Текст книги "Мятный поросенок"
Автор книги: Нина Бодэн (Боуден)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
– Послушай, – заговорил Тео, уже уступая, – я положу это яйцо назад. Этого с тебя довольно? А если хочешь, могу извиниться перед женщиной.
Ной с ухмылкой пожал плечами. Полл вскочила с могильной плиты, стала его упрашивать:
– Пожалуйста, Ной, не говори тете Cape!..
– Ну, это будет чего-то стоить. Это зависит...
Его зеленые глаза сузились, стали жесткие, как стекляшки, и она прижалась к брату.
– Оставь ее, Ной, – сказал Тео. – Она девчонка – всего лишь, и нечего ее стращать. – Потом он повернулся к Полл. – Я тут сам разберусь. Ты иди, я догоню, когда надо будет.
В его голосе звучали повелительные нотки, каких она раньше от него не слыхивала. Она подхватила корзинку с продуктами и отошла к церковным воротам; Джонни семенил следом. Там она остановилась, оглянулась. Слышать, о чем говорили мальчишки, она не могла, но видела, что Тео вел разговор, при этом жестикулировал энергично, а Ной слушал его с удивлением, но и с интересом. Она достала из кармана одно «Послание купидона» и, прежде чем съесть, прочла стишок: «Девушка чистая, роза душистая, замуж пора, женихи у двора». Посасывая конфетку, Полл присела рядом с Джонни, обняла его рукою за шею и почувствовала себя совсем спокойно. Прижавшись к его теплому, плотному телу, она подумала: до чего же быстро он растет, прямо удивительно быстро! Под котлом он уже не помещается, а скоро станет такой большой, что нельзя будет в доме держать. Мама жаловалась, что от него в кухне повернуться негде, и обещала, как только потеплеет, соорудить для него местечко в старом курятнике в углу сада. Полл почесала ему горло против его колючей щетины и вздохнула:
– Бедный Джонни!
Казалось, сто лет прошло, а по церковным часам всего пять минут.
Наконец Ной кивнул и отошел, а Тео не спеша направился к сестре. Он был бледен, но улыбался. Полл сразу стало легче от этой улыбки.
– Он не расскажет?
– Нет, я это уладил. Но если по правде, то умной тебя никак не назовешь. Никогда нельзя уступать вымогательству. – Его улыбка сталаеще шире, румянец вернулся к его щекам. – К счастью, он тоже дурак порядочный.
– Что ты под этим подразумеваешь?
– Да ничего особенного.
– Нет, ты же подразумевал что-то?
– Ну, что-то. Тебе, во всяком случае, этого знать не надо. И бояться тоже, потому что я нашел способ заткнуть ему рот, притом мне это ничего не будет стоить, а он думает, что стоит, и немало. – Он глядел на нее, в его глазах светилась какая-то тайна, может быть, даже зловредная. – Думаю, что тут есть кой-какие тонкости, которых тебе не понять. Даже если бы я тебе рассказал.
Он так и не рассказал. Хотя она приставала к нему всю дорогу, пока шли домой, и потом еще несколько дней. Она уже устала спрашивать, а он сказал только одно:
– Тебе лучше этого не знать. Надежней, честное слово. Пусть так и останется между мной и Ноем. Ты уж доверь мне все это...
ГЛАВА 5
Когда настала пасха, Полл уже настолько освоилась в Норфолке, будто прожила здесь многие годы. Каждый дюйм был ей знаком, и не как карта на бумаге с обозначенными на ней речками и прочими значками, но как нечто свое, запечатленное в мозгу и в душе. Она могла, закрыв глаза, видеть, как медведь пляшет на Маркет-сквер. Тео и Ной толкуют возле церкви, а среди примул на набережной Парк Лейн – гнездо малиновки; а за церковью каштановая аллея, и она сама мчится по ней через скакалку или же кувыркается на белых деревянных перилах около городского колодца и, вися вниз головой, наблюдает за лошадьми-битюгами, которых привели на водопой; когда они поднимают свои большие морды, с них сбегают струи воды...
– Почему называется городской к о л о д е ц, – спрашивает Полл, – когда на самом деле это целый пруд?!
– В Норфолке все пруды зовут колодцами, – отвечает ей тетя Сара.
– А я однажды видела, – добавила тетя Гарриет, – как слон купался в городском колодце, это когда цирк приезжал. О, это было зрелище! Люди столпились вокруг, только из церкви, одеты по-праздничному – и все сразу насквозь, когда слон задрал свой хобот и ка-а-ак дунул!.. А то озеро, где мы на коньках катались, называется Колодец угрей, а еще есть Колодец невесты, там лягушки икру мечут.
– Но когда стемнеет, туда лучше не ходить, – сказала мама. – Я вам не рассказывала ужасающую историю про то, как этот пруд получил свое название? Так вот, однажды темной ночью, много лет назад, жених с невестой выехали из города в крытой карете, запряженной парой горячих вороных коней. Погода была ненастная, тучи то и дело набегали на луну, и, когда они подъезжали к пруду, кучер сбился с пути и попал на дорожку, что спускается прямо к воде. Потом он хотел было повернуть, но слишком поздно. Карета была чересчур тяжелая, и все они канули в воду навеки – и кучер, и кони, и бедная юная чета, погибшая во цвете лет. Гворят, что в темные ночи все это как бы заново происходит: можно услышать, как бьют копыта по дороге, катят колеса, жуткий крик невесты...
– Сказка, и только, – молвила тетя Сара. – Думаю, что сначала это был какой-нибудь Птичий колодец – множество птиц гнездится в этих мecтax! – но с годами название поменялось, как это нередко бывает с названиями.
– Анни Даусетт там живет, – сказала Полл, – на той дороге, что идет мимо Колодца невесты. Не хотела бы я быть на ее месте, когда она бежит домой, зимою!
– Не слишком ли много времени ты проводишь с этой Анни Даусетт?
– А почему бы и нет?
– Потому что.
– Анни моя подруга, – сказала Полл.
Но она это сказала себе под нос, совсем тихо – только Тео мог это расслышать.
Полл отлично знала, за что мама недолюбливала Анни Даусетт, но сама как раз за это ее и любила. Анни носила старье в будни и в праздники, дралась с мальчишками, была грубиянка и на все способна. Она даже согласилась сопровождать Полл в самый трущобный квартал города, который назывался Скотобойня, – беспорядочный и тесный лабиринт узеньких закоулков и ветхих домов. Тетя Сара сказала, что ни одна воспитанная девушка не пошла бы через этот квартал даже средь бела дня, а уж вечером и говорить нечего. «Ой, я бы – ни за что!» – сказала Лили, передернув плечами, и, разумеется, Полл тут же решила побывать там.
Она и Анни отправились на Скотобойню в последний день пасхи, сразу после школы. Полл сперва нервничала, потому что не знала, что ее ждет. А узнав, разочаровалась: ничего такого ужасного. Правда, не слишком опрятное место, овощные отбросы чавкают под ногами, женщины перекидываются новостями и сплетнями, не отходя от своих порогов, детишки возятся у их ног...
Полл тогда подумала, что в жизни не видывала такого количества детей. Тощие и толстенькие, бледные и румяные, они цеплялись за материнские юбки или сидели в рахитичных колясках. А один младенчик уронил на землю свою погремушку, и, когда Полл подняла ее, он перестал пищать и улыбнулся ей. Щеки были у него толстенькие, упругие и блестящие. Полл обратилась к его маме:
– А мне кажется, я ему понравилась. Как вы думаете, можно мне им погулять?
Женщина смотрела на Полл молча. Она была высокая, с большой грудью и крупным лицом, а глаза темные, с жестким блеском. Она засмеялась, и Полл увидела, что у нее многих зубов не хватает. Притом Полл не сразу поняла, что женщина смеется н а д н е ю. А когда Полл повернулась, чтобы уйти, женщина из соседнего дома стала смеяться, а за ней и следующая, и смех этот заполнил, кажется, всю улицу, бил по ушам... Анни схватила ее за руку:
– Бежим! Живей!..
Они бежали, заляпывая ноги грязью, бежали по кривым улочкам, мимо сумрачных лачуг, все двери у них нараспашку, мимо других женщин – бежали туда, где Маркет-сквер, такая широкая и безопасная. Вздохнув наконец свободней, они поглядели друг на дружку. Анни с удивлением, Полл виновато.
– С чего это ты вдруг с ней заговорила? – сказала Анни. – Рехнулась, что ли?
– Сама не знаю.
Полл сгорала от стыда, издевательский смех все звенел в ее ушах.
– Скажи спасибо, – добавила Анни, – что она в ухо тебе не съездила!
– А что я такого сделала? Не нагрубила ничуть, только попросила ребеночка подержать.
– Все равно довольно странно с твоей стороны. Она подумала, что ты психическая.
– Да почему?! Я вообще люблю возиться с маленькими, а у нас дома ни одного своего.
Анни пожала плечами:
– Если тебе младенцев не хватает, приходи ко мне домой и возись сколько влезет, всегда пожалуйста.
– Спасибо, – ответила Полл. – приду как-нибудь. Вот только у мамы спрошу...
Полл знала: мама ей этого не разрешит, но она надеялась, что Анни догадывается, что Полл это знает.
Два дня спустя Полл отправилась к Анни без разрешения. И в настроении самом гнусном.
Это был канун страстной пятницы, и мама готовила булочки. Она лепила их из дрожжевого теста – руки все в муке – и метила эти маленькие ржаные хлебцы тупой стороной ножа. И вот она выставила партию первого замеса к огню, чтобы поднялись, а сама пошла вымыть руки и миску. Всего на какую-нибудь минуту она отвернулась от булочек, но, когда снова глянула, их уже не было, ни единой. Ни даже крошек не осталось – только довольный пухленький поросенок, восседающий на тряпичном коврике перед огнем и улыбающийся во всю пасть.
– Ах чтоб ты пропал! – воскликнула мама, хватая метлу. – Курятник – вот твое мecтo!..
Полл услышала поросячий визг и выбежала в кухню. Джордж, который в это время сидел за столом и читал, поднял голову и проговорил спокойно:
– Он же не виноват, мама. Бедный малый, откуда ему знать, что этого нельзя?
– А ты, конечно, не мог его прогнать? Носом в книгу, как всегда!
– И тут не вижу преступления.
– Не вижу помощи ни от кого! И без этой балованной свиньи хватает с меня забот! Платье для мисс Дюваль еще не закончено, а тут!.. Мое терпение скоро лопнет!
– С пылу, с жару, как эти булочки... – проговорил Джордж, ни к кому не обращаясь.
Неразумная шутка, и она не помогла делу. Мама зловеще сжала рот, огрела Джонни метлой по заду и погнала его, отчаянно хрюкающего, в сад по длинной гаревой дорожке. А Полл бежала следом до самого курятника, протестовала:
– Но это же нечестно, мама, запирать его!
– Честно или нет, но здесь его место и здесь он останется!
– Но он же не нарочно. Ты положила булочки там, где он мог их достать. Может быть, он подумал, что их специально для него положили, на закуску.
– Выходит, я же и виновата? Что ж, пусть будет мне уроком! И правда, не смешно ли – позволять этой здоровеиной свинье хозяйничать в доме? Свинья есть свинья, отныне только так и буду с ней обращаться.
– Но он к такому не привык! Он привык, что с ним обращаются по – ч е л о в е ч е с к и!
Джонни смотрел на них из курятника, уши свесились на глаза, а в глазах, как показалось Полл, выражение такой тоски, уныния!..
– Он обиделся, – сказала Полл. – Обиделся до глубины души. Интересно, как бы ты себя чувствовала, если бы тебя сначала баловали, пускали к камину, а потом вдруг выгнали и заключили в темницу? О, это просто безжалостно, жестоко! Ты, мама, жестокая!
– Хватит, моя дорогая! Не желаю больше этого слышать! Полл сказала:
– Я тебя ненавижу.
Мама ответила хладнокровно:
– Будем считать, что я этого не слышала.
И Полл не решилась повторить эти слова. При ней, во всяком случае. И выпустить Джонни она тоже не посмела, хотя, когда мама ушла обратно в дом, Полл обследовала дверцу курятника и с радостью обнаружила, что задвижка совсем трухлявая, и если бы поросенок разок приложился как следует и там где надо, то оказался бы на свободе. Чтобы утешить его, она почесала ему хребет и шепнула:
– Бедный Джонни, хороший Джонни, а она – противная! Я ее ненавижу, я ее ненавижу на всю жизнь и никогда ни за что не прощу!
Это была сущая правда. Ненависть в ней раздувалась, как пузырь, вот-вот грудь разорвется. Ах, как бы она хотела уйти сейчас куда глаза глядят, чтобы никогда больше не видеть маму и не слышать! Папа уже ушел, не так ли? И теперь ясно почему. Не мог он больше оставаться с этим подлым, злобным человеком. Но ей-то куда деваться? Что ж, есть одно мecто – для начала.
– Я ухожу к Анни, да, вот куда я ухожу и, наверное, уже не вернусь никогда. И – будь что будет! – тут же и отправилась, уже под вечер. Оказалось, что это самое страшное путешествие за всю ее жизнь.
Одна только мисс Мэнтрипп видела, как она ушла. Старушка сидела у окна, гордая своей новой блузкой, и поджидала гостей. Она улыбнулась младшей мисс Гринграсс, которая пробежала мимо, и обратилась к своему любимому и единственному собеседнику, с которым толковала дни напролет, – к раскормленному дрозду по имени Крюгер:
– Взгляни, какое славное, прелестное дитя!
Полл ее и не заметила. Уставясь горящими глазами на дорогу, она бежала так, будто черти ее погоняли, пока город не остался далеко позади. Наконец, она перевела дыхание и почувствовала себя легче, будто собственную свою ярость тоже обогнала. А вот и городской дорожный мастер сидит на куче булыжников у обочины. Полл окликнула старика:
– Добрый вечер, мистер, как идут дела?
Она всегда ему улыбалась, заранее зная, каков будет ответ, потому что ответ бывал всегда одинаков:
– Да ну, дерьмей дерьма и вообще.
Похоже, что, кроме этих шести слов, он других и не знал. И нельзя было понять, какое значение он в них вкладывал, потому что, как говорила тетя Гарриет, он употреблял их по любому случаю. К примеру, дождь пошел, а он глянет в небо, натянет мешок на голову и объявит: «Да ну, дерьмей дерьма и вообще».
Полл засмеялась и побежала дальше, держась середины дороги, потому что в глубоких колеях, что по сторонам, можно было и башмаки оставить. При этом не спускала глаз с придорожных кустов – ведь там полно птичьих гнезд, а порой можно увидеть и куницу с детенышами, которые бегут за ней ровной цепочкой: хвостик – носик, хвостик – носик. По словам тети Гарриет, точь-в-точь как слоны в цирке, только помельче, конечно. Нет, сегодня такого везения не случилось, но, как раз когда она подходила к Колодцу невесты, фазан вылетел из-за кустов, хлопая крыльями и с таким жутким криком, что мурашки по спине.
«Удирай, старина фазан, покуда цел!» – подумала Полл, потому что увидела цыганский табор, расположившийся возле пруда. Две крашеных кибитки стояли на пороcшей травою дороге, как раз в том месте, где карета молодоженов сорвалась в воду. Всевозможная постирушка была развешана на кустах, кипел котел с варевом. Когда Полл бежала мимо, собаки залаяли и натянули свои цепи, а цыганки только проводили ее наглыми своими глазами, ни одна не улыбнулась. Полл не рискнула здесь задержаться, хотя охота, конечно: такая завидная жизнь, трапезы под открытым небом, никакой школы... Хоть бы глазком заглянуть внутрь одной из этих кибиток, потому что снаружи они очень заманчивые – поблескивают медью, занавески цветастые, уют и покой...
После них дом Анни показался сумрачным и нищим: маленький крытый соломой коттедж, ставленный сто или двести лет назад и осевший в сырой тени густо разросшегося леса. Сойдя с открытой солнцу проезжей дороги, Полл вступила на немощеную короткую тропу; воздух здесь был заметно сырой, холодный – Полл почувствовала себя совсем неуютно и чуть было не повернула назад, но тут увидела Анни в открытых дверях дома.
– А я, честно сказать, и не думала, что ты придешь, – сказала Анни.
И тут же убежала в дом, оставив подружку за порогом. Полл стало совсем неловко, но тут появилась мать Анни с детишками: один цеплялся за ее ногу, другой выглядывал из-за маминой юбки. Полл подумала, что эта женщина похожа скорее на их бабушку, чем на маму, но, когда она улыбнулась и пригласила Полл в дом, на лице ее читалось истинное дружелюбие.
Весь первый этаж состоял из одной только комнаты. Выложенный камнем пол был чисто подметен, на подоконниках горшки с геранью, но мебель скудная: стол, да стулья, да кресло с круглой спинкой у огня, а вместо каминного коврика – старый мешок. Ни книг, ни одной картинки на стенах, никаких таких безделушек, от которых в доме жилой дух и беспорядок. Все это казалось странным, почти пугающим. Ведь и у самых бедных людей должны же быть в доме какие-то вещицы, которые просто радуют глаз? Думая про это, Полл побаивалась взглянуть на Анни, а когда взглянула, подруга ей улыбнулась. И сказала, обращаясь к матери:
– Полл любит детей.
Сама она настолько в это не верила, что у нее это прозвучало, будто «Полл любит саблезубых тигров». Но мать ответила:
– Вот хорошо, что не все на тебя похожи, Анни. Иначе человеческое племя давно бы вымерло. На-ка тебе, Полли!
И она сунула в руки Полл того ребеночка, который сидел у нее на коленях. А когда он захныкал и стал тянуться обратно, она покачала головой и добавила:
– Скажу прямо, это очень кстати – сбыть его с рук хоть не надолго. Он с утра, как проснулся, капризничает, разбойничек эдакий. А ты, Анни, возьми нашего Арчи, и чтобы до ужина я вас не видела.
Арчи было три года – краснощекий, ясноглазый, весь крепенький и тяжелый, как гиря. Второй – Том – был годом младше и много спокойней – через минуту или две он был уже вполне доволен, что эта незнакомая девочка тащит его куда-то, сунул палец себе в рот и устроился головой у нее на плече.
– Хочешь взглянуть на нашего поросенка? – спросила Анни.
Ну конечно, Полл этого хотела – и пожелала немедленно. Полуразвалившийся хлев посреди крапивных зарослей, и в нем поросенок – по колено в навозной жиже. У некоторых свиней морды бывают узкие и злобные, но этот выглядел добродушным простаком, а его влажный пятачок чуть загибался кверху и придавал ему удивленный вид, смешной и обаятельный. Полл почесала ему спину, жалея его и думая про Джонни, которого два-три раза в неделю чистили садовой метелкой, а уж соблюдали в такой, по словам мамы, бело-розовой чистоте, как детскую попку!
– А как его зовут? – спросила Полл.
– Да просто поросенком, – отвечала Анни. – Какой смысл давать свинье имя, если ее все равно к осени прирежут. – Она фыркнула от невольного смеха. – Прошлый наш подсвинок – он и визгнуть-то не успел.
Полл чуть дурно не сделалось. Она проговорила слабым голосом:
– А нашего поросенка зовут Джонни.
Анни бросила на нее взгляд, ответила не сразу:
– Ну, вообще-то ваш поросенок не как все. Ваш – другое дело.
Через луг они вышли с детишками к неглубокому ручью, журчавшему в песчаных берегах. Арчи стал брызгаться, громко смеясь и крича, а Поллуложила маленького Тома на траву и принялась щекотать ему животик – ей хотелось, чтобы он тоже засмеялся. Но он только улыбнулся разок-другой, а потом начал хныкать, сосать собственный кулачок и почувствовал себя гораздо счастливей, когда она оставила его в покое и позволила ему к себе притулиться. Ему было жарко, и Полл намочила носовой платок в прохладной воде, протерла ему голову. Анни называла брата «клоп несчастный», а Полл с удовольствием его ласкала, и, пока Анни и Арчи бегали наперегонки и кидали в воду камешки, она укачивала Тома, пела ему. Но вот наконец Анни объявила, что пора домой.
Полл не собиралась оставаться к чаю. Даусетты были слишком бедны, чтобы еще гостей кормить. Но стол был уже накрыт, и мать Анни показала Полл ее место. Приготовлен был вареный пудинг с беконом, а еще хлеб со свиными шкварками, сдобренными розмарином, – такой вкусный хлеб, что Полл съела четыре толстых ломтя. Когда она покончила с едой, Том заполз к ней на колени да там и заснул. Миссис Даусетт сказала:
– Да, с детьми ты умеешь, это сразу видать.
Полл так и расплылась от гордости. Она готова была остаться здесь, в этом теплом закопченном доме, и качать спящего Тома, но на дворе смеркалось, летучие мыши шныряли по темному лесу. И она сказала твердо:
– Мне надо идти домой.
– Анни тебя проводит немного, – сказала миссис Даусетт. – Есть короткая тропинка, она тебе спрямит часть пути.
Обогнув дом сзади, Полл и Анни прошли через лес до проселка, что терялся среди деревьев. Анни сказала:
– Дойдешь до конца и направо. Тут не ошибешься.
Вокруг было темно. Темно и таинственно. Ни птичьих голосов, ни шорохов. Только сырой дерн чмокал у них под башмаками. Полл спросила:
– А далеко отсюда?
Анни мотнула головой: нет. Ей явно не хотелось идти дальше, а Полл постыдилась признаться, что предпочла бы вернуться на дорогу. Она простилась как можно веселей и зашагала по зеленой невытоптанной тропе.
Темно-красные тени вокруг, а над головой узенькая полоска темной синевы, без единой звездочки. Полл напевала себе под нос для поддержания духа. Она не боялась – да чего тут бояться, в лесу? Потеряться она не могла, дорожка выведет... Но которая дорожка? Полл встала перед развилкой. Может, здесь и надо свернуть направо?.. Нет, Полл решила держаться той тропы, которая казалась главной. Однако очень скоро она начала сужаться, ветви деревьев сомкнулись над головой. Может, вернуться? Выведет ли эта дорожка из лесу? Или это браконьерская лесная тропа?.. Браконьеры! Как только Полл про них подумала, сердце ее упало, потому что она тут же подумала о к а п к а н а х. Которые ставят н а ч е л о в е к а. Такой капкан висел возле лавки древностей «Нерон», что на Стейшн-стрит. Жуткого вида зубастая ловушка и над нею ярлычокс надписью: «Нероновы малые кусачки». Тетя Гарриет говорила, что это всего лишь старинный курьез, что капканы на людей давно запрещены. Но разве можно ручаться, что один такой не остался где-то здесь, в этом лесу, забытый и ржавый, но все равно смертельно опасный?.. Полл двинулась дальше с осторожностью, выбирая, куда поставить ногу. А когда тропа снова расширилась, она припустила по ней, по самой середине, не переводя дыхания. Но вот наконец деревья расступились, она вышла набольшую дорогу.
Полл сразу вздохнула свободней. Однако дорога оказалась ей незнакома. Полл свернула направо, но тут опять развилка, и Полл снова взяла вправо. Луна взошла и покатилась вслед за ней вдоль придорожных кустов, но вскоре поднялся ветер, рваные тучи стали набегать на луну. Полл спешила вовсю, сердце ее трепыхалось, ноги болели, а ночь делалась все черней и страшней. И когда она завидела огонек в стороне от дороги, она засмеялась облегченно и припустила бегом.
Огонь светился на втором этаже небольшого дома, что стоял в конце немощеного проселка. Полл толкнула садовую калитку, она отворилась с пугающим скрипом. А больше ни звука, даже собака не залаяла – только ветер в высоких кронах. Полл продралась сквозь разросшиеся кусты к двери коттеджа, постучалась робко; подождала и постучала еще раз, покрепче. Никто не отозвался. Тогда она отступила назад и крикнула в освещенное окно:
– Есть кто-нибудь? Пожалуйста!..
Молчание тянулось долго, и это совсем лишило ее присутствия духа. Кто здесь жил, в этом одиноком месте? А вдруг какая-нибудь старуха ведьма! Может, лучше убраться потихоньку?.. Но тут занавеска сдвинулась – послышался сухой звук деревянных колец; в окне показалась чья-то голова, неясный профиль в бледном желтом свете – старик с седой бородою.
– Пожалуйста, – взмолилась Полл. – Извините, пожалуйста! Я потерялась!
Старик осмотрел ее сверху. Спросил:
– А куда надо-то?
Услышав ее ответ, он разразился высоким, пронзительным и трескучим смехом, который перешел в кашель, – воздух всасывался и выходилиз его груди, как из старых кузнечных мехов. Совладав наконец со своим дыханием, он проговорил:
– Да, мамочка, отсюда дотуда далековато. За последние десять лет я в том месте и не бывал-то ни разу, но ежели держать во-о-он туда, по дороге, то до утра, может, и доберешься.
Старик говорил по-норфолкски протяжно, как старый дорожный мастер, но его хоть можно понять: «мамочка» – значит «девочка» или «дамочка», и он ясно показал рукой в ту самую сторону, куда она шла. Полл вежливо поблагодарила его и сразу почувствовала себя легче: значит, она на верном пути. Выбравшись обратно на дорогу, она поскакала, помчалась с легкой душой, уже радуясь этому неожиданному приключению: одна, сама, в ненастную ночь! Тео испугался бы, а она – нет! Вот уж она похвастает перед ним, как только доберется до дому! И этот смешной старикашка!..
Ветер трепал ей волосы, будто хотел сорвать их с головы, и гнал ее, как листок, как птицу. А она летела быстрей ветра, она кричала:
– Отсюда дотуда, мамочка, до утра доберешься!..
Да она и не потерялась на самом-то деле: она уже узнавала дорогу. Вон впереди знакомый поворот, за ним Колодец невесты. Здесь она сбавила шаг, попыталась шагать ровно – вот только бы миновать этот повороти пруд, а там всего миля останется, там можно опять бегом...
И тут она услышала. Услышала галоп лошадиной упряжки и сквозь барабанную дробь копыт звук быстрых каретных колес. От ужаса дыхание ее прервалось, но она продолжала шагать как заведенная, заранее обмирая от того, что предстояло ей увидеть за поворотом. И она увидела. Сперва пруд. Цыган уже не было, место казалось совсем заброшенным, черно-бархатная вода, седые травы. А карета-призрак катилась прямо на нее – пара коней, на передке два фонаря, их свет бежит по придорожным кустам. Полл юркнула на обочину и сжалась в ожидании неизбежного: вот сейчас кони свернут с пути на немощеную дорожку, рухнут в пруд и – душераздирающий вопль вслед за тем...
Полл уже разинула рот и сама чуть не завопила, но – ни звука. Карета была уже так близко, что Полл видела искры из-под кованых копыт и лицо кучера, тускло светящееся под шляпой. Ноги у нее подкосились, она упала на колени и закрыла глаза руками.
Земля тряслась, грохот стальных колес оглушил ее. Она прижалась к земле, как заяц, и застыла, пока карета не миновала Колодец невесты. Никакой не призрак, просто почтовая карета, которая ежевечерне, в девять по церковным часам, отправлялась с Маркет-сквер. Когда она проехала, Полл подняла голову и проследила взглядом, как она свернула за поворот. Прислушалась к замирающему звуку колес и копыт.
Прошло некоторое время, прежде чем она смогла пошевелиться. Впервые в жизни она так продрогла и впервые чувствовала себя такой беззащитной, будто надежность и прочность раз и навсегда исчезли из этого мира. Знакомство с привидениями не состоялось, зато она узнала страх, которого не знавала прежде. И это ее испугало. Ее собственный страх испугал ее.
Она медленно шагала по направлению к дому и пыталась облечь свои страхи в какую-то понятную форму. Рассказывали, например, что привидение в виде ослика являлось прохожим на Тэнк Лейн, или еще местные жители встречали черного пса – для некоторых это была добрая примета, а для других дурная. Но эти добродушные духи не испугали бы ее теперь. Да и впредь тоже – она вдруг поняла это. Темный страх, который она час несла в себе, в своем мозгу, не имел формы и образа...
Тут она услышала, что кто-то бежит ей навстречу, но это ее уже не испугало. Она продолжала свой путь ровным шагом, не опуская головы.
Тео бежал ей навстречу и от такой поспешности сопел и сипел.
– Я так и думал, – выдохнул он, – что ты придешь этой дорогой. Мама в т а к о м состоянии! Я вспомнил про Анни и сообразил, что ты у нее. – он хихикнул, пыхтя, как тот старикан из дома при дороге. – Эх ты, маму проучить захотела!
– А она Джонни заперла!
Но, кажется, это было тыщу лет назад...
– Глупая ты ослица!
Обругал, но пожал ей руку с нежностью.
– Она его выпустила?
– Разумеется. Ты что, маму не знаешь? Рассердилась, распалилась, а через минуту... – Он не договорил. – Однако на тебя она еще сердится.
Полл отмахнулась от этого предупреждения:
– А я была у Колодца невесты, и как раз почтовая карета проехала! Я даже подумала, что это карета молодоженов!
– Ой, Полл! Ты испугалась ?
– Слегка. И не надолго.
Тео так и ахнул:
– А я бы умер, ей-богу!
– Пережил бы! Это было н е т а к страшно.
Она и сама не могла объяснить, к а к это было, не могла найти верных слов. Она вдруг почувствовала, что ужасно устала, что ей хочется домой, к маме, уткнуться в ее теплые колени. Может быть, для этого особого случая мама даст ей чашку горячей бузинной настойки с сухариками.
Парадная дверь стояла открытой. Полл пробежала по коридору, толкнула дверь кухни. Мама и тетя Гарриет стояли там и ждали. Ни привета на их лицах, ни утешения. Их глаза уставились на нее, их голоса зазвучали:
– Ты скверная девчонка...
Полл закрыла себе уши, она бы и всю голову себе закрыла. И пусть волны их гнева бьются об нее и разбиваются. когда же они иссякли, она проговорила спокойно:
– Я ведь жива-здорова, так из-за чего весь этот шум?
Мама вздохнула и выдохнула – и села. Вид у нее был измученный, больной, и Полл уже хотела броситься к ней, но тетя Гарриет преградила ей дорогу. Глаза у нее сверкали, углы рта опущены.
– И это все, что ты имеешь сказать? Когда твоя бедная мать чутьс ума не сошла от тревоги за тебя!
Полл плечами пожала: что могла она сказать, когда тетя Гарриет стояла между ней и мамой? Она пробормотала:
– Я не виновата, если она сама глупая.
Лицо у тети Гарриет стало такое раскаленно-красное, будто она сейчас дохнет дымом и пламенем.
– Ты злая девчонка! Если тебе не совестно так обращаться с мамой, то подумала бы о брате. Он, с его слабым здоровьем, бегает за тобой в такую погоду без пальто! Помяни мои слова: если он простудится до смерти, то это будет твоя вина!
Мама откликнулась, уже сдерживая смех:
– Ладно, Гарриет, довольно.
Она поднялась со стула, чтобы подойти к Полл, она руки к ней протянула. Но слишком поздно. Полл оттолкнула ее руки и выкрикнула:
– Черт с вами, черт с вами со всеми, провалитесь вы все к чертям!
И с плачем убежала наверх.
