Текст книги "Картотека живых"

Автор книги: Норберт Фрид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

– Ах, неправда, так, так! Ты, значит, не занимаешься, чем не велено? А на других доносишь?

– Не знаю, о чем вы… Пустите!

– Молчи, сволочь! Как ты со мной разговариваешь! На твою повязку мне наплевать. Вот! – свободной рукой он сорвал повязку с рукава Зденека.

Зденек взглянул на нее. Ах, эта повязка, эта проклятая повязка, пропади она пропадом! Но ведь Эрих сказал, что надо ее носить.

– Отдайте! Я ношу ее по приказанию старшего писаря, – злобно крикнул он.

Карльхен помахал повязкой у него перед носом.

– Ишь ты! Отдать? А почему твой писарь не отдает шапочку моего Берла?

– Спросите его сами, откуда я знаю.

– Не знаешь? А кто накляузничал Эриху о том, как Берл примерял новое платье? Кто натравил Эриха на моего Берла?

Этого Зденек не делал. У него, правда, было такое желание, но он подавил в себе злорадное недоброжелательство к Берлу. Именно поэтому он сейчас почувствовал себя незаслуженно обиженным.

– Я накляузничал? Глупость! Скажете тоже!

Карльхен быстро ударил его по лицу. Удар был нанесен левой рукой, в которой капо еще держал повязку, но все же у Зденека пошла кровь носом.

– Пустите! – яростно закричал он и рванулся так сильно, что выскользнул из рук Карльхена. Тот хотел ударить его ногой, но промахнулся.

– Проваливай! – крикнул он. – И если я во время тревоги еще раз поймаю тебя около этого забора, пристукну! Повязку отдам в обмен на шапочку, иначе тебе ее не видать. Так и скажи своему писарю!

Зденек побежал в уборную умыться, потом отправился в барак спать, но не спал почти всю ночь, изобретая наивные планы мести Карльхену и готовясь утром рассказать писарю об этой стычке.

* * *

Около женского лагеря в ту ночь действительно мелькнуло несколько фигур. Слева за конторой, около уборной, небольшой участок забора был невидим часовому с вышки. Первым тут появился Хорст. Он поджидал, пока поблизости проходила какая-нибудь девушка, и шепотом окликал ее: «Эй, фрейлейн, подойдите сюда».

Две или три девушки не вняли этому зову и, ускорив шаг, скрылись в бараках. Но одна нерешительно подошла.

– Кто вы? Что вам нужно?

– Я староста лагеря и хотел бы поговорить с вашей старостой.

– С Илоной?

– Да. Позовите ее сюда. Скажите, важное дело.

Девушка кивнула и побежала к бараку. Через минуту вышла Илона, на ходу повязывая платок.

– Сюда, – прошептал Хорст. – Сюда, пожалуйста.

– Что-нибудь случилось? – спросила она, подойдя к забору.

– Не беспокойтесь, ничего. Я только хотел поговорить с вами. Позвольте представиться: староста лагеря Хорст.

– Так вы меня вызвали просто так? Беа всякого дела? – она была явно недовольна.

– Я думал, что вы будете довольны. Мы оба ответственны за своих людей. У нас найдется о чем поговорить… Общие проблемы…

– Побеседовать на такие темы я всегда согласна. Но если вы думаете, что…

– Отнюдь нет, фрейлейн! Вы несправедливы ко мне. А я для вас кое-что принес. Разрешите вручить вам повязку, я ее сам сделал.

– Очень мило, спасибо. Не знаю только, нужна ли она мне. Я никуда не выхожу из нашего лагеря, а девушки меня и так знают.

– Не в этом дело, фрейлейн. Как опытный заключенный, скажу вам, что повязка прежде всего защитит вас от эсэсовцев. Таким мелочам они придают большее значение, чем вы думаете.

– Очень на них похоже. А вы политический?

Это был неприятный вопрос. Хорст хотел было соврать, но потом сообразил, что Илона рано или поздно увидит его днем и заметит цвет треугольника.

– Почти. Я немец, мне не хотелось служить в армии, ну, и я предпринял кое-что…

– Что же именно?

– Вы хотите знать все сразу! Мы ведь только что познакомились… Можно бы поговорить о чем-нибудь поинтереснее.

– Мне пора идти… Вы, видно, зеленый, а? Много зеленых в этом лагере?

«Странная женщина, – подумал Хорст. – Я чувствую себя, как на допросе. А ведь я не кто-нибудь, а первый человек в лагере».

Он разгладил усы, хотя в темноте их все равно не было видно, и проворчал недовольно:

– Не так я представлял себе нашу первую встречу. Люди в нашем положении должны быть выше предрассудков…

– Доброй ночи, – быстро сказала Илона. – Если вы меня вызовете по какому-нибудь важному делу, которое касается всех девушек, я охотно приду. Но только по делу. Всякие другие встречи – лишний риск. Еще раз спасибо за повязку.

И она убежала.

Хорст в одиночестве остался торчать у забора и с досады кусал себе губы. «Однако же, – думал он, – я не мальчишка, чтобы приуныть от первой неудачи и упустить такую редкую возможность». И как только от барака к уборной прошла женская фигура, он снова позвал шепотом:

– Фрейлейн, на минуточку. Вызовите, пожалуйста, старшую по кухне. Важное дело!

Через минуту из барака вышла темная фигура. Хорст усмехнулся и оправил на себе куртку.

– Добрый вечер, – начал он, но вдруг увидел, что это та самая девушка, к которой он сейчас обращался.

– А почему не пришла Юлишка? – разочарованно прошептал он.

– Скажите мне все, что надо. Я ей передам.

«К черту… – подумал Хорст, – вот еще не хватало!» Но потом он испытующе взглянул на девушку за забором и увидел силуэт стройной высокой фигуры.

– Тогда подойдите поближе, – прошептал он. – Как вас зовут?

– Беа, – тихо сказала она. – А вы кто?

– Позвольте представиться: староста лагеря Хорст.

– В самом деле? – прошептала девушка с явным почтением. – Сам староста лагеря?

– Для вас я просто Хорст, – сладким голосом произнес он и прижался к забору. – Подойдите же поближе!

* * *

Обершарфюрер Дейбель вернулся на рассвете с грузом пальто и шапок. Вместе с проминентами Паулем и Гюнтером он застрял на ночь в Дахау, пришлось ждать автомашину. Там они отсиживались во время воздушного налета, а утром проехали через Мюнхен. Было что порассказать!

Дейбель, правда, приказал своим спутникам помалкивать, но все-таки сразу же после их приезда «зеленые» тайком собрались в немецком бараке, и Пауль с Гюнтером рассказали все, что узнали. Это сборище было знаменательно тем, что на него впервые не позвали писаря. «Он против нас, – объявил Карльхен. – Ему всякий политический дороже».

– Но, друзья мои, – возразил Хорст, – не знаю, что вы против него имеете? После меня он вторая персона в лагере.

Остальные сделали кислые мины, а Фриц сказал:

– У меня он сидит в печенках. Никто из нас не хотел бы прикончить Эриха, но показать ему, что мы о нем думаем, не мешает. Рассказывай, Пауль!

Пауль глубоко вздохнул, выпятил могучую боксерскую грудь и с важным видом оглядел собравшихся. Их было одиннадцать: четверка абладекоманды, затем Фриц, Хорст, Карльхен, санитар Пепи, один блоковый и двое орднунгдинстов. Не хватало Эриха и глухонемого Фердла, которого на такие сборища, разумеется, не звали.

Пауль поглядел на каждого в отдельности, потом с таинственным видом прищурил маленькие глазки и попросил приятелей придвинуться поближе.

– Первым делом о бомбежке, – начал он. – Такого налета вы, ребята, еще не видывали. Дахау в двух шагах от Мюнхена, вы не представляете себе, как все было слышно? А рано утром мы сами увидели разрушения. Целых кварталов в центре города как не бывало! Пришлось объезжать переулками, все главные улицы в развалинах. Гордость города – Либфрауенкирхе[16]16
  Исторический Собор пресвятой богородицы в Мюнхене, построен в XV веке. Прим. перев.


[Закрыть] тоже пострадала. Но все это пустяки в сравнении с той бомбой, которую я вам сейчас преподнесу: осведомленные люди в Дахау открыто говорят о том, что нас, зеленых, скоро выпустят из лагеря…

– Что-о? – несколько ртов раскрылось, а Фриц схватил Пауля за плечо.

– Спокойно, спокойно! Nur die Ruhe kann es machen. – с еще более важным видом произнес Пауль. – Что, разинули рты? Сам Альберт, капо из вещевого склада, оказал мне об этом. Мол, в главной комендатуре уже готов приказ; нас скоро отправят из лагерей, но не по домам, к мамашам, а на фронт. Там дела плохи, подбирают все резервы, дошла очередь и до нас. Пауль сделал короткую паузу, остальные затихли и усиленно размышляли: хорошо это или плохо? Наконец Фриц распалился:

– Ну и что ж? Плакать нам, что ли? Это же замечательно, что нам дают возможность с честью… Ну-ка, взгляните в глаза друг другу и не моргайте, как мелкие воришки. Настоящий немец уже давно ждет этой минуты, он не хочет торчать здесь, в закутке, и ждать, пока другие выиграют для него войну. Если бы меня сейчас спросили, хочу ли я…

Карльхен метнул на него злобный взгляд.

– А кто тебя станет спрашивать? И вообще, не ори. Ишь, как загорелся. А все только потому, что на тебя взъелся Дейбель и теперь тебе здесь не по душе. Быть блоковым – этого тебе мало. Прежде тебе небось в лагере очень нравилось. Думаешь, на фронте тебе будет кто-то прислуживать, как здесь? Мало тебе, что ли, что бомбы падают рядом, хочешь, чтобы упали тебе на башку?

– Не хочу слушать таких разговоров, – сказал новоиспеченный патриот Фриц. – А без слуги я обойдусь легче, чем ты без Берла…

– Фрицек!

Капо размахнулся, но Пауль удержал его руку.

– Спокойствие, господа! – гудел он. – Сейчас не время для детских ссор! Карльхен прав: если нас призовут в армию, никто не станет спрашивать о нашем желании. Наденут на нас серые шинели, так же как когда-то надели вот эти полосатые «пижамы». И баста! Маршировать где-нибудь в тылах, на плацах или в казармах, нас не пошлют, для этого нам слишком мало доверяют. Нас сразу загонят на самые опасные участки, чтобы избавиться от нас прежде, чем мы успеем выкинуть какие-нибудь штучки.

– Чепуха! – проворчал Фриц. – Зеленый треугольник не перейдет на нашу военную форму. Если от нас захотят избавиться, это можно сделать и тут. На фронте у нас будут те же возможности, что и всех других. Мы отличимся и докажем…

Хорст усмехнулся.

– Заткнись! Я уже отличился, и что толку?

– А разве тебе не хотелось бы снова носить орденскую ленточку. Я бы на твоем месте…

– Да бросьте вы спорить с Фрицем! – усмехнулся Карльхен. – Я-то его знаю получше вас. Он просто болтает, как попугай, то, что ему вдолбили в гитлерюгенде. А вот попадет в хорошую переделку… Взламывал ты сейфы, как я? Нет! Ты обкрадывал жидовские квартиры да пришивал старых жидовок, герой!

– Зато не валялся с жидочками, как ты! Разве это плохо, что я был так крут с этой швалью? Может быть, по-твоему, писарь будет прав, если прикончит Пауля, а?

Пауль приподнял густые брови.

– Кто это хочет меня прикончить, что ты мелешь?

Фриц напыжился.

– Ты выложил много новостей, а теперь я скажу тебе одну. Писарь знает, что это ты разбил морду тому чеху, и хочет доложить об этом в комендатуре.

– Этого он не сделает!

– Хотел сделать, но я его отговорил. И вообще я его отчитал за то, что он якшается с политическими, а с нами грызется. как собака. Поэтому-то я и согласился с Карльхеном, что не надо звать сегодня Эриха сюда.

– А ты не врешь, Фриц?

– Можешь не верить, – отрезал смазливый коротышка. – Но теперь, когда нам предстоит отправка на фронт, тебе бояться нечего. Мы, зеленые, поднимемся в цене… хоть и не в глазах писаря. Комендатура будет беречь нас, чтобы в целости сдать призывной комиссии.

Пауль нахмурился.

– Эриху я этого не спущу. Он-то инвалид, у него резаное горло и астма, его на войну не возьмут. И глухонемого Фердла тоже. Нас тут одиннадцать человек, ребята, и этот призыв касается только нас. Теперь нам надо держаться особенно дружно.

Все кивнули: Пауль, конечно, прав.

– А ты, Хорст, на чьей стороне? – спросил Карльхен. – До сих пор ты подлизывался к Эриху. Но когда ты станешь солдатом, плевать тебе на писаря и всю контору.

Хорст не был настроен так мрачно, как Фриц. Он все еще переживал ночное свидание у забора, ему виделась фигура молодой венгерки, слышался ее почтительный отклик: «Сам староста лагеря?» У Хорста было отличное положение: контора, вестовой; в лагере он был видной фигурой. И вот опять на фронт? Война была не по душе Хорсту, даже когда шло сплошное наступление. А теперь возвращаться на откатывающийся фронт? И замышлять здесь сейчас козни против хитроумного писаря? Быть заодно с самым свирепым сбродом лагеря против умнейшего человека, у которого всегда был верный нюх?

– Ну, скажешь, с кем ты, или нет? – резко и непримиримо спросил Фриц. – С сынами Германии или с пособниками большевиков?

– А что вы, собственно, собираетесь предпринять? – уклончиво спросил Хорст. – Если нас в самом деле пошлют на фронт, надо не портить себе последние дни в лагере. Что, плохо нам здесь живется? Не плохо. А если Эрих требует дисциплины…

– Дисциплины! – прервал его Карльхен и сплюнул с досадой. – Вот именно, я хочу хорошо провести эти последние дни и не позволю Эриху гадить мне… Слышали вы, что он готовит Паулю? А как он обошелся с моим Берлом, не знаете? Взял к себе в контору мусульманина, который теперь даже нос задирает. Этому надо положить конец.

Многие закивали головами: да, в этом есть доля правды.

– А кто донес на меня писарю? – настаивал Пауль. – Сам этот тип со сломанной челюстью?

– Нет, – сказал санитар Пепи. – Я как раз был поблизости, когда Оскар пытался выведать у него…

– Ах, значит, Оскар! – воскликнул Фриц, не упуская возможности натравить кого-нибудь на старшего врача.

Но Пепи покачал головой.

– Дай мне договорить. Этот тип с разбитой челюстью тебя не выдал, честное слово. Оскар от него ровным счетом ничего не узнал.

– Как же это дошло до писаря? – вслух размышлял Пауль. – Я ни с одной живой душой не говорил об этом… Или все-таки говорил?

8.

Субботнее утро было таким же погожим, как накануне. Небо чистое, ясное, снегу убыло, на дорогах уже появилась слякоть. Девушки опять прошли с песней в кухню.

У Зденека стало легче на душе. Всю ночь он думал о том, как сказать Эриху об утере повязки. А утром, по пути в контору, он зашел в восьмой барак к Феликсу и увидел, как тот впервые открыл глаза и улыбнулся. Это хорошо! Это куда важнее всех осложнений с капо Карльхеном, которые в конце концов уладятся.

В немецком бараке тоже было приподнятое настроение. «Зеленые», правда, соблюдали уговор – никому не рассказывать о том, что они узнали вчера, но глаза у них повеселели. Пусть где-то там их ждет фронт или хоть сам ад кромешный, все равно мысль об уходе из вшивого Гиглинга была приятна. «Через пару дней, через пару дней!» – подмигивали они друг другу и радовались, что наступает приволье, можно не работать на стройке, пусть-ка этим занимаются те, кто остается в лагере.

Акции Пауля поднялись необычайно высоко, ведь он принес такую важную весть из Дахау. После объявления бойкота Эриху он стал едва ли не главой одиннадцати «зеленых». Пауль ухмылялся с торжествующим видом.

– Берл, поди-ка сюда, – крикнул он юному слуге Карльхена. – Окажи услугу дядюшке Паулю, приведи сюда парикмахера Янкеля. Скажи ему, что он нужен мне немедля, пусть поспешит.

Янкель еще на вставал. Ящичек с инструментами лежал у него под головой, взгляд Янкеля был устремлен в одну точку. Он не спал вторую ночь. Первая ночь после припадка была совсем бессонной: Янкель, весь разбитый, ворочался на стружках и не мог уснуть. Но и в следующую ночь он почти не сомкнул глаз, потому что едва закрывал их, как ему начинала мерещиться боксерская физиономия Пауля с угрожающе нахмуренными густыми бровями и маленькими злыми глазками. Янкель вздрагивал всем телом, его бросало в жар, лицо стало еще более серым. Когда кто-нибудь рядом рассказывал о чудесной операции и о челюсти, скрепленной проволокой, он затыкал уши и закрывал глаза – пусть думают, что он спит! – но тотчас же в ужасе открывал их: ему чудился Пауль, Пауль, уже, быть может, догадавшийся, кто выдал его!

Берл, войдя в барак, закричал:

– Эй, стрижем-бреем, вставай!

Янкель поджал колени к самому подбородку и не шевелился. Берл вскочил на нары и пнул Янкеля ногой.

– Не слышишь, что ли, цирульник? Тебя вызывают господа из немецкого барака. Вставай!

– Вызывают? – пискнул Янкель и замигал. – Я же ничего не сделал!

– Вот именно, что ты еще ничего не сделал! – усмехнулся Берл. Вставай! Думаешь, мы будем кормить тебя задаром? – Он нагнулся и стащил с Янкеля одеяло. Парикмахер сел, похожий на маленькую серую мышь с большим носом. Он узнал Берла, и его разбушевавшееся сердце стало биться немного спокойнее: это слуга герра Карльхена, а перед Карльхеном Янкель ни в чем не провинился.

– Куда мне идти? – тихо спросил он.

– За мной! – распорядился Берл. – И не забудь бритву. Пошли!

Для верности он еще раз пихнул парикмахера ногой в бок и с мальчишеской ловкостью соскочил в проход между нарами.

– Слушаюсь, – бормотал Янкель, натягивая брюки. – Я немного прихворнул, герр Берл, и сегодня хотел полежать. Но если господа требуют… Сейчас, сейчас, я мигом…

– Хватит болтать, пошли! – сказал Берл и подставил ножку какому-то «мусульманину», проходившему мимо. Тот чуть не упал, а Берл прикрикнул на него:

– Не видишь, куда прешь, дубина!

Наконец Янкель был готов, взял ящичек под мышку и поспешил за Берлом. Страх – ужасная вещь, но голод еще хуже. Разве можно сидеть, притаившись, как мышь, только потому, что тебе страшно? Ведь есть-то надо. Герр Карльхен всегда дает за бритье четверку хлеба. Вчера Янкель за весь день не заработал ки крошки. Как же не послушаться и не пойти по вызову к господам? А то, чего доброго, у него отнимут эти отличные инструменты. Не-ет, бедный парикмахер не может позволить себе капризничать, как своенравная барышня. «Пожалуйста, герр Берл, можно и скорей, я не отстану».

В немецком бараке почти никого не было. Янкель огляделся в полутьме, но не увидел Карльхена.

– Эй! – крикнул ему Пауль. – Наконец-то ты!

Мышиное сердечко Янкеля опять бешено забилось. Хорошо бы убежать! Но было уже поздно.

– Ну, поди же сюда, чего ты уставился! – проворчал Пауль.

– Чего изволите? – испуганно сказал парикмахер и заставил себя подойти ближе. – Прикажете побрить?

Пауль взял у него из рук кусок жести, оглядел в нем свою щетину и провел ручищей по щеке.

– Давно пора. А то я выгляжу, как твой жидовский дедушка. А? – Гигант выпрямился, раздвинул занавеску в глубине барака и сел к столу у окна. Ну, за дело… Когда ты меня брил в последний раз?

Янкель не отвечал. Он робко оглядывался и наконец сказал:

– Вода? Тут нет воды…

– Есть! – отозвался проворный Берл, мило улыбнулся Паулю и поставил на стол кружку с водой. Пауль потрепал его по плечу.

– Еще что-нибудь? – осведомился Берл.

– Нет, можешь идти, – зевнул Пауль и расстегнул ворот. Берл вышел, занавеска за ним опустилась, немец и парикмахер остались одни.

Янкель смочил кисточку и стал намыливать физиономию Пауля.

– А все-таки, когда ты брил меня в последний раз? – сонно сказал тот. – Сегодня суббота…

– Не помню, – прошептал парикмахер, намыливая страшное лицо, которое две ночи мерещилось ему во сне. Янкелю хотелось зажмуриться, но он не смел.

– Погоди-ка, – вспомнил Пауль, – не в то ли утро, когда пришел новый большой транспорт заключенных?

Янкелю не терпелось скорее кончить работу, он мылил клиента как одержимый, орудуя кистью вокруг рта Пауля, чтобы помещать ему говорить. Тот и в самом деле с минуту молчал. Янкелю казалось, что сердце у него переместилось в горло и бьется там, в этом несчастном горле, ощущая всю боль, перенесенную Феликсом. Но Пауль не замечал волнения Янкеля и упорно перебирал цепочку воспоминаний.

– Ну да, – сказал он. – Это было тогда утром. Прихожу я из клозета и… – «Э-э, стоп, – мысленно прервал он себя. – О встрече с тем мусульманином лучше не говорить…» Заметив случайно ошалелый взгляд Янкеля, он гаркнул на него: – Ну, что еще? Почему не бреешь?

