Текст книги "Зло, 100%"

Автор книги: Ноэль Веллингтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Ноэль Веллингтон
Зло, 100%

Предисловие

КОГДА Вы приступите к чтению романа «Зло, 100%», Вам следует представить себе голос человека, который прожил долгую жизнь, и который очень устал от её последних нескольких десятилетий. Это – голос очень сильного человека, которого боятся все его враги и даже многие из тех, кому не пришлось пересекать с ним пути. Это – голос человека, которого невозможно запугать, разозлить или разжалобить. Он глухой, спокойный и хрипловатый, и единственная эмоция, которую в нём бывает можно услышать – это сарказм.

Это – голос главного персонажа. Его звучание в моей голове оказало неоценимую помощь в сосредоточении на написании этого романа для Вас, мой дорогой читатель. Вот почему я чувствую, что подчеркнуть это соображение так важно! Конечно, Вы можете использовать собственную манеру чтения романов, но мне казалось, что не повредит упомянуть, насколько всепроникающим был этот голос во время написания книги. В ходе повествования этот голос начнёт меняться, и уже Вы, читатель, должны будете представить себе, как именно.

Роман "Зло, 100%" был задуман непосредственно перед тем, как я узнал о грядущей пандемии коронавирусной инфекции, а писать его я начал, как только было объявлено о карантине, и мне пришлось сидеть дома почти круглосуточно. Разумеется, более подходящие обстоятельства для написания пост-апокалиптического произведения было бы трудно придумать. Как так совпало, никому неведомо, но уж раз так случилось, то ничего не поделаешь. Вероятно, всё то зло, пропитавшее наше бытиё, нуждалось в обличителе, и мне показалось, что главному герою следовало стать им.

Действие романа происходит в вымышленной вселенной. Не дайте знакомым названиям животных, растений и предметов или каким-либо аналогиям в событиях и географии убедить Вас в обратном. События романа не имеют никакого отношения к планете Земля, каким-либо странам на ней, или к событиям нашей истории. Люди, да, примерно такие же, как и мы, но на этом сходство кончается. Планета же, на которой они живут, довольно сильно отличается от нашей. На ней есть лишь два континента, разделённые океаном, и находятся они на противоположных сторонах планеты, приблизительно, как если бы на месте Европы находилась ещё одна Австралия. Сама планета несколько меньше, чем Земля. Как она называется? Разве это важно? Речь в романе идёт о людях, поэтому я не утруждал себя географическими или астрономическими подробностями.

Приятного чтения!

Как нечего делать

НЕБО было серым. Это был тот оттенок серого, который все обычно воспринимают, как признак приближающегося дождя, особенно когда в воздухе пахнет влагой. Но даже такое небо было в сто раз лучше, чем искусственное освещение в Городе. Вот почему Са́́реф сидел на его крыше. Крыша Города простиралась на километры. Это была не обычная, ровная и плоская крыша, которую любой ожидал бы от строения. Город был одним громадным строением, но его построили не сразу, и одни его части были выше, чем другие, так что в крыше образовались возвышения и впадины, и на одном из возвышений Сареф и сидел. Это было его любимое возвышение, самое высокое на западной стороне. С этого возвышения Сарефу были видны простиравшиеся за Городом холмы, поросшие лесом с тех пор, как Город построили, и большинство выживших переселились в него. Сареф был одним из них и одновременно не был. Он презирал выживших, всех до последнего. Вот почему он сидел на крыше и смотрел на холмы.

В его кармане лежали пятьдесят жетонов – всё, что осталось от последней оплаты. Он принёс обычное доказательство сделанной работы: уши. Пять ушей, по десять жетонов за каждое, всего пятьдесят жетонов. Районный авторитет, Фо́кут, попытался обмануть Сарефа, и тому пришлось Фокута припугнуть. Разговор закончился мирно, но Сареф слишком хорошо знал население Города, чтобы надеяться, что счета были улажены. Он знал, что авторитет затаит злобу, и предпочёл скрыться с глаз долой, на некоторое время, пока или кто-то не устранил бы авторитета, или у него не появились бы проблемы, большие, чем размолвка из-за каких-то нескольких дюжин жетонов.

Ветер продолжал гнать тучи на северо-восток. Шло время, и сплошная серая масса, которая закрывала небо, начала разбиваться на отдельные тучи, а потом среди них даже начало просвечивать голубое небо. Теперь Сарефу стало видно, что их вершины были не серыми, а белыми. Приятная перемена. Голубое небо и белые верхушки облаков сами по себе не могли подарить ему улыбки, но они, по крайней мере, не угнетали его. Он посмотрел на небо и прищурился от его света. Хотя он и проворчал про себя, что от серых сумерек щуриться не приходилось, на самом деле свет его не раздражал. Как раз наоборот. Он перевёл взгляд на земли за Городом. В это время юго-западный ветер уносил облака вдаль, и ему стали чётко видны пятна света и тени, плывущие по вершинам деревьев, подчёркивая тёмные хвойные и светлые лиственные участки. Когда-то там были поля и города, но не теперь. Сначала города постепенно опустели. Потом ветер принёс семена и хвойных, и лиственных деревьев, и они проросли. Лиственные деревца поначалу опередили хвойные, разрушили дороги и дома и похоронили города. Потом тот же самый ветер продолжил приносить больше хвойных семян, и медленные, но крепкие хвойные деревья мало-помалу догнали лиственные и взяли верх везде, где для них было достаточно влаги. Ещё одна война, но медленная и скрытная. Война такая медленная, что ни у кого не было достаточно внимания, чтобы заметить её. У Сарефа было.

Ничто вообще не прерывало тёмно-зелёное одеяло, покрывавшее земли за Городом. Там не было ни дымов, ни крыш, ни антенных вышек – вообще ничего, за что мог бы зацепиться глаз. Те, кто предпочли остаться за пределами Города и те, кого в Город не допустили или были из него изгнаны, жили в приземистых хижинах и избушках, тут и там, возделывая свои участки земли вручную, лопатами и мотыгами. Это если предположить, что там вообще кто-то остался. Конечно, остались, раз каждый в Городе знал, что мародёры всё ещё бродят по этим землям. Их барыги иногда провозили в Город контрабандную еду и товары. А это значило, что за пределами Города всё ещё оставались многие, кого можно было грабить.

Патрульный беспилотник разбежался по взлётно-посадочной полосе в километре и начал подниматься к своей рабочей высоте, чтобы облететь полуторакилометровую зону безопасности вокруг Города. Сареф уничижительно ухмыльнулся. Беспилотники использовали тепловидение, а караваны мародёров ограждались от него самодельными костюмами, которые они носили, словно ходячие хижины. Всё было погнуто в Городе: и его жители, и его окружение.

Сареф осмотрел окрестности и снова ухмыльнулся. У него появилась мысль. Он уйдёт туда и всё переждёт. По крайней мере, хоть один поселенец примет его на время, раз он может добыть еды, заплатить, или прогнать мародёров. Пища за пределами Города была лучше, чем в нём, поскольку выращивали её под Солнцем, а не при искусственным освещении. Сареф никогда не откладывал дело в долгий ящик. Раз он принял решение, то он встал и направился через поросль к люку, который он знал и поддерживал в рабочем состоянии, как раз на такой случай, когда ему могло понадобиться убраться из Города, не проходя через пропускные пункты. Он приподнял крышку и просунул внутрь шахты ствол оружия. Там никого не было. Сареф отправил вниз свой беспилотник, и как только тот всё осмотрел и вернулся, он спустился по лестнице. За дверью на чердак квартала, однако, он приметил погнутую фигуру одного из младших подручных Фокута.

– Эй, головорез, притормози на перетёр, – громко и хрипло прошептал он.

– Перетирай на здоровье, но не думай, что можешь меня задержать, – ответил Сареф, даже не замедляясь.

Бесполезный подонок хромал позади него, пытаясь не отставать, и продолжал шептать на городском жаргоне.

– У бугра для тебя новая работа…

– По правде говоря, у него новая головная боль.

– Можешь окрестить её головной болью, но бугор зовёт её работой.

– Он не один такой, с работами. Меня уже наняли. Когда освобожусь, то послушаю.

– Бугор ждать не станет, головорез! Он другого наймёт.

– Вот и чудненько. Ни у одного из нас нет головной боли.

– Но бугор хочет, чтобы ты, головорез, сделал его работу!

– Это его головная боль.

– Ой, головорез, не выпендривайся! Босс заплатит сполна.

– Так в чём заморочка?

– Кое-какие головорезы вкатились на квартал и сделали шуму.

Это было всё, что Сарефу было нужно. Он встал как вкопанный и повернулся кругом, преграждая дорогу бесполезному подонку. Он выдержал паузу, взвешивая каждое слово: «Бугру ничего сейчас не светит. Я временно занят. Он может обо мне забыть. Пойдёшь за мной, обезьяна, получишь в торец».

За этим он ступил через дверь, возле которой стоял, и запер её с другой стороны. Подручный авторитета дохромал до двери и шлёпнул ладонями по стеклу в нём, но это было бесполезно. Сареф стоял на лестничной клетке. Она когда-то была лифтовой шахтой, пока лифты ещё ходили, но с тех пор кабели были обрезаны и переплавлены, а к стенам приварены лестницы. Длинная прогулка вниз ожидала Сарефа. Он поспешил туда, больше это не откладывая. Его шаги по стальным ступенькам загремели в шахте, но в ней больше не было никого, кто бы мог их услышать. Он многократно поднимался и спускался по этим ступенькам, пока работал на многих работах, но его голова всегда начинала кружиться после десяти этажей или около того. Этот раз ничем не отличался. Он знал это и остановился до того, как это случилось бы.

Наконец, ниже уровня земли, в подвальном этаже, где находились входные тоннели, Сареф встретился лицом к лицу с патрулём из двух стражников. Он знал их с тех далёких дней, когда сам служил в страже. Они тоже его знали.

– Направляешься наружу, Сареф? – спросил один из них.

– Не то слово, Мако́рн. Наружу и на природу, – ответил Сареф.

– Вот это весь Сареф: излучает оптимизм! – усмехнулся Макорн.

– Он знает, что делает, – спокойно ответил своему развесёлому партнёру другой стражник, Де́йкаст.

– Ну ладно, проходи, мы тебя не собираемся задерживать, – опять усмехнулся Макорн. – Просто обещай, что поставишь нам выпить, когда вернёшься. Лады?

Он сам отпер бронированную дверь и махнул Сарефу проходить. Тот ступил за дверь, и она сразу же закрылась за ним, со стуком и скрежетом. Теперь Сареф был за Городом. Ему оставалось лишь выйти из тоннеля и пересечь узкую полосу земли, усыпанную бетонным мусором, оставшимся от разрушения зданий, которые существовали до Города. Его шаги проскрипели по мусору за те несколько минут, которые у него заняло пересечь руины, а затем они притихли на зелёной траве, прежде чем стать беззвучными на ковре из мха, покрытого опавшими сосновыми иглами. Он ни разу не обернулся, чтобы взглянуть бетонные стены Города, поросшие мхом, потрескавшиеся и не раз отремонтированные. Город его нисколечко не волновал.

Воздух пах жизнью, и Сареф вдохнул его полной грудью. Он, как и двое стражей, которые выпустили его из Города несколькими минутами раньше, были Прямыми. В отличие от погнутых новых поколений, рождённых после войны, Прямые были старше. Некоторые были настолько старыми, что помнили времена, когда в Городе не было нужды. Тогда люди жили повсюду. Города тогда были другими. Они простирались далеко под настоящим небом, застроенные домами и многоэтажками. Но во время войны были применены химическое и биологическое оружие, и многие заболели. Большинство умерло, но некоторые выжили.

