщелины Николай лицом к лицу столкнулся с человеком. Тот осветил его фонариком.

– Это ты, Николай? Фу, черт, как я напугался…

– А ты что тут делаешь?– удивился в свою очередь Николай.

– Возвращаюсь с охоты.

– С охоты? А где… где же твое ружье?

– Подожди, я тебе сейчас такое покажу, что ты будешь кричать от радости… Пошли,– Павел, схватив Николая за руку, увлек его за собой.

Забравшись на самую середину широкой осыпи, они долго еще блуждали среди обломков скал и, выбравшись наконец из каменного лабиринта, нырнули в кустарник. Тут они остановились. Павел двумя руками взялся за плоскую каменную плиту и сдвинул ее с места. Николай молчал, ожидая, чем все это кончится. Расчистив проход, Павел нырнул в колодец и оттуда донесся глухой негромкий голос.

– Спускайся, Николай!

Николай положил в сторону ружье, охотничьи трофеи и полез вслед за Павлом.

– Где мы?

– Смотри!– Павел включил фонарик, и желтая струйка света разлилась по черной искрящейся стене колодца.

– Штольня…– едва слышно прошептал Николай,– та самая штольня…

– Да, та самая…

– Дай-ка мне фонарик.

Они осторожно ступали по штреку, и узкий луч фонарика выхватывал из темноты то полусгнившую тоненькую подпорку крепления, то черную лужицу воды, скопившуюся на дне каменной чаши, то большие куски угля, брошенные в проходе. У развилки они остановились, немного помешкав, Николай шагнул вправо – здесь и проход был шире, и свод выше. Прошли еще метров десять, и луч фонарика уперся в ящик, на котором была установлена радиоаппаратура. Николай вскрикнул от удивления и как подкошенный рухнул на землю.

* * *

В понедельник чуть свет ребята собрались у здания школы. На соседней стройке вовсю уже кипела работа, а здесь не было ни одного рабочего. Ребята аккуратно сложили кирпич в одном из классов.

Батыр, Булат и Гриша сделали себе из кирпичей скамеечки и расселись один за другим вдоль стены. Последней пришла Роза. Она чинно вошла в класс и очень серьезным голосом сказала:

– Здравствуйте, ребята! Поздравляю вас с началом учебного года.

Булат, Батыр, Гриша встали и ответили хором:

– Здравствуйте, товарищ учительница!

– Садитесь, пожалуйста.

Ребята сели. В класс забежал Цицерон. Он подошел к Розе, лизнул руку, сел и уставился на нее довольными глазами.

– Учащийся пятого «б» класса Цицерон, вы опять опоздали?

Цицерон закивал лохматой головой.

– Чтобы это было в последний раз, идите и садитесь на свое место.

Роза подтолкнула пса, он пошел и почему-то уселся возле Батыра.

Роза хлопнула два раза в ладоши:

– Тихо, ребята, начинаем наш первый урок. Булат, расскажите нам, как вы провели летние каникулы. Прошу вас, рассказывайте!

Булат поднялся с места и, немного подумав, начал свой рассказ.

– Летом мы с папой, мамой и бабушкой… нет, бабушки не было… значит так, с мамой и папой ездили в город. В городе мы посетили цирк. Мы сидели на самом первом ряду, и клоун смотрел все время на меня и говорил…

– Собака, куда ты лезешь!

Булат и Гриша прыснули со смеху. Цицерон, схватив Батыра за карман, в котором лежал хлеб с колбасой, упершись всеми четырьмя лапами, тянул на себя.

– Отпусти, слышишь? По-хорошему прошу…

Цицерон стащил Батыра с кирпичей и повалил в угол. Батыр вскочил на ноги и щелкнул Цицерона по носу. Цицерон выпустил карман и недовольный замотал головой. Батыр, как ни в чем не бывало, вернулся на свое место.

Роза повернулась к Булату:

– Рассказывайте, пожалуйста, Булат.

– Так вот,– продолжал Булат,– значит, клоун выбежал на манеж, посмотрел на меня и сказал:

– Вот упрямый тип!

Цицерон опять ухватился за Батыров карман и опять тащил его изо всех сил в угол.

– Ты что, не кормишь его, что ли?– возмутился Батыр, пытаясь вырвать полу из пасти Цицерона.– Скажи ему, чтобы отпустил…

– Цицерон!

Цицерон поджал хвост и выпустил карман.

– Нет,– сказала Роза,– в таких условиях нельзя вести урока. Учащиеся Батыр и Цицерон, сейчас же выйдите из класса.

– Подумаешь, какие строгости,– обиженно проворчал Батыр,– вот мы возьмем и вправду выйдем! Пошли, Цицерон!

Цицерон сперва заупрямился, но когда Батыр показал ему на карман, вприпрыжку бросился за ним.

Роза проводила наказанных сердитым взглядом и повернулась к классу:

– Пожалуйста, учащийся Булат, продолжайте.

Булат в третий раз поднялся с места.

– Клоун посмотрел на меня и сказал…

– Сторожа в милицию повели!

В дверях стоял испуганный Батыр и показывал рукой в ту сторону, куда повели сторожа.

Все бросились к проходу, сторожа действительно вели, но не в милицию, а в контору.

– Неужели из-за кирпича?-удивился Булат.

– А из-за чего же еще? Я сам видел, как они стояли у того места, где лежал кирпич, и кричали на сторожа.

– Пошли к начальнику участка!– решительно сказала Роза, и первой направилась к конторе. За ней двинулся Батыр, за Батыром Гриша, за Гришей Булат. Замыкал шествие Цицерон.

Ребята подошли к конторе и остановились возле раскрытого настежь окна.

– Ты мне честно скажи, куда дел машину кирпича?– громко требовал начальник участка.

Сторож молчал. Роза смело вошла в деревянную конторку, за ней вошли и остальные. У дверей начальника участка их остановил прораб.

– А это еще что за делегация?

– Это мы кирпич унесли…– негромко сказала Роза. ¦

– Унесли кирпич? Куда?

– В школу,– выступил вперед Батыр.

– Ничего не понимаю,– развел руками прораб,– какой кирпич, какая школа?

– Тот самый кирпич, за который ругают сторожа!– объяснила Роза.

– Ах вон оно что!– усмехнулся прораб, и, распахнув двери, весело крикнул: – Петр Иваныч! Воры нашлись!– и втолкнул всю компанию в комнату.

Сторож сидел на табуретке возле окна низко опустив голову. Старик пересчитал в уме всех, кто строился на руднике, но никто из них не мог увезти вот так, неслышно целую машину кирпича… Сторож поднял голову и, увидев Гришу и Булата, вскочил с места. Те мигом спрятались за широкую спину Батыра.

– Ах, жулики! Обманули, значит, старика! А еще про звезды рассказывали…

Начальник участка и все сидевшие в комнате рабочие слушали сторожа и громко смеялись. На пороге появился бригадир рабочих, которые строили школу.

– Петр Иванович, откуда у нас кирпич появился, привезли, что ли?

– Какой там привезли… Это помощнички твои постарались, целую машину кирпича за ночь перетаскали.

– Где же сторож был?

– О нем они тоже позаботились, послали двух агитаторов, и пока он слушал лекцию, есть ли на Марсе буржуи, кирпич уплыл.

Бригадир глянул на ребят и покачал головой.

– Не ожидал я от вас такого… не ожидал…

Когда в комнате утих последний раскат смеха, начальник участка, сдерживая улыбку, сказал:

– Так вот, друзья, возьмите под навесом носилки и чтоб к обеду весь кирпич был на месте. Поняли?

Низко опустив головы, ребята вышли из конторки. Когда носилки были нагружены, появились бригадир и прораб. Глядя на расстроенных ребят, прораб не выдержал, рассмеялся.

– Ладно, оставьте, пусть лежит. А ты, Абдильда, приводи завтра бригаду часам к десяти, будут три машины с кирпичом…

Вечером в больницу пришел Павел Иванович. День был неприемный, но главврач разрешил ему повидаться с Нариманом. Павлу Ивановичу дали халат, и медсестра проводила его в палату. Он вошел веселый, улыбающийся и выложил перед растерявшимся Нариманом груду гостинцев.

– Это еще не все, главное тут!– похлопал он по нагрудному карману.

Нариман замер, а когда Павел Иванович извлек из кармана конверт, сердце Наримана застучало громко-громко, и он весь потянулся к письму.

Читал Нариман только те места, где говорилось об отце.

– «…ты спрашиваешь, не встречался ли я после войны с Музафаровым? После войны нет. Последний раз видел его в декабре 1944 года, несколько раз встречал в штабе дивизии. В канун нового года я был сильно контужен – меня перебросили в тыл».

Нариману не хватало воздуха. Он расстегнул ворот больничной рубашки и судорожно вдохнул пропахший подом больничный воздух.

– Жив! Жив! Ведь в письме, которое ему прислало министерство обороны, было написано, что погиб в 1943 году! А друг Павла Ивановича видел его в конце 1944! Значит жив! А что если этот друг ошибся? Если кого-то другого принял за его отца?

Нариман бережно положил письмо на одеяло.

– Он не мог ошибиться? Может, это был кто-нибудь другой?

Павел Иванович сжал Нариману плечо.

– Нет, это был он. Они вместе учились в Ташкенте…

Павел Иванович достал из кармана табакерку и, вспомнив, что находится в больнице, сунул ее обратно.

– Крепись, мой мальчик, мы отыщем его. Я написал письмо начальнику штаба дивизии, он обязательно ответит. …Да, я совсем забыл спросить тебя, как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, доктор сказал, что послезавтра меня выпишут.

– Вот и хорошо, как только выйдешь, мы сразу отправимся в поход. Ребята рюкзаки уже приготовили, тебя ждут…

– Если б в штольне меня не ударило, я бы сюда не попал…

– Ну-ка, расскажи мне толком, что там случилось?

– Когда я шел по штреку, кто-то сзади бросил н меня бревном.

– А ты не заметил, кто это был?

– Не заметил, но я его хорошо знаю.

– Он что, местный житель?

– Нет, на руднике он появился после меня.

– А кто тебе сказал, что после?

– Ребята сказали, они же всех на руднике знают.

– Но откуда ты его так хорошо знаешь?

– Во время оккупации мы жили в одном дворе,– и Нариман подробно рассказал Павлу Ивановичу, где, когда и при каких обстоятельствах он встретился с Муратом…

Началась эта история осенью 1942 года. В тот день Наримаи проснулся поздно. Сквозь заплаканные окнл пробивался тусклый солнечный свет. Вставать совсем не хотелось – в теплой постели голод чувствовался не так остро, как на улице.

– Сейчас бы горбушку белого хлеба со сливочным маслом.,.– подумал Нариман и, глотнув слюну, с голевой зарылся под одеяло. Нариман закрыл глаза и перед ним выросла стопка сочных румяных чебуреков. Когда еще жива была мама, они каждую субботу ходили в чебуречную, которая стояла на углу возле колхозного рынка. Нариман облизнул пересохшие губы и открыл глаза – чебуреки исчезли. Закрыл – появились снова. Теперь он не открывал их долго-долго; хотелось вспомнить, как пахли чебуреки и как они хрустели на зубах.

Вчера Нариману не повезло: бегал по городу целый день и нигде не смог раздобыть и кусочка хлеба. Ничего не принесла ему и соседка тетя Наташа; они тоже сегодня сидели голодные.

Поздно вечером Нариман вскипятил кружку воды, выпил ее и лег спать.

Куда же пойти сегодня? Попытать счастья у госпиталя? Жаль, итальянцы оттуда уехали, а к немцам идти не хочется, проучили один раз – хватит.

