Текст книги "Личная жизнь Александра I"

Автор книги: Нина Соротокина

* * *

«Кроме этих страшных язв войны, этой грубой и явной несправедливости, Александра смущала та ужасная ложь и бесстыдная корысть, которыми обычно руководствовались политики всех рангов и всех национальностей. Весь путь от русской границы до Парижа был страдным путем не только военной борьбы с Бонапартом, но и мучительной борьбы с союзниками и интриганами. Во главе этих интриг стояли Меттерних и австрийские полководцы. Сколько было из-за них проиграно сражений! Сколько было загублено жизней! Всегда безупречный в личном обращении, владевший собою, как рыцарь, мягкий и ласковый, под конец походов император так был нравственно утомлен, что окружающие не узнавали в нем прежнего Александра. Малейшее противоречие выводило его из себя. Он сделался вспыльчив и нетерпелив. Князь Волконский писал К. Ф. Толлю, что жить с императором все равно как на каторге» (Г. И. Чулков «Императоры»).

* * *

Граф Моле: «В 1815 году Россия защищала, выступая одна против всех, не только интересы, но и само существование Франции. Тому, что Франция осталась Францией, она обязана трем людям, имена которых она никогда не должна забывать: Александр и два его министра – Каподистрия и Поццо ди Борго… Россия рассматривала нас как своего естественного союзника и как лучшую опору в споре с Англией за владычество над миром».

* * *

Гарольд Никольсон: «Из всех монархов Александр считал себя единственным выразителем, единственным сторонником принципов христианского либерализма. Он был слишком неустойчивой личностью, чтобы суметь навязать свою волю. Непостоянство его натуры проявилось так отчетливо, что окружающие уже и не пытались совместить черты отцеубийцы и святого, неврастеника и и героя, самодержца и освободителя, пророка и и сладострастника, обманщика и апостола… Тщеславие, вялость, слабость и какая-то детская тяга к двойственности затуманила его мозг…»

* * *

«Мы душой расстались, кажется, навеки» (Н. М. Карамзин «Дневник. Последняя встреча с царем»).

* * *

Пушкин про Аракчеева: «В столице он капрал, в Чугуеве – Нерон». Кстати, Чугуево – малая родина великого художника Репина, он так и пишет – родился в военном поселении.

* * *

«Императору нравились внешние формы свободы, как нравятся красивые зрелища, ему нравилось, что его правительство внешне походило на правительство свободное, и он хвастался этим. Но ему нужны были только наружный вид и форма, воплощения же их в действительность он допускал» (Адам Чарторыйский).

* * *

Во время посещения Лондона он (Александр. – Авт.) попросил лорда Грея разработать проект создания политической оппозиции в России. Английский министр улыбнулся – и ничего не сказал, подумав, скорее всего, что это шутка» (А. Валлатон). (Не удержусь добавить, что Александр предложил это 195 лет назад. Сейчас в 2011-м вопрос этот у нас еще не решен. Кто и когда напишет нам этот «проект»?  – Авт.).

* * *

В августе 1818 года Меттерних писал в Вену: «Император (Александр) и его кабинет все больше поддаются желанию практиковать моральный и политический прозелитизм. От этого происходят все большие и малые интриги, сбивающие с толку нас и, можно сказать, все правительства; этим же вызвано появление целых туч проповедников и апостолов. Однако нельзя не видеть, что в основе этих происков лежит, может быть, смутное, а может быть, четко оформировавшееся в мозгу императора желание предоставить времени и естественному ходу вещей свершить то, что может служить расширению русского влияния. В этих условиях наше влияние теряет силу…»

* * *

«Надо побывать на моем месте, чтобы составить себе понятие об ответственности государя и о том, что я испытываю при мысли, что когда-нибудь мне придется дать отчет перед Богом за жизнь каждого из моих солдат. Нет, престол не мое призвание, и если бы я мог с честью изменить условия моей жизни, я бы охотно это сделал…» (С. Шуазель-Гуффье цитирует Александра I).

