Текст книги "Падение, или Додж в Аду. Книга первая"

Автор книги: Нил Стивенсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

Таков был внутренний монолог Зулы в те три часа, за которые Синджин терпеливо излагал свое дело. Они встретились на нейтральной территории, в конференц-зале сиэтлского отеля. Как только стал ясен масштаб атаки, Зулин рептильный мозг включил реакцию «бежать-или-драться». Юристы ее фонда, почти такие же хорошие, как Синджин, воздвигли многоуровневую оборону. Могут пройти годы, прежде чем для рептильного мозга Зулы и впрямь найдется работа. Врагу предстоит захватить траншеи, осушить рвы, взорвать стены, протаранить ворота, сжечь сторожевые башни и перебить защитников – лишь тогда солдаты Синджина Керра примутся высаживать дверь в самой высокой башне, где укрылась Зула с кинжалом в потной руке. Так что сегодня ее роль, как почти всегда, была чисто символической, и она то и дело уплывала мыслями. Синджин Керр завораживал ее чисто человеческим обаянием, неотделимым от его высочайшего профессионализма. Он начал тщательно спланированную атаку с монолога и час говорил без перерыва, без бумажки, о графиках. И не о трехмерных графиках в дополненной реальности с анимированными светящимися линиями. Просто о двумерных графиках, какие можно показать на маркерной доске. Для удобства тех, против кого вел атаку, он напечатал их на бумаге и раздал всем, словно на деловой встрече году так в 1995-м. И все же убогие артефакты прошлого века добавляли его выступлению весомости. Синджин Керр – боец старой закалки! На втором часу Зула стала уплывать мыслями еще чаще и в какой-то момент поймала себя на том, что думает о магической силе жестких копий. Ей вспоминались средневековые документы в европейских музеях, написанные от руки на пергаменте, с тяжелыми восковыми печатями на шнурках. Физическая реальность предметов была свидетельством, что люди подходили к делу серьезно, что это настоящее, а не игра с пикселями.

Все неимоверно сложные подпункты были подробнейше изучены и расписаны в энной степени помощниками Керра, которые к этому времени, надо думать, занимали несколько новых офисных небоскребов вдоль извилистой границы Зелрек-Аалберга. Его освободили от бремени частностей, чтобы он сосредоточился на том, чего не могли подчиненные: изложить историю занятно, связно и пугающе убедительно. Все понимали, что это генеральная репетиция будущих выступлений в суде. Элмо Шепард демонстрировал свое супероружие перед кучкой избранных врагов. Ультиматум был очевиден: сдайтесь сейчас или я вынужден буду обратить это оружие против вас. Вообразите, каково вам придется. Синджин привез с собой всего двух помощников, но дал понять, что они лишь первые в череде мирмидонян, которая протянулась бы за ним до горизонта, присутствуй они здесь физически. Они принесли документы в портфелях, оставив ему свободу быть просто Синджином. Он указывал на закорючки в графиках и говорил о них ровно столько, чтобы продемонстрировать доскональное знание мелочей, но, только-только начав углубляться в дебри, убирал обличающий перст, плавным движением руки отмахивался от мелочей, смотрел кому-нибудь в глаза и высказывал интересную мысль более общего характера – не в агрессивной манере, а скорее в духе: «Поскольку все мы здесь умные взрослые люди и поскольку у нас есть подчиненные, которые потом вникнут во все частности, мы вполне можем отвлечься на следующее убийственное замечание». И тогда он мог говорить философично, с юмором, мог вызвать у присутствующих смех – не натужно-вежливый, каким отвечают на дежурные шутки выступающего, а искренний, невольный, за которым приходило чувство: какой Синджин классный! Как приятно его слушать! И все это, разумеется, подразумевало: «Вообразите его перед коллегией присяжных».

Он говорил, что Элмо Шепард с самого начала был более чем равным партнером – задолго до того, как Ричард Фортраст, или Корваллис Кавасаки, или кто-нибудь еще из присутствующих услышал о крионике и Сингулярности. Мистер Шепард провел все необходимые предварительные исследования; он был соавтором инструкций, вошедших в подписанное Доджем распоряжение об останках. Он прибыл на место и лично встретился с Си-плюсом через несколько часов после трагического события. Грандиозное здание научных лабораторий, интеллектуальной собственности и человеческого капитала, выросшее вокруг этой индустрии в последующие десятилетия, не появилось бы без исключительной щедрости мистера Шепарда. Однако он был не просто денежным мешком; более чем кто бы то ни было, мистер Шепард с его колоссальным интеллектом собрал у себя в голове все, что известно о коннектоме, как его сканировать, хранить и моделировать на компьютере. Понимая, что современные вычислительные мощности не отвечают поставленной задаче, он практически в одиночку создал с нуля индустрию квантовых вычислений. Он мог бы еще больше на этом разбогатеть, но предпочел вкладывать деньги в дело своей жизни.

Мистер Шепард никак не мог предвидеть, что София запустит Процесс раньше времени, однако благородно принял результаты ее скороспелого решения и со всегдашней щедростью поддерживал их последующее развитие. И не в расчете на прибыль. Мистер Шепард поддерживает все, что служит благу науки. Он не ищет славы. Не ждет признания. Время все расставит по местам. Богатство дало ему доступную лишь немногим привилегию смотреть далеко в будущее. Мистер Шепард стремится к тому же, к чему стремились все мировые религии, но идет к этим целям иным путем, тайной тропой позади горы, которую христианство, ислам и другие штурмовали в лоб много тысячелетий. Тропа петляет через темные дебри и мало кому доступна, но она ведет на вершину. Когда-нибудь мир это увидит. До тех пор мистер Шепард готов нести груз непонимания.

За свою бескорыстную щедрость мистер Шепард много не просит, но он не дурачок, не рассеянный филантроп, подписывающий чеки ради налогового вычета или именной доски на фасаде здания. Он неукоснительно щепетилен в делах. Долг красен платежом. Два крупнейших учреждения, с которыми он объединил свои усилия – фонды Уотерхауза и Фортраста, – могут ждать от мистера Шепарда абсолютной честности и открытости. Взамен он ждет – нет, требует – симметричного отношения. Кто скажет, что это несправедливо?

В принципе все просто и ясно. Детали, разумеется, чрезвычайно сложны. Ничьей вины тут нет; так бывает, когда энергичные талантливые люди идут на прорыв. Эти светлые головы ничего не добьются, если будут на каждом шагу проверять все юридические тонкости и досконально просчитывать любые потенциальные осложнения и конфликты. Надо позволить им работать без помех. Простые смертные вроде Синджина подчистят юридические концы.

Сейчас как раз пришло время подчистить юридические концы. На самом деле ничего особенно не требуется. Что-то непропорционально разрослось, вышло из-под контроля, нынешнее состояние дел не вполне соответствует контрактам, заключенным годы назад. Непредвиденные последствия требуют определенного перенаправления финансовых потоков, исправления недочетов, уточнения прежде подписанных соглашений. Совершенно незачем передавать это неповоротливой судебной машине.

Никому такого не хочется.

39

Ждод видел, что Башня – мерзость, и не только из-за своей высоты и близости ко Дворцу, но и потому, что души в ней соединили ауры.

Он призвал из Твердыни Делатора и велел тому выковать молнию больше и мощнее всех прежних. Когда она была готова, Ждод пролетал над Дворцом, сжимая ее в правой руке. Жар молнии опалял его, сияние слепило. Он метнул ее в Башню, в самую середину, и Башня рухнула; верхняя часть упала на нижнюю, и та рассыпалась в прах до самого каменного основания, похоронив его под кучей глиняной пыли.

Ждод пролетел над Сквером. Внизу копошились, выбираясь из пыли, души. Они сильно уменьшились с уничтожением Башни, в которую вплели значительную часть себя. Однако они были живы, и когда подавали голос, то не гудели по-пчелиному, а говорили и кричали на прежних своих наречиях.

– Не стройте больше Башен, – повелел им Ждод, – и живите не в ульях, а в домах, как раньше. Вам придется строить их самим, раз вы по недоумию разрушили те, что дал вам я. И не объединяйте ауры, когда хотите что-нибудь друг другу сказать, а превращайте мысли в слова, как пристало душам.

– Они говорят на разных языках, – заметил позже Всеговор, – и объединятся по наречию; их новые дома могут оказаться по всей Земле, а не в Городе, где ты их видишь и можешь поразить своим ужасным оружием.

– Будь что будет, – сказал Ждод.

Всеговор не ошибся. Души уже начали объединяться по наречию и уходить из Города в разные стороны. Каждая группа хотела построить город подальше от иноязычных душ и от Ждода. Ждод не стал им препятствовать.

Когда город опустел и там не осталось душ, и некому стало смотреть, как он работает, Ждод продолжил поднимать холм, пока сам Дворец не стал высочайшей башней в заоблачном столпе. Слуху Ждода больше не докучало гудение Улья; он трудился под сладостные звуки, которые производила недавно явившаяся душа. Долговзора нашла ее на развалинах внизу, где душа эта извлекала мелодии, дуя в полую кость. Ее (или его, потому что новая душа не могла определиться со своим полом) взяли во Дворец; здесь Искусница и Делатор помогли ей или ему создать множество новых инструментов для извлечения разного рода звуков. Ждод нарек эту душу Панэуфониумом и разрешил ей жить, где пожелает. Наградой ему стала именно та музыка, какую он желал слушать, когда занимается строительством или улучшает те части Земли, что еще требуют улучшения.

Так высока была башня Ждода, что из своих уединенных покоев он в ясную погоду мог обозреть всю Землю. А поднимая взгляд, он видел звезды. И если вглядывался пристальнее, то различал за покровом ночи безграничное море хаоса. Однако хаос наверху не смущал его, как не смущал хаос в бездне под Твердыней. Ибо Ждод покорил хаос и поставил себе на службу.

Над облаками было холодно, но Ждод повелел воздуху в Саду, во Дворце и вокруг Дворца оставаться теплым. Лес за воротами Сада он тоже сделал теплым и приятным во все времена года, чтобы тамошние ручьи не замерзали, а текли в реку, что низвергалась с обрыва длинным водопадом. Обитель Весеннего Родника осталась на прежнем месте, и там, в роще, она вынашивала души, зачатые вместе со Ждодом.

Итак, вновь наступили мир и покой. Кончилось лето, началась осень, листья и яблоки начали краснеть, и все приглашенные Ждодом души полетели во Дворец на пир.

Зула не могла бы стать юристом просто по складу характера. В начале третьего часа она полностью отключилась. А все потому, что поддалась чарам Синджина Керра. Не в сексуальном смысле, разумеется. Скорее в эмоциональном. Все, что он говорил, было таким разумным. Он сам такой умница. Так замечательно шутит. И не самодовольно, а так, будто постоянно удивляется собственному умению обнаруживать крупицы юмора, изначально присущие любым человеческим делам. Разве можно оспорить, что многое изменилось и пора провести генеральную уборку? Третий час был посвящен подробностям того, куда уходят деньги. Огромные виртуальные суммы в современных цифровых валютах перемещались туда и обратно между Уотерхаузовскими, Фортрастовскими и Шепардовскими учреждениями, коммерческими и некоммерческими. Трансферы были доступны для наблюдения держателям соответствующих токенов, если те удосуживались посмотреть цифры, но чаще происходили во мраке, поскольку детали не поддавались человеческому разумению. Даже в отключке Зула чувствовала, к чему клонит Синджин: к тому, что часть денег ушла не туда. Вероятно, просто по недосмотру. Вполне понятному. Однако важно исправить ошибку. Речь об очень больших суммах.

Очнулась Зула уже почти в полдень, когда услышала имя дочери. Наблюдатель с другой стороны стола мог бы не заметить перемены в ее лице, но сердце забилось чаще и щеки вспыхнули от стыда. Она не слушала. Потеряла нить выступления в самый важный момент. Она знала, что Синджин упомянул Софию, но не знала, что именно он сказал.

Впрочем, догадаться было несложно.

Через полчаса, во время перерыва на ланч, ее догадки подтвердил Маркус Хоббс, главный юрист Фортрастовского фамильного фонда, внимательно слушавший Синджина три часа кряду.

– Очень просто. Элу с самого начала не нравилось, что Корваллис сделал Софию держателем токена к Мозгу Доджа и она запустила Процесс. Все эти годы он многократно повторял, что хочет иметь привилегии того же уровня.

Зула глянула через стол на дочь. Корваллис и Мэйв присоединились к Зуле, Маркусу и Софии за ланчем. Они сидели за угловым столом в эфиопском ресторане на Черри-стрит, примерно в трех кварталах от медицинского центра, где случилось несчастье с Ричардом. Было начало октября. По неписаной семейной традиции они всегда собирались в этой части города в то время, когда клены стояли красные. А «семья» означала для них не только родство в обычном смысле. Си-плюс давно стал практически Фортрастом. София была теперь любящей тетушкой подросших детей Корваллиса и Мэйв.

И всех их преследовали умершие. Потому что именно они создали систему, в которой «жили» Додж, Верна, Плутон.

– Он постоянно жалуется, что Сингулярность получается не такая, как ему хотелось, – сказала Зула. – Думаю, отчасти его бесит количество бюрократии. Столько юристов. Столько деловых встреч.

– Но сейчас все вроде разворачивается в ту сторону, которая ему по вкусу, – заметила София.

– Ты про Ком? – спросил Корваллис. Он еще раньше рассказал всем присутствующим про свою встречу с аватарой Элмо Шепарда.

– Да, – ответила София.

– Ком ему нравится, – согласился Корваллис.

– Отлично, – сказала София, – но, даже если Ком – ровно то, о чем он мечтал, кто будет это поддерживать, когда он сам станет частью Кома? Несколько фондов с пересекающимися советами директоров. Их капиталы разделены между неведомым числом инвестиционных инструментов в самых разных финансовых организациях по всему миру.

– Многое из этого автономно, – напомнил Маркус. – Бо́льшая часть наших инвестиций управляется ботами, которых мы не понимаем. В его случае их доля, вероятно, еще выше.

– Но все равно нужна материальная основа. Компьютерам, на которых размещена система, требуется электричество и крыша, чтобы на них не лился дождь. Люди могут отключить их, когда захотят.

– Это его тревожит, – сказала София. – И это тревожит меня в его просьбе.

– Не могла бы ты объяснить подробнее? – попросил Маркус. – Поскольку все более очевидно, что Синджин здесь именно из-за этого.

– Процесс, который я запустила в Принстоне, очень сложный и дорогой, но тем не менее это компьютерная программа, подчиняющаяся нескольким простым командам. И одна из этих команд: «выход». Или другая аналогичная. Не знаю, поскольку никогда ее против него не применяла. Или против Плутона, Верны либо кого-нибудь еще.

– Ты держатель токена с правом завершить Процесс – и любой процесс – когда угодно? – уточнил Маркус.

– По сути это работает так. – София глянула на Корваллиса.

Тот кивнул.

– А у тебя, Си, такое право есть? – спросил Маркус. – Ведь София получила свой токен от тебя.

Корваллис помотал головой:

– Ты думаешь, я вроде суперпользователя или сисадмина. Тут другое. Я выдал Софии токен, который дал ей право создать совершенно новую систему. В этой системе она администратор – имеет абсолютную власть над всеми процессами, а я не имею никакой. Не имею и не хочу, – добавил он.

Мэйв внимательно следила за разговором. Судя по всему, она чем-то заинтересовалась, но все не находила удобного момента задать вопрос.

– Спрошу грубо: что будет, если ты угодишь под автобус? – спросила она Софию.

– Ничего, – ответила та.

– Другими словами, – сказал Маркус, – ты не предусмотрела процедуру передачи токена в случае твоей смерти.

– Я даже не знаю, как это сделать, – ответила София. – Никогда о таком не думала. Но подумаю.

– Поскольку речь о моей дочери, давайте зададим вопрос в более мягкой форме, – сказала Зула. – Что будет, если ты забудешь пароль?

– Мы не пользуемся паролями.

– Знаю. Он завязан на твою ПАРАНДЖО. У меня она тоже есть.

– Нет никакого «его». От ассоциаций с паролями одна путаница. Мы отказались от них по этой самой причине: если ты забываешь пароль, то все, кранты. А если кто-нибудь крадет твой пароль, то становится тобой, получает все твои привилегии. В ПАРАНДЖО суть «О» – олографии – в том, что ты должна все время подтверждать свою личность…

– Лицом, голосом, тем, как печатаешь, как ходишь… – сказала Зула. Она все это знала.

– Когда-то было так, да. Все более или менее сводилось к распознаванию лиц. Теперь мы даже не знаем, как это работает. Мы передали все ИИ, и они просто тебя узнают, исходя из… а черт его знает из чего.

– Так вот, возвращаясь к сути моего вопроса, – продолжала Зула чуть раздраженно, – допустим, твой загадочный ИИ, привратник, перестанет тебя узнавать. Именно это я хотела сказать архаичным выражением «забыла пароль».

– Если я потеряю способность удостоверить мою личность – доказать, что эта ПАРАНДЖО моя, если загадочный ИИ перестанет меня узнавать, то привилегии данного токена будут утрачены безвозвратно.

– И что это изменит на практическом уровне? – спросила Мэйв.

– На удивление мало, – ответила София. – Я – Атропа.

– Не могла бы ты пояснить для тех из нас, кто в последнее время не штудировал д’Олеров? – недовольно проговорила Зула.

– Атропой звалась парка, которая перерезает нити жизней. У меня есть право завершить любой процесс, впечатав в терминальное окошко quit, или kill, или какая там команда это выполняет. Мне надо посмотреть ее на главной странице. Если я потеряю связь с текущей ПАРАНДЖО, этого права не будет ни у кого.

– Но создать новый процесс – другая история, – сказала Мэйв полувопросительно, полуутвердительно.

– Поскольку это открытый протокол для обмена сообщениями, каждый может запустить процесс-участник, – объяснил Корваллис. – Конечно, очень мало кто обладает знаниями и умениями, чтобы запустить что-нибудь по-настоящему интересное. По сути, такая власть есть у нас и у Эла Шепарда.

– Это представляет требования Синджина в новом свете, – заметил Маркус. – По его словам, Эл с самого начала всего лишь просит таких же административных прав, как у Софии. Но если единственное, что может София и не могут другие, – быть Атропой, то зачем ему это право?

– Он хочет убить Доджа, Верну и остальных, – сказала Мэйв.

София пожала плечами:

– Я чересчур упростила. У меня есть еще некоторые административные возможности, которых нет у Эла. По сути, они относятся к ограничению используемых ресурсов. Задним числом я понимаю, что если бы подумала об этом в самом начале, то поставила бы какие-то ограничения: сколько памяти может выделять себе Процесс, сколько вычислительной мощности использовать и так далее.

– Это то, что в нормальных условиях делает системный администратор, – объяснил Корваллис ради Зулы. – Например, когда я в прежние времена ставил программу на терабайтный винт, я устанавливал ей квоту – допустим, не забирать под собственные нