Текст книги "Бабушкина внучка"

Автор книги: Нина Анненкова-Бернар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

– Я постараюсь загладить свою вину, – робко проговорил Лигус.

– А дедушке оставили стаканчик… старому солдату? – шутливо басил Нельман.

Он был чрезвычайно доволен балом и собою; он считал себя красивым мужчиной и испытывал высшее наслаждение, когда облекался в полную парадную форму.

– Сейчас, ваше превосходительство!.. – откликнулся молодой, стройный поручик местного полка – Сильфидов, старавшийся подражать столичным гвардейским собратьям, для чего считал почему-то нужным носить бриллиантовое колечко на мизинце с длинным ногтем и тоненькую браслетку на правой руке.

Он быстро подал Ненси чистый стакан и ловко поднес его, наполненный, Нельману.

– А вы что же это тут? – усмехнулся Нельман, отхлебывая из стакана и потряхивая серебром своих тяжелых эполет. – Сейчас был у m-lle Завзятой… Ведь вы приставлены к цветам… Она в отчаянии: «пропал, говорит, мой помощник; не знаете ли, где поручик?» А он, изволите видеть, здесь!.. Нехорошо, молодой человек, нехорошо! Хе-хе-е!..

– Я только на минуту забежал помочь… – сконфуженно забормотал, весь покрасневший, бедный поручик.

– И застрял… ха-ха-ха-ха!.. Ну ничего! – снисходительно потрепал юношу по плечу Нельман. – Мы сами были молоды, мы сами увлекались… Сколько прикажете? – обратился он к Ненси..

– Чем больше – тем лучше! – отозвался из глубины киоска сидевший у кассы Эспер Михайлович. – У нас такой prix-fixe^[134].

Нельман нахмурился и, достав из бумажника десятирублевую бумажку, проговорил угрюмо:

– Со старого солдата и этого достаточно!

И убоясь, должно быть, дальнейшего разорения, с улыбкой приложился к ручке Ненси, отвесил поклон и проворно заковылял от киоска.

– Как у вас идет? – у самого уха Ненси раздался певучий голос m-me Ранкевич.

– Merci, очень хорошо, – ответила Ненси.

– Полковник, надо поддержать, – пропела m-me Ранкевич командиру полка Ерастову, с которым стояла под руку, причем прижалась так к его плечу, что ее пышная правая грудь поднялась еще выше, рискуя перейти за положенные для декольте пределы.

О связи с губернатором этой дебелой красавицы было известно целому городу, да и она сама даже как бы бравировала своей ролью, не стесняясь носила роскошные платья и усыпала себя бриллиантами, несмотря на скромное положение мужа – правителя канцелярии. Муж, высокий, плотный одноглазый хохол, впрочем, был очень доволен, по-видимому, выпавшей на его долю судьбой. Входя в соглашение с подрядчиками, он обделывал грязные делишки и тоже наживал деньгу. В городе эту чету не любили, но терпели по необходимости, и даже сама губернаторша, вечно страдающая экземой на лице, но высоких душевных качеств женщина, прекрасно зная шашни своего невзрачного супруга, приглашала m-me Ранкевич на все свои благотворительные затеи.

– У нас сегодня аллегри идет неважно, – произнесла m-me Ранкевич с грустной гримаской, – мне кажется, эта выдумка неудачна: бал и аллегри несовместимы… Сильфидов! вы придете ко мне испытать счастье, – обратилась она, слащаво улыбаясь, к появившемуся опять возле киоска поручику.

– Сочту долгом! – смущенно пробормотал тот.

Он спустил последние двадцать пять рублей у киоска Ненси, и в кармане его ощущалась абсолютная пустота. Но m-me Ранкевич отнесла его смущение к силе ее неотразимой прелести и, перегнувшись через полковника, подставляя к глазам юноши свои чересчур откровенно раскрытые формы, повторила с тою же пленительной улыбкой:

– Так смотрите – я вас жду!

Оркестр, на хорах, заиграл вальс.

– Могу я вас просить?.. – расшаркнулся перед Ненси Сильфидов.

– Эспер Михайлович!.. Авенир Игнатьевич!.. Я оставляю на вас мое хозяйство, – и с улыбкою, поклонясь m-me Ранкевич, Ненси вышла из киоска.

Под плавный ритм венского вальса тихо скользили, волнообразно двигаясь, танцующие пары.

Грациозно пригнув головку, Ненси смотрела через плечо своего кавалера, и в мерном кружении мелькали перед нею блестящие квадраты паркета и блестки граненых хрустальных подвесок под люстрами, мелькали взмахи белых, голубых, розовых, желтых дамских воздушных платьев и черные фигуры мужчин, и обтянутые желтым трипом белые стулья, и стены с лепными украшениями, и расписанный живописью потолок. Казалось, все и вся участвовало в общем веселье, и ликовало и радовалось вместе с Ненси, утопая в волнах чарующего вальса.

И среди этого хаоса, среди пестрой смеси красок, звуков, огней, мелькнуло перед Ненси незнакомое ей лицо высокого, статного господина. Ленивые, полузакрытые веки скрывали наполовину величину его великолепных черных глаз; небольшие темные усы изящно окаймляли пунцовые, полные губы; вся осанка дышала благородством; голова с пышными седеющими кудрями держалась несколько надменно на широких, могучих плечах.

Ненси все кружилась и кружилась. Завитки ее волос слегка колыхались от горячего дыхания счастливого ее близостью поручика, и мерное звяканье его шпор приятно раздражало ей слух. Вот теперь мелькнула сидящая в углу, рядом с m-me Ласточкиной, и бабушка. Ненси послала ей издали счастливую улыбку.

«Милая бабушка! если бы она знала, как весело кружиться»!..

И Ненси радовалась своей молодости, кружась в безпечном упоении.

Дыхание Сильфидова сделалось прерывистым – он начал уставать и не так уж мерно позвякивал шпорами.

Когда огибали еще раз зал, глаза Ненси встретились с пристально на нее устремленным взглядом черных глаз того высокого господина. Это было внезапно и так мимолетно, как блеск молнии средь мглы темных туч; но Ненси почему-то вздрогнула и, запыхавшись, велела своему кавалеру остановиться.

У ее киоска ожидала целая толпа жаждущих протанцовать с нею. Но она почти упала на стул, и, улыбаясь счастливою, веселой улыбкой, обмахиваясь веером, прошептала с трудом:

– Устала… не могу!

– Войновский здесь! – сообщил Эсперу Михайловичу Сильфидов, едва переводя дыхание и отирая батистовым платком обильно выступивший на лбу пот.

– Где? где? – даже привскочил с места Эспер Михайлович. – А-а, вижу!.. Молодчина! Значит, прямо с поезда и уже окружен дамами, как всегда.

«Так это, значит, Войновский!» – находясь еще в чаду головокружительного вальса, подумала Ненси.

– Я на минуточку вас оставлю, – всполошился Эспер Михайлович. – Авенир Игнатьевич! вот вам касса.

И подвинув Лигусу малахитовую шкатулку, переполненную деньгами, он с легкостью юноши помчался в самый центр залы, ловко лавируя между танцующими парами.

Лакей принес новый полный крюшон. Только что налитое холодное шампанское, пенясь, играло вокруг сочных кусков ананаса.

– Кто начинает? – бойко спросила Ненси, окончательно вошедшая в роль очаровательной продавщицы усладительного нектара.

– Я! – мрачно оповестил Пигмалионов, все время болтавшийся у киоска.

– Послушайте: кто эта интересная блондинка? – спросил Войновский юлившего подле него Эспера Михайловича.

– Ага! заметил, старый грешник? Внучка Гудауровой. Знаете – известная богачка.

– Представьте меня ей.

– Мы прежде к бабушке.

– Давно они приехали сюда? – расспрашивал Войновский шедшего с ним под руку Эспера Михайловича.

– Уже два месяца.

– Гудауровы… Гудауровы… – задумчиво произнес Войновский, – мой брат двоюродный… кажется, женат на Гудауровой…

Марья Львовна подтвердила его догадку, напомнив, что даже знавала его еще юношей.

– Мы, значит, родственники… отчасти… и я прихожусь дядей вашей прелестной внучке?

– Она действительно прелестна… прелестна и умна, – с гордостью добавила Марья Львовна.

– Сейчас веду знакомить, – предупредительно сообщил Эспер Михайлович.

Хрустальная чаша уже была опорожнена. Вальс кончился, и целая гурьба молодых офицеров кольцом оцепила киоск. Они стояли с полными стаканами, сверкая молодостью и золотом эполет, и, громко смеясь, говорили все почти в одно время.

– Однако здесь не проберешься, – раздался среди общего гама чей-то бархатный, низкий голос.

Ненси, вся улыбающаяся, оживленная, подняла глаза и сразу потупила их, от неожиданности. Перед нею, среди расступившейся молодежи, стояла статная фигура Войновского, под руку с Эспером Михайловичем.

– Я вам привел нашего льва, – проговорил он с некоторой хвастливостью.

– Ну, ну, зачем так страшно? – остановил его шутливо Войновский. – Так можно испугать… Позвольте представиться: фамилия моя вам не совсем чужда, так как ее носит ваш батюшка… И, что мне было особенно приятно сейчас узнать – мы с вами даже родственники.

– Да, да! – подхватил Эспер Михайлович. – Прошу быть почтительной племянницей.

– Довольно, если снисходительной, – любезно поправил его Войновский – Однако мы здесь – чтобы благотворить, не правда ли? Я вижу у всех полные бокалы – позвольте и мне…

Он небрежно, но с достоинством наклонил свою красивую голову.

Ненси, наполняя стакан, неловко плеснула на розовый атлас стола киоска.

– Ой-ой-ой, какое полное счастье, если верить предрассудкам! – воскликнул Войновский, принимая с поклоном стакан из ее рук.

– Но всякое открытие чем-нибудь знаменуется. Позвольте же ознаменовать и наше так неожиданно открывшееся родство: я хочу чокнуться с вами…

– Да! да! да!.. мы просим тоже! – раздалось кругом.

– А вы еще не чокались? Ой, господа!.. Какая же вы молодежь!.. – укоризненно покачал головой Войновский.

Растерявшаяся Ненси вопросительно смотрела на Эспера Михайловича.

– Да, да, нельзя! – подхватил тот торопливо и сам налил ей бокал.

Ненси, конфузясь, чокнулась с Войновским и в замешательстве выпила залпом.

– Вот это от сердца! – весело воскликнул Войновский. – Но я хочу быть справедливым: за что же обижать столь милых молодых людей? – он указал на офицеров:– вам нужно чокнуться со всеми.

– В пользу бедных! – сострил Сильфидов, услужливо протягивая ей бокал.

И Ненси стояла за своим розовым атласным столом взволнованная, недоумевающая; над ее головой колыхались развесистые пальмы, в ушах отдавался звон чокающихся хрустальных бокалов, а на нее прямо в упор смотрели два черных огненных глаза.

Ненси привыкла читать в глазах мужчин восторг и затаенную страсть, но это был совсем другой, незнакомый ей взгляд – созерцающий, пронизывающий, властный…

Преодолев свою робость, она, в первый раз, прямо и открыто взглянула ему в глаза, а в ответ на ее взгляд, в глубине его темных зрачков, блеснул и загорелся страстный, зловещий огонь.

Никто не заметил этой неуловимой мимической сцены, никто, кроме везде поспевающего и всевидящего Эспера Михайловича.

«Клюнуло!» – подумал он с легкой иронией.

– Ты не устала, chére enfant? – озабоченно спросила Марья Львовна, подойдя к киоску в сопровождении вице-губернатора.

– Нет, бабушка, мне страшно весело!

– Ну, веселись, дитя, не буду тебе мешать.

И Марья Львовна, величественно волоча шлейф своего изящного серого платья, поднялась, по обитым красным сукном ступенькам, на возвышение, где помещался главный буфет. Очаровательные дамы имели несколько усталый вид и уже не так ретиво предлагали своим гостям чай и бисквиты. Губернаторша с трудом боролась со сном, но твердо решила перетерпеть все до конца «ради бедных». Ее муж сидел тут же. М-me Ранкевич успела ему сделать, в проходной гостиной, короткую, но чувствительную сцену, по поводу неудачного аллегри. И хотя в это время комната была пуста и все были заняты танцами, но он очень боялся чуткого уха какого-нибудь таинственного соседа, охотника до чужих секретов, и потому сидел теперь злой и нахохлившись, как индейский петух. Появление Марьи Львовны всех сразу оживило – ждали крупного куша.

– Простите, je suis un peu en retard^[135], – извинилась она.

Затем, приняв из рук жены полкового командира синюю севрскую чашку с полухолодным чаем и положенный на тарелочке самой губернаторшей кусочек английского кекса, Марья Львовна любезно передала ей сторублевую бумажку.

– Бал очень, очень удался.

– Да, да – поспешно подхватила вице-губернаторша, еще молодая, но чрезвычайно толстая, страдающая одышкой дама.

– Жорж, – обратилась она к своему мужу, – ты, кажется, говорил, что у крюшона около тысячи?

– Потом цветы… аллегри… наш буфет…

– Пожалуй, тысячи четыре соберется! – уныло пробормотал губернатор.

– Дай Бог, дай Бог! – сентиментально вздохнула губернаторша.

В зале танцовали вечно юную, неувядаемую мазурку. В нише, задрапированной желтым штофом, у широкого полукруглого окна, стоял Ранкевич с городским архитектором Заеловым и, держа его за пуговицу фрака, таинственно с ним беседовал, при чем его единственный глаз выражал немалое беспокойство.

– Так сено, говорите вы, гнилое? – спрашивал Заелов.

– Да, т.-е., попросту, меня надули – вся партия оказалась гнилая… Прельстили дешевизной…

– Н-да… неприятно, – хитро усмехнулся в свою русую бородку архитектор.

– Не знаю, что и делать… надули в лучшем виде.

– Есть у меня один такой… субъект, – небрежно будто обмолвился Заелов, глядя рассеянно на танцующих и играя кистью тяжелой портьеры. – Конечно, надо дать процент приличный…

Глаз Ранкевича загорелся радостью.

– Устройте, дорогой, – шепнул он торопливо. – Вы знаете… весною… насчет проекта хлебных магазинов… в долгу я не останусь.

Скрипачи, напрягая последние силы, старались удержать веселое настроение бала до конца; но их усталые руки с трудом водили по струнам.

Белые, розовые, желтые, голубые воздушные платья дам имели уже несколько поблекший вид… Полурастрепанные прически, утомленные глаза, ленивые, рассеянные улыбки… Бал приходил к концу.

«Мне было весело сегодня, – писала мужу вернувшаяся домой Ненси, – и весело, и страшно, не знаю почему»…

XIII.

На другой день Войновский явился с визитом. Просидел около часу и откланялся, получивши приглашение Марьи Львовны бывать запросто, по родственному. Вскоре он воспользовался этим приглашением, как-то вечером, но пробыл тоже очень недолго.

– Какой очаровательный!.. – говорила о нем Марья Львовна.

А Ненси не знала, что ей делать: сердиться, обижаться или радоваться. Ее поражал странный, как бы официальный тон его визитов. Перед нею был другой человек – не тот загадочный, чарующий Войновский, встреча с которым так взволновала ее на балу. От этого веяло холодом и какою-то напускною сдержанностью. Однако, скоро все переменилось. Войновский стал каждый день посещать прелестный особняк, предпочитая, впрочем, день вечеру, когда гостиную Гудауровых наводняли обычные посетители. Он сумел сделаться необходимым и бабушке, и внучке. С ним советовались, ему передавали подробно о всех мелких событиях дня, его посвящали в планы будущего, знакомили с воспоминаниями прошлого. А когда раздавался у дверей его уверенный, порывистый звонок, Ненси первая спешила ему на встречу. Он нежно целовал ее ручку или изредка «беленький, хорошенький лобик», позволяя себе эту вольность в качестве старого, доброго родственника. Он иногда пропускал день-два; тогда к нему тотчас же посылалась записка с вопросом о здоровье, а лучистые глазки Ненси блестели еще приветливее при встрече.

Он вел свою атаку спокойно, смело, как ловкий шахматный игрок, предвидя наперед все ходы, готовя верный шах и мат неопытному противнику.

Ненси любила его плавную, бархатную речь, полную остроумия; любила просиживать с ним часы, болтая, весело смеясь, толкуя о любимейших произведениях искусства, уносясь мыслью в далекие знакомые музеи, или пыталась, при его помощи, разрешать сложные вопросы жизни, становившиеся для нее с каждым днем все загадочнее, заманчивее и интереснее. Она, как бабочка, летела на огонь, не замечая той властной силы, что больше и больше сковывала ее свободу.

Однажды, сидя с ним в своем уютном голубом будуаре, она рассказала ему историю своей любви и замужества. Он взял ее за голову и нежно поцеловал ее в лоб.

– Бедная, бедная крошка!..

Она рассердилась, хотя ей было очень приятно, что он пожалел ее. Да!.. она – бедная!.. и он сказал ей то же, что говорила когда-то бабушка и что за последнее время особенно жгуче стала ощущать сама Ненси… Она – бедная: она отдала свое чувство мальчику, который не сумел даже должным образом оценить его. При первом же столкновении с жизнью, он предпочел разлуку маленькой сделке с самолюбием… Да, Ненси очень, очень несчастна!

…А он говорил еще много-много: и о том, что жизнь коротка, и о том, что счастье – только в любви. В самой природе – в этом вечном движении, в непрестанном обмене веществ – страсть, повсюду страсть, всесильная, могущественная!.. Его голос звучал то нежно, то восторженно, то опускался до шепота. Голова с седыми кудрями наклонялась к ней все ближе и ближе, а черные, отуманенные страстью глаза влекли в себе неотразимо…

Руки Ненси, помимо ее воли и сознания, обвились сами собою вокруг его шеи, и она почувствовала на своих губах прикосновение его горячих губ… В глазах потемнело, сердце точно сдавили железные тиски… Она слабым усилием оттолкнула его от себя.

– Как только выпадет первый снег, я буду совсем, совсем счастлив, – заговорил снова Войновский, пожимая нежно ручку Ненси. – Зима нынче что-то запоздала, а уж декабрь на дворе.

Не долго, впрочем, пришлось ждать желанного снега. Как-то, утром, Ненси, проснувшись, увидела улицу, сплошь покрытую белым, пушистым покровом. Снег шел всю ночь.

– Ну, снег выпал – и мы едем кататься, – объявил Войновский, входя с оживленным, радостным лицом. – Едем сейчас; я выпросил у бабушки малютку Ненси.

– Сейчас?

У Ненси затрепетало сердце; она убежала к бабушке.

– Борис Сергеевич, я вам ее поручаю – смотрите, чтобы не простудилась, – озабоченно внушала Войновскому Марья Львовна.

У подъезда стоял вороной рысак, запряженный в щегольские маленькие санки.

– Я без кучера, буду править сам, – это веселее, – сказал Войновский. – Ступай домой и напомни Матвею, что сегодня за обедом – чужие. Обед будет в половине седьмого, – приказал он высокому мужику, державшему лошадь под уздцы.

Ненси прыгнула в сани. Снег шел мягкими хлопьями, капризно кружась в воздухе; пятиградусный морозец приятно пощипывал вожу.

Взрывая девственный снег, поскрипывая полозьями, быстро мчались сани по отдаленным улицам и, наконец, выехали за город.

– Какая прелесть! – восхищалась Ненси, указывая на поля. – Сколько поэзии в этом белоснежном просторе!

Спутники ехали уже около часу. Показалась опушка соснового леса, резвой синеватой полоской обозначившаяся на горизонте.

– А вот и наш приют, – указал Войновский на хорошенький резной домик, с балкончиком и бельведером, словно прильнувший к лесу.

– Зачем? – испуганно спросила Ненси.

– Чтобы отдохнуть и согреться… выпить стакан вина.

– Ах, нет, нет, нет, – не надо!

Войновский улыбнулся.

– Вот так трусиха!.. Ведь я не волк – не съем Красную Шапочку… Это мой охотничий домик и всеми в городе очень любимый. Когда устраивают пикники, обыкновенно здесь сервируют завтрак или ужин и превесело проводят время… Но… не желаю быть навязчивым!.. – с некоторым раздражением добавил он. – Не хочет прелестная племянница посетить мою хибарку – Бог с нею!.. Доедем только взглянуть хотя снаружи.

Он пустил шагом вспенившуюся лошадь, лениво бросив возжи.

Ненси почувствовала себя виноватой, и любопытство, смешанное со страхом, волновало ее молодую грудь. В самом деле, что же тут дурного, если войти?.. Это так интересно – похоже на экскурсию… Она осматривает какой-нибудь достопримечательный дом!..

– Там много редких вещей, – точно ответил на ее мысли Войновский. – Старинные картины, бронза, мебель и целая коллекция настоящих кружев. У меня мать была любительница, но после я собирал еще и сам.

Сердце Ненси усиленно билось; она упорно молчала. Неясная, но упрямая мысль давила мозг. По мере приближения в домику, взгляд Ненси становился все мрачнее и мрачнее.

– Ну, вот мы и у цели, – грустно вздохнув, произнес Войновский, когда сани подкатились в крылечку с резной решеткой и навесом. – «Поцелуем пробой и поедем домой», – пошутил он. – Прикажете повернуть? – и он натянул уже правую возжу.

Ненси вспыхнула.

– Ах, нет, нет! Я хочу посмотреть… кружева, – договорила она смущенно и тихо-тихо.

Войновский, как бы нехотя, стал отстегивать полость, помог Ненси выйти из саней, достал из кармана американский ключ и отворил тяжелую дубовую дверь. Дверь захлопнулась, и Ненси, смущенная, очутилась в высокой, темноватой передней.

Со стены тянулись развесистые, причудливые оленьи и лосиные рога; голова дикого вепря свирепо показывала свои белые клыки; большой бурый медведь, разинув пасть, опирался на суковатую дубину, и, распустив пушистый хвост, вытягивала свою хитрую мордочку рыжая лисица.

– Ой, как здесь страшно! – пролепетала Ненси совсем по-детски.

Войновский сбросил с себя шубу.

Приблизившись к ней, он стал расстегивать ворот ее шубки. Руки его слегка дрожали – он был взволнован.

– И придумают же эти женщины такие невероятные крючки! – смеялся он деланным смехом.

Когда упрямый крючок соскочил с петли, Войновский порывистым, нетерпеливым движением стащил шубку с плеч Ненси.

– «Привет тебе, приют прелестный!» – пропел он приятным баритоном, приподнимая тяжелые гобеленовые драпри. Такие же гобелены сплошь покрывали стены шестиугольной комнаты, куда ввел Войновский свою гостью.

По средине стоял дубовый, с выточенными фигурами стол, окруженный высокими старинными стульями. Шесть стрельчатых готических окон своими разноцветными стеклами придавали комнате несколько мрачный, таинственный характер. На столе красовалась серебряная, великолепной работы ваза – Бахус, держащий в руке хрустальную чашу. Янтарный ананас горделиво поднимал свою перистую зеленую голову; ароматные дюшессы лепились вокруг него, оттеняемые прозрачными гроздьями винограда. В старинной грани кувшине, с серебряной ручкой, искрилось вино, а из стоявшего тут же серебряного ведра аппетитно выглядывала бутылка шампанского.

Ненси отступила в смущении.

Он слегка обнял ее гибкий стан.

– Ну, пойдем осматривать мое хозяйство.

Дом был точно заколдованный. Люди в доме отсутствовали.

Когда они вернулись в гобеленовую комнату, Войновский усадил Ненси в одно из резных кресел.

– Впрочем, здесь неудобно…

Ненси действительно было неловко сидеть в глубоком кресле, с его высокою, твердою спинкой.

– Дитя мое, там будет лучше – на софе.

Ненси послушно перешла на широкую, покрытую гобеленовым ковром софу; а он, поставив на низенький столик тарелку с фруктами и вино, присел тут же, на небольшой табуретке.

– Вам так неловко, – проговорила Ненси, не зная, что сказать.

– Нет, милая, мне хорошо…

– Кто это все здесь приготовил?.. точно в сказке!..

Немного прозябшая Ненси с наслаждением прихлебывала вино.

– И какое славное вино!..

– Правда?.. Это – кипрское, настоящее кипрское! А приготовил все Афанасий, мой бывший денщик. Он здесь живет, при доме. У меня тут и погреб… всегда есть все припасы. Я часто останавливаюсь здесь, после охоты, отдохнуть… И, как видишь, дитя мое, люблю полный комфорт.

Он потрепал ее по щечке. Ненси немного отстранилась.

– Что ты точно чужая сегодня? Вот чудачка-то!.. Не хочешь оставаться здесь, так поедем домой.

Он, недовольный, встал с места и ходил по комнате, напевая вполголоса.

Ненси сама почувствовала, что она какая-то чужая, и этот такой близкий ей человек, без которого, за последнее время, она дня не могла провести, он тоже ей совсем, совсем чужой… а уйти не хочется.

– Так едем?

Войновский остановился перед нею в выжидательной позе и глядел куда-то, поверх ее головы, равнодушными глазами.

Ненси приподнялась и снова села.

– А… а кружева?.. – щеки ее зарделись.

– Вот то-то, глупенькая! – засмеялся Войновский.

Он опустился рядом с нею на софу и, обняв ее одною рукою, другою поднес стакан к ее губам.

– Выпей лучше еще винца; ведь это – кипрское… нектар… понимаешь? Ну, чокнемся и… пей! О, это – верный, верный друг! – воскликнул он, опоражнивая свой стакан. – Все… все изменит… женщины, друзья… а это – никогда!.. Странно – ты не любишь вина… Я научу тебя любить его!.. Ах, да!.. Я и забыл…

Он с необычайною ловкостью вскочил с места, отпер низенький дубовый шкаф и бросил на колени Ненси целую груду нашитых на атласные полосы кружев. Как о живых людях, рассказывал он историю каждого кусочка этих кружев, а Ненси, проникаясь, с благоговением всматривалась в тонкие паутины причудливых узоров. Вдруг она смутно вспомнила о муже.

– Пора домой!.. – проговорила она спешно.

– До-м-ой? – удивленно протянул Войновский. – Но ты еще не выпила шампанского за мое здоровье… Ты меня кровно, кровно обидишь!

Он ловким, привычным движением откупорил бутылку.

– Выпьем, дитя, за наш первый поцелуй! – произнес он, с блестящими глазами. Он был поразительно красив в эту минуту.

Ненси печально покачала головой.

Он крепко, судорожно сжал ее холодную руку. Мрачный огонь в глазах Ненси, ее дикость, смущение – раздражали и опьяняли его сильнее вина.

– Эх, милая! Когда тебе будут говорить о муках, о страданиях – не верь! Все это вздор, утопии! Будь весела и празднуй праздник жизни!.. Ведь ты меня любишь… любишь… любишь?

Точно могучий вихрь налетел на Ненси, опалил ее щеки. Зажмурив глаза, она бросилась в объятия Войновского, с дикой, безумной тоской отвечала она на поцелуи и ласки, как бы упиваясь их ядом и готовая умереть…

XIV.

По возвращении домой, Ненси нашла на письменном столе письмо от Юрия. С сильно бьющимся сердцем схватила она конверт и положила, не распечатывая, в карман.

После обеда она попросила бабушку почитать ей вслух. Но Жип своим тонким цинизмом нисколько не развеселила ее. Она лежала с закрытыми глазами и все думала о комнате с готическими окнами и о нераспечатанном письме, лежащем в ее кармане.

Вечером пришли бабушкины партнеры. Марья Львовна за последнее время пристрастилась в картам.

– Тебе надо немного уснуть, – ты устала от воздуха… Отдохни до чаю.

Бабушка, нежно ее поцеловав, поспешила к своим гостям.

Пришел Войновский. Ненси услыхала его голос. Она вскочила и повернула ключ в дверном замке.

Дрожащими руками разорвала она конверт и стала читать. В письме Юрий изливался в восторгах по поводу игры заезжей знаменитости. Он на целых шести страницах самым тщательным образом разбирал исполнение пианистом классических музыкальных пьес. В конце следовала приписка. Юрий извещал, что выедет из Петербурга 22-го, и в сочельник, вечером, обнимет свою Ненси и маленькую дочку.

Из гостиной доносились голоса спорящих за картами. Ненси слышала, как Войновский тихо подошел в двери и нажал ручку. Сердце Ненси забилось сильно-сильно, но она не двинулась с места, с болью прислушиваясь в удаляющимся шагам. Она встала с кушетки, шатаясь, как пьяная. Почти срывая с себя платье, она разделась и бросилась в кровать.

В столовой ее давно уж ожидали в чаю. Встревоженная бабушка сама пришла за нею. Ненси отворила дверь. Ее смертельная бледность перепугала старуху.

– Доктора!.. Сейчас же доктора!

– Доктора не надо! – почти повелительно произнесла Ненси. – У меня просто расстроены нервы. Пришли мне чаю с вином – я согреюсь и засну.

Выслушав рассказ бабушки о нездоровье Ненси, Войновский не повел бровью, посоветовав, как самое лучшее средство, оставить ее одну.

Всеведущий Эспер Михайлович, каким-то чудом пронюхавший о катанье, отвернулся, чтобы скрыть двусмысленную улыбку, игравшую на его губах.

На другой день бабушка попросила Ненси съездить вечером к m-me Ласточкиной.

– Ты знаешь, chére enfant, седьмой десяток уже дает мне себя знать, приучайся ездить одна – tu es mariée^[136]. Я так устала, что никого не буду принимать сегодня, и лягу спать пораньше.

«Вечером нас не будет дома», – послала Ненси записку Войновскому, зная, что он непременно придет.

Когда она уже стояла, совсем готовая, надевая шляпку перед зеркалом, он вошел в ее комнату.

– J'ai deux mots à vous dire.^[137]

Ненси выслала горничную.

– Вот что, – проговорил он торопливо, не глядя на нее и целуя ее дрожащую руку. – Я посижу с бабушкой, а через час ты подъезжай к казармам – я буду там. Кучера отпусти сейчас – скажи, чтобы за тобой не приезжал… возьмешь извозчика.

Ненси, с замирающим сердцем, прослушала его торопливое, страстное приказание и твердо решила поступить иначе; но, подъехав к дому Ласточкиной, совершенно неожиданно для себя самой, велела кучеру ехать распрягать лошадей, сказав, что вернется на извозчике.

Она застала директоршу одну.

– Муж, как всегда, в своем противном клубе, – заявила Ласточкина желчно. – Ах, моя прелесть, как мило, что вы заехали!.. Вы знаете, чем я была занята сейчас? – Она указала на ворох печатных и литографированных пьес. – У нас, в «Кружке», – спектакль, в январе… так выбираю пьесу… Но, просто беда, нет ничего подходящего… бьюсь-бьюсь – не нахожу!

– Разве так трудно это?

– Ах, душечка, вы слишком молоды – вам не понять… Тысячи условий: во-первых, – вполголоса сообщила она, – губернатор намекнул, чтобы была подходящая роль для m-me Ранкевич. Это нам всем так неприятно, но делать нечего – надо ему угодить! Я выбрала «Цепи»… Знаете «Цепи»? Это очень, очень хорошая пьеса… Я хотела вас, мой ангел, просить сыграть там девочку – прелестнейшая роль. Но, вот, послушайте, какое затруднение; там две главные роли: безнравственная и нравственная. Предложить безнравственную m-me Ранкевич – она может обидеться, примет за намек; играть безнравственную мне – невозможно: она должна быть старше m-me Ранкевич, а я в жизни, а на сцене – тем более, гораздо ее моложе, гораздо субтильнее. Вот тут и разберись… Я просто голову теряю!

Ненси рассеянно слушала сетования потерявшей голову директорши.

Из столовой раздался мерный бой часов… Девять! Ненси поспешно встала.

– Куда вы так рано? И без чаю! – удивилась Ласточкина.

– Я уже больше часу у вас, – точно извиняясь, торопливо проговорила Ненси. – Я опять скоро, скоро приеду к вам, а теперь мне надо… еще в одно место…

В лихорадочной тревоге, вся трепещущая, бросилась Ненси на улицу.

С тех пор Ненси стала чуть не каждый день и под разными предлогами отлучаться из дому. Бабушка зорко следила за нею, угадывая причину, но не решаясь показывать вида: «Что делать? В жизни женщины это неизбежно». Бабушка была только очень обижена неоткровенностью Ненси…

Горячечным сном пролетел для Ненси декабрь – и наступил канун сочельника.

С утра Ненси овладел панический ужас. Нескоро одевшись, она отправилась в комнату к бабушке.

Марья Львовна сидела перед большим зеркалом, прикалывая чепец.

– Ты скоро?

– Сейчас… Иди в столовую – я сейчас…

– Нет… нет… мне надо…

Ненси плотно затворила дверь и, быстро подойдя к старухе, опустилась на пол возле нее.

– Бабушка, убей меня!

– Мое дитя! – могла только проговорить ошеломленная Марья Львовна.

– Да, да, убей!.. Я больше не могу!.. Ведь ты не знаешь!.. ты ничего не знаешь!

И, спрятав голову в складки бабушкина платья, Ненси глухо зарыдала.

– Я знаю все!.. – медленно проговорила бабушка.