* * *

«Признаться, иногда я готов биться головой об стену» (Александр I).

* * *

«И хотя теперь все еще здесь спокойно, но за спокойствие сие долго ручаться невозможно… Опасность оказывается в том, что составилось общее в черном народе мнение, что правительство не только хочет даровать свободу, но что оно уже ее и даровало и что одни только помещики не допускают или таят ее провозглашение… Что за сим следует, вообразить ужасно, но всякому понятно…» (М. М. Сперанский).

* * *

«…русский император доказал в свою очередь, что у него немалые «дипломатические» таланты. Наполеон даже на острове Св. Елены говорил про него: «Александр умен, приятен, образован. Но ему нельзя доверять. Он неискренен. Это – истинный византиец, тонкий притворщик, хитрец». По словам Шатобриана, «искренний, как человек, Александр был изворотлив, как грек, в области политики». А шведский посол в Париже Лагербиельне говорил, что в политике Александр «тонок, как кончик булавки, остер, как бритва, и фальшив, как пена морская».

Когда дело греков было уже проиграно, Александр говорил Шатобриану:

«Я очень рад, что вы, побывав в Вероне, можете быть беспристрастным свидетелем наших действий. Неужели вы думали, как уверяют наши неприятели, что Священный Союз составлен в угоду властолюбию? Это могло бы случиться при прежнем порядке вещей, но в настоящее время станем ли мы заботиться о каких-либо частных выгодах, когда весь образованный мир подвергается опасности? Теперь уже не может быть политики английской, французской, русской, прусской, австрийской; теперь одна лишь политика общая, которая должна быть принята народами и государями для блага всех и каждого. Я должен первый пребыть верным тем началам, на коих я основал Союз. Представилось испытание – восстание Греции. Ничего не могло быть более выгодного для меня и моего народа, более согласного с общественным мнением России, как религиозная война против турок, но я видел в волнениях Пелопоннеса признаки революции и – удержался…»»

* * *

Быль. 1814 год. Молодой русский полковник влюбился во француженку, истовую католичку. Она ответила на его чувство, а о прочем – до брака ни-ни. Тогда полковник привел девицу в полковую церковь, они встали у аналоя и простояли всю службу до конца. Француженка не понимала ни слова, а полковник (двадцать два года!) сказал, что это и есть венчание по-русски. Дальше горячая любовь, ребенок. Полковник уехал на родину, взял с собой француженку с сыном, дальше пошли дети, жили душа в душу. Полковник уже думал, что пора бы обвенчаться как положено, но стыдно было признаться жене, что он ее обманул.

И вдруг он неожиданно умер. Полковник был богат, набежали наследники – а ты кто такая? Знать тебя не знаем! Француженка стала писать письма во все инстанции. Ситуация была столь необычной, что она везде получала отказ. Дело дошло до государя. Вызвали обер-прокурора, тот только руками развел:

– Ничего нельзя сделать, ваше величество. Церковь здесь бессильна.

– Ax, князь, – сказал Александр, – плохо вы понимаете, что такое православие.

И написал на прошении: «Вменить литургию в венчание. Александр I».

* * *

«…император вдруг перешел к колким шуткам по поводу нежных чувств французского короля к одной придворной даме. «Как, – воскликнул он, – в шестьдесят семь лет у французского короля – любовницы!» – «Ваше величество, – возразила я, – это любовь платоническая». – «Я и этого не допускаю. Мне сорок пять лет, тогда как королю шестьдесят семь, а я все это бросил» (Шуазель-Гуфье С. «Исторические мемуары об императора Александре и его дворе»).

* * *

П. А. Вяземский: «…Александр в последнее десятилетие уже не был и не мог быть Александром прежних годов. Он прошел школу событий и тяжких испытаний. Либеральные помыслы его и молодые сочувствия болезненно были затронуты и потрясены грубой и беспощадной действительностью. Заграничные революционные движения, домашний бунт Семеновского полка, неурядицы, строптивые замашки Варшавского сейма, на которые еще так недавно он полагал лучшие свои упования, догадки, и более чем догадки о том, что и в России замышляется что-то недоброе; все эти признаки, болезненные симптомы, совокупившиеся в одно целое, не могли не отозваться сильно на впечатлительном уме Александра».

* * *

П. А. Вяземский: «В Александре не могло уже быть прежней бодрости и самонадеянности. Он вынужден был сознаться. Что добро не легко совершается, что в самих людях часто встречается какое-то необдуманное, тупое противодействие, парализующее лучшие помыслы. Лучшие заботы о пользе и благоденствии их… Тяжки должны быть эти разочарования и суровые отрезвления. Александр их испытал и изведал всю их уязвительность и горечь. Строгие судьи… могут, конечно, сказать, что человек с твердой волей, одаренный могуществом духа, должен оставаться всегда выше подобных житейских невзгод и сопротивлений. Может быть. Но мы не чувствуем в себе достаточно силы, чтобы пристать к этим строгим приговорам… Мы можем только сострадать».

* * *

А. А. Корнилов: «Подводя итоги царствования Александра, не мешает остановиться на некоторох фактических и цифровых данных… Несмотря на то что страна… вовсе не нуждалась в расширении территории, что отлично сознавал сам Александр, – в царствование его территориальные приобретения были громадны… Спасаясь от Персии, добровольно присоединилась к России Грузия… были присоединены киргизские земли между Каспийским и Аральским морями и огромная Акмолинская область… была присоединена Бессарабия… еще раньше была присоединена Финляндия. Наконец, было присоединено Царство Польское».

* * *

С. П. Мельгунов: «Обрисовка отношений Александра к женщинам, имеющая значение для его личной характеристики, требовала бы рассмотрения и его отношений к любимой сестре Екатерине Павловне. В этих доверительных отношениях была доля и нежных чувств, выходящих уже за сферу родственной привязанности. Как по-иному рассматривать те нежные письма, которые Александр писал своей сестре? Что означают, например, такие нежные строки: «Увы, я не могу воспользоваться своим старым правом осыпать ваши ножки самыми нежными поцелуями в вашей спальне в Твери»».

* * *

Пушкин Александру I из Михайловского в Петербург (черновик письма, перевод с французского). Июль 1725 года:

«Необдуманные речи, сатирические стихи обратили на меня внимание в обществе, распространились сплетни, будто я был отвезен в Тайную канцелярию и высечен.

До меня позже всех дошли эти сплетни, сделавшиеся общим достоянием, я почувствовал себя опозоренным в общественном мнении, я впал в отчаяние, дрался на дуэли – мне было 20 лет в 1820 году, – я размышлял, не следует ли мне покончить с собой или убить – В.

В первом случае я только подтвердил бы сплетни, меня бесчестившие, во втором – я не отомстил бы за себя, потому что оскорбления не было, я совершил бы преступление, я принес бы в жертву мнению света, которое я презираю, человека, от которого зависело все и дарования которого невольно внушали мне почтение.

Таковы были мои размышления. Я поделился ими с одним другом, и он вполне согласился со мной. – Он посоветовал мне предпринять шаги перед властями в целях реабилитации – я чувствовал бесполезность этого.

Я решил тогда вкладывать в свои речи и писания столько неприличия, столько дерзости, что власть вынуждена была бы наконец отнестись ко мне как к преступнику; я надеялся на Сибирь или на крепость, как на средство к восстановлению чести.

Великодушный и мягкий образ действий власти глубоко тронул меня и с корнем вырвал смешную клевету. С тех пор, вплоть до самой моей ссылки, если иной раз и вырывались у меня жалобы на установленный порядок, если иногда и предавался я юношеским разглагольствованиям, все же могу утверждать, что, как в моих писаниях, так и в разговорах, я всегда проявлял уважение к особе вашего величества.

