Текст книги "Льюис Кэрролл"
Автор книги: Нина Демурова
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)
Глава четырнадцатая
По ту сторону зеркала
Двадцать четвертого августа 1866 года, спустя менее года после выхода в свет «Алисы в Стране чудес», Кэрролл писал своему издателю Макмиллану: «У меня то и дело возникает мысль написать своего рода продолжение “Страны чудес”, и если из этого что-то получится, я намереваюсь с самого начала посоветоваться с Вами, чтобы всё было сделано как следует».
Конечно, это опять должна была быть книжка с иллюстрациями. Для Кэрролла было чрезвычайно важно с самого начала работы над книгой решить вопрос о художнике, ибо он всегда считал, что работать надо вместе с ним и многое зависит от совместных решений. К кому же обратиться, как не к Тенниелу, иллюстрации которого к «Алисе в Стране чудес» так понравились и публике, и издателю? Он написал Тенниелу, что задумал «вторую “Алису”», и выразил надежду, что тот возьмет на себя иллюстрации. Однако, к его удивлению, Тенниел ответил отказом, отговорившись, что слишком занят и не может взять на себя такой труд. Разумеется, он был занят: у него были новые заказы; к тому же он продолжал работу в «Панче», еженедельно выдавая новую карикатуру. Конечно, «Страна чудес» имела огромный успех, и Тенниел отдавал должное ее автору, но, видно, ему не очень хотелось снова работать под его недреманным оком.
К тому же, возможно, история с первым заводом «Алисы в Стране чудес» оставила у Тенниела неприятный осадок. Ведь именно он проявил излишнюю требовательность (чтобы не сказать придирчивость), а Кэрролл, надо признать, стойко перенес удар и согласился на его требования.
Как бы то ни было, Тенниел был занят. Кэрролл обратился было к другим иллюстраторам, потом к миссис Макдональд, знавшей многих художников и всегда готовой помочь ему, но вскоре понял, что ни один из них ему не подходит. В результате он снова написал Тенниелу. В конце концов ему удалось уговорить художника взять на себя иллюстрации к новой книге. Если гонорар в 138 фунтов, который потребовал Тенниел за «Страну чудес», в свое время поразил Кэрролла (это составляло четверть его тогдашнего годового дохода), что уж говорить о 290 фунтах за «Зазеркалье»? Правда, в этой книге было на восемь иллюстраций больше, но гонорар увеличился более чем вдвое! Может быть, Тенниел назвал такую сумму в надежде, что она испугает автора и он откажется от его услуг? Но Кэрролл без колебаний согласился: он был перфекционистом и понимал, что «Зазеркалье» должен иллюстрировать только Тенниел. Ему пришлось также принять поставленное художником условие: он приступит к работе лишь после окончания других заказов.
В отличие от первой сказки об Алисе вторая уже не была импровизацией: в ней чувствуется продуманный авторский замысел. Мартин Гарднер в «Комментированной “Алисе”» высказывает предположение, что тема Зазеркалья возникла позже основного замысла второй сказки, в основу которой, как вспоминала Алиса Лидделл, легли экспромты, которые сочинял Кэрролл, обучая девочек Лидделл игре в шахматы. Тема шахмат присутствует в окончательном тексте сказки, хотя теперь ее вряд ли можно назвать основной. Вместе со второй темой – Зазеркалья – она организует и крепко держит сюжет. И всё же Кэрролл назвал свою сказку «Зазеркальем». Очевидно, что в конце концов именно тема зеркала оказалась для него ведущей.
Как же возникла мысль о Зазеркалье – стране, лежащей по ту сторону зеркала? Трудно определить, как рождаются замыслы художников. Порой какие-то мелочи, смутные воспоминания, встречи подсказывают автору решения. Возможно, такой подсказкой стали для Чарлза оставленные когда-то стекольщиками подписи на внешней стороне окон, мимо которых он мальчиком проходил каждый день, подымаясь в свою комнату в Крофте. Возможно, была права Алиса Лидделл – сказка возникла как воспоминание об игре с ней и ее сестрами. А возможно, к созданию «Алисы в Зазеркалье» Кэрролла подтолкнул разговор с другой девочкой по имени Алиса, родившейся в 1862 году и приходившейся ему дальней родственницей. (Имя «Алиса», заметим, было весьма популярно в ту пору – так звали старшую дочь королевы Виктории.) Алиса Теодора Рейке была старшей дочерью члена парламента Генри Сесила Рейкса; семья жила в доме на Онслоу-сквер, «через несколько дверей» от дядюшки Скеффингтона Латвиджа, которого Чарлз часто навещал. Задние двери домов на этой улице выходили в общий сад для жильцов. Спустя много лет Алиса Рейке вспоминала об этой встрече с Кэрроллом:
«В детстве мы жили на Онслоу-сквер и играли, бывало, в саду за домом. Чарлз Доджсон гостил там у старого дядюшки и часто прогуливался по лужайке, заложив руки за спину. Однажды, услышав мое имя, он подозвал меня к себе.
