Текст книги "Личная жизнь Александра I"

Автор книги: Нина Соротокина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Внешняя политика Павла

Мальта, крохотный остров в Средиземном море, длина двадцать семь километров, ширина – четырнадцать. Остров представляет собой выветрившийся известковый камень. «Климат теплый, умеренный морскими ветрами. Благодаря неустанным трудам есть поля, сады и огороды, для которых земля привозится из Сицилии» – так пишет энциклопедия. И еще: «Мальта – важная, сильно укрепленная морская станция на полпути между Гибралтаром и Порт-Саидом, главный операционный базис для английского флота на Средиземном море». Орден иоаннитов обосновался на Мальте в 1530 году. Мальта стала монашеским государством с главным магистром во главе. Рыцари были воинами, они защищали христианский мир от турок. В XVIII веке орден находился вне папской юрисдикции. Французская революция стала реальной угрозой ордену, который потерял принадлежащее ему имущество и земли во многих странах Европы. Добавим к этому: Мальта косвенно стала причиной Отечественной войны России с Францией.

Павел воспринимал французскую революцию как абсолютное, вселенское зло. В 1798 году гражданин Наполеон по пути в Египет решил изгнать с Мальты сам орден. Зачем нужны эти мракобесы? Франция – страна атеизма! Мы играли в мушкетеров, Павел играл в рыцарей, про остров Мальту он знал с детства. А теперь ему выпало защитить христианскую веру от злодея. Соблазнительной и крайне опасной для всей Европы революционной Франции он противопоставил идею возрождения рыцарства, да, самодержавие, да, жестокость, но благородство, справедливость и честь.

Судьба явно потворствовала его рыцарским мечтаниям. В это время в Петербурге жили и иезуиты, и рыцари-иоанниты, и эмигранты. Кого там только не было! Проживал там с 1794 года и граф Джулио Ренато Литта, кавалер Мальтийского ордена Большого креста. На его долю и выпало в 1798 году припасть к ногам императора с просьбой о помощи. Граф Джулио Литта, по-русски Юлий Помпеевич, знал, как надо разговаривать с русским императором. Он вместе с другими «рыцарями» приехал во дворец в запыленной карете, лошади были вконец измучены (где уж они там скакали, неизвестно).

– Кто приехал? – спросил государь.

– Рыцари ордена Святого Иоанна Иерусалимского просят гостеприимства, – ответил флигель-адъютант.

– Проси…

И граф Литта попросил… Разговор ритуальный, все как на театральных подмостках. Оказывается, граф странствовал по Аравийской пустыне и увидел замок, узнал, кто живет в этом замке, и оказалось, что там живет император России Павел I. И теперь, припадая к стопам, он просит… Мальтийцы просили Павла стать их гроссмейстером, то есть главой ордена. Павел дал согласие не раздумывая, учинил «Великое приорство Российское», назначил мальтийцам пансион. Звание Великого магистра добавили в титул императора, мальтийской символикой оснастили герб. Цвет Мальтийского ордена – пурпурный, а потому конная гвардия – самая верная государю – должна носить мундиры пурпурного цвета – опять перешивать мундиры!

Мало кого так ненавидели в это время, как любимца государя Кутайсова. Когда-то при Кутайсе был взят в плен маленький «турчонок», великий князь Павел взял его под свое покровительство и сделал его своим брадобреем. Со временем «безродный турок» стал доверенным лицом императора. И вот уже бывший брадобрей пожалован в графы и сделан обер-шталмейстером Мальтийского ордена. Петербург негодовал!

В 1798 году Павел и предположить не мог, чем кончится игра в мальтийских рыцарей. А теперь я расскажу, как он подружился со своим кровным врагом Наполеоном. Верный доктрине оборонительной, при воцарении Павел решил не вмешиваться в дела европейских стран, но очень скоро понял, что это невозможно. В 1799 году он вынужден был вступить в коалицию с Англией, Австрией и Турцией против Франции, которая грозила проглотить всю Европу. Мечтой Павла было выжечь каленым железом французскую заразу – революцию, Австрию куда больше волновала потеря Италии, занятой французскими войсками. По настоянию Австрии Павел призвал опального Суворова и поручил ему руководить нашей армией. Суворов воевал блестяще. За три месяца он очистил от французских войск всю Италию. Далее следовали предательство австрияков и фантастический переход через Альпы, когда Суворов спас свою армию. Петербург готовил триумфальную встречу гениальному полководцу, но таковой не последовало. Павел за что-то обиделся на Суворова, он его даже не принял, а потом и не похоронил достойно.