Государь, меня обвиняли в том, что я рассчитываю на великодушие вашего характера; я сказал вам всю правду с такой откровенностью, которая была бы немыслима по отношению к какому-либо другому монарху.

Ныне я прибегаю к этому великодушию. Здоровье мое было сильно подорвано в мои молодые годы; аневризм сердца требует немедленной операции или продолжительного лечения. Жизнь в Пскове, городе, который мне назначен, не может принести мне никакой помощи. Я умоляю ваше величество разрешить мне пребывание в одной из наших столиц или же назначить мне какую-нибудь местность в Европе, где я мог бы позаботиться о своем здоровье».

(Пушкина сослали в Михаловское, но потом позволили проживание в Пскове. Письмо царю Александр Сергеевич не отправил. – Авт.)

* * *

Пушкин В. Д. Давыдову, июнь 1823 года, Кишинев – Одесса:

«…Мы видели этих новых Леонидов (греков. – Авт.)на улицах Одессы и Кишинева – со многими из них лично знакомы, мы можем удостоверить их полное ничтожество – они умудрились быть болванами даже в такую минуту, когда их рассказы должны были интересовать всякого европейца – ни малейшего понятия о военном деле, никакого представление о чести, никакого энтузиазма – французы и русские, которые здесь живут, выказывают им вполне заслуженное презрение; они все сносят, даже палочные удары, с хладнокровием, достойным Фемистокла. Я не варвар и не проповедник Корана, дело Греции вызывает во мне горячее сочувствие. Именно поэтому я негодую, видя, что на этих ничтожных людей возложена священная обязанность защищать свободу».

* * *

«…23 сентября 1815 г. Людовик XVIII обратился за поддержкой к царю и, желая его умилостивить, заменил Талейрана, занимавшего посты председателя правительства и министра иностранных дел, герцогом Ришелье, другом Александра I, который был в течение 12 лет губернатором Одессы» (Валлотон А. «Александр I»).

* * *

«Император перестал ходить на костюмированные балы, потому что некоторые не узнанные им маски, которых потом не могли отыскать, отвесили ему очень нелестные комплименты…» (из донесений австрийской полиции).

* * *

«Александр хотел, чтобы каждый человек был свободным, но при условии, что он употребит свою свободу для выполнение только его, Александра, воли» (Адам Чарторыйский).

* * *

«Будучи честолюбивым, обидчивым, злопамятным и эгоистичным, он одного за другим бросал своих друзей детства, за исключением Лагарпа. Он был нерешительным, беспокойным, неуравновешенным, хитрым, одновременно и слабовольным и упрямым, энергичным и слабым – непостоянным до такой степени, что даже подписи его менялись. Великий князь Николай Михайлович утверждал, что двойственность была одной из основных черт характера царя. Однако, несмотря на непостоянство ума и переменчивость настроения, он временами проявлял исключительную щедрость души и абсолютную преданность» (А. Валлотон).

* * *

А вот более поздняя запись после смерти царя: «Я ошибся, благоволение Александра ко мне не изменилось, и в течение шести лет (с 1819 по 1825 годы. – Авт.)мы имели с ним несколько подобных бесед о разных важных предметах. Я всегда был чистосердечен, он всегда терпелив, кроток, любезен неизъяснимо; не требовал моих советов, однако же слушал их, хотя им большей частью и не следовал, так что ныне, вместе с Россией оплакивая кончину его, не могу утешать себя мыслию о десятилетней милости и доверенности ко мне столь знаменитого венценосца; ибо милость и доверенность его бесплодны для любезного отечества» (Н. М. Карамзин «Дневник после смерти Александра I»).

* * *

 
Полней, полней! и, сердцем возгоря,
Опять до дна, до капли выпивайте!
Но за кого? о други, угадайте…
Ура, наш царь! так! выпьем за царя.
Он человек! им властвует мгновенье.
Он раб молвы, сомнений и страстей;
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал Лицей.
 

(Пушкин. 19 октября)