Когда война закончилась, родилось новое поколение. Оно было погнутое, его кровь была жидкая, а солнечный свет жёг его кожу и глаза. Тогда Прямые построили Город, где машины повышали содержание кислорода в воздухе, а специальные светильники давали слабый свет круглосуточно. Сареф был одним из тех, кто пережили войну и избежали воздействия и химии и микробов. Поначалу он работал на строительстве Города. Потом он работал над поддержанием в нём безопасности. Потом его всё это достало, и он уволился. Души таких людей, как Макорн и Дэйкаст, окаменели, и они остались на посту, но у него она не была такой онемевшей, или он, по крайней мере, так сказал себе, и никогда больше не поднимал этой темы.

Тяжёлый рюкзак за спиной Сарефа был полон вещей, которые он сам создал, изготовил, нашёл, а иногда купил. Это были еда, первая помощь, патроны, оружие, ловушки и навигационные приборы. Но у него также был маленький альбом фотографий. Это были настоящие фотографии, распечатанные на пластиковых страницах профессиональным печатником. Никто уже давно так не делал, но у Сарефа была любовь к настоящим вещам. Оказавшись в нескольких километрах за пределами Города, он нашёл место, где никто не смог бы к нему незаметно подкрасться, и присел отдохнуть.

Наушники в его шлеме усиливали слабые звуки вокруг него. Он слышал пение птиц, стук дятлов и жужжание насекомых. Отдохнув десять-пятнадцать минут, он сунул руку в карман в рюкзаке и достал альбом. Он был размером десять на пятнадцать сантиметров и полтора сантиметра толщиной. Сареф открыл его, пролистал страницы, и снова убрал. Потом он достал навигационный планшет и поразмыслил, куда идти. Он знал нескольких поселенцев в округе и решил посетить их и посмотреть, всё ли ещё они там жили, или их погубили мародёры. Он взглянул на карту. Одна пометка находилась меньше чем в тридцати километрах, в долине, которая была хорошо защищена от холодных ветров зимой и подставлена тёплому солнечному свету весной, летом и осенью. Он знал самый быстрый путь туда и направился в сторону старой дороги, которая раньше вела наружу из довоенного города.

Сверх тридцати лет после войны деревья ни на секунду не останавливали свою разрушительную работу над всем, сделанным руками человека. Дорога не была исключением. Корни деревьев вросли под её покрытие и взломали его. Ветер принёс семена трав, и они проросли в каждой трещине, раскалывая и расталкивая обломки ещё дальше. Деревья и трава работали рука об руку, пока деревья не выросли выше, не убили траву и не поглотили её останки.

– Деревья всегда побеждают, – думал Сареф. – Они медленно, но верно убивают всё на своём пути, если оно не убьёт их первым. Мы – лишь мотыльки для деревьев. Мы порхаем и отмираем, а они стоят и не обращают на нас никакого внимания. Упорно, они доверяют свои семена ветру, земле и воде и никогда не останавливаются, пока не умрут. В конце концов, не останется никого из нас, и лишь деревья будут стоять. Потом они поглотят каждый грамм питательных веществ, доступных им, и умрут. И лишь ветер, вода, песок и скалы останутся на планете. Жизнь останется лишь в океане. Таким путём, как идут дела, этот момент уже не так далеко. Слишком много деревьев против нас.

Он говорил сам с собой, пока шёл. Он был не в духе последнее время. Ему не нравилось, как обстояли дела в Городе, но возможности изменить это у него не было. Один, как бы силён он ни был, не может бросить вызов всему миру.

– Человеческой природе свойственно уставать и сдаваться, – думал он. – Остальной мир не человек. Сами они по отдельности люди, но только не толпа. Толпа – это машина с человеческим разумом. Она никогда не спит. Она никогда не устаёт. Она никогда не отдыхает. Она всегда работает против одного. Люди, жившие до Города, до войны, не понимали этого, или некоторые понимали, но молчали об этом, чтобы достигать собственных целей.