– Слушаюсь, – пробормотал Янкель, машинально взялся за бритву, хотел было приложить ее к левой щеке клиента, но не смог, рука дрожала.

Пауль все еще ничего не замечал. Прикрыв глаза, он предавался воспоминаниям. Да, Янкель брил его после того, как он, Пауль, ударил мусульманина и разбил ему челюсть. Об этом лучше сейчас не говорить… Но неужели я действительно кому-нибудь сказал об этом? Часовой на вышке смеялся, но он, конечно, не знает меня по имени и, стало быть, не мог меня выдать. Я тоже смеялся, веселый пришел в барак, и здесь меня ждал этот парикмахер…

Пауль открыл глаза, поглядел на Янкеля и его вдруг осенило: теперь он уже точно знал, что доверил свою тайну этой носатой мыши. Вытаращенные глаза Янкеля, в которых отражался безмерный ужас, подтвердили это Паулю лучше, чем его собственная память!

– Янкель! – сказал Пауль изменившимся голосом. – Почему ты меня не бреешь?

Дрожащие руки Янкеля поднялись, но остановились на полпути.

– Я скажу тебе, почему ты боишься меня брить, – прохрипел Пауль и правой рукой притянул к себе Янкеля. – Потому что ты донес на меня писарю!

– Нет! – взвизгнул Янкель. Дыхание у него перехватило, он со всей силы полоснул бритвой по шее своего страшного врага, и сознание обоих погрузилось в багровую тьму.

* * *

Берл был недалеко. Он заметил какое-то странное движение за занавеской, услышал визг Янкеля и глухой шум, словно повалился тяжелый мешок. Юноша осторожно подошел к занавеске, заглянул за нее и обмер. Бледный от страха, он обернулся и закричал:

– Помогите! Герр Пауль… Янкель…

Через несколько минут о происшествии знал весь лагерь. Смерть была заурядным явлением в Гиглинге, но такая смерть, смерть видного немецкого проминента, заставила все разговоры умолкнуть; люди на минуту прекратили работу, в глазах многих появилось испуганное выражение. Возможно ли? Пауль, этот здоровяк Пауль лежит с перерезанным горлом? И зарезал его Янкель, серая мышь Янкель?

Больше всех разбушевался Фриц. Словно готовясь к кровавой мести, он вытащил нож, спрятанный за стропилом, сунул его за пазуху и помчался в немецкий барак.

– Где этот жид? – завопил он, увидя Оскара, наклонившегося над трупом Пауля. – Не знаете вы, что ли, что нашего Пауля зарезали жиды? Может быть, это ты сам подослал Янкеля?

Он кинулся на Оскара, но стоявший рядом Антонеску схватил его в охапку. Старший врач встал и повернулся к буяну.

– Заткнись, Фриц. Сам не знаешь, что болтаешь, – сказал он строго. Это до добра не доведет.

Вырываясь из крепких рук румына. Фриц прошипел:

– Пусти!.. И меня хотите прикончить? Всех немцев решили зарезать!

– Отпусти его, – сказал Оскар товарищу.

Отпущенный Фриц растерялся. Чех и румын были на голову выше его и стояли, готовые отразить нападение. Выхватить нож Фриц все же не решился.

Капо Карльхен стерег Янкеля; тот лежал на полу за занавеской, и даже от оплеух не приходил в сознание. Теперь капо подошел к стоящим над телом Пауля. Он тоже был озлоблен, но владел собой лучше, чем Фриц.

– Не ори! – хмуро сказал он Фрицу. – Будет следствие, все выяснится. Янкель скажет нам, почему он это сделал.

Фриц опять стал бушевать и сунул руку за пазуху, ища нож.

– Что-о? – кричал он. – Вы еще не прикончили эту сволочь?. Где он?

– Отстань! – решительно сказал Карльхен. – Жида повесят, можешь не сомневаться. Но прежде он скажет нам, кто его подослал.

– Прошу тебя, Карльхен, – обратился к нему Оскар. – Не повторяй и ты этих глупостей. Кто мог подослать Янкеля?! Разве не видишь, что он лежит там без сознания? Ведь это же больной человек.

Карльхен сверкнул глазами.

– Больной? Он убийца, и баста! А кстати, кто в нашем лагере отвечает за больных, а?