– Так ты, значит, тоже Алиса. Я очень люблю Алис. Хочешь взглянуть на что-то очень странное?
Мы вошли в дом, окна которого, как и у нас, выходили в сад. Комната, в которой мы очутились, была заставлена мебелью; в углу стояло высокое зеркало.
– Сначала скажи мне, – проговорил он, подавая мне апельсин, – в какой руке ты его держишь.
– В правой, – ответила я.
– А теперь, – сказал он, – подойди к зеркалу и скажи мне, в какой руке держит апельсин девочка в зеркале.
Я с удивлением ответила:
– В левой.
– Совершенно верно, – сказал он. – Как ты это объяснишь?
Я никак не могла этого объяснить, но, видя, что он ждет объяснения, решилась:
– Если б я стояла по ту сторону зеркала, я бы, должно быть, держала апельсин в правой руке?
Помню, что он рассмеялся.
– Молодец, Алиса, – сказал он. – Лучше мне никто не отвечал.
Больше мы об этом не говорили; однако спустя несколько лет я узнала, что, по его словам, этот разговор навел его на мысль о “Зазеркалье”, экземпляр которого он и прислал мне в свое время вместе с другими своими книгами».
Этот рассказ был напечатан в «Таймс» 22 января 1932 года, накануне празднования столетия со дня рождения Льюиса Кэрролла, которое широко отмечалось в Англии и США. Долгое время считалось, что именно разговор с Алисой Рейке навел Кэрролла на мысль о «Зазеркалье». Однако всё оказалось не так просто. Энн Кларк отмечает: Кэрролл лишь 24 июня 1871 года впервые упоминает в дневнике о том, что встретил Алису Рейке на лужайке, а она пригласила его в дом и познакомила со своим отцом. «Это весьма интригующий эпизод, – замечает Кларк. – Ведь уже в 1867 году “книга серьезно продвинулась вперед”» [108]108
Clark A. Lewis Carroll. London, 1979. P. 174.
[Закрыть]. Между тем девочке было в то время всего пять лет. Вряд ли тогда состоялась беседа, о которой она рассказывала 65 лет спустя. Как бы то ни было, Кэрролл подружился с Алисой Рейке и навещал ее, когда бывал у дядюшки; их дружба сохранилась и после ее замужества и рождения дочери.
Мартин Гарднер полагает, что мысль о стране, лежащей по ту сторону Зеркала, появилась у Кэрролла в 1868 году, вскоре после возвращения из России. Заманчиво было бы предположить (Кэрролл провоцирует всех на самые невероятные предположения), что путешествие в Россию летом 1867 года нашло какой-то отклик в «Зазеркалье»: что, скажем, битва между Львом и Единорогом отражает события Крымской войны, а, к примеру, Труляля и Траляля представляют братские церкви, которые всё мечтают о единении, но ссорятся по пустякам… Тут можно было бы дать волю своей фантазии, как не так давно сделал французский критик Жан Перро. Ему пришло в голову, что русская народная сказка «Василиса Премудрая», переведенная на английский язык вскоре после возвращения Кэрролла из России и, возможно, известная ему, нашла свое отражение в «Зазеркалье». Впрочем, доводы Перро слишком натянуты и неубедительны, чтобы принимать их всерьез.
Скорее всего, в России Кэрролл думал о другой сказке. Во всяком случае, вскоре после возвращения из путешествия он послал рассказ «Месть Бруно» ( Bruno's Revenge)в ежемесячный детский «Журнал тетушки Джуди» (Aunt Judy's Magazine), печатавший нравоучительные рассказы и сказки для детей и пользовавшийся большой популярностью. Журнал издавала известная детская писательница Маргарет Гэтти ( Gatty). Свое семейное прозвище «тетушка Джуди» она использовала при издании книг «Рассказы тетушки Джуди» (1859), «Письма тетушки Джуди» (1862). Миссис Гэтти, прочитав присланную Кэрроллом «Месть Бруно», написала ему восторженное письмо и в декабре 1867 года опубликовала рассказ в своем журнале.
Кэрролл снабдил текст собственным рисунком. На нем был изображен сидящий на мыши крошечный эльф в причудливом камзольчике с буфами на рукавах и веточкой ландыша, перекинутой, словно палка, через плечо; на заднем плане видна девочка в коротком платьице, а на переднем, спиной к читателю, расположился человек, лица которого как следует не разглядеть, – рассказчик, повествующий о своей встрече с двумя представителями «волшебного народца» по имени Сильвия и Бруно.
Вот как начинает Кэрролл свой рассказ:
«День был очень жаркий, до того жаркий, что и на прогулку не пойдешь, и делать ничего не хочется, – потому-то, я думаю, всё и случилось.
Во-первых, почему это, позвольте вас спросить, феи всегда учат нас выполнять свой долг и бранят нас, чуть что не так, а мы их никогда не наставляем? Ведь не станете же вы утверждать, что феи никогда не жадничают, не думают только о себе, не сердятся, не жульничают, – ведь это было бы, признайтесь, бессмысленно. Значит, вы со мной согласитесь, что им же было бы лучше, если бы время от времени их слегка бранили и наказывали? Право, я не понимаю, почему бы не попробовать, и я почти уверен (только, прошу вас, не говорите об этом громко в лесу), что если бы вам удалось поймать фею, поставить ее в угол и подержать денек-другой на хлебе и воде, она бы тотчас изменилась к лучшему, во всяком случае, дерзости бы в ней поубавилось…»
Собственно, об этом и повествует Кэрролл: как маленький Бруно не хотел учить уроки и был наказан – нет, не автором, а своей старшей сестрицей Сильвией, и как ей за это «отомстил». И героев здесь трое: Сильвия, Бруно («один был шалунишка, а вторая – добрая девочка») и, конечно, рассказчик. Автор прямо участвует в сказке и играет в ней далеко не последнюю роль: беседует с маленькими героями, поучает их, а еще говорит – с интонацией, присущей ему одному, – о разных весьма отвлеченных материях, живо его интересующих. Словом, он – настоящий лирический герой. Интересно, что он не прячется за чужое имя. Когда Бруно спрашивает, как его зовут, он прямо отвечает: «Льюис Кэрролл», словно ставит свою подпись под всеми речами и мыслями «рассказчика».
(Здесь, пожалуй, следует отметить, что сказочный народец, который британцы называют fairies, по старой традиции, идущей из глубины времен, состоит из особей разного возраста, пола и поведения, включая в себя фей, волшебниц, как добрых, так и злых, и всяких прочих эльфов. В сказочной повести «Питер Пэн и Венди», написанной известным шотландским писателем Джеймсом Мэтью Барри ( Barrie) в начале XX века, Питер как-то жалуется, что фея Дзинь-Дзинь очень дерзка и ревнует его к Венди, а другие – безымянные – fairiesвечно лезут ему под ноги. Последние, пожалуй, всё же скорее принадлежат к мужскому полу… Впрочем, кто знает? Барри, конечно, хорошо знал сказки Кэрролла. Словом, не будем удивляться тому, что Бруно у Кэрролла – мальчик из племени «фей».)
Автор – вернее, рассказчик – продолжает:
«Ну а во-вторых, возникает такой вопрос: когда можно лучше увидеть фей и прочий волшебный народец? Я, пожалуй, могу вам на этот вопрос ответить.
Первое правило здесь такое: день должен быть оченьжарким – об этом даже спорить не приходится; и вас должно слегкаклонить ко сну – однако не слишком, так что глаза у вас, не забудьте, не должны закрываться. Ну и, конечно, настроены вы должны быть на “нездешний” лад – шотландцы называют такой настрой “призрачным”, а то и “потусторонним” – может, это и лучше звучит; ну а если вам неизвестно, что это значит, вряд ли я смогу вам объяснить, подождите, пока увидите фею, тогда и поймете».
Собственно, здесь Кэрролл снова возвращается к теме сна и бодрствования, к тому переходному состоянию, которое дарит возможность «видеть фей». Рассказ написан для детского журнала: он очень прост по сюжету и, в противоположность «Стране чудес», поучителен и сентиментален. Бруно, рассердившись на сестру, начинает рвать цветы в ее цветнике, но его взрослый друг предлагает другую «месть»: привести цветник в порядок, вырвать сорняки и украсить его разноцветными камешками. Сначала Бруно не понимает его, но в конце концов соглашается. А когда появляется Сильвия и приходит в восторг от цветника, Бруно разражается слезами:
«– Я хотел… испортить твой цветник… сначала… но я ни за что… ни за что…
И он снова зарыдал, заглушая конец фразы. Наконец он с трудом произнес:
– Мне было весело… сажать цветы… для тебя, Сильвия… Мне никогда раньше не было так весело…
И он поднял голову, так что Сильвия смогла, наконец, поцеловать его розовые щечки, мокрые от слез.
Теперь уж и Сильвия расплакалась.
– Бруно, милый! – только и говорила она. – Я никогда не была так счастлива…»
Да, это не тот Кэрролл, которого мы знаем по сказке о Стране чудес. Однако и в этом рассказе, как в «Алисе» и многом из того, что еще создаст Кэрролл, есть второй, а возможно, и третий план. Кэрролл пишет для детей, которые читают «Журнал тетушки Джуди», но также и «для себя»: для того «ребенка», который, по тонкому замечанию Вирджинии Вулф, спрятан в нем, и для «рассказчика», который любуется «местью Бруно». А еще – для мыслителя, занятого сложнейшими проблемами, в данном случае – проблемой творчества.
Спустя годы эта сказка войдет главой в книгу Кэрролла «Сильвия и Бруно». Он будет занят этим вопросом и многими другими: судьбами того царства, где появились Сильвия и Бруно, и другого, реального царства, в котором живет рассказчик, и еще третьего царства – но об этом позже…
Трудно представить себе, что сказочный рассказ «Месть Бруно» был написан тем же автором, который создал «Алису в Стране чудес» и в голове которого роились мысли о «Зазеркалье». Но Кэрролл был очень своеобычный человек, многообразный и противоречивый.
Вернувшись из путешествия в Россию, он возобновил встречи и переписку со своими маленькими друзьями. Вот письмо, адресованное Анни Роджерс: [109]109
Здесь и далее в этой главе письма детям приводятся в переводе Ю. Данилова.
[Закрыть]
«Дорогая Анни!
Это поистине ужасно. Ты не имеешь ни малейшего представления о той печали, которая охватила меня, пока я пишу. Мне пришлось воспользоваться зонтиком, чтобы слезы не капали на бумагу. Ты приезжала вчера фотографироваться? И ты очень рассердилась из-за того, что меня не оказалось дома? Вот как было дело. Я отправился на прогулку с Бибкинсом, моим закадычным другом Бибкинсом. Мы отмахали много миль от Оксфорда – пятьдесят или сто, не помню. И в тот момент, когда мы пересекали поле, на котором паслось множество овец, мне внезапно пришла в голову одна мысль, и я спросил торжественно: “Добкинс, который сейчас час?” – “Три часа”, – ответил Фипкинс, несколько удивленный моим тоном. Слезы потекли у меня по щекам. “Это тот самый ЧАС, – сказал я. – А скажите, скажите мне, Хопкинс, какой сегодня день недели?” – “Разумеется, понедельник», – ответствовал Лупкинс. – “Это тот самый ДЕНЬ!” – простонал я. Я заплакал. Я зарыдал. Овцы сгрудились возле меня и стали тереться своими нежными носами о мой нос. “Мопкинс! – воскликнул я. – Вы мой самый старый друг. Не обманывайте меня, Нупкинс! Который сейчас год?” – “Думаю, что 1867-й”, – отвечал Пипкине. – “Это тот самый ГОД!” – вскричал я так громко, что Тапкинс упал в обморок. Всё было кончено: меня привезли домой на тележке в сопровождении верного Уопкинса, разобранного на несколько частей.
Когда я немного оправлюсь от потрясения и проведу несколько месяцев на морском курорте, я непременно навещу тебя и назначу другой день для фотографирования. А пока я еще слишком слаб, чтобы писать самому, и поэтому за меня пишет Зипкинс.
Твой несчастный друг
Льюис Кэрролл».
Это письмо, несомненно, принадлежит к числу маленьких шедевров эпистолярного наследия Кэрролла.
Приведем еще письмо, посланное из Крайст Чёрч 28 ноября 1867 года Агнесс Арглз, в котором Кэрролл разыгрывает одну из своих излюбленных тем:
«Дорогая мисс Долли!
Я получил важные сведения от одного моего друга – некоего мистера Льюиса Кэрролла, престранного человека и большого любителя нести всякую чепуху. Он сообщил мне, что когда-то ты попросила его написать еще одну книгу вроде той, которую ты прочитала, – забыл, как она называется, что-то о лисе.
– Передайте ей, – сказал он, – что я только что написал небольшую повесть, которая напечатана в “Журнале тетушки Джуди”, и заказал один экземпляр для нее.
– Прекрасно, – заметил я, – и это всё, что вы хотели сообщить мне?
– Передайте ей еще вот что, – сказал он, и несколько слез скатилось по его щекам. – Я очень надеюсь (так ей и передайте), что она не рассердилась на меня за все те глупости, которые я наговорил о ее имени. Вы ведь знаете, что иногда…
– Всегда, – поправил его я.
– …иногда я несу чепуху, и если она рассердилась, то надеюсь, что на этот раз простит меня!
Тут слезы хлынули на меня проливным дождем (я забыл сообщить тебе, что, разговаривая со мной, он высунулся из окна, под которым я стоял), и я промок почти насквозь.
– Немедленно прекратите, – пригрозил я, – или я ни о чем не сообщу ей!
Он втянул свою голову и закрыл окно.
Если ты вздумаешь написать ему письмо, то лучше всего пришли это письмо мне.
Преданный тебе
Чарлз Л. Доджсон».
Посылая своим юным друзьям сказку о Бруно, Кэрролл сопровождает его письмами от лица ее героев. Таково письмо Димфне Эллис от 2 декабря 1867 года:
«Уважаемая мисс Димфна!
Поскольку мистер Доджсон попросил меня написать Вам вместо него, извещаю Вас, что он послал Вам номер “Журнала тетушки Джуди”, чтобы Вы могли прочитать небольшую повесть, которую он написал о Бруно и обо мне. Дорогая мисс Димфна! Если Вам доведется побывать в нашем лесу, я буду очень рад повидать Вас и покажу Вам красивый сад, который Бруно разбил для меня.
Любящая Вас крошка
Сильвия».
В письме, отправленном Агнесс Арглз 4 декабря 1867 года, он подробнее развивает эту тему:
«Достопочтенная леди!
Мистер Льюис Кэрролл попросил меня сегодня утром написать тебе вместо него и сообщить тебе вот о чем. Прежде всего, он очень признателен за твое чудесное письмо, посылает тебе свою фотографию, чтобы ты больше не гадала, как он выглядит, и надеется получить от тебя твоюфотографию. (Мистер Льюис Кэрролл считает, что мне не следовало делать в конце это замечание, и предпочитает закончить предыдущую фразу словами “как он выглядит”.) Затем он очень хотел бы знать, сколько тебе лет. Я сказал ему, что спрашивать леди про ее возраст невежливо, на что он заметил:
– Эта леди очень молода и не станет возражать против моего вопроса.
Бруно говорит, что ему очень хотелось бы показать тебе наш сад, который стал теперь “еще красивее”. Бруно устроил в саду небольшую бухточку – ты даже не представляешь, как красиво он всё сделал.
Бруно просит передать тебе свой привет. Мистер Льюис Кэрролл также хотел бы передать тебе привет, но я сказал ему, что этого не следует делать, так как ему было бы лучше передать тебе “наилучшие пожелания”, если уж ему так хочется, но он в ответ сказал только:
– Тогда я не передам ей ничего, – и ушел.
Не очень-то вежливо с его стороны?
Любящая тебя крошка
Сильвия».
Эпистолярное наследие Кэрролла необыкновенно разнообразно. В корреспонденции с детьми он дает волю своему творческому воображению. В качестве примеров приведем еще два письма Маргарет Каннингем, с которой Кэрролл подружился в 1868 году. Первое письмо написано в виде счета:
«Февраль 1868 г.
Мисс М. Каннингем, долг мистеру Ч. Л. Доджсону
Счёт
- Фунтов стерлингов Шиллингов Пенсов За одну похищенную перчатку по цене 4 шиллинга пара - 2 0 За боль от потери - 3 8 1/ 2 За доставленное беспокойство - 4 4 1/ 2 За причиненные неприятности - 14 7 За время, потраченное на поиски вора - 1 6 Итого 1 6 2 Получено с благодарностью
Ч. Л. Доджсон».
В другом письме, посланном Маргарет Каннингем из Лондона 7 апреля 1868 года, Кэрролл писал:
«Дорогая Мэгги!
Боюсь, я очень плохой корреспондент, но надеюсь, что ты не перестанешь писать мне из-за этого. Я завел себе записную книжку и постараюсь внести в нее и самого себя, если только не забуду, когда мой день рождения, но такие вещи легко забываются.
Кто-то сказал мне (думаю, какая-то птичка), что у тебя есть более удачные фотографии, на которых изображена ты. Если это действительно так, то, надеюсь, ты позволишь купить несколько таких фотографий. Фанни заплатит тебе за них. Но как ты можешь, о Мэгги, просить у меня мою фотографию, которая была бы лучше той, которую я послал тебе! Ведь это самая лучшая фотография, которая была когда-либо сделана! Какая осанка, какое достоинство, какая благожелательность, какое… (пропуск сделан Кэрроллом – якобы он не мог найти достойное слово. – Я. Д.)По секрету скажу тебе (и прошу не говорить об этом никому!), что сама королеваприслала попросить у меня одну такую фотографию, но так как уступать в подобных случаях против моих правил, я был вынужден ответить: “Мистер Доджсон свидетельствует Ее Величеству свое почтение и с сожалением сообщает, что неукоснительно придерживается правила не дарить своих фотографий никому, кроме юныхледи”.
Мне сказали, что мой ответ вызвал неудовольствие Ее Величества, и она заметила:
– Я вовсе не так стара, как кажется.
Разумеется, не следует вызывать неудовольствие Ее Величества, но тут, как ты знаешь, я ничем не мог помочь.
Любящий тебя друг».
Летом 1868 года семью Доджсон постигло несчастье: 21 июня скончался отец. Смерть была внезапной; он чувствовал недомогание, но никто не полагал, что болезнь серьезна. Дочери, ухаживавшие за ним и внимательно следившие за его температурой, были потрясены его смертью. Чарлз находился в Оксфорде, когда пришла печальная весть. Годы спустя он, по свидетельству Коллингвуда, признался, что смерть отца «была самым тяжелым ударом в его жизни».
Кэрролл как старший сын взял на себя заботы о семье, особенно о семи сестрах (в то время ни одна из них не была замужем). Им предстояло расстаться с Крофтом, где они были так счастливы, найти новый дом и устроиться там. Всем этим занялся Чарлз. Отец оставил каждой из дочерей обеспечение, весьма скромное; Чарлз на протяжении всей своей жизни регулярно посылал сестрам денежные переводы и подарки. Братьям он помогал больше советами, если в них была нужда, но при необходимости и деньгами.
После долгих и тщательных поисков, в которых Чарлз принимал самое деятельное участие, в Гилфорде был наконец найден дом, подходящий для сестер (братья к тому времени уже жили самостоятельной жизнью). Гилфорд находится недалеко от Лондона и Оксфорда, а дом под названием «Честнате» («Каштаны»), приобретенный для сестер, обладал всеми необходимыми качествами, чтобы там могли устроиться семья и навещавшие ее родственники и друзья. Кэрролл часто посещал сестер и неизменно праздновал с ними Рождество. Если места в доме для всех не хватало, он селился в гостинице.
Старшая сестра Чарлза, Франсис (Фанни), была старше его на четыре года. Она любила цветы и музыку, была артистична и глубоко религиозна, ухаживала за больными и калеками.
Наиболее близок Чарлз был со второй сестрой, Элизабет. Несмотря на всего лишь двухлетнюю разницу в возрасте, она нередко заменяла ему в детстве мать, вечно занятую другими детьми, опекала его, как могла, а он делился с ней своими радостями и печалями. Элизабет очень любила детей и с удовольствием нянчила младенцев. Третья сестра, Кэролайн, более других детей страдала заиканием и была чрезвычайно робка и замкнута. Из семейных писем видно, что близкие о ней особенно беспокоились.
Мэри, с которой Чарлз также был очень дружен, единственная из всех сестер вышла замуж. В 1869 году, когда ей было уже за тридцать, ее супругом стал преподобный Чарлз Коллингвуд. Вскоре после помолвки Чарлз написал преподобному Коллингвуду теплое письмо, а впоследствии поддерживал с их семьей самые добрые отношения. Когда у Мэри родился сын и она попросила Чарлза стать его крестным отцом, брат ответил, что у него уже столько крестников, что обычно он не соглашается, однако ей, конечно, отказать не может. Жили они с мужем, часто болевшим, очень скромно. Она скучала по сестрам и после смерти мужа вернулась к ним. Ее сын Стюарт Доджсон Коллингвуд стал семейным биографом. В 1898 году, когда писателя не стало, его племянник и крестник подготовил и выпустил его первую биографию.
Луиза обладала незаурядными способностями к математике и до конца своих дней занималась ею с таким увлечением, что не замечала ничего кругом. Она умерла в возрасте девяноста лет, пережив всех братьев и сестер. Маргарет помогала отцу в школе для бедных детей, которую он учредил в Крофте. Она также любила математику, а еще – игру в триктрак.
Младшая сестра, эксцентричная Генриетта, получив небольшое наследство, поселилась отдельно от семьи, в Брайтоне, но поддерживала близкую связь с сестрами и братьями.
Дом в Гилфорде сохранился, и приезжающие поклонники Кэрролла могут полюбоваться на него, но лишь из-за высокой ограды. На воротах, которые всегда заперты, прикреплена небольшая мемориальная доска.
К концу 1868 года Кэрролл закончил поэму в семи песнях, которую назвал «Фантасмагория». Возможно, мысль о ней пришла ему в голову в связи с возрастающим в обществе увлечением всяческими духами и фантомами. Книга вышла в начале января 1869 года под названием «Фантасмагория и другие стихотворения»; помимо поэмы в ней было свыше двадцати стихотворений самых различных видов и содержания. Уже 7 января Макмиллан уведомил автора, что продано 700 экземпляров и он заказал отпечатать еще тысячу. Это было неплохое начало, особенно если учесть, что в книге отсутствовали иллюстрации. А 19-го Макмиллан писал Кэрроллу, имея в виду, очевидно, критиков: «“Фантасмагорию” еще не заметили. Вчера Генри Кингсли ее безумно хвалил».
Раз поздно вечером зимой,
Рассержен и простужен,
Я чуть живой пришел домой,
Где, знал я, ждут меня покой,
Вино, сигара, ужин.
Но что-то было здесь не так,
Бледнело, прячась в угол,
Взглянул я пристально во мрак:
Какой-то, я решил, пустяк
Оставила прислуга.
Тут кашель, вздохи, стоны вдруг
Во мраке зазвучали,
И я спросил: «Ты кто, мой друг?
Я не люблю подобных штук,
Их прекратить нельзя ли?»
«На вашем я простыл крыльце», —
Мне что-то отвечало.
Я с удивлением в лице
Взгляд поднял: привиденьице
Передо мной стояло! [110]110
Перевод М. Матвеева.
[Закрыть]
Так начинается поэма «Фантасмагория». Весьма неожиданное начало! Такого Кэрролла читатели еще не знали. Впрочем, у него всё было необычным и неожиданным. «Привиденьице» представляется фантомом второй степени (всего лишь!) и с готовностью повествует о сложной фантомной иерархии, а потом излагает пять правил поведения фантомов, вспоминает о своем детстве – «О, чудная пора!» – и горько сетует на незавидное существование. Тонкий юмор, ирония и всяческие парадоксы соседствуют здесь с размышлениями о Шекспире, поэзии и прочих высоких материях. Немудрено, что в конце поэмы рассказчик горько плачет, расставшись с дружелюбным посетителем:
Казалось, было всё во сне, —
Настолько эфемерно.
Подкралась тихо грусть ко мне,
Я сел и плакал в тишине
Час или два, наверно.
Насладившись чтением этой удивительной поэмы, викторианский читатель, возможно, невольно задумывался: а не сатира ли это на охватившее в ту пору Англию увлечение столоверчением и прочими попытками связаться с потусторонним миром? Как отмечалось выше, Кэрролл интересовался парапсихологией и не отметал безоговорочно экстрасенсорику. Его «Фантасмагория» – всё же не сатира, а скорее легкое юмористическое повествование, в котором автор в равной степени смеется и над необычным героем, и над рассказчиком, а возможно, и над самим собой.
В сборнике было несколько очень удачных стихотворений. Вот «Мисс Джонс» – горестная история юной девы, назначившей свидание робкому поклоннику и тщетно прождавшей его до поздней ночи:
Так сидела Арабелла и вздыхала то и дело
На сыром, холодном камне и ужасно оробела,
Когда кто-то, незнакомый ей совсем,
Вдруг промолвил: «Добрый вечер, мэм!
И не страшно вам одной? Бродят воры в час ночной…
Это что у вас, браслетик? Вероятно, золотой!
А колечки? Разрешите… и напрасно вы кричите,
Потому что полицейский совершил уже обход
И чаёк на кухне пьет». —
«Стой! Держите негодяя! —
Завопила Арабелла, руки к небу воздевая, —
О, когда решилась я осчастливить Смита,
Разве знала я, что стану жертвою бандита?
О мой Саймон, как ты мог поступить так гадко?
И зачем сидят с кухарками блюстители порядка!»
И вопль ее в ночную тьму летел шагов на двести:
«Ну почему, ну почему их вечно нет на месте?» [111]111
Перевод М. Бородицкой.
[Закрыть]
Кэрролл снова прибегает к излюбленной строфе Суинберна, что усиливает юмористическое звучание стишка.
В стихотворении Poeta fit, non nascitur [112]112
Поэтами становятся, а не рождаются (лат.).
[Закрыть]Кэрролл переворачивает известное изречение Цицерона: Oratores fiunt, poetae nascuntu? [113]113
Ораторами становятся, поэтами рождаются (лат.).
[Закрыть].Вот какие советы дает любящий дед внуку, возмечтавшему стать поэтом и тем «избежать тленья».
Ты, значит, вздумал сей же час
Заделаться поэтом?
Садись и слушай мой наказ,
Внимай моим советам.
Сперва усвой прием простой,
Сравнимый с винегретом:
Ты должен фразу написать,
Нарезать на слова
И как попало разбросать,
Перемешав сперва.
Порядок слов не важен тут,
И не нужна канва.
Чтоб впечатленье произвесть,
Как все твои собратья,
Учись писать с заглавных букв
Абстрактные понятья:
Добро и Совесть, Ум и Честь,
Все, словом, без изьятья…
Умудренный дед советует начинающему поэту употреблять слова, которые, подобно редингскому соусу, «пойдут к еде любой», и перечисляет наиболее часто встречающиеся эпитеты:
В этом весьма пространном – 108 строк! – саркастическом стихотворении содержится целый набор избитых приемов, которыми охотно пользовались посредственные поэты той поры.
Есть в сборнике и стишки на случай (день рождения, встречу, ошибку, погоду и пр.), и веселые шутки, и знакомая нам «Аталанта в Кэмден-Тауне», и такой шедевр, как «Гайавата фотографирует». Как мы помним, Кэрролл использует для «подмалевка», создающего юмористический эффект, произведения поэтов, пользовавшихся известностью в те годы: Теннисона («Три голоса»), Лонгфелло («Гайавата фотографирует»), Суинберна («Аталанта в Кэмден-Тауне»). Степень ироничности и звучание этих стихотворений разнятся в зависимости от замысла автора.
Меж тем работа над иллюстрациями к новой сказке об Алисе продвигалась медленно. Кэрроллу не терпелось увидеть ее напечатанной, но Тенниел, как ему казалось, не очень торопился. Тенниел, в свою очередь, имел претензии к автору. Он решительно не одобрил эпизод, в котором речь шла о странном насекомом – Кэрролл назвал его «Оса в парике» (The Wasp in the Wig).По первоначальному замыслу этот эпизод должен был предварять заключительную главу «Зазеркалья», где Алиса становится Королевой. Не одобрил Тенниел и одну деталь в главе о поездке Алисы в поезде. 1 июня 1870 года он послал Кэрроллу письмо:
