Текст книги "Падение, или Додж в Аду. Книга первая"

Автор книги: Нил Стивенсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

Отдав эти распоряжения, Ждод полетел сквозь бурю во Дворец. Там все было по-прежнему, подготовка к Пиру шла своим чередом. Из дальних частей Земли прибыли еще дикие души. Некоторые затаились в Лесу в облике зверей, некоторые смерчами висели над Столпом, иных было не отличить от груды камней или кучки земли. По большей части они не могли помогать тем, кто готовил Пир, так что просто смотрели.

Делатор придумал, как сколотить из дерева столы, а Искусница научилась плести стулья из гибких веток. Они обучили этому другие души, и те за несколько недель изготовили во множестве и то и другое. Готовые столы и стулья приносили в большой зал Дворца и примыкающую часть Сада. Почти сразу другие трудолюбивые души заполняли столы плодами Земли; сперва застилали дерево яркими красными листьями, затем ставили корзины с яблоками и другими плодами, что в последнее время появились в разных областях Земли. В холодных пещерах, устроенных Плутоном под Дворцом, хранились отвары душистых трав и соки, выжатые из ягод.

За день до Пира крылатые души Пантеона начали переносить из Твердыни тех, кто трудился там, но не умел летать. Они прибывали с красивыми вещицами, изготовленными в кузнях и мастерских Твердыни для украшения столов и радости гостей. И они, и другие новоприбывшие принимались накрывать столы вместе с остальными, чтобы завтра с утра пораньше начать Пир.

Завершающие приготовления происходили под взглядом Ромашки. Ее аккуратно выкопали и пересадили в сделанный Искусницей глиняный горшок. Пест доставила ее во дворец, одной рукой прижимая к груди горшок, а другой придерживая хрупкий стебель Ромашки, пока Страж на крыльях нес их через бурю. С высокого Ждодова стола во Дворце Ромашка всю ночь наблюдала, как другие хлопочут, а все души тем временем с гордостью любовались Ромашкой. Ибо она улучшала свою форму и отделялась от хаоса быстрее любой другой души. Внизу, где стебель раздваивался на корешки, возникли ноги, и все понимали, что скоро она выберется из горшка и начнет ходить. Выше она приняла форму, какую предпочитало большинство членов Пантеона, с обычным числом и расположением конечностей, и достигла роста, при котором удобно беседовать с другими душами. Длинные зеленые листья на стебле стали вытянутыми крыльями. Лепестки вокруг личика перестали быть одинаковыми, начали появляться органы зрения, слуха и речи, как почти у всех душ. Когда вносили что-нибудь красивое или Панэуфониум, усевшись на стене, играл веселую мелодию, Ромашка поворачивала личико в ту сторону.

Как обычно, способность говорить у Ромашки запаздывала, но она внимательно слушала других: поворачивалась к Всеговору и ловила его речь, самую богатую и выразительную.

И все же Ромашка была не самой новой душой, явившейся на Пир. В темный час до рассвета горизонт озарился не на востоке, где должно всходить солнце, а на севере. Длинные тени пролегли по земле, стремительно укорачиваясь по мере того, как источник света поднимался в зенит и наконец завис над Садом. То был огромный шар хаоса, полностью лишенный отдельных черт, но ослепительно яркий. Затем он опустился в Сад и сгустился в форму достаточно компактную, чтобы пройти меж других душ и вступить во Дворец. Те, кто отважился на него взглянуть, говорили, что вроде бы увидели в сиянии зачатки лица, прекрасного и сурового.

– Я не стала вглядываться долго и пристально, – сказала Ждоду Долговзора, когда взошло настоящее солнце и души Пантеона собрались за столом обсудить последние приготовления к Пиру. – Хаос мне не в новинку, но что-то в этой душе внушает мне страх рассеяться и стать меньше, чем я сейчас.

– Я не видел новоприбывшего, – ответил Ждод, – но, судя по описанию, это еще одна дикая душа. Как другие обитают в горах, морях и ветрах и принимают соответствующие формы, эта, возможно, принадлежит небесам, где живут светозарные тела.

– Мне он напомнил скорее яркие молнии, что слепят и убивают, – заметил Седобород; он ходил в Сад взглянуть на новоприбывшего.

– Мне потребовалось много лет, чтобы научиться изготавливать молнии, и то я не справился бы без помощи Делатора, – молвил Ждод. – Сама мысль пришла мне лишь после долгих раздумий о трудах, коими мы отделили себя от хаоса и сохраняем сознание от одного мига до другого. Однако все вы, кто видел новоприбывшего, согласны, что он при всей своей яркости только начал обретать форму и лицо, и если научился говорить, то никак пока этого не проявил. Меня не тревожит его случайное сходство с молниями, выкованными Делатором в недрах Узла.

Его слова успокоили тех членов Пантеона, что не видели новоприбывшего своими глазами. Они уже собрались заговорить о чем-то другом, но тут их прервал незнакомый голос:

– Новоприбывший – душа, подобных которым Земля еще не видела, и лучше бы тебе держать молнии под рукой, когда он разгуливает по твоему Саду, о Ждод!

Музыка умолкла. Ждод и все члены Пантеона повернулись и увидели, что говорит Ромашка. Она переминалась в земле, силясь вылезти из горшка, ее длинные зеленые крылья трепетали.

– Воистину пришло время юных дарований, – заметил Седобород, – когда столь недавно явившаяся душа созревает так скоро.

– Я лишь предвестница того, что шло за мной по пятам, и едва успела обрести речь, чтобы вовремя тебя предупредить, – сказала она.

– О чем ты предупреждаешь, Ромашка? О новоприбывшем?

– Меня зовут София, что значит Премудрость, – ответила она. – А имя новоприбывшего – Эл, и мы оба недавно из мира, где все мы жили до того, как умерли. Некоторые из вас мне знакомы. Частности стерлись из памяти, но тебя, Ждод, я знала близко.

– У меня не осталось никаких воспоминаний ни об этом, ни о чем другом, кроме немногих форм, которые отзываются в моей душе, когда я их вижу, – молвил Ждод. – Признаю, впрочем, что форма, которую ты приняла у меня во Дворе, была мне знакома.

– Я знаю Софию, – подтвердил Плутон. – Чувствую это, хотя не могу вспомнить ничего определенного.

– Есть ли среди вас та, кто зовется Верно, или Весной? – спросила София. – Я видела ее вчера издали и ощутила странное родство.

– Весенний Родник вынашивает новые души и по большей части предпочитает уединение в Лесу, – ответил Страж. – Но я хотел бы больше узнать про Эла, даже если ты позабыла частности.

– За недолгое время здесь я поняла, что у некоторых душ способность изменять этот мир больше, чем у других. Знайте: у Эла она больше, чем у всех остальных, больше, может быть, чем даже у Ждода.

Члены Пантеона не поверили Софии.

– Немыслимо, чтобы душа, явившаяся так недавно, обладала мощью, которую мы великими трудами приобрели за долгие годы, – сказала Теплые Крылья.

Впрочем, она обхватила себя крыльями, словно низшая городская душа на холодном ветру.

– Ответ заключен в материях, для нас непостижимых; он связан с тем, из чего вселенная состоит на самом деле и как она выстраивается в каждый следующий миг. В сравнении с этим та мощь, о которой вы говорите, не более чем видимость, – настаивала София.

– В таком случае незачем это и обсуждать, – объявил Ждод, однако глянул сперва на Делатора, затем на Стража.

Страж поднялся и пошел в ту часть Дворца, где обитал среди низших душ, помогавших ему в трудах. Делатор же отправился туда, куда складывал молнии, выкованные в Твердыне. Кладовая эта посещалось редко, а дверь запирал придуманный Делатором хитроумный механизм – открыть ее мог лишь владеющий некой тайной.

– Откройте ворота, и пусть начнется Пир! – вскричал Ждод.

На время Эла и Софию позабыли, потому что во Дворец и в Сад хлынула толпа душ. Задолго до того, как солнце достигло зенита, все они нашли себе стулья и принялись угощаться плодами урожая. Когда гости утолили первый голод, Всеговор встал, взмахнул крыльями и поднялся над столом Пантеона, где все могли его видеть.

– Слушайте! – воскликнул он голосом таким чистым и звучным, что даже сидящие в Саду услышали и повернулись к нему. Панэуфониум подул в металлический горн. Всеговор продолжал: – Ждод, собравший вас на Пир, скажет несколько приветственных слов.

Теперь во главе стола поднялся Ждод:

– Приветствую всех, кто прибыл сюда из отдаленных частей Земли. Отныне вы здесь не чужие. Мы все, обитающие в этом Дворце, к вашим услугам. Я и Страж, Долговзора, Самозвана, Седобород, Всеговор, чей звонкий голос вы слышали, Теплые Крылья, которая многому может вас научить, Плутон – с ним многие из вас знакомы по его странствиям и улучшениям Земли, Искусница, Весенний Родник, которая сейчас слышит мой голос, но не может к нам присоединиться, и… – Тут Ждод на миг умолк, заметив пустой стул Делатора. – И Делатор, который, сдается, предпочел труды в кузне обществу других душ.

В зал со стороны кладовой, где хранились молнии, вошел кто-то, кого Ждод сперва не признал, – он был маленький, скрюченный и двигался так, будто у него одна нога короче другой. Но когда эта душа обратила к Ждоду лицо, тот узнал Делатора. Не прежнего Делатора, кряжистого и гордого, который недавно вышел отсюда, но уменьшенного и поврежденного. Он ушел за молниями и вернулся с пустыми руками.

– Что случилось? – вопросил Ждод.

– Механизм, которым я запирал дверь Арсенала, взломан, – ответил Делатор чуть слышно, ибо первичный хаос пожирал его форму. – Я открыл дверь, в глаза мне ударил свет, и я очнулся таким, каким ты меня видишь!

Страж взмыл над столом, чтобы лучше видеть Делатора:

– Что с молниями?

– Исчезли, – ответил Делатор.

– Не исчезли! – произнес другой голос, такой глубокий и низкий, что слышавшие ощутили его всем своим существом, а основания Дворца содрогнулись, как будто все построенное Ждодом было не тяжелее трепещущего на ветке листа. Трещины побежали по стенам, полу и потолку, и в них ударил свет, такой яркий, что все души заслонили глаза руками или крыльями. Свет этот не только освещал, но резал и жег все, на что падал. Теперь стало видно, что некая сила, направленная сверху, уничтожает крышу Дворца.

Первым делом Ждод вспомнил про Весенний Родник, поэтому взмыл в воздух и захлопал крылами, чтобы лететь в Сад. Однако не успел он подняться над столом, как что-то тяжелое ударило сзади и придавило к полу его правое крыло. Он ощутил то, что Весенний Родник назвала болью, только много сильнее, чем от пчелиного укуса.

Камень, придавивший его крыло, был частью дворцовой крыши. Ждод сам создал ее из хаоса много лет назад, а значит, имел силу уничтожить ее обломок. Однако он не мог развоплотить камень на глазах у множества душ, как не смог поднять башню в Сквере на виду у горожан. Он попытался напустить вокруг тумана, однако туман не сгущался из-за яркого горячего света, бьющего ему в спину через увеличивающийся пролом в потолке. Дыма и пыли, впрочем, было предостаточно, и Ждод окутался ими, чтобы обратить камень в хаос. Однако и дым, и пыль тут же развеяло порывом ветра из уст Эла, и ветер этот нес слова:

– Смотрите, как лжец укрывает свои деяния за дымом и грязью!

Ждод поднял лицо к свету и увидел могучую фигуру, попирающую Дворец, теперь полностью лишенный крыши. За ним души поменьше – ангелы! – потрясали крадеными молниями, но не метали их, как копья, а вздымали, как огненные мечи.

То был Эл, представший в исполинской форме, яркой и прекрасной, но бескрылой. Руки у него, впрочем, были, и сейчас он протянул одну к ближайшему ангелу. Тот вложил в нее молнию. Эл занес сияющее оружие над плечом и обвел взором Дворец, высматривая следующую жертву. Ждод лежал на виду без всякой защиты. Эл тем не менее остановил взгляд не на Ждоде, а на столе, где стояла в глиняном горшке Ромашка – София. Она так и не сумела выбраться из земли.

Ждод вспомнил странную сцену на мосту и то, как ангелы не отваживались вступить в Парадный Двор, слова палконосца про Обитель Смерти, стену, которую возводили для защиты от чего-то, исходящего из Твердыни.

Все это было из-за Ромашки. Они боялись ее – не Ждода, не Стража и не других членов Пантеона.

Ждод, придавленный камнем, не мог двинуться. Он глянул на Стража, парящего в воздухе над ним. Сломанное крыло Ждода растворялось в хаос, и он потянулся язычком этого хаоса, как некогда Страж, и тронул того за ногу. Между ними мгновенно прошел ток впечатлений, и Страж понял. Он развернулся в воздухе и спикировал к столу в тот самый миг, когда Эл метнул молнию в Ромашку. Разряд ударил Стража в спину и чуть не уничтожил его. Падая на стол, Страж задел рукой горшок, тот упал и разбился о каменные плиты. Долговзора, укрывшаяся по ту сторону стола, метнулась к слабой молодой душе и укрыла ее своим телом. Ждод не видел, что происходит, но знал, что теперь Ромашка освободилась от почвы. Следующая молния убила бы ее, да и многих других в придачу. Ждод выдернул из-под камня обрывки крыла, вскочил и зашагал по разрушенному Дворцу навстречу Элу.

Как ни хотелось тому уничтожить Ромашку, он был вынужден повернуться к своему самому могущественному врагу. Вместо того чтобы потянуться за новой молнией, Эл указал на Ждода:

– Долго сей обладал незаслуженной властью над Землей. Он лепил ее по своим искаженным и смутным воспоминаниям о мире, откуда мы все вышли. Я только что оттуда и помню этот мир лучше любой души. Я говорю вам: тот мир не таков, чтобы стоило мечтать о возвращении. Он не должен служить прообразом нашей будущей жизни. Создать такой мир заново – значит обременить себя всеми ограничениями старого. Узрите Ждода со сломанным крылом. Узрите Делатора с покалеченной ногой и Дворец без крыши. Зачем сюда допущено такое зло? Но таким сотворил этот мир Ждод, сперва по неведению, а после из гордыни. Он заставил все души повиноваться ему, принять установленные им пределы, указывал, что думать, и делать, и как можно душам общаться между собой. Он покарал уничтожением тех, кто смел помыслить об ином порядке вещей. Посему я изгоняю Ждода, и его Пантеон, и всех, кто ему верен. Я отправлю их туда, где они будут терпеть боль и нести бремя ограничений, что сами себе избрали!

Вспышка нестерпимо яркого света на мгновение ослепила Ждода. Его окутала сила, которой бесполезно было противиться. В следующий миг его оторвало от усеянного обломками пола. Когда он вновь смог видеть, то понял, что смотрит прямо в лицо Эла. Тот поднял его одной рукой, как будто Ждод легче опавшего листа. Свет Элова лица не померк, но Ждод уже притерпелся к нему и теперь различал то, чего не видел прежде: не только черты Эла и то, что вокруг, но и многое, скрытое от Ждода все время, что он обитал на Земле.

Он давно знал, что яркий полуденный свет выявляет мелкие погрешности его творения, незримые ночью. Когда солнце стояло в зените, показывая то, что можно было упустить в слабом свете луны и звезд, он обыкновенно всматривался в Землю и в материю Дворца, размышляя, как их улучшить. Почему-то он знал, что такое чередование света и сумерек – правильное. В ночном полумраке даже самые усердные души получали короткий роздых от бремени чересчур острого восприятия.

Яркость полуденного солнца вполне удовлетворяла Ждода. За все годы на Земле ему никогда не приходила мысль поместить на небо второе или третье солнце, дабы увидеть больше подробностей; он был убежден, что различает все мелочи в свете одного. Сейчас, в хватке Эла, он был как будто под лучами сотни разом вспыхнувших солнц. И как одно солнце давало силы увидеть и понять сокрытое в лунном свете, так сто озарили уголки его сознания, лежавшие во тьме с тех пор, как он впервые очнулся после смерти.

Он знал, что был Доджем, а Ждод – порождение Доджевой фантазии. Знал, что родом из Айовы, где был городок с башней посередине, как та, которую воздвиг здесь Ждод. Что жил в Сиэтле, где были красные осенние листья, яблоки, друзья и родня. Что Плутон был ему другом, а София – родней и он знал ее маленькой.

Много других мимолетных впечатлений возникло в его сознании, покуда он смотрел Элу в лицо. Все они таились в темных уголках памяти с самого начала; оттуда он их постепенно извлекал, медленные и нечеткие; они и были прообразом всего, что он сотворил.

Открылись ему и воспоминания самого Эла. Они были иные, поскольку, он чувствовал, исходили из нездорового, спутанного сознания. Ему представали здания, лица, машины, которых никогда не видели глаза Доджа.

Эл понял, что Додж видит принадлежащее только ему, Элу, отпрянул в ужасе и омерзении и отшвырнул Доджа, словно горящий уголь.

Дворец падал прочь от Доджа, а может, он сам падал прочь от Дворца: падал в небо, поскольку верх и низ утратили всякий смысл. Перепуганные души выбегали из Дворца в Сад или взмывали в холодный воздух над вершиной горы, спеша укрыться от Эла в далеких частях Земли. Некоторых атаковали Эловы белокрылые клевреты с огненными мечами, но их не хватало на всех убегающих. Другие гости не убегали, и Додж подумал, что их удерживают силой, но следом пришла более неприятная мысль: они остались с захватчиком по собственной воле. Однако больше всего он тревожился за Весенний Родник и, обратив взор на зеленую лощину в Лесу, где та обитала, увидел кольцо звезд. Так он понял, что ангелы Эла с мечами-молниями встали на стражу, дабы никого туда не впустить – и никого оттуда не выпускать. Весенний Родник, он знал, была в середине круга, под защитой и в неволе.

Земля удалялась. Он падал спиной вперед сквозь холодный воздух, сгорая и оставляя за собой огненный след. Вокруг, ближе и дальше, летели еще метеоры – другие члены Пантеона и низшие души, выброшенные с Земли. Он видел улицу, обсаженную красными деревьями, вьющуюся от Столпа к развалинам Города. Вокруг были раскиданы новые селения, построенные разноязыкими душами после того, как Додж обрушил Башню. Сейчас они наверняка подняли лица к свету – фигуре Эла на горе. Возможно, некоторые смотрели и выше – и тогда видели огненные линии, прочерченные на небе Доджем и другими. Теперь перед Доджем лежала вся Земля: белые полосы прибоя, где волны бились о берег, заснеженные горы, окутанные вечными грозовыми тучами над Узлом.

Вокруг него небо сменялось хаосом. Додж черпал из него силы; здесь, в глубинах хаоса, он был так одинок, что обрел прежнюю мощь. Он не хотел терять Землю из виду, поэтому взмахом крыла превратил хаос под собой в черный адамантовый свод. На этот свод он и рухнул с такой силой, что в новосозданной тверди возник огненный кратер.

Додж очнулся.

Долго лежал он в озере огня, глядя на Землю – далекую луну в его небе – и считая удары, с которыми падали остальные: Ромашка, Делатор, Искусница, Плутон, Теплые Крылья, Пануэфониум, Всеговор, Самозвана, Седобород, Страж и Долговзора. Все они, а также множество душ поменьше рухнули на черный небосвод ближе или дальше от него, и Додж знал: сегодня души на Земле, глядя в небо, увидят новое созвездие алых звезд.

Пламя не причиняло ему боли. Вчера оно бы жгло и он отпрянул. Оно развоплотило бы те его части, которых коснулось, вернуло их в хаос и понудило его заново себя собирать, воссоздавая границу между Доджем и не-Доджем. Сегодня он понимал, что всё – созданный им мир, сотворенная для себя форма, огненный котел, выбитый ударом о черную твердь, – фантазмы.

По правде сказать, он давно что-то такое подозревал. Это было очевидно по тому, как он вызывал всевозможные видимости из собственного сознания. Однако видимости дарили ему радость, удовольствие, общество других, поэтому он не вглядывался слишком пристально и не задумывался слишком глубоко о природе вещей. От Эла он получил урок, который не смел забыть. Относиться к видимости как к реальности – значит ослабить себя перед теми, кто, как Эл, владеет силами, лежащими в основе видимости. Итак, он не обращал внимания на боль от огня, отказывался гореть – и не горел. Не пытался он и потушить пламя, а тем более превратить в зеленые поля, голубые озера и другие приятные виды. Теперь он понимал, что поддаться на самосозданные удовольствия – значит отдать себя во власть Эла.

Возможно, минули годы, покуда он лежал в чаше своего кратера, раздумывая об увиденном в тот миг, когда его разум соединился с разумом Эла и яростный свет озарил темные уголки, где долго таились воспоминания о прежней жизни. Однако он знал, что другие члены Пантеона и сотни низших душ рассеяны по черному своду небесной тверди, которую он вызвал из небытия, дабы остановить их падение. Они не видели того, что видел Додж, а значит, не обладают знанием, дающим силы победить боль и стать невосприимчивыми к холоду, пламени и хаосу. Ради них Додж встал и вышел из горящего озера. Поломанное крыло волочилось за ним, но он на ходу вернул тому прежнюю форму и выбрался на черный обод кратера уже в былом обличье. Без воздуха он не мог воспарить на крыльях и потому сотворил воздух. Сразу появились и звуки: грохот валунов и камней, катящихся по склонам кратеров, крики душ, мучимых отчаянием и болью. Додж распростер крыла и взмыл в воздух, которым покрыл Небосвод, осмотрел его, определил его границы, сосчитал кратеры на месте падения различных душ. Он подумал, что Небосвод немногим меньше Земли – она висела в небе наверху, зеленая, голубая, белая, такого размера, что Додж мог закрыть ее ладонью вытянутой руки. Надо полагать, земные души видели в ночном небе такого же размера созвездие, и, как догадывался он, уже давно. Не желая, чтобы их видели такими, он укрыл Небосвод завесой дыма и хаоса, непроницаемой для идущего оттуда света. Затем оглядел все, что под этой завесой, – свои новые владения. До того как Додж и прочие души изрыли ее кратерами, Небосвод был гладким и ровным, как глиняный черепок. Теперь тут были высокие места и низкие, хоть и не такие разнообразные, как на Земле.

Первым его порывом было улучшить небесную твердь, как прежде Землю: воздвигнуть холм, а на нем – прекрасный Дворец, дабы жить и предаваться удовольствиям. Однако Додж помнил усвоенный урок и решил принять Небосвод таким, каков есть. Вместе с воздухом появился и ветер от пламени в кратерах, кое-где возникали смерчи, побольше и поменьше. Несколько смерчей соединились в один исполинский, подсвеченный снизу огнями кратеров. Додж подумал, что здесь можно собрать души, заброшенные в небо Элом, и полетел из конца в конец Небосвода, призывая всех. Форма у них была в той или иной степени повреждена, никто, подобно Доджу, не обрел знания о видимостях и фантазмах. Так что все были искалечены до неузнаваемости и к смерчу ковыляли долго. Однако Додж терпеливо ждал, пока все дойдут и соберутся вокруг него.

– Здрав будь, Ждод, прошедший невредимым сквозь пламя! – вскричал один из них, в котором он не без труда признал Стража.

– Здесь я Додж, – объявил он. – И ты тоже получишь новое имя, вместе с новой формой и местом обитания. Нарекаю тебя Войной, ибо, сдается мне, она станет твоим занятием.

Смущенный шепот пробежал меж различными душами – и теми, что уже стояли в кольце, и теми, кто еще подходил.

– Ждод был всего лишь моей выдумкой, – во всеуслышание объявил Додж. – То была фантазия, созданная ради забавы. Видимость, построенная на явлениях совершенно другой природы.

Никто из них не заглянул в свои воспоминания так глубоко, как Додж в пронизывающем свете Элова лица, а значит, бесполезно было бы говорить, что Ждод – персонаж в компьютерной игре.

– Там, откуда мы пришли, такие забавы в обыкновение и временами почти что обретают все атрибуты реальности. Те, кто им предается, носят имя «геймеры» и видят фантазмы, как если бы это было на самом деле. Они создают вымышленных себя, с лицами, формами и способностями, и отправляют на поиски приключений. Однако когда такой фантазм гибнет от вражеского меча, геймер не терпит никакого урона, разве что для своей гордости. Все, что верно для геймеров и их вымышленных личностей, верно и для вас. Неправда, будто я прошел сквозь огонь невредимым. Все вы были на Пиру. Все видели, как мне переломило камнем крыло и как Эл сжал меня, беспомощного, в кулаке. Теперь у меня вновь два крыла, и я летаю свободно, поскольку отринул ложную форму Ждода, а с ней – и удовольствия, и боль, которым она по природе своей подвержена.

– Можем ли мы обрести силу сделать то же самое, о Додж? – спросила оплавленная и покалеченная душа, в которой он по интонациям признал Теплые Крылья.

– Ничто этому не препятствует, кроме твоей собственной привязанности к фантазмам и видимостями, из которых создано вот оно, – и Додж указал наверх, призывая их поднять лица к Земле.

– Для меня это горькое известие, – ответила Теплые Крылья.

– Для тебя особенно, Любовь, – согласился Додж, – ибо ты более других упивалась телесными удовольствиями. Я не говорю, что мы должны отринуть их навсегда. Только что мы должны принять удовольствие вместе с болью и никогда не относиться к ним с прежней детской наивностью.

Он осекся. Слово «детской» пришло естественно, как что-то из прижизненных воспоминаний. Однако ни он, ни кто другой на Земле никогда такого слова не слышали, ибо здесь не было детей. И сейчас оно поразило его особенно сильно, ведь он знал, что Весна вынашивает новые души и скоро они явятся в мир. И он знал, что души эти вступят в мир детьми, с детским пониманием и без всякой памяти о прошлой жизни, по образу которой могли бы формировать – или деформировать – свое мышление.

Додж решил, что должен вернуться на Землю, вызволить Весну из неволи и предстать перед новыми душами, которым она даст жизнь. Ибо они придут в мир без врожденного знания об отце и будут расти питом– цами Эла.

Много раз пытался он вернуться на Землю. И всякий раз его отбрасывали не только ангелы-стражи, но и различные заклятия, которые Эл поставил на пути Доджа и остальных изгнанников.

Иногда Додж отправлялся один, укрывшись невидимостью. Иногда с несколькими соратниками. Трижды за прошедшие столетия он выступал во главе воинства, в доспехах и с оружием, что Делатор выковал в огненных кратерах Небосвода.

Всякий раз, как он терпел поражение, земные души видели Доджа и его соратников яркими метеорами в ночном небе. Всякий раз их траектории оканчивались новыми кратерами на черной небесной тверди.

Как-то он в одиночку подобрался ко Дворцу так близко, что увидел, как тамошние обитатели лакомятся плодами дворцовых деревьев, но тогда сам Эл восстал в гневе и зашвырнул его с такой силой, что Додж пробил Небосвод насквозь, до уходящего в бесконечность хаоса. Война, увидев, как Додж пронесся кометой, призвал остальных членов Пантеона вытащить того из дыры. На ее краю Додж некоторое время отдыхал, восстанавливая силы. Искусница предложила всем вернуться в темный замок, который они строили по соседству из выбросов множества кратеров, ибо стены давали хоть какую-то защиту от безжалостных стихий. Однако Додж, еще не восстановивший дар речи, поднял руку, прося их остаться. Его взор был прикован не к Земле, а к дыре с хаосом, которую он пробил силой своего удара. Или, возможно, правильнее будет сказать, что Эл пробил эту дыру, швырнув Доджа с такой силой.

– Не напоминает ли вам это что-нибудь на Земле? – спросил он, когда вновь обрел способность говорить.

– Это ровно тот же хаос, от которого мы все должны были отделиться, когда возникли, – ответил Седобород.

– Когда впервые появился Плутон, я увидел его вылезающим из дыры, очень похожей на ту, что мы видим под нами, – сказал Додж.

Самозвана первой поняла его загадку, ибо при своем любопытстве и умении летать частенько посещала место, о котором говорил Додж.

– Это очень похоже на трещину в мире, что лежит глубоко под…

– Узлом! – воскликнул Делатор, который тоже проводил там много времени. Он кивнул: – Я почти могу уверить себя, что смотрю из окна Твердыни.

Додж кивнул:

– Хаос – не форма и не место; всякий хаос подобен другому хаосу. Так я вернусь на Землю! Смотрите!

Он углубил и расширил дыру, в которой бурлила хаотическая рябь. Казалось, за отверстием лишь бесконечное ничто. Таким оно оставалось часы и дни, покуда Додж размышлял над ним, собирая все силы, накопленные за долгие годы на Земле. Время от времени в глубине возникал какой-нибудь фантазм, и те члены Пантеона, которым хватило терпения смотреть, переглядывались и восклицали: «Ты видел?» Но когда они снова глядели в дыру, видения уже не было. Перемена, производимая Доджем, была столь медленной, что наблюдатели ее не замечали. Те, кто уходил и возвращался, утверждали, что видят перемену: теперь из дыры шел свет, и не алый огненный, а белый свет Земли. В нем начали проступать формы, сперва зыбкие и мимолетные, затем постоянные. Поначалу трудно было понять, что они означают.

Но однажды на Доджевы труды пришел взглянуть Плутон. Он долго здесь не появлялся – строил темную башню, новую обитель Пантеона. Подойдя к яме и заглянув внутрь, он сразу понял, что перед ним. Ибо Плутон видел это раньше.

– Когда я впервые вылез из бездны хаоса под Узлом, она была такой же, – сказал он. – Стоя здесь, мы смотрим вниз. Однако вид тот же, как если смотреть из глубин под Узлом. Мы видим Твердыню, хотя она и кажется перевернутой. Ближе к нам ее массивное основание, изваянное из камня рукой того, кто звался тогда Ждодом, а дальше уходят вниз стены. Еще дальше высокие башни, а еще глубже, если смотреть отсюда, перекрученные формы Узла.

Остальные подошли взглянуть и сразу с ним согласились. Они видели Твердыню через клубящуюся завесу хаоса, которая порой сгущалась в плотные тучи, а порой становилась прозрачной, как чистая вода. Однако вид за хаосом всегда был один и тот же и точно соответствовал тому, какой они помнили Твердыню.

– Если это истинный портрет того места, каково оно сейчас, а не просто воспоминание, каким оно было когда-то, то Эл его не нашел и не уничтожил, – молвила Самозвана.

– Думаю, так и есть, – ответила Долговзора.

Ибо Делатор отыскал в кратерах осколки прозрачных кристаллов, из которых выточил линзы, и в башне темного замка собрал из линз инструменты, направленные вверх. Долговзора часами смотрела в них, наблюдая, что делают Эл, его клевреты и тысячи рассеянных по Земле душ.

– Эл не снес Твердыню, – продолжала она, – но и не оставил ее без внимания. Его клевреты воздвигли мощные укрепления в том, что раньше звалось Парадным Двором, дабы ничто не могло выйти наружу.

Делатор встал на ноги, здоровую и покалеченную, и дохромал до края дыры.

– Мне хочется туда нырнуть, – сказал он, – и вернуться в мои мастерские, которые теперь так близко. Зная то, что знаю теперь, я сумею сделать их куда лучше.

Пан – душа, известная раньше как Пануэфониум, – забила в боевые барабаны из черепов, палок и клочков кожи, собранных в проигранных битвах. Сегодня у нее был огромный пенис, назавтра она могла отрастить груди. Бой барабанов всколыхнул Пантеон. Все устремились к яме.