Оскар умолк. Да, в этом есть доля правды. Ведь еще два дня назад маленький Рач сказал, что Янкель эпилептик и его нельзя держать в парикмахерах.

У входа в барак возникло движение, толпа любопытных, которых не впускал штубовой, расступилась. Вошел писарь, покрасневший, запыхавшийся. Только сейчас, вернувшись из комендатуры, он узнал о происшествии. Сам Хорст ждал его у ворот, и они вместе поспешили в немецкий барак.

Все взгляды обратились на них. Хорст снял шапку и остановился над телом Пауля, словно готовясь произнести надгробную речь. Глаза Эриха беспокойно мигали за стальными очками. Он поглядел на Карльхена, Фрица и обоих врачей, пытаясь угадать, что произошло между ними.

– Ну, писарь, – зловеще сказал Фриц, – это я твоих рук дело. Погляди, что натворили твои новые дружки.

Эрих, словно не слыша, обратился к Карльхену:

– Ты был при этом?

Карльхен переменил позу. Воинственное выражение на его лице сменилось хитроватым.

– Не был, – коротко ответил он.

– Так как же было дело? – нетерпеливо крикнул писарь.

– Не кричи, Эрих, – почти прошептал Карльхен. – Не тебе это дело расследовать. Позови-ка рапортфюрера.

Писарь почувствовал, что дело плохо, но все-таки заупрямился:

– Чтобы вызвать рапортфюрера, надо знать, зачем. Скажешь ты мне или нет, что случилось?

Карльхен молчал, хмуро глядя ему в лицо. Писарь с недовольным видом обратился к Оскару:

– Что же случилось?

– Берл прибежал в лазарет с известием о несчастье. Антонеску и я сразу же поспешили сюда. Здесь мы нашли Пауля, он умер у нас на руках. Тот, кто его зарезал, лежит вон там, у окна. Он эпилептик, невменяемый человек. Сейчас он без сознания.

Оскар умолк, в бараке настала тишина.

– Что же вы двое дурите? – раздраженно повернулся писарь к Карльхену и Фрицу. – Случилась беда, а вы глядите на меня, словно Пауля убил я…

– Ну и что ж? – дерзко крикнул Фриц. – Это еще надо выяснить. Забыл ты, что ли, как сам говорил: передай Паулю, что я с ним расправлюсь за ту сломанную челюсть…

– Никогда я этого не говорил, сукин ты сын! – накинулся на него Эрих. – Ты врешь, передергиваешь!

Фриц усмехнулся, оскалив зубы.

– Я вру? Ты так не говорил? – он повернулся к Карлу и кивнул на Эриха. – Ты слышишь?

– Я только предостерег Пауля через тебя, вот и все, – хрипел писарь; шрам у него на шее побагровел.

– Кто же тогда подослал Янкеля? – тихо спросил Карльхен. – Жиды?

– И они тоже, – Фриц подлил масла в огонь. – Жиды и Эрих – это ведь одна шайка-лейка, которая верховодит в лагере.

Хорст поднял голову.

– Что за чушь вы несете, ребята! Лагерь возглавляю я. Такие разговорчики бросают тень и на меня. А ведь вы знаете, что Пауля, этого доброго немца, я любил, как родного брата…

– Эту трепотню ты оставь до похорон, – проворчал Карльхен. – Сейчас не об этом речь. Лагерем ты руководишь, как флюгер ветром. Ты пятое колесо в телеге, Хорст, и не путайся в это дело. Пауля убили не случайно, и мы не знаем, чьих рук это дело. Комендатура должна немедленно расследовать его. Если писарь сейчас же не отправится туда с рапортом, немецкие зеленые пойдут к воротам без него и попросят рапортфюрера выслушать их.

– Ладно же! – сказал Эрих. – Получайте, что хотели. Я считаю, что всегда лучше уладить дело самим и не звать на помощь комендатуру. Но если с вами иначе нет сладу…

И он направился к выходу.

– Погоди, Эрих, – остановил его Оскар. – Здесь велись опасные разговоры. Правда, случилось большое несчастье. Я сам не слишком любил Пауля, но очень огорчен, что произошло такое преступление. И я уверен, что в лагере нет ни одного человека, который не сожалел бы об этом, как и я. Но если Фриц и Карльхен начнут в комендатуре необдуманные речи, это может вызвать плохие последствия… вы сами понимаете. Я вас прошу, слышите, прошу, как старый хефтлинк, который прожил с вами бок о бок не один день и знает лагерные порядки: хорошенько подумайте, что вы там скажете.

– Оскар прав, – проворчал писарь. – Разве нет, скажи, Карльхен?

Но Карльхен не сдавался.

– Так что же, пойдет писарь рапортовать? Или нам идти самим?

Эрих пожал плечами: «Как хочешь». И ушел.

– Теперь проваливай и ты! – крикнул Карльхен Оскару. – И ты тоже!

Антонеску поглядел на старшего врача, тот кивнул, и оба направились к выходу.

– Я буду стеречь Янкеля, – сказал Карльхен. – А ты, Фриц, немедля собери немецких зеленых. Чтобы к приходу Копица все были здесь. Марш.

Фриц хотел было возразить, что посторожить парикмахера может и Берл, но промолчал. «Карльхен действует правильно, умнее, чем я, – думал он. – А если сейчас будет решаться судьба писаря, лучше, чтобы инициатива исходила от Карльхена, а не от иеня. Как-никак я кое-чем обязан Эриху».

– Is gut, – пробормотал Фриц и вышел.

Вернувшись в лазарет, Оскар спешно созвал врачей. Еще в дверях он встретил санитара Пепи, хотел позвать и его, но тот только махнул рукой и устремился куда-то.

– Постой, Пепи, – окликнул его Оскар. – Неужели ты пойдешь против нас? Уж кто-кто, а ты знаешь лучше других…

– Пауль был моим приятелем, – строптиво возразил Пепи. – А с вами я больше не хочу знаться. Все равно мне идти на фронт.

– Что ты болтаешь?

Пепи озлился на себя за то, что так опрометчиво проболтался. А-а, черт с ним, все равно пришлось бы им сказать! В лазарете ему жилось неплохо, с Оскаром он работал еще в Варшаве и всегда ладил с ним. Но теперь конец всему, теперь надо думать о других делах.

– Не тронь меня! – огрызнулся он, когда старший врач взял его за рукав. – Все вы один другого стоите!

Оскар отпустил его и медленно отвернулся. Дело плохо, Пепи и тот против нас… А что он сказал об уходе на фронт? Правда, я знаю, что он ужасный враль. Но это он выболтал сгоряча. Еще утром он пришел из немецкого барака какой-то странный, словно его подменили.

Вслед за Оскаром в лазарет прибежал Фредо.

– Что случилось, доктор?

Имре был уже здесь, Антонеску привел маленького Рача и Шими-бачи.

– У нас совещание врачей, – сказал Оскар. – Не обижайся, Фредо.

– Не выгонишь же ты меня, – настаивал грек. – Я слышал, что дело важное и касается не только врачей.

– Тебя оно, во всяком случае, не касается, Фредо. Ты не врач и не еврей. Радуйся этому и оставь нас одних.

– Да брось ты, Оскар, не будь ребенком. Я пришел предложить тебе…

Оскар упрямо выпятил подбородок.

– …Политику! – прервал он. – Я знаю, ты заговоришь сейчас о политике. И в конце концов действительно получится так, словно мы в заговоре против кого-то. А это чисто врачебное дело. Эпилептик совершил преступление, и речь идет о том, насколько мы, врачи, ответственны за него. Вступать в спор с Фрицем о том, убили Пауля евреи или нет, я не собираюсь. Да в этом и нет смысла, если эсэсовцы начнут расследование. Так что не осложняй это дело, Фредо, и оставь нас одних.

– Ты упрям и не видишь дальше своего носа, – хмуро сказал грек. – Но пусть будет по-твоему. Если я тебе понадоблюсь, ты найдешь меня в конторе или в бараке у Вольфи. И не теряйте головы!

Он выбежал из лазарета и стал искать Диего. Первым ему встретился Гастон.

– Алло, Гастон, пойдем-ка со мной. Или погоди, не можешь ли ты найти Дерека, Жожо и Диего? Они, наверное, во французском бараке. Приведи их поскорей к Вольфи.

Через минуту Фредо уже был у рыжего Вольфи.

– Представь себе, – рассказывал он, – Карльхен заставил писаря пойти с рапортом в комендатуру.

– Мне уже говорили, – проворчал Вольфи. – Не знаю, что бы я делал на месте Эриха. Это же явное убийство, шутки плохи.

– Прежде надо было договориться между собой, Всякий старый хефтлинк знает, чего можно ждать от эсэсовского расследования. Да еще Фриц хочет все свалить на евреев.