Это очень обидело народ. Суворов умер 6 мая 1800 года, его провожал весь город, но это были не государственные, а народные, стихийные похороны. Все знали, что Суворов в опале, отсюда и холодность верховной власти. За гробом шли три гарнизонных батальона, гвардию не назначили в похоронную процессию, ссылаясь на усталость солдат после строевой подготовки и парада. Гвардия роптала, Суворов был гордостью нашей армии. Это тогда Державин написал своего знаменитого «Снегиря». «Что ж ты заводишь песню военну, флейте подобно, милый снегирь?» Зачем поешь, если «громы во гробе»?

А Павел вел свою политику. Теперь уже Австрия, как союзница, императора не устраивала. Англия тоже повела себя не лучшим образом. В 1800 году она отбила у Наполеона Мальту, но не вернула остров ордену. В этот же год коалиция распалась. А что должен делать он, гроссмейстер ордена иоаннитов? Зима 1800 года была для Павла «горячей», то есть полной забот. Международные споры Павел решил по-рыцарски. Он объявил 11 декабря, то ли в шутку, то ли издеваясь, кто там разберет, что вызывает любого государя Европы на поединок, как в Древней Руси – «поле» решит все проблемы. А через день он также «на полном серьезе» предлагает папе римскому переселиться в Россию. Теперь в голове императора вызревал новый проект – объединение церквей. В первый год правления Павел объявил себя главой Православной церкви, он волен поступать со своей паствой, как ему заблагорассудится. Он и рассудил – если он глава католического ордена, то осталось только объединить католицизм и православие. Это известие смертельно напугало всю Россию. Об этом много писали, но граница между тем, что действительно хотел Павел, и тем, что ему приписывали, очень зыбкая.

Тут на русскую сцену и выходит Наполеон. Его задачей было сокрушить Англию, а для этого нужна была помощь России. Война эта, как и большинство войн, носила экономический характер, боролись за рынки сбыта. Наполеон ввел континентальную систему, запрещающую английским кораблям входить в порты союзников. А с Павлом он был согласен дружить. Для начала он вернул России пять тысяч наших пленных, вернул с оружием, в новых мундирах, а взамен попросил своих пленных солдат. Жест был красивый. Конечно, Павел заглотил наживку. Начались переговоры, потом переписка.

А тут весьма кстати французы получили назад Мальту, по Амьенскому договору англичане обязаны были через год «очистить» остров. Наполеон тут же стал делить шкуру неубитого медведя, он намекнул Павлу, что подарит ему Мальту. Сбывались все мечты, Господь услышал его молитвы, он вернет Мальту своим верным рыцарям.

Первое письмо Наполеону (18 декабря): «Я не говорю и не хочу говорить ни о правах, ни о принципах различных образов правления, принятых каждой страной. Но… я готов выслушать Вас и говорить с Вами». Павел уже ждет нападения англичан и заключает союз с Данией и Швецией, далее дает распоряжение об обороне Соловецких островов – на всякий случай.

Итогом переписки Павла с Наполеоном стал еще один фантастический проект, который затмил по масштабу даже «испанские замки» его матушки. Наполеону надо подорвать могущество Англии на суше, на море и в Индии. В последнем Павел должен ему помочь. Наполеон так сформулировал задачу: «Изгнать безвозвратно англичан из Индостана, освободить эти прекрасные и богатые страны от британского ига». Документов о подготовке французских войск в поход на Индию осталось очень мало. Во всяком случае, сам Наполеон освобождать «прекрасные страны» не торопился, а Павел был весь «огонь и пламень». 12 января 1801 года казачье войско (22 507 человек) с пушками и полным вооружением, даже двенадцать верблюдов было «в арсенале», но без плана кампании, без подготовки, практически без карт направилось по заснеженным степям на Восток. Куда? Завоевывать Индию. План кампании содержался в строгой тайне, но очень скоро слухи просочились в гостиные. Господи, что мы там потеряли? Теперь уж обе столицы, и Петербург, и Москва, при упоминании имени императора вертели пальцем у виска – безумен, конечно, безумен… Однако сам Наполеон вовсе не считал этот проект безумным. Он и в войну с Россией ввязался, чтобы раздавить Англию. Россия нужна была ему послушной.