Затем он как бы проснулся и заворчал на самого себя, напоминая себе не погружаться глубоко в мысли, раз он был в дикой местности, где рыскали банды мародёров. Он мог бросить вызов любой такой банде и расправиться с ними, не напрягаясь, но это бы значило, что ему пришлось бы вернуться в Город за припасами. Этого ему не хотелось. Заглушив свои мысли, он направился вперёд, через довоенные пригороды, от которых ныне оставались лишь ряды квадратных ям в земле, заполненных водой. Он помнил леса своей юности, по которым можно было ходить по прямой, если на пути не встречались скала или овраг. Здесь же нужно было держаться между рядами ям и следить, чтобы не провалится в них или в трещины в руинах. Он знавал тех, кто сломали себе ноги таким образом и погибли или были захвачены в рабство мародёрами. Он выручал кое-кого из них, но всегда слишком поздно. Покалеченные, подвергнутые пыткам, изнасилованные, почти все сходили с ума и никогда не поправились.

Пройдя несколько часов, он, наконец, ступил на бывшее шоссе, которое теперь выглядело скорее, как заросшая просека в лесу. Следовать ему было опасно, поскольку мародёры ожидали путников, а также устраивали привалы в лесу вдоль шоссе. Сареф не опасался их. Он был в таком плохом настроении, что скорее вступил бы с ними в схватку и перебил бы ещё одну банду. Ему лишь не хотелось терять на это времени. Вопреки своим разумным соображениям, он всё же решил рискнуть и следовать дороге.

Спустя восемь часов, он подошёл к месту, где пора было сворачивать к дому фермера Кру́да. Он не приходил туда четыре или пять лет, около того. Круд не был приятным собеседником, но он был достойным человеком. Сареф прогонял мародёров, а жена Круда Хе́льви готовила ему обед из курицы. Они сидели за столом вместе с Крудом, его женой и их двумя сыновьями, Бра́угом и То́йром, и ели из одного горшка. Никто особо не разговаривал, и Сареф уходил, обещая вернуться через несколько лет. В этот раз он задержался слишком надолго. Когда он был недалеко от фермы, беспилотник сообщил об отсутствии тепловых пятен и движения.

– Что, даже ни козы? – подумал Сареф. – Нехорошо.

Беспилотник облетел ферму, построенную из старых обломков, с решётками из арматуры на окнах и под крышей из гофрированной стали. Потом он облетел бревенчатый сарай и участок земли, который раньше был огородом. Всё заросло бурьяном, и ни живой души не было в виду. По крайней мере, здесь было безопасно, и Сареф вышел из-под сени леса на поле. Приближаясь к дому, он увидел, что дверь сорвана с петель и валяется на земле у входа. В её досках была пробита брешь, а со внутренней стороны оставлены глубокие царапины. Беспилотник не нашёл никаких ловушек, и Сареф вошёл. Мыши разбежались по углам, пища.

Единственная комната с плитой, обеденным столом, мельницей и верстаком – единственным, чем владели обитатели, была тёмной. Сареф постоял в дверном проёме некоторое время. Он дал глазам привыкнуть к темноте, а затем увидел два черепа среди груды костей. Он подошёл ближе.

Останки лежали у основания двух столбов, которые подпирали балки перекрытия посреди комнаты. Он взглянул на столбы, и сразу стало ясно, откуда взялись кости. Бывшие тела были много лет назад привязаны к столбам за запястья и щиколотки. Они оставались привязанными, пока плоть и сухожилия не истлели. Тогда кости упали вниз.

– Кости прямые, так что они Круда и Хельви, – подумал он. – Но где же дети?

Он осмотрел столбы. Их нижняя часть, от полуметра до метра, была обуглена. Фермеров пытали, прежде чем они умерли или были убиты. Они знали, что такой день когда-нибудь наступил бы. Круд говорил об их неизбежной мучительной смерти очень спокойно, когда Сареф оставался на его ферме. Сареф знал, что ничего нельзя было поделать. Круд и Хельви никогда бы не покинули свою землю, чтобы перебраться в Город. Но судьба их детей не давала покоя даже его высохшей и затвердевшей совести.

– Сколько лет назад? – подумал он. – Судя по виду костей, это случилось почти сразу после моего последнего ухода. Могло быть хоть на следующий день. Почему мародёры захотели убить их? Почему просто не забрать урожай? Вероятно, Круд дал им бой, упрямый осёл, а Хельви, верная выше всякой меры, сражалась бок о бок с ним.

Сареф сбросил крючок со ставен и толкнул их наружу. Дневной свет заполнил комнату, подсвечивая пыльные столбы в воздухе. Он осмотрелся. Всё ценное, которое можно было забрать, было унесено. В комнате оставалась лишь тяжёлая мебель. Снаружи закудахтала курица, и Сареф выглянул в окно. И в самом деле, курица копошилась возле сарая, который, как он убедился, только что был пуст. Она, должно быть, пряталась где-то поблизости, в лесу. Как заворожённый, Сареф смотрел, как курица копает и клюёт, гадая, как она смогла выжить все эти годы. А потом он понял, что у него во рту выделяется слюна от воспоминаний о курином супе с картошкой, который Хельви готовила, когда он приходил к ним на ферму. Он прищурился и встряхнул головой, чтобы прогнать воспоминания, от которых не могло быть ничего хорошего. Пора было уходить. Он снова вытащил свой навигатор и записал ситуацию на метке. Следующая метка появилась километрах в пятнадцати. Отправляться в путь в тот же день было уже поздновато, и Сареф расставил вокруг дома ловушки. Когда его укрытие стало безопасным, он лёг спать на голые доски кровати, на которой раньше спали Круд и Хельви.

Никто и ничто не побеспокоили Сарефа за ночь. Он спал и видел сны о прошлом, о том, что знал как нормальную жизнь, и о том, как она разлетелась на куски, когда разразилась война. Он никогда не видел снов о временах после войны. Возможно, он не считал это продолжающееся существование жизнью. Последним, что он видел в своих снах, были конвои военных грузовиков на шоссе. Они пытались законсервировать атомные электростанции и те химзаводы, на которых присутствовали токсичные продукты, пока у них было достаточно людей. Потом слишком многие умерли, и план был забыт. Для Сарефа, сон был всё равно, что просмотр исторических фильмов. Они все резко заканчивались на дате тридцать лет назад. Он проснулся, проверил состояние ловушек, собрал их и покинул ферму в направлении следующей пометки.

В этот раз путь Сарефа пролегал почти исключительно через лес. Другие выбрали бы длинный маршрут, вокруг скалистого обрыва, над которым жила семья Ле́йды. В отличие от других, Сареф ценил время выше, чем усилия. Он подошёл к обрыву и взобрался на него в одном удобном месте, которое нашёл далеко в прошлом. Через три с лишним часа он вышел из леса на кукурузную делянку. Спустя несколько секунд, его беспилотник нашёл тепловые изображения, и Сареф обратился к фермерам. Лейда и Ма́рси окучивали картофельную делянку. Их дочь, Бе́йш, вывозила навоз из сарая. Увидев их, Сареф улыбнулся. Узнав цвета на его шлеме и одежде, Лейда тоже улыбнулся. Он и Марси вложили в ножны тесаки, которые вытащили, видя, как кто-то приближается, и снова подобрали мотыги.

– Давно не виделись, Сареф, – сказал Лейда. – Какая нелёгкая принесла?

– Обычное дело, – ответил он. – Избегаю бед и жду, пока страсти улягутся.

– Останешься или бродяжничать станешь?

– Могу и остаться, если не надоел ещё.

– Если обещаешь не петь, то оставайся, – усмехнулся Лейда.

– Прекрати это! – рассердилась Марси. – Просто клади ношу в доме, Сареф. Ты знаешь, что и как.

Сареф кивнул и пошёл к хижине. Когда он поравнялся с сараем, Бейш поздоровалась с ним, и он остановился, чтобы обменяться с ней несколькими словами. Бейш тоже была Прямой. Это позволило Лейде и Марси оставаться вдали от Города.

– Как тебе жилось? – спросил он.

– Выжила, – ответила она. – Мародёры приходили несколько раз, забирали наш урожай, а потом пришли ещё, чтобы проверить, не спрятали ли мы больше, чем надо, чтобы выжить. Отец каждый раз надувал в уши этим покорёженным.

Спокойный фатализм девушки Сарефу было трудно выдерживать. Когда бы он ни говорил с ней, её мрачное принятие послевоенного образа жизни вызывало у него холодную дрожь. По его понятиям, она была слишком молода, чтобы иметь столько цинизма.

– Кого-нибудь поранили? – спросил он.

Она посмотрела на него своим единственным взглядом равнодушной обыденности.

– Побили отца раз или два, а маму порезали алебардами, – ответила она.

Сареф не мог найти слов, чтобы утешить Бейш. Он даже не захотел упрекнуть её за городской жаргон, как сделал бы в предыдущие визиты. Она жила здесь, в глуши, всю её жизнь. Она видела, как её родители выращивают кукурузу, картофель, овёс, подсолнухи и овощи, и тоже работала до кровавых мозолей, с тех пор, как научилась ходить. Мир нельзя согнуть под себя. Мир тебя согнёт. Они втроём изгибались и подстраивались под мир, в котором банды погнутых мародёров считали всё, принадлежавшее поселенцам, своим и брали столько, сколько хотели, включая самих поселенцев.

Размышляя о семье Лейды, Сареф зашёл внутрь. Как большинство поселенцев, они втроём жили в одной комнате со всеми своими пожитками. Он снял груз с плеч, оставив лишь оружие.

– Почему я подумал, что их трое? – подумал он. – Когда-то их было семеро.

Когда второй дочери Лейды, Фе́йд, было двенадцать, они пошли в лес, собирать грибы и ягоды. Они были меньше, чем в километре от дома, и лишь в десятке метров друг от друга, когда у Фейд начались месячные. Это было впервые, и она собирала ягоды, не зная об этом. Но об этом знал медведь. Он был рядом, по ветру, и учуял её. Медведь набросился на Фейд и убил её моментально. Лейда сражался с медведем одним своим копьём и прогнал его. А потом он нёс Фейд домой, преследуемый медведем. Лейде пришлось сражаться со зверем весь путь домой. В тот день у него появилась первая седина, и у Марси тоже.

Через несколько спокойных лет, пришла другая беда. Волки обычно не подходят близко к фермам. В лесу им достаточно еды. Но одной зимой одинокий, больной волк рыскал вокруг фермы Лейды и ждал. Семилетний сын Лейды, Ма́ут, услышал, как кудахчет курица в сарае, и Марси попросила его сбегать и принести яйцо. В следующую минуту, она услышала его крики. Когда Лейда и Марси выбежали наружу, они увидели волка, утаскивающего Маута за плечо. Они отогнали волка своими тесаками, но было слишком поздно.

Спустя несколько лет, пришла банда мародёров. Они забрали урожай, запугали фермеров и ушли, не слишком навредив. Но они принесли дифтерию, и второй, и третий сыновья Лейды умерли за несколько недель. Четыре надгробия стояли на небольшой поляне позади хижины. Сареф был в Городе, когда прослышал про Фейд. Кто-то пересказал ему слух о том, что медведь убил ребёнка поселенцев. Он был сильно занят тем, что не мог оставить, и лишь через три месяца он вышел наружу, разузнал больше и пришёл на ферму к Лейде. Сареф никогда не забудет ту ночь. Лейда, тихий и сильный человек, рассказывал ему историю, сжав кулаки и челюсти. Марси сидела, спрятав лицо в ладонях, даже не дыша. Бейш просто спряталась за занавеской в алькове, где они спали. Поутру Сареф сходил до обрыва и принёс оттуда блок плитняка. Он высек из него надгробие и вырезал на нём имя Фейд. Позже Лейда сам сделал остальные три.

Поселенцы сами выбирали свои судьбы. Никто не заставлял их жить в глуши. Они не хотели иметь ничего общего с Городом и его погнутым населением. Вот почему они платили цену. Сареф был не в силах ничего изменить и не очень-то хотел. Он жил своей жизнью. Одни считали его святым, а другие чудовищем. Навязывать свои идеалы другим было не в его привычках. Он вышел наружу и позвал Бейш, чтобы сказать ей, что идёт охотиться. Она кивнула в подтверждение и вернулась к своим трудам.

С фермы Лейды был лишь один выход, через который Сареф до этого пришёл. Хитроумный, каким только можно быть, Лейда всю свою жизнь сажал колючие деревья и кустарники вокруг своей земли. Любые гости, хорошие или плохие, должны были проходить по узкому проходу, чтобы попасть туда, или рвать свою одежду через колючую чащу. Когда Сареф вернулся через час, неся толстую олениху, это вызвало улыбку у Бейш. Он повесил тушу под навесом у сарая и присел отдохнуть. К этому времени она уже закончила свою работу и пошла к ручью, который протекал через дальний угол поля. Она принесла бадью воды и вылила её в котёл на плите, чтобы вскипятить. Потом она вернулась и села рядом с Сарефом.

– Насколько плохо они поранили Марси? – спросил он.

– У неё осталась пара шрамов на шее, – пожала плечами Бейш. – Они прижали её к земле своими алебардами, пока били отца.

– Могло быть и хуже.

– Я знаю.

Лейда и Марси показались между делянками картофеля и кукурузы. Было пора готовить ужин и ложиться спать. Марси строго взглянула на Бейш, но та не пошевелилась. Лейда проворчал, проходя мимо неё в сарай, но Бейш сидела, как статуя.

– Что это ты расселась, словно принцесса? – проворчал он, когда он и его жена оставили мотыги в сарае и вышли.

– Сареф только что оленя принёс, вот почему, – огрызнулась Бейш.

Лейда сначала нахмурился, но потом просветлел, увидев тушу, висящую под навесом. У них было достаточно еды на несколько недель. Когда позже все сидели вокруг стола, Сареф осторожно спросил Лейду про Круда и Хельви.

– Поселенцы потрясены их судьбой, – ответил Лейда. – Все напуганы с тех самых времён.

– Так что произошло?

– Среди мародёров что-то происходит уже давно. Они временами становятся безумными. А когда они безумны, они творят ужасные дела. Круд завёл разговоры среди поселенцев о том, что надо съехаться вместе и построить город, чтобы защищаться. Мародёры прознали об этом и заставили его замолчать.

– А детей они забрали?

– Никто толком не знает.

За четыре или пять лет, около того, никто не сходил на ферму Круда, чтобы проведать их семью. Это нисколько не удивило Сарефа. Каждый поселенец должен был заботиться о своей семье в первую очередь, а уйти, даже на день, означало, что может случиться беда.

– Я пришёл прямо с фермы Круда, – сказал Сареф. – Я нашёл лишь кости Круда и Хельви у обгоревших столбов в их хижине и сорняки на полях.

Стук ложек по горшку с супом прекратился. Единственным звуком оставался треск кузнечиков снаружи. Все вокруг стола упорно старались смотреть прямо перед собой.

– Пожалуй, в задумке Круда что-то было, в конце концов, – выпалила Бейш, спустя несколько секунд.

– Город – это помойка, но он работает, и как погнутые, так и Прямые люди выживают в нём, – сказал Сареф. – Почему бы Прямым поселенцам не съехаться вместе и не построить город? Вы смогли бы применить разделение труда. Это создало бы прибавочный продукт и запасы. Они смогли бы оплачивать стражников и городового. Если бы они несли стражу и защищали, то мародёры умерли бы голодной смертью.

– Может это сработает, а может, и нет, – вздохнул Лейда. – По крайней мере, здесь у нас есть поля. Нельзя переехать вместе с полями! Столько работы по валке леса, выкорчёвыванию пней, вскапыванию, и всё будет впустую, покинуто! Повезёт тем, кто живут там, где будет город.

Жадность и зависть, всегда эти две человеческие черты, в этом порядке, правили умами всех. Сарефа тошнило от них, но ему было легко испытывать отвращение. Для фермера было почти невозможно покинуть усилия всей жизни. Это был замкнутый круг, который было крайне трудно разорвать. Сареф прожил последние тридцать лет, убедив себя в том, что он никому не был нянькой, но с каждым годом становилось всё труднее продолжать придерживаться этого принципа.