Текст книги "Золото скифов"
Автор книги: Нина Колчина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)
Часть третья
Пройдет много лет, он будет стоять на засыпанной пеплом площади полуразрушенного города и вспоминать свой сегодняшний сон – страшный и подробный. Почерневшие от пожара и вывороченные камни домов, обвалившаяся местами зубчатая надстройка оборонительной стены, статуи богов, сброшенные с пьедесталов, смердящая мусорная куча у центральных ворот и наспех поставленные юрты – убогие и давно забытые в богатой скифской столице. Картина упадка будет ужасна, но знакома до мелочей. Сожженный и разграбленный Неаполь [7]7
Н е а п о л ь – столица Скифии с III в. до н. э. до III в. и. э., Неаполь Скифский. Находилась на окраине современного Симферополя, раскопки которого впечатляют остатками древней архитектуры. (Примеч. ред.)
[Закрыть] еще не раз явится ему во сне, и скифский царь, желая задобрить как своих, так и эллинских богов, чтобы сон его не оказался вещим, взгромоздит за долгие годы на жертвенный холм целые стада коров, овец и быков.
Сон Скилура имел продолжение, и неизвестно, какая часть его – первая или вторая – напугала его больше. Скифы вообще проявляли чрезмерную серьезность относительно своих сновидений, считая их божьими посланиями, но всегда жаждали уточнения – от кого именно. А поскольку богов в скифском пантеоне насчитывалось множество, решить эту задачу было порой очень сложно. В Скифии даже появились толкователи снов – надо сказать, весьма уважаемое и прибыльное занятие. Важные, «государственные» сны обычно приписывали Зевсу. Все, что касалось благополучия семьи, – скифской богине Табити. Сон Скилура, с одной стороны, следовало считать посланием с греческого Олимпа, с другой – Табити также покровительствовала огню и вполне могла показать Скилуру неапольское пепелище.
Как бывает только во сне, картина разрушенного города внезапно исчезла, и на пороге своего дома Скилур увидел Колаксая – первого скифского царя. Не то чтобы он его узнал. Нет, конечно! Просто по неведомым законам сна сразу понял, что это Колаксай. Не говоря ни слова, тот с гневным лицом сорвал со скамьи белый плащ, который вместе с данью прислали вчера из греческого Херсонеса, и разорвал его в клочья. Последнее, что запомнил Скилур, – звон ударившейся об пол золотой фибулы, скреплявшей плащ на плече.
Чем недовольны боги? Пусть царство в Таврике [8]8
Т а в р и к а – название Крымского полуострова с эпохи Античности до Золотой Орды.
[Закрыть] не сравнится с древней Скифией времен царя Атея, когда скифские земли простирались от Меотиды [9]9
М е о т и д а – Азовское море.
[Закрыть] до Истра! Сморщилась Скифия, как засохшая оливка. Теснили ненавистные сарматы, греки расширяли свои владения за их счет. Но никогда еще скифы не жили так богато! Скилур сделал все, чтобы Скифия развивалась. Недаром греческие государства Понта – Херсонес, Боспор, Ольвия – трепещут перед грозным соседом и даже платят немалую дань! Он сумел вовлечь их в сумасшедшую и ненасытную торговлю. В Неаполь Скифский потекли вино, оливковое масло, дорогие ткани, золотые украшения, лаковая посуда. Главное, есть кому покупать!
В Неаполе, что в переводе с греческого означает «новый город», появились и «новые скифы», живущие, правда, на эллинский манер, из всех богов наиболее почитающие Гермеса с толстым кошельком в руке. Даже мастеров для строительства своих домов они выписывают греческих, отчего в скифской столице мелькнут то колонны с капителями, то портики и лепные карнизы. Роскошь эта вызывает усмешку у заезжих эллинских купцов, так как мало сочетается с грубым скифским бытом. Однако снисходительные улыбочки быстро сменяются подобострастными – столь велики оказываются барыши от торговли зерном. Скифия – житница прибрежных городов Понта и Эгейского моря, включая острова.
Сколько проблем возникало у Скилура из-за этого хлеба! Почти ежедневно приходилось убеждаться в том, что не может быть один закон одинаково хорош для всех. Он сам повелел, чтобы жители речных долин свозили все зерно в Неаполь. Должна же столица обладать монопольным правом на торговлю главным скифским товаром! Скифы-пахари нехотя подчинились, но при каждом удобном случае демонстрировали свое недовольство царским приказом, а то и непослушание. Он сурово пресекал продажу зерна на сторону, навлекая на себя еще большее озлобление со стороны своих подданных. Те же, кто вел торговые сделки в Неаполе от его, царского, имени, совсем теряли гордость и опускались до откровенного воровства. Неужели навсегда уходит время, когда каждый скиф хотел служить царю всей своей жизнью, нутром понимая одну очень простую, но очень важную вещь – чем честнее служба, тем лучше жизнь?
Скилур вспомнил ночной сон, разгневанное лицо Колаксая, когда тот яростно рвал эллинский плащ, и ему показалось, что он начинает понимать предостережение первого скифского царя.
Скилур вышел из дому и направился к центральной площади, обрамленной каменными портиками. Красивая, посыпанная белой известковой крошкой. Он много сил положил на то, чтобы она выглядела так нарядно и внушительно. Хороша площадь! Хотя город, который начали возводить давно, застроен хаотично, без всякой идеи в голове. Но не время заниматься перестройкой Неаполя! Потом красоту наведет. Сейчас есть дело поважнее.
Война. Обычное вроде занятие для скифа – воевать. И кони отборные, и умения нападать внезапно не занимать… Но попробуй расслабься! Сразу забьют. В лучшем случае отнимут что-нибудь. Греческие воины тоже научились кое-чему. А Херсонес противник серьезный! К войне с ним надо готовиться. И столицу укреплять на случай отступления. Война. Всякое может быть. А царь на то и царь, чтобы беречь свою армию. Но Херсонес – добыча лакомая! Крупнейший торговый город – это во-первых. Порт – во-вторых. Все заходящие суда оставляют там дань. Ну а в-третьих, вести торговлю зерном с заморскими странами без греческих посредников – выгода немалая.
Он добьется победы, и будут помнить Скилура, как Иданфирса или Атея… Впрочем, потерпит поражение – тоже забудут не скоро.
Один из стражников у городских ворот заметил приближающегося царя и сказал что-то остальным. Стряхивая с себя сонное оцепенение и одновременно отлипая от стены, они старательно принимали бравый вид. Скилур остановился и вдохнул предутреннюю прохладу. Как только откроют ворота, сюда хлынет столько народу, что площадь не вместит всех. Нет, казнь надо проводить за стенами города. И быстрее, а то подохнут раньше времени, и даже голодные собаки, которых специально для этого зрелища выдерживают в загоне, не станут их жрать.
Четыре обнаженных тела в скрюченных позах лежали на земле. К ноге каждого привязан тяжелый камень, чтоб не смогли убежать. Но если три дня назад, когда их только привезли, эта мера предосторожности и имела смысл, то сейчас уже нет. Никто из них почти не подавал признаков жизни. Особенно женщина. Скилур брезгливо пнул ее носком в бок. Женщина застонала. Царь сделал знак страже, чтобы подошли ближе.
– Приведите их в чувство, чтоб могли идти.
Их приволок из Ольвии эллинский купец, который часто наведывался в скифскую столицу. Они сами пришли к греку в его богатый ольвийский дом и предложили купить у них золотые вещи, не подозревая, что судьба заманивает их в смертельно опасную ловушку. Тот с первого взгляда понял, что перед ним скифское золото, украденное из царской гробницы, и хитрый план в его торгашеской голове созрел мгновенно. Велев задержать охотников за древностями, он решил выдать их Скилуру, который жестоко и публично карал осквернителей могил предков. Как предателей. Смекнул грек, что потом извлечет немало выгоды из царской благодарности! Ольвийские власти тоже не прочь были послужить Неаполю Скифскому – слишком давил последнее время, требуя увеличения дани. Купца даже охраной обеспечили, и въезжал он в Скифию не простым закупщиком хлеба, а послом дружественного государства.
Преступников бросили на площади под палящим солнцем. Женщину Скилур сразу объявил доступной любому возжелавшему ее скифу и подивился на огромную толпу мужчин, жадно ждущих спаривания. Грязное голое существо со спутанными космами и камнем на ноге вызывало небывалое оживление. Они шумно обсуждали, оставить ли ее на земле или пристроить на повозку, чтобы манящее доступной близостью лоно гостеприимнее распахнуло свои недра перед их дрожащими от нетерпения фаллосами.
…Скифы надолго запомнят и похотливое зрелище, и саму казнь, и голодных собак, дорвавшихся до еды. Пусть знают, какое наказание ждет посмевших потревожить дух предков!
Скилур видел, как стараниями стражников стали оживать почти бездыханные тела. Неумолимое солнце превратило их кожу в багровый иссушенный лист, который лопался от малейшего движения, а кровянистая жидкость, вытекающая из трещин, поблескивала на свету, делая их похожими на гигантских червяков. От мерзкой картины Скилур поморщился, но взгляда не отвел. Да, он должен быть жестоким! Только так можно покончить с могилокопателями. Несмотря на публичные казни, презренное занятие в последние годы превратилось в настоящий промысел, а греческие торгаши, нимало не заботясь происхождением золота, с удовольствием его скупали.
Стражники пытались дать женщине воды, но рассудок у нее, видно, совсем помутился, и она остервенело мотала головой из стороны в сторону.
Город нехотя просыпался. Уютно запахло дымком и печеными лепешками. С тех пор как на площадь привели преступников, там каждое утро собирались дети. Прижавшись плечом к плечу, забыв про игры и еду, они вставали вокруг них плотным кружком и с жадным вниманием вглядывались в заживо гниющие тела. Зрелище было захватывающим, но не шло ни в какое сравнение с восторгом, пережитым во время публичного насилия над женщиной. Бесстыдство и похоть, витавшие тогда в воздухе, словно привели детей в вакхическое исступление. Громко выкрикивая что-то бессвязное, кривляясь и повторяя движения мужчин, совершающих половой акт, смутно ощущая властную силу темной страсти, в безудержном веселье носились они по площади.
Скилур перевел взгляд на топтавшихся поодаль ребятишек, боязливо притихших в его присутствии и с интересом смотревших то на царя, то на умирающих людей. Скилур улыбнулся, подошел ближе, темноволосого подростка погладил по голове.
– Всегда помни, что ты скиф!
Парень смутился оттого, что с ним заговорил царь, и, не зная, как себя вести, стал ковырять болячку на локте. Скилур ободряюще похлопал его по плечу. Пусть знает, что царь хороший и добрый, но беспощадный к предателям. Если все пойдет так, как он задумал, если помогут боги, то именно их, сегодняшних мальчишек, он поведет в поход на Херсонес. Он вернет скифам славу непобедимого народа!
…Скилур стоял на засыпанной пеплом площади полуразрушенного Неаполя и с тоской смотрел на почерневшие от пожара и вывороченные камни домов, на статуи богов, сброшенных с пьедесталов, и смердящую кучу мусора у центральных ворот. Картина упадка некогда богатой скифской столицы была ужасна, но знакома до мелочей. Он уже видел это во сне – страшном и подробном. Глаза вдруг словно обожгло, и Скилур прижал к ним ладони. Горячая влага, заливая лицо, попала в рот, и он почувствовал ее соленый вкус. Многое довелось испытать за долгую жизнь, но, сколько себя помнил, он никогда не плакал. О боги! Сделайте так, чтобы никто этого не видел!
Гром, ударивший вдруг с такой силой, что сотряс землю, словно вытряхнул дождь из облаков, безмятежно плывущих по небу. В одно мгновение Скилур промок до нитки, но капли дождя продолжали бить в лицо и, смешиваясь со слезами, проворными ручейками стекали по рукам и плечам. Земля, впитавшая кровь скифских воинов, приняла и слезы их царя.
1
Глеб отчаянно опаздывал, но длиннющая вереница машин на проспекте Мира не обещала скорого пути. С телевидения звонили уже два раза и умоляли воспользоваться привилегиями депутата Госдумы, чтобы выехать на встречную полосу и выбраться из пробки – срывался прямой эфир. Ошалевший от уличного недвижения гаишник, заметив наконец почетненькую машину с приметной индульгенцией у лобового стекла, начал услужливо расчищать дорогу.
К телецентру Глеб подъехал за несколько минут до эфира. Метавшаяся у входа телевизионщица сразу взяла его в оборот, заставив ракетой пролетать холлы и коридоры. В гримерную уже не успевали. Взмахнув пару раз кисточкой, гримерша на ходу припудрила ему нос и щеки, кокетливо бросив, что и так красивый. Глеб довольно усмехнулся, посмотрел на бойкую девицу одобрительно и бодрым шагом направился в студию.
Он и вправду был красив. Высокий, спортивный, элегантный. Держался спокойно и уверенно. Прямой, чуть насмешливый взгляд нет-нет да пахнёт холодком, но неприятное впечатление быстро уходит, особенно когда улыбнется широкой белозубой улыбкой. И этот жест… немного смущенный, очень изящный – голова слегка опущена, непокорная прядка темных волос падает на лоб, и он неторопливо отводит ее назад правой рукой…
Глеб не стал большим политиком, но уже года три, как мелькал не только на политической арене, по и на телеэкране. Коллеги недолюбливали Глеба, но телевизионщики и журналисты, как российские, так и иностранные, обожали. Он всегда был общителен, словоохотлив и очень обаятелен.
В Думе Глеб сколотил парламентскую группу либерально-патриотического толка, которую назвал «Свобода и Родина». Это позволяло ему обыгрывать разные политические ситуации, ставя во главу угла то свободу, то Родину, в зависимости от конъюнктуры…
– Глеб Борисович! – взволнованно начал ведущий. – Я бы хотел поговорить о приватизации новоорловского фармакологического комбината.
– Я тоже, – улыбнулся Глеб.
– На контрольный пакет акций, как известно, претендует американская фирма, которая, увы, не обладает солидной репутацией. В прошлом году она уже выкупила аналогичный комбинат только для того, чтобы устранить конкурента с внутрироссийского рынка. В результате мы остались без отечественных лекарств, а более десяти тысяч рабочих оказались за воротами. Как же после этого можно иметь с ними дело и отдавать в руки американцев новоорловское предприятие! Что вы об этом думаете?
– Думаю, что вы очень эмоциональны, а любую проблему лучше рассматривать спокойно. Что касается людей… О чем тут говорить? Жалко их, конечно!
Ведущий согласно закивал.
– Но давайте вернемся к новоорловскому комбинату! – продолжил Глеб. – Мы все время говорим об инвестициях, тем более об инвестициях пакетных, которые идут в промышленность. В данном случае приобретение американцами контрольного пакета акций означало бы привлечение по меньшей мере нескольких сот миллионов долларов. Это после нефтянки были бы крупнейшие инвестиции, дающие тысячи рабочих мест! Новоорловск в них очень нуждается, поверьте! Комбинат для него предприятие градообразующее!
– Да, но…
– Далее! – Глеб немного повысил голос и прижал к губам указательный палец. – Далее, – повторил он уже тише. – Между Россией и США установились наконец-то теплые политические отношения. Очевидно, что они нуждаются в реальном экономическом наполнении!
– Смотря каким путем! – вставил все-таки телеведущий, но Глеб его словно не расслышал.
– Кроме того, возможность инвестировать в российскую экономику благоприятно повлияла бы на общественное мнение в США.
– Нет, подождите, Глеб Борисович! При чем тут США? Разве вас не интересует российское общественное мнение?
– Конечно, интересует! – горячо согласился он. – Но оно очень разное, и меня волнует та часть общественности, которая поддерживает мою точку зрения и разделяет мои представления о благе Родины…
Глеб снова улыбнулся и убрал со лба непокорную прядь. Ну все! Он это сказал! Том Полонски, которому наверняка переводят сейчас беседу в телестудии, будет доволен.
Глеб в своей политической ориентации не то чтобы выполнял волю Тома, просто взгляды американца на расстановку сил в мире удивительным образом совпадали с его собственными. Во всяком случае, именно так хотелось думать Глебу. А бесплатный сыр, который в результате такого единомыслия доставался ему, Глеб относил на счет их с Томом хорошей дружбы, невероятных возможностей богатого американца и своего собственного таланта общения и умения привлекать к себе людей.
С Томом Полонски Глеб познакомился два года назад на приеме в американском посольстве по случаю национального праздника.
Был жаркий июльский день. Гости бродили по лужайке, непринужденно общались, выпивали, ели какую-то незамысловатую еду. Приглашение от американцев Глеб получил впервые. На прием он пришел вместе с женой и с удовольствием ловил восторженные взгляды, обращенные к ней. Альбина – ослепительная красавица в ярко-розовом платье с голыми плечами – на фоне зеленой травы казалась диковинной роскошной бабочкой. К ним подходили, чтобы полюбоваться ею вблизи, но даже те, кто хотел поприветствовать набиравшего популярность депутата Госдумы, прежде всего выражали свое восхищение его женой. Флюиды пленительной женственности, которые она излучала, завораживали и гипнотизировали.
Том Полонски появился ближе к вечеру и до конца приема не оставлял их ни на минуту. От комплиментов в адрес Альбины тоже не удержался. По-мальчишески приходил в восторг от ее красоты, элегантности и «beautiful English» – по-русски Том не говорил. С Глебом сразу взял отеческий тон, что в общем-то было естественно: Тому перевалило за шестьдесят, Глебу не исполнилось тогда и сорока. Молодому депутату внимание американца льстило. По тому, как почтительно приветствовали Тома соотечественники, было понятно, что Полонски – личность известная и влиятельная. В Москве его держал бизнес. Позже Глеб понял, что у Тома в работе всегда множество проектов – от реконструкции новоорловского фармакологического комбината до телефонизации всей страны. Кроме бизнеса он занимался благотворительностью, поддерживал молодых ученых, даже издавал учебники для российских студентов. Какой из проектов в данный момент главный, пожалуй, затруднился бы ответить и сам Том.
После приема у американцев Глеб часто стал бывать в московском доме Тома, в котором всегда кто-то гостил. Об истинных масштабах его бизнеса Глеб не знал: Том не очень любил говорить на эту тему, считая ее скучной. Скучная тема, однако, приносила ему неплохой доход. Перепадало и Глебу. Том приглашал его отдохнуть то в Америку, то в Грецию, где построил себе виллу, то во Францию; в отеле «Негреско» на Лазурном Берегу он оплачивал апартаменты, а горничная каждую ночь разбирала постель и раскладывала на кровати свежую пижаму.
Но гостеприимством Тома Полонски в полной мере Глеб не пользовался, и на это были свои причины. А вот связями доброго американца не пренебрегал. Именно благодаря им Глеб поездил по американским университетам с курсом лекций по истории русско-американской дипломатии, получив за это солидные деньги. Кроме того, Том нашел издателя, заинтересовавшегося книгой Глеба о партстроительстве в России, не совсем понятно, для кого и зачем написанной. Книгу, тем не менее, перевели на английский и издали в США неплохим тиражом.
…Из телецентра Глеб поехал домой. Конец недели. Пятница. Он вдруг почувствовал, что устал, и порадовался предстоящим выходным. На углу Пушкинской площади и Большой Бронной отпустил машину и пошел пешком. Ясный сентябрьский вечер, хорошо одетые люди, бойкая торговля цветами, смазливые женские мордашки, обтянутые джинсами попки… на душе было легко и беззаботно.
Две подружки, проходя мимо Глеба, туповато на него уставились, а узнав, стали с жадным неистовством ловить взгляд. Он улыбнулся и даже лихо подмигнул девчонкам.
Глебу нравилось иногда появиться в московской толпе, произвести легкий переполох и увидеть краем глаза, как кто-то, толкая соседа в бок, выговаривает его фамилию. Очень бодрили такие прогулки. И приятно кружили голову.
В «Макдоналдс», что ли, зайти? Нет-нет да захочется иногда вкусить американского общепита и, подсмеиваясь над собой, с удовольствием заглатывать бутерброды с котлеткой из папье-маше.
После уличных сумерек яркий свет закусочной показался ослепительным, томил радостью и уютом. Питалась в основном молодежь – нарядная, шумная, веселая. Как мало надо для счастья в двадцать лет, думал Глеб, оглядывая публику. Попадались среди молодняка и люди солидные, весьма благополучного вида, которых, как и его самого, привел сюда недостаток холестерина в крови.
По едва уловимому шепоту, сразу изменившему шумовой фон, Глеб понял, что его узнали. Он перестал озираться и скромно занял место в очереди. Непокорная прядка упала на лоб, и он неторопливо отвел ее назад. На Глеба откровенно глазели – мужчины с настороженным любопытством, женщины с живым интересом, и лишь один взгляд полыхнул вдруг такой ревнивой и злобной завистью, что если бы Глеб его заметил, то наверняка испугался бы. Но он не заметил.
– Вам коктейль большой или маленький? – кокетливо спросила его девушка на раздаче.
– Два больших. У меня теща сластена.
Девушка засмеялась.
Попытки похудеть Татьяна оставила давно и вполне притерпелась к своей полноте. Теперь без угрызений совести хрумкала все, что попадалось под руку. Она стала ужасно грузной и почти не чувствовала, что происходит с ее телом – худеет ли оно, толстеет, – словно тело ей больше не принадлежало. Хрум-хрум. Пять-десять килограммов как в одну, так и в другую сторону дела не меняли. Их не заметил бы ни посторонний глаз, ни даже она сама. Мучила одышка. Ходьба стала ненавистной. Удовольствие, покой, почти счастье она испытывала, лишь когда жевала. Особенно сладкое. Хрум-хрум. Хрум-хрум.
Дочь ругалась, даже выбрасывала сладости, добываемые матерью с изобретательностью наркомана, и никогда не приносила их в дом. А вот зять радовал.
Татьяна обеими руками обхватила пластиковый стакан и с наслаждением потягивала через соломинку клубничный нектар. Глеб смотрел на тещу и улыбался. Ему очень нравился ее аппетит.
– Татьяна Павловна! А что Альбиночка? Сегодня задержится?
Довольно путано Татьяна стала объяснять Глебу, что на фирме у дочери возникли какие-то проблемы, которые требуют ее присутствия. «Значит, видеть меня не хочет, – подумал Глеб. – Впрочем, ничего нового! Так всегда бывает после ночи в одной постели».
Случалось это крайне редко и сопровождалось обычно довольно сильным подпитием. Глеб вспомнил вчерашний вечер у Тома Полонски. Пожалуй, с тутовой водкой на посошок они погорячились! Но Том был таким гостеприимным, веселым. И супружеская пара средних лет, ради знакомства с которой он устроил этот маленький прием, оказалась очень симпатичной.
Том легко любезничал с дамами, угощал всех пирогом с капустой собственного приготовления, смешно называя его кульебьякой. Об участии Глеба в предстоящем телевизионном ток-шоу он знал уже несколько дней, и то, что разговор за столом перешел в политическое русло, казалось вполне логичным. Том не хуже политолога разбирался в политике, а пожив в Москве, стал настоящим экспертом по России. Он нередко удивлял Глеба поразительно точными характеристиками известных думцев. Возникало ощущение, будто Том почитывает их досье, составленные бригадой классных спецов.
Вчера он обращался только к Глебу, когда говорил, что мир должен быть поделен между Россией и США на зоны влияния, а интересы двух стран часто тесно переплетаются, и их трудно разделить! Глеб слышал это уже много раз, но всегда в новом контексте. Вчера, например, Том сетовал, что в России это понимают немногие. При этом поднимал за Глеба тосты, называл человеком нового мышления и умнейшей русской головой.
Американский друг Тома, оказавшийся университетским профессором в Северной Каролине, предложил Глебу выступить в качестве редактора готовящейся к изданию в США книги о внешней политике России постсоветского периода. Том подмигнул и тут же назвал Глебу сумму гонорара.
На прощание он вручил Альбине два флакона духов от известного американского дома моды. Один попросил передать Татьяне в знак особого уважения и симпатии. Так получилось, что недавно Глеб познакомил их – пригласил Тома на день рождения тещи…
– Татьяна Павловна, как вам понравились духи?
– Восхитительные! – Она прикрыла глаза.
Как многие полные женщины, Татьяна обожала легкие ароматы – возможность погрузиться в эфемерную мечту о собственной воздушности и изяществе.
– Угадал Том ваш вкус?
– Отчего ж не угадать, если его этому специально обучали!.. В ЦРУ! – Татьяна нет-нет да припоминала мужнину школу бдительности. – Он ведь американский шпион!
Коктейль в стакане подходил к концу, о чем трескуче сигнализировали последние капли, устремившиеся в соломинку вместе с воздухом. Она неторопливо вытащила ее из стакана, сладострастно облизала и решительно вставила во второй стакан.
Глеб расхохотался:
– Теща, я вас обожаю! Ну а мне пора! Скажите Альбиночке, когда придет, что я уезжаю сегодня на встречу с избирателями и вернусь в воскресенье вечером… – он сделал паузу, – или в понедельник утром.
Татьяна сразу припомнила свое смущение, когда начала объяснять зятю причину отсутствия дочери, и не преминула отыграться.
– Обнаглели твои избиратели. Совсем стыд-то потеряли, – невозмутимо констатировала она. – Как выходные дни – так им встречу подавай! Смотри… – она оторвалась от коктейля и погрозила зятю пухлым пальчиком, – посадят тебя за групповуху!
– За это сейчас не сажают, Татьяна Павловна, – хохотнул Глеб.
– Господи! Все-то у вас с Альбинкой есть! Молодые, красивые, здоровые… – уже серьезно, без ернических интонаций проговорила Татьяна. – И что вам не живется-то по-людски! – Она тяжело вздохнула. – Да, Глеб, оставь мне денег. У нас вода кончилась. Я заказала шесть бутылей на завтра… Тебя нет, и у Альбинки вдруг денег не будет…
На самом-то деле Татьяна беспокоилась, что дочь, не заезжая домой, тоже отправится «на встречу с избирателями». Тогда экологически чистую водичку придется оплачивать из своих сбережений. Больно надо! Татьяна твердо отмела такую перспективу. Ей предстояло множество покупок, в том числе собольего палантина. С годами меховой азарт не только не утих, но стал еще неистовее и жаднее.
Зять молчал, и Татьяна хотела уж было повторить свою просьбу, но, взглянув на Глеба, не посмела осквернить идиллическую картину разговором о деньгах. Она и не заметила, как в кухню вошла собака – любимица зятя – и ласково плюхнула лохматую башку ему на колено. Одной рукой он гладил псину, другой скармливал ей орешки из вазочки.
Еще полгода назад сказал бы ему кто-нибудь, что он будет умильно смотреть на беспородного пса, сроду б не поверил!
Собаку привела в дом Татьяна. Она пожалела щенка, с надеждой смотревшего на каждого, кто входил в подъезд. Уже несколько дней его кормил весь дом, но приютить не решался никто. Не советуясь с домочадцами, она взяла собаку себе. Дважды в день выгуливала ее в пустынном дворе, радуясь вынужденному, но бодрящему моциону.
Собака, к которой никакой иной клички, кроме «Собаки», так и не приклеилось, стала первым домашним питомцем. Буквально через пару недель в квартиру забежала морская свинка. Опрос соседей результатов не дал – никто не признался в пропаже животного. Но свинку сразу и беззаветно полюбила Собака, и рыжий крысенок по имени Ванюшка занял свое место на собачьем коврике. А летом в открытую балконную дверь влетел попугай. Его неожиданное появление пришлось на день рождения Татьяны, и, как ни уговаривали ее знакомые не брать птичку в дом, ссылаясь на плохую примету, клетка с Кешкой украсила кухонный подоконник.
– Мне пора идти! – Глеб взглянул на часы. – Десять почти.
– А деньги? – обиженно протянула Татьяна.
– Заплатили бы пока из своих! – Зять улыбнулся, откинул назад непокорную прядь и добавил многозначительно: – У вас ведь есть, а я потом вам верну!
Татьяна осеклась. Деньги у нее действительно есть, но вынуждать ее тратиться на хозяйство нечестно. Что ж это получается? Одной рукой дает, другой забирает. Нечестно! Нечестно!
В истории с Татьяниными деньгами главным действующим лицом был зять. Именно благодаря ему она заполучила в подарок весьма солидную сумму. Ее день рождения совпал с окончанием гигантского ремонта, затеянного Глебом. Ремонтировать пришлось две квартиры – четырехкомнатную, где жили Татьяна с дочерью и зятем, и соседнюю трехкомнатную, которую Глеб купил, как только узнал, что ее продают. Две квартиры объединились, чтобы получилась одна, но шикарная. Новое помещение втянуло Глеба в хлопотные, долгие, но весьма эффектные переделки. В большой квартире появились теперь женские покои – то есть матери с дочерью – и собственно Глеба.
Чтобы продемонстрировать новое жилье друзьям и знакомым, Глеб воспользовался днем рождения тещи. Как вскоре оказалось, не совсем бескорыстно.
Всем приглашенным он заранее объявил, что никаких подарков Татьяне Павловне дарить не надо, а вот благотворительный взнос на счет приюта для бездомных животных, которым она и сама помогает по мере сил, доставит теще огромное удовольствие. Для большей убедительности гостям раздали бланки с реквизитами известного банка, а заполненные прямо за праздничным столом платежки принимала Татьяна. Рядом стояла клетка с Кешей, на плече сидел Ванюшка, у ног Собака.
Самым щедрым спонсором оказался Том Полонски. Он вручил Татьяне десять тысяч долларов. Еще восемь выложили остальные. Глеб сосчитал деньги, как только ушли гости. Прежде чем разорвать липовые платежки, он рассортировал их но степени щедрости дарителей, приговаривая: «нормальный мужик; жаднющий кобель; марионетка в руках иезуита…»
От восемнадцати тысяч Татьяне досталось восемь. Остальное забрал Глеб.
С Большой Бронной он свернул на Козихинский. Когда подходил к Садовому кольцу, стал накрапывать мелкий дождь. Глеб прибавил шагу. Интересно, не забыла она посмотреть сегодня ток-шоу? Черт! Надо было зонт взять!
В подъезд он вбежал в ту секунду, когда моросящий дождь перешел в настоящий ливень. Дверь она открыла сразу и, отступив в уютный полумрак прихожей, молча закинула вверх руки, вытянула губы для поцелуя и прикрыла глаза. Он обнял ее и крепко прижал к себе.
– Сашенька, я так соскучился…