Заговор

Первым о смещении императора при регентстве сына Александра заговорил Н. П. Панин – сын генерала Петра Панина и племянник Никиты Панина, важного государственного деятеля и воспитателя Павла. Н. П. Панину двадцать девять лет, он дипломат, тайный советник, в 1799 году он стал вице-канцлером Коллегии иностранных дел, то есть вторым лицом после канцлера Ростопчина – правой руки императора Павла. К истокам заговора следует также отнести авантюрного склада даму О. А. Жеребцову – родную сестру Платона Зубова и английского посла лорда Витворда (ее любовника). Англия в устранении Павла принимала самое горячее участие.

Потом появился Петр Алексеевич Пален, курляндец, человек ловкий, веселый, умный, беспринципный, назначенный Павлом генерал-губернатором Петербурга. Эйдельман: «Пален был ярчайшим представителем того мощного клана «просвещенных циников», которых прежде возглавляла Екатерина II и Потемкин».

Н. П. Панин первым завел с Александром разговор о регентстве. Наследник не соглашался, потом к уговорам присоединился Пален, в ход пошли слова о «высоком долге, страдающем Отечестве, государь болен, Россию надо спасать!». Сам Пален говорил, что Александр «знал и не хотел знать». Чарторыйский в «Записках» пишет о сокровенном желании наследника – делайте, что хотите, но без меня. Что ж, его можно понять. Он не хотел, не мог брать на себя ответственность в столь серьезном деле.

Пален очень осторожен в выборе заговорщиков. Решено было привлечь к делу клан Зубовых. Платон Зубов в ссылке, сидит в своем имении, как-то надо вернуть его в Петербург. Способ, надо сказать, очень неожиданный, находит Жеребцова. Надо привлечь к делу Кутайсова. Бывшим брадобрей пользуется неограниченным доверием императора. А как использовать Кутайсова? Пусть Платон Зубов предложит руку его дочери, Кутайсов не устоит перед соблазном породниться с семейством фаворита самой Екатерины. И ведь получилось! И свадьба была, и Платон с братьями вернулся в Петербург, и Павел был к ним благосклонен.

Вокруг кипят настоящие шпионские страсти. Любовница Кутайсова актриса Шевалье работает на Францию. Есть еще некая мадам Бонейль – агент Наполеона. Между Лондоном и Петербургом идет активная переписка, в ходу шифр и симпатические чернила. Семен Воронцов, наш бессменный посланник в Англии, уже получил отставку, но пока не едет в Россию, ссылаясь на нездоровье, живет как частное лицо. Новосильцев тоже в Лондоне. Воронцов переписывается с ним, используя вместо чернил лимонный сок.

Семья

Павел подозревает всех и вся, он всегда был мнительным, а сейчас у него появилась мания преследования. Честнее сказать, не мания, а обостренная интуиция. Удивительно, он ведь все знал, чувствовал! С семьей плохо. Отношения со старшим сыном хуже некуда, он подозревает, что Александр хочет отнять у него власть. С женой тоже все из рук вон плохо. Павел даже велел забить в своей спальне дверь, ведущую в комнату Марии Федоровны.

Сразу после коронации в 1797 году у императора появилась фаворитка. Место друга сердечного Нелидовой занимает Анна Лопухина, черноглазая красавица (впоследствии Лопухина-Гагарина). Это сразу ослабляет политическое влияние Марии Федоровны при дворе и ведет к полной перестановке ближайшего окружения. Клан князя Куракина, старого друга Павла, получает отставку, теперь в чести Лопухины. В 1799 году умер Безбородко, канцлером стал Федор Ростопчин, человек сильный, умный и циничный. Отставки следуют одна за другой.

Михайловский замок начали строить в феврале 1797 года на месте бывшего летнего дворца Елизаветы Петровны. Павел сам заложил первый камень. Название замка «подсказал» некий солдат. Он увидел во сне архангела Михаила. Солдата привели к императору. Рассказ его произвел сильнейшее впечатление. Последнего сына Павел тоже назвал Михаилом. Замок строился как прибежище рыцаря, от города его отделяли луг, рвы, подъемные мосты, внутри замка было полно коридоров, тайных лестниц, подземных переходов.

Замок строили четыре года. 1 февраля семья переехала в еще не успевший высохнуть после отделки Михайловский замок. На следующий день по случаю открытия был назначен маскарад, было три тысячи гостей. Всем велено было радоваться и веселиться, но гости боялись хмурого дворца, боялись его хозяина – невеселое было новоселье.

А на следующий день Павел велел заколотить дверь в комнату жены. Зато открытой осталась дверь к потайной винтовой лестнице. Лестница вела в комнату возлюбленной – Анны Лопухиной-Гагариной. Анна тоже переселилась в замок.

В начале февраля в Петербург прибыл тринадцатилетний племянник Марии Федоровны принц Евгений Вюртембергский. Мальчик был не просто обласкан царской семьей – это был фавор. С чего вдруг? Судя по камер-фурьерскому журналу, внимание к принцу никак не соответствовало ни его человеческой, ни политической значимости. Известно, что Павел сказал воспитателю принца генерал-майору Дибичу, что он вскоре «сделает для принца нечто такое, что всем заткнет рот и утрет носы». Но на чужой роток не накинешь платок. Столица жила в озлоблении, страхе, в полном непонимании происходящего, сплетни росли как снежный ком. И как теперь отделить правду от вымысла? Рассказы свидетелей, мемуары, записки об этом времени появились много позднее. Я думаю, что плохая репутации Павла во многом создана искусственно и связана с тем, что современники, хоть и не хотели врать, подсознательно оправдывались, что так радовались потом убийству Павла. Принц Евгений, посетив Россию десять лет спустя, с удивлением узнал, что Павел хотел женить его на своей дочери Екатерине – всего лишь! Остальное додумывало окружение. А что, если Павел в нарушение принятого им закона объявит наследником не сына, а племянника?

Все эти слухи умный Пален брал на заметку, было чем торговаться с Александром. Великому князю уже была рассказана принятая на Западе процедура отставки неугодных правителей, неугодных по болезни – безумию. Если так делают в просвещенных государствах, но почему бы России не воспользоваться их опытом? А тут поступил «живой материал», известный со слов Кутайсова. Якобы… Павел собирается поступить следующим образом: Марию Федоровну сослать в Холмогоры, где обреталась в заточении несчастная Брауншвейгская семья, Александра – в Шлиссельбург, Константина – в Петропавловскую крепость. А что сам Павел? Не иначе как женится на Лопухиной-Гагариной. Нет никаких документов, что Павел собирался это сделать. Не исключено, что сам Пален и распространял эти сплетни. Когда собираешься вести человечество к счастью, все средства хороши.

Пален прожил долгую жизнь, даже с Пестелем успел встретиться в Митаве и поговорить – обменяться опытом. До самой смерти бывший генерал-губернатор твердил, что положение его и заговорщиков было безвыходное, надо было действовать немедленно, иначе бы они все кончили жизнь на плахе. То есть все содеянное ночью 11 марта было сделано как бы в целях самообороны.

А Павел «дурил». 20 сентября последовала отставка канцлера Федора Ростопчина, вице-канцлер Н. П. Панин был еще раньше отставлен. Опять у руля новые люди. Уже в марте Александр и Константин два раза подвергались аресту, после которого повторно приносили присягу отцу-императору.

Примечателен изложенный французским эмигрантом графом Ланжероном разговор Палена с императором 9 марта 1801 года. Все происходило за три дня до убийства. Разговор этот, похожий на анекдот, изложен во всех учебниках. Я дам его с некоторыми сокращениями.

«9 марта я вошел в кабинет Павла в семь часов утра, чтобы подать ему, по обыкновению, рапорт о состоянии столицы. Я застаю его озабоченным, серьезным…

– Фон Пален, вы были здесь в 1762 году?

– Да, ваше величество. Но что вам угодно этим сказать?

– Вы участвовали в заговоре, лишившем моего отца престола и жизни?

– Ваше величество, я был свидетелем переворота, а не действующим лицом, я был очень молод, я служил в низших офицерских чинах в конном полку… Но почему, ваше величество, вы задаете мне подобный вопрос?

– Вот почему: потому что хотят повторить 1762 год.

Я затрепетал при этих словах, но тотчас же оправился и ответил:

– Да, ваше величество, хотят! Я это знаю и участвую в заговоре.

– Как?.. Что вы мне говорите?

– Сущую правду, ваше величество, я участвую в нем и должен сделать вид, что участвую ввиду моей должности, ибо как мог бы я узнать, что намереваются они делать, если не притворюсь, что хочу способствовать их замыслам? Но не беспокойтесь, вам нечего бояться: я держу в руках все нити заговора, и скоро все станет вам известно. Не старайтесь проводить сравнений между вашими опасностями и опасностями, угрожавшими Вашему отцу. Он был иностранец, а вы русский; он ненавидел русских, презирал их и удалил от себя; а вы любите их, уважаете и пользуетесь их любовью; он не был коронован, а вы коронованы; он раздражал и даже ожесточил против себя гвардию, а вам она предана. Он преследовал духовенство, а вы почитаете его; в его время не было никакой полиции в Петербурге, а нынче она так усовершенствована, что не делается ни шага, не говорится ни одного слова без моего ведома…

– Все это правда, – отвечал он, – но, конечно, не надо дремать».

Если быть уверенным, что такой разговор состоялся, хочется воскликнуть: «Ну и подлец, но какая выдержка!» Ясно также, что Павел знал о заговоре и целиком доверился Палену. Главное для меня в этом рассказе – концовка: «…я тут же написал об этом великому князю».

Александр уже поддался уговорам. Он согласен наследовать отцу, но он взял с генерал-губернатора клятву, что при перевороте жизнь отца не будет подвергаться опасности. Пален был во всем с ним согласен. А кто склонит Павла к отречению? Сенат. Сенат есть представитель народа, и отречение можно будет сделать без участия великого князя. Александр уже придумал, что отец будет жить в своем Михайловском замке, заниматься семьей, искусством, внуками, в конце концов. Он не видел ничего страшного в такой жизни, недаром он с ранних лет хотел для себя жизни частного человека.

Павел поверил заверениям Палена, но в тот же день, ввиду опасности положения, вызвал письмом опального Аракчеева, которому верил безусловно. Аракчеев сразу бросился в Петербург, но его не впустили в город. Он был задержан на заставе. Объяснение простое: генерал-губернатор Пален заведовал почтами, всякое сколько-нибудь стоящее письмо перлюстрировалось. Поэтому он дал четкий приказ – Аракчеева в Петербург не впускать.

Убийство

Заговорщики были готовы к действию, но не знали, как все произойдет. Точного плана практически не было, и они не раз спрашивали Палена: «А что делать, если царь откажется подписать бумагу об отречении?» Пален ни разу не дал вразумительного ответа. Произнесенная им пословица «Чтобы сделать омлет, надо разбить яйцо» – не в счет, это всего лишь формула речи. Пален все предвидел заранее, но он знал, что придется отчитываться перед Александром, поэтому ни разу не произнес слово «убийство».

Накануне была произведена перетасовка караула, замок должны охранять верные Палену люди. Последний сбор, последнее совещание и ужин, конечно. 11 марта ночью заговорщики собрались в саду Михайловского замка. «Надело пошли двумя группами», но группа Палена «заблудилась» в коридорах дворца. В покои императора вошло около десяти человек под предводительством адъютанта Преображенского полка Аргамакова.

Все офицеры были пьяны, за ужином хорошо выпили для храбрости. Павлу предложили подписать бумагу об отречении, он отказался. Кто именно был убийцей, сказать нельзя. Да они и сами не знали. Навалились скопом. Николай Зубов ударил императора табакеркой в висок, кто-то снял с себя офицерский шарф, им и удушили Павла. Перед смертью он крикнул: «Что я вам сделал?»

Льва Николаевича Толстого очень интересовала фигура Павла, он хотел написать о нем книгу, но так и не собрался, не получилось, да и материалов было недостаточно. Потом кое-какие материалы появились. В дневнике от 12 октября 1905 года Толстой написал: «Читал Павла – какой предмет! Удивительный». В другом месте Толстой дал Павлу I характеристику: «…признанный, потому что его убили, Павел, так же как его отец, был несравненно лучше жены и матери». И такая может быть точка зрения. После.

Ни Пален, ни Платон Зубов не присутствовали при самом убийстве. Позднее великий князь Константин будет повторять: «Я спал как сурок, я ничего не знал». Александр знал, поэтому вместе с женой провел всю ночь без сна. Об этой роковой ночи с 11 на 12 марта 1801 года очень много написано воспоминаний, в них масса разночтений, как, впрочем, и должно было быть. Кто первый сообщил об убийстве отца Александру? Из воспоминания КМ. Полторацкого:

«…я был счастлив его воцарением, я был молод, возбужден и, ни с кем не посоветовавшись, побежал в его апартаменты. Он сидел в кресле, без мундира, но в штанах, жилете и синей лентой поверх жилета… Увидя меня, он поднялся, очень бледный; я отдал честь, первый назвав его «Ваше императорское величество».

– Что ты, что ты, Полторацкий! – сказал он прерывающимся голосом.

Железная рука оттолкнула меня, и Пален с Беннигсеном приблизились. Первый очень тихо сказал несколько слов императору, который воскликнул с горестным волнением:

– Как вы посмели! Я этого никогда не желал и не приказывал! – И он повалился на пол.

Его уговорили подняться, и Пален, встав на колени, сказал:

– Ваше величество, теперь не время… Сорок два миллиона человек зависят от вашей твердости…»

Отчаяние Александра было действительно ужасным, он плакал, как ребенок. Ланжерон записал со слов генерал Беннигсена: «Император Александр предавался в своих покоях отчаянию, довольно натуральному, но неуместному. Пален, встревоженный образом действия гвардии, приходит за ним, грубо хватает его за руку и говорит:

– Будет ребячиться! Идите царствовать, покажитесь гвардии!»

Его долго уговаривают, напоминают о долге, Пален объясняет, что все получилось «само собой, а он ни при чем», офицеры были пьяны и пр. Потом подсказывают, что надо говорить, и, наконец, Александр предстал перед гвардией. Слова его были кратки. Смысл их таков: «Государь наш Павел I скончался апоплексическим ударом. При мне все будет как при бабушке».

Солдаты должны были присягать новому императору. С семеновцами, подчиненными Александру, все прошло самым лучшим образом, а с преображенцами произошла заминка. Вместо криков «ура» упорное молчание. Верный Павлу конный полк тоже не выказал особой радости, солдаты желали убедиться, действительно ли прежний император мертв – доверия к верхам не было, а страх оставался. Наконец с присягой все уладили, но тут еще одна неурядица, которую Пален и заговорщики никак не ожидали. Права на власть предъявила императрица Мария Федоровна. А почему бы нет? Семьдесят с лишком лет трон в России занимали женщины, а чем она хуже. Ей сорок два года, она здорова, полна сил, в России у нее есть верное окружение. Правда, она немка, но Екатерина Великая тоже была немкой. Словом, узнав, что трон наследует Александр, она отказалась признать власть сына.

Александр уже уехал из Михайловского замка в Зимний дворец, он не был свидетелем тяжелой сцены. Мария Федоровна рыдала, требовала подробностей, кричала: «Теперь только я ваша императрица» – и рвалась к телу покойного мужа. Естественно, ее не пускали. Как можно было показать ей обезображенный труп, над ним теперь трудились лейб-медики, приводя его в надлежащий вид. Вот рассказ Вельяминова: «Вдруг императрица Мария Федоровна ломится в дверь и кричит: «Пустите, пустите!» Кто-то из Зубовых сказал: «Вытащите вон эту бабу». Евсей Горданов, мужчина сильный, схватил ее в охапку и принес, как ношу, обратно в ее спальню». Сцена ужасная! Может, автор этого рассказа несколько преувеличил, излишне расцветил подробности, но это не важно. Мария Федоровна, пока еще императрица (этот титул и останется за ней), стоит пленницей среди пьяных убийц, которые не только уверены в своей безнаказанности, но еще позволяют глумиться, вести себя героями. И ничего нельзя сделать. Они убили законного императора, в конце концов – они толпой убили человека, но уверены в своей правоте. Таков страшный закон революции.

Тогда Мария Федоровна решила обратиться к солдатам, стоящим под стенами замка, но ее не пустили на балкон. Царицу сопровождали дочь Анна, Елизавета Алексеевна, практически уже императрица, все уговаривали ее успокоиться. Наконец явился Беннигсен. Он приказал гвардейцам пустить несчастную женщину к телу мужа. Она упала на него с громкими криками и рыданиями. Современники говорили, что в этих рыданиях было много показного, театрального, отношения Марии Федоровны с мужем последнее время были не просто плохими, ей было впору опасаться за собственную свободу. Но не нам ее судить. Это – раз. А два, смерть – всегда смерть, и это страшно. Вечером ужинали вместе, а теперь замазывай не замазывай синяки и раны, смывай кровь, а все равно видно, как эти люди изуродовали ее мужа. Вряд ли ее слезы были притворными. Ведь двадцать пять лет прожили вместе!

– Император просит вас приехать в Зимний дворец, – сказал Беннигсен.

Мария Федоровна поняла, что речь имеет об Александре.

– Кто называет его императором?

– Голос нации, – выспренно ответил Беннигсен, во всяком случае так описывают эту сцену.

– Я его не признаю, пока он не отчитается за свое поведение, – таков был ответ.

В чем она подозревала сына? Одно ясно они ни о чем не договаривались, ничего не обсуждали, а потому Мария Федоровна могла подозревать самое худшее. Не помню, в чьих мемуарах описан этот «вопрос – ответ». Мария Федоровна Александру:

– Ты знал?

– Нет, – отвечает сын.

Беннигсен: «Тщетно я склонял ее к умеренности, говоря об обязанностях по отношению к народу, обязанностях, которые должны были побуждать ее успокоиться, тем более что после подобного события следует всячески избегать всякого шума. Я сказал ей, что до сих пор все спокойно в замке, так и во всем городе; что надеются на сохранение этого порядка и что я убежден, что ее величество сама желает тому способствовать. Я боялся, что если императрица выйдет, то ее крики могут подействовать на дух солдат, как я уже говорил, весьма привязанных к покойному императору. На все эти представления она погрозила мне пальцем со следующими словами, произнесенными довольно тихо: «О, я вас заставлю раскаяться»». Какое длинное, гладкое, казенное описание генерала и какой емкий и по делу ответ императрицы! Мария Федоровна смирилась, куда деться, но с этого времени она будет находиться в оппозиции к сыну. Александр не был ее любимцем, он был «бабушкин» и таковым остался на всю жизнь.

А что народ? Народ ликовал. К вечеру во всех лавках Петербурга не осталось ни одной бутылки шампанского.

Правда, так называемый «простой» люд, по обыкновению, безмолствовал. В Москве известие о смене власти появилось уже 15 марта. Весть привезли два генерала «в аннинских лентах, неумытых, невыбритых, забрызганных грязью», как пишет Ф. Ф. Вигель. Это были князь Сергей Долгоруков и бывший полицмейстер Москвы Каверин, он должен был сменить Эртеля и вступить в прежнюю должность. Народ веселился, известие о смерти Павла совпало с Вербным воскресеньем, на улице полно карет, колясок. «Только два дня посвящены были изъявлению радости; на третий загремели проклятия убиенному, – пишет Вигель и добавляет с грустью: – Новые же поколения, внимая рассказам, видят более смешную, чем ужасную сторону сей эпохи, чрез которую прошло их отечество». Как не согласиться с Филипп Филипповичем Вигелем? Люди не хотят, а может, и не могут воспользоваться опытом предыдущего поколения. Все начинают с белого листа. Грустно это.