Три дня тому назад Нариман, подхватив котелок, побежал к госпиталю. Работавшие на кухне итальянцы никогда не обижали Наримана, от них он всегда возвращался с полным котелком ароматного супа. А нынче не повезло. Итальянцев на кухне уже не было, а молодой немец, к которому подошел Нариман, выбил из рук котелок, повернул Наримана и больно ударил тяжелым кованым сапогом…

Может, сходить еще раз на элеватор? Но туда надо идти втроем и брать с собой лом: под вывернутыми кирпичными глыбами ребята нередко находили несколько горстей полусгнивших зерен…

Нариман нехотя выбрался из-под одеяла и вышел во двор. В воздухе вкусно пахло жареным тестом. Нариман повернулся и глянул в раскрытое окно, за которым два молодых эсэсовца жарили лепешки. Затаив дыхание, стоял и смотрел он, как росла на тарелке румяная стопка. Сколько он стоял? Десять минут, а может быть, час? Белобрысый офицер увидел его, усмехнулся, свистнул и, сняв со стопки верхнюю лепешку, бросил в раскрытое окно.

Лепешка опустилась прямо в руки и стала нестерпимо жечь пальцы. Как уж это получилось, он не помнит, но Нариман размахнулся и запустил лепешкой в гестаповца. Гестаповец увернулся, выругался громко по-немецки, схватил с кровати кобуру с пистолетом и бросился за Нариманом.

Если бы не майор, вышедший из-за угла, Нариману пришлось бы туго. Увидев старшего офицера, гестаповец вытянулся в струнку и замер. Нариман тем временем забежал в соседний двор и спрятался в пустой мусорный ящик.

Прошло полчаса. Кто-то из жильцов принес ведро битой штукатурки и высыпал ее на голову притаившегося в углу ящика Наримана.

До обеда Нариман бродил по городу. Побывал на рынке, оттуда дошел пешком до кинотеатра «Субхи». Попытался прочесть афишу, но не смог, только в самом низу было написано по-русски: «Для солдат и офицеров германской армии». Рядом висели красочные афиши, предлагающие жителям города стотысячные награды, дома и коров за выдачу партизан. Одна из них призывала молодежь ехать на работу в Германию. Тут же был нарисован стол, уставленный пирогами, копченостями, разными колбасами, рыбой, за столом сидели толстощекие юноши и девушки. Подпись гласила: «Мы счастливы, что приехали в Германию».

Нариман уже не раз слышал, каково было это счастье. Ведь не зря рассказывали в городе, что какая-то женщина получила письмо от дочери, которую насильно угнали в Германию. Зная, что если она напишет в письме хоть слово правды, то письмо никогда не дойдет до матери, девушка хитро обманула фашистскую цензуру.

«Здравствуй, дорогая мамочка,– писала она,– я очень счастлива, что прислана в Германию. Живем мы тут очень хорошо, кормят нас сытно. Ты спрашиваешь про знакомых? Один раз в день у нас в гостях бывают Костя Похлебкин и Ваня Хлебов, правда со дня приезда сюда они приболели немножко и вид у них неважный, но это, наверно, от климата. С Наташкой Сахаровой и Танюшей Масловой я так больше не виделась. Мама, а ты помнишь Мишу Слезкина? Он все вечера напролет просиживает в нашем бараке…»

Нариман оглянулся по сторонам и, убедившись, что никто за ним не наблюдает, сорвал верхнюю часть афиши, на которой красовались пироги и колбаса. Сорвал н прислонился к стене – от голода кружилась голова.

– Схожу, пока гестаповцев нет, вскипячу чаю,– подумал он и медленно побрел вверх по улице.

Прошел шагов сто, остановился. Навстречу один за другим катили желтые пароконные фургоны, заполняя улицу пьянящим запахом свежевыпеченного хлеба.

– Если б хлеб везли не в ящиках! Можно было бы подкрасться сзади, отстегнуть край желтого брезента… а заметил бы возница, стеганул бы кнутом, и все…

Нариман дошел до угла и опять остановился: пекарня, которая бездействовала круглый год, вновь вступила в строй. Хозяйничали здесь румыны. Проезжая часть улицы была забита подводами; они одна за другой подъезжали к дверям пекарни, и маленькие черные буханки перекочевывали с весов на дно армейских ящиков.

– Вот бы увезти один ящик, всю улицу можно было бы накормить…

К ступенькам подъехал последний фургон. Возница соскочил с козел и ткнул Наримана в плечо кнутовищем.

– Иди, падвода памагай!

Нариман забрался в фургон и уселся на козлы. Возница подвесил лошадям торбы с овсом и отправился в пекарню.

Пока румын получал хлеб, Нариман собрал на дне телеги горсточку зерен и принялся их жевать. Наконец в дверях пекарни показался хозяин фургона, он выкатил вперед тележку с хлебом и громко свистнул Нариману.

Буханки летели, как стрижи, одна за другой. Сначала Нариман пытался их считать, но, досчитав до трехсот, сбился. От голода кружилась голова и подкашивались ноги, Нариман почувствовал, что еще немножко и он упадет, а буханки все летели и летели, и казались теперь не легкими, а громадными и тяжелыми, как кирпичи.

Фургон, громыхая по булыжной мостовой, покатился вниз по улице, а Нариман стоял и глядел вслед, прижимая к груди стертыми до крови пальцами маленькую теплую буханку хлеба.

Когда желтый верх фургона исчез за поворотом, Нариман повернулся и медленно побрел домой. Поднимаясь на тротуар, он задел кого-то. Нариман поднял голову: перед ним на краю тротуара сидела девочка с большим черным бантом в волосах, на ее стареньком стертом пальтишке красовалась большая шестиугольная звезда.

Девчонка не мигая смотрела на хлеб. Нариман спрятал буханку под рубашку. Из больших голубых глаз девочки покатились крупные бусинки слез. Тогда он вытащил из-под рубашки теплую буханку, разломил ее и протянул половину девочке.

– На, бери.

Девочка спрятала руки за спину.

– Бери же, не бойся!

– Спасибо,– прошептала она, крепко сжимая тоненькими ручонками хлеб,– меня зовут Роза.

Два раза в неделю приезжал желтый фургон за хлебом, два раза в неделю делил Нариман на две части теплые ржаные буханки. Но в один из осенних дней, когда первый утренний мороз сковал тоненькой ледяной пленкой синие лужицы, фургон не приехал. Напрасно Роза и Нариман просидели целый день возле пекарни. Они даже спустились к улице Субхи и долго стояли на углу возле разбитой аптеки – знакомый фургон не появлялся.

Прошло три недели. Нариман еще несколько раз наведывался к пекарне, но маленькую девочку с большим черным бантом он больше не встречал.

Наступила зима. На выщербленные каменные плиты лег первый пушистый снежок. На улице было тихо-тихо, никто не строил снежных крепостей и не затевал шумных веселых боев.

Нариман возвращался с полной авоськой картошки. Соседка тетя Катя дала ему утром денег и попросила его сходить на рынок. На деньги, которые дала тетя Катя, он купил у солдат мыло, а мыло обменял на картошку. Нариман торопился домой: к обеду тетя Катя сварит вкусный картофельный суп…

Повернув на Училищную, Нариман замедлил шаг. Вся улица была заполнена народом. И.почти у всех на груди были шестиконечные звезды. Между ними со списками в руках сновали полицейские.

Нариман дошел до калитки и остановился. Полицейские Быстрой ли людей в колонну и повели. Нариман увидел Розу. Она шла с левой стороны колонны, крепко держась за руку матери.

Заметив Наримана, Роза улыбнулась и потянула мать за руку. Мама, глядя на Наримана, тоже улыбнулась и стала что-то быстро-быстро говорить. Когда они поравнялись с калиткой, мать толкнула Розу в ворота. Она хотела что-то сказать Нариману, но раздался злой окрик полицейского и она торопливо вернулась в строй,– Нариман запомнил только глаза этой женщины: большие, до краев наполненные болью. Такие глаза были и у его матери, когда она отдавала ему бутылку со сливками.

Розу Нариман спрятал на чердаке. Ночью, когда во всех окнах погас свет, он перетащил туда матрац, подушку, два одеяла и фляжку горячего чаю.

– Роза, где ты?– шепотом спросил Нариман.

Замерзшая, испуганная сидела она в углу чердака, сжавшись в комок, и не могла выговорить даже слова. Нариман отыскал ее ощупью и сунул в замерзшие руки горячую фляжку.

Пока Роза пила чай, Нариман разгреб прошлогоднюю солому и устроил Розе постель. Едва он собрался уходить, Роза заплакала.

– Не уходите, пожалуйста, я очень боюсь…

Когда холодное утреннее солнце глянуло сквозь щели чердака, Роза и Нариман спали, крепко прижавшись друг к другу.

Нариман никому во дворе не сказал ни слова о Розе. Два дня он возвращался домой усталый и разбитый н выкладывал перед Розой все, что ему удавалось раздобыть.

Тетя Катя чувствовала, что Нариман скрывает от нее какую-то тайну, по на все ее вопросы он отмалчивался.

В воскресенье Нариман понес на базар папину меховую шапку и обменял ее… обменял ее на ящик с тремя щетками, вихоткой и баночкой гуталина…

С этого дня Нариман стал чистильщиком обуви и они с Розой больше не голодали. Самым доходным местом оказался немецкий штаб, бывали дни, когда он приносил Розе даже шоколадку. Целую неделю Нариман был счастлив: каждый вечер, вернувшись с «работы», он сытно кормил Розу, потом они оба забирались в солому, и он до поздней ночи рассказывал ей, как учился в школе, какие видел фильмы, рассказывал про зверинец и про цирк, который перед войной приезжал в Симферополь.

Однажды Нариману удалось выменять на плитку шоколада книжку. В ней были «Дядя Степа», «Мойдодыр», «Доктор Айболит» и много других интересных стихов, и они читали ее каждый раз, когда им приходилось быть вместе, пока Роза не выучила всю книжку наизусть.

Наступил ноябрь, ударили морозы. От отца не было никаких известий. Вдобавок, мальчишки с соседнего двора подкараулили его вечером и крепко избили, а один из них схватил лежащего Наримана за волосы и ткнул носом в ботинок.

– Полижи мой ботинок: ты же лижешь немецкие!

На другой день, когда Нариман сидел возле штаба, аккуратно расставив щетки, сзади подошел сын полицейского, который жил в одном дворе с Розой.

– Что, мало тебе досталось, опять пришел?

Нариман ничего не ответил. Долговязый пнул ногой ящик и ушел. С долговязым никто не играл, ребята называли его «жандармом» за то, что он любил ходить по улице, напялив на себя китель и фуражку отца.

Чтобы ребята не высмеивали его, он натравил их на Наримана. Нариман стал возвращаться поздно, но однажды мальчишки подстерегли его и опять избили прямо во дворе.

– Почему они к тебе придираются?-спросила Роза.

– Да, так… из-за того, что я сапоги немцам чищу…

– А ты не чисть…

– Что же мы тогда будем кушать?

– Хочешь, я расскажу им, какой ты хороший, и они не будут больше драться.

– Тебе нельзя слезать с чердака, вот уйдут гестаповцы из нашего двора, тогда и слезешь, а сейчас нельзя.

Засыпая, Роза попросила Наримана:

– Принеси мне, пожалуйста, завтра камешки.

– Хорошо, принесу. А зачем они тебе?

– Я дни по камешкам считаю, как солнышко взойдет, я кладу на полочку камешек, как положу десять камешков, мама вернется. Она сказала мне, что через десять дней обязательно придет за мной.

– Сколько дней прошло, как она…

– Прошло девять… завтра еще день, и она вернется.

– Спи, она обязательно вернется…– сказал ей шепотом Нариман и беззвучно заплакал. Он слышал, как на рынке одна женщина рассказывала другой, что всех, кого полицейские увели в тот день, расстреляли за городом во рву…

На десятый день Нариман вернулся рано: из деревни, куда увезли бабушку, должны были вернуться тетя Катя с сыном, они уехали туда на три дня – обменять одежду на хлеб и картошку.

Мальчишки еще издали увидели Наримана, забежали во двор и спрятались в проходе. Не успел он дойти до порога дома, как они с воем набросились на него, выбили из рук ящик и, свалив на землю, стали избивать. «Жандарм» ударил по ящику ногой, оттуда вылетели щетки, гуталин, полбулки хлеба и плитка шоколада.

– Стойте! Перестаньте! Не смейте его бить, слышите! Он хороший!– из сарая, размазывая по лицу слезы, бежала девчонка с черным бантом и большой шестиугольной звездой на помятом пальтишке.

Она вцепилась в «жандарма» и стала тянуть его в сторону.

– Не смейте, слышите! Не смейте его бить!

На шум вышел молодой офицер. Увидев девчонку, он громко крикнул: «Пауль! Пауль! Вольф, ты меня слышишь?– Иди скорее сюда!»

Показался обер-лейтенант.

– Смотри, уцелела, это по твоей части.

Обер-лейтенант схватил за руку плачущую девчонку и повел ее за собой. Мальчишки расступились, пропуская вперед гестаповца, который тащил за собой упирающуюся девочку, глянули на лежащий на земле хлеб, на избитого в кровь Наримана и все поняли…

Смуглый черноволосый денщик обер-лейтенанта поднял Наримана с земли и увел к себе. Он обтер мокрой тряпочкой окровавленное лицо Наримана и смазал йодом ссадины. Нариман вздрогнул, когда денщик спросил его по-казахски:

– Как тебя зовут?

Нариман ничего не ответил. Когда он уходил, солдат сунул ему в руки большую банку тушенки, но Нариман положил банку на пол и вышел…

Розу Нариман никогда больше не встречал…

Было уже темно, но Нариман и Павел Иванович сидели не включая света. Павел Иванович слушал Наримана, низко опустив голову. Ему казалось, что если сейчас включить свет, Нариман его обязательно узнает.

Уткнувшись рассеянным взглядом в ножку кровати, он искал выхода из создавшегося положения. Он не мог убрать Мурата: тот еще был нужен ему. Как только он выведает у этого бородатого упрямца необходимые данные, можно уходить: на границе его уже ждали… Надо убрать мальчишку и как можно скорее, надо просто завлечь его в горы… Пауль детально продумал свой план и нехотя поднялся.

– Пойду, засиделись мы с тобой… А насчет того, что ты мне рассказал, никому ни слова, я все разузнаю сам. Договорились? Вот и хорошо. Выздоравливай. Как только тебя выпишут, сразу отправимся в поход штольню искать. Да… а ребятам ты ничего не говорил?

Нариман покачал головой.

– Молодец! В таком деле надо уметь держать язык за зубами. Их тут целая шайка, наверно, орудует… Я сообщу, кому надо. Ну, будь здоров, поправляйся.

Утром чуть свет Наримана разбудил осторожный стук в окно. Нариман вскочил, набросил на плечи халат и выглянул. Под окном стояли Булат и Батыр. Перебивая друг друга, они рассказали, что дядя Николай, который с бородой, ушел в субботу на охоту н до сих пор не вернулся, что искать его отправилась целая бригада. Уходя, ребята пообещали Нариману, что будут держат его в курсе всех рудничных событий. Они сказали, чтобы в двенадцать часов Нариман ждал их у окна.

Очередного сообщения Нариман не дождался: в одиннадцать часов был обход, и его выписали.

Два дня не выпускала тетя Дуся Наримана из дому. Он сидел возле окна, читал «Историю колониальных и зависимых стран» (Роза заявила, что пока он не прочтет оба тома истории, других книг она ему не даст).

Ребята вот уже третий день работали на строительстве школы и поэтому приходили только в обед и вечером. В обед они рассказывали о том, как растут стены школы, а вечером сообщали, как идут поиски неожиданно исчезнувшего главного геолога. Который день кружил над горами вызванный из города кукурузник, но и ему не удалось обнаружить никаких следов Николая.

– Может, он был шпионом и убежал за границу,– высказал свое мнение Булат.

– Как тебе только не совестно, Булка? С человеком могло случиться несчастье, а ты…

– У него на уме только шпионы да варенье,– пробурчал расстроенный Батыр.

– Мой папа сказал,– начал было Гриша, но его тут же перебил неунывающий Булат:

– Скажи, а мама твоя ничего не говорила?

Обиженный Гриша умолк и отвернулся к окну.

* * *

Наконец-то Нариману разрешили делать все, что ел»у вздумается! И в первый же день свободы он отправился на стройку.

Пока Нариман болел, строители полностью вывели наружные стены школы. Теперь вся работа переместилась внутрь здания.

Батыр и Булат работали внизу. Батыр помогал замешивать раствор, а Булат работал на транспортере – подавал кирпич. Принимала кирпич на втором конце транспортера Роза.

Часов до десяти работа у ребят шла нормально, а когда на электростанции прогудел десятичасовой гудок, на транспортере в проем окна вместо кирпича, которого ожидала Роза, въехал Булат. Роза стащила его с ленты, и Булат торопливо зашептал ей на ухо:

– Идет, понимаешь?!. Он идет!

Роза положила пыльную ладошку Булату на лоб:

– Ты ни на что не жалуешься? Спал хорошо?

– Что я тебе больной, что ли?– возмутился Булат, отбрасывая Розину руку.– Говорю тебе – идет, он ужо на мосту наверно!

Роза, ничего не понимая, все так же серьезно продолжала смотреть на Булата. Тогда Булат встал на кирпичи и громко зашептал Розе прямо в ухо:

– Ну тот самый, понимаешь… который…

Роза оттолкнула его от себя.

– Ты можешь толком объяснить кто?

– Шпион!– прохрипел Булат.

Через три минуты вся бригада, поднимая клубы пыли, мчалась по дороге. Впереди с треногой в руках бежал Нариман, за ним Гриша с фотоаппаратом, за Гришей Роза с маминым платьем, за ней Батыр со скамеечкой, за Батыром Булат с двумя кассетами в руках.

Пока Гаршин дошел до первого дома, ребята успели забежать за угол и приготовиться: укрепили треногу, установили фотоаппарат. Батыр приставил к треноге скамеечку, Роза помогла Грише натянуть на голову платье. Все было готово к съемке. Батыр, Нариман и Роза стали стеной перед фотоаппаратом. Булат заглянул за угол и поднял руку…

Из-за угла вышел Гаршин, он шел не торопясь, спокойно, словно сам собирался помочь ребятам. И вот, когда Гриша поймал его в объектив и положил палец на спуск, откуда-то из-за дома вылетела машина и, обдав ребят густым облаком пыли, исчезла за поворотом.

Пока ребята протирали запыленные глаза, Гаршин прошел мимо. Подхватив аппарат, скамеечку и платье, все бросились ко второму дому и вторично приняли боевую готовность.

Ребятам в этот день определенно не везло. Не успел Гаршин дойти до угла, как из подъезда вышел Гришин отец и они пошли рядом. Гришин папа всю дорогу забегал вперед, пытаясь что-то объяснить Гаршину. Так они и прошли мимо ребят: справа, со стороны ребят, отец Гриши, а рядом с ним почти невидимый Петр Петрович.

Гриша со злостью стащил с себя платье. Оставалась еще одна надежда – третий и последний дом. Но, судя по всему, Гришин отец вовсе не собирался отставать от Гаршина, и тогда Булат предложил выход из положения. Пока они стремглав бежали к третьему дому, Гриша объяснил Нариману, когда, в какой момент и как надо фотографировать.

Подготовив Нариману фотоаппарат, Гриша обежал дом с обратной стороны и, когда отец и Петр Петрович прошли мимо пожарной лестницы, которая была укреплена на стене со стороны дороги, Гриша подкрался к ней, в прыжке ухватился за железную перекладину и повис на ней.

Гриша подождал, пока отец с Гаршиным окажутся перед объективом и громко, плаксивым голосом закричал :

– Папа! Папочка!

Отец обернулся.

Гриша продолжал вопить на всю улицу.

– Папочка, сними меня, пожалуйста!

– Подожди меня, пожалуйста,– остановил Гаршина Гришин отец и побежал спасать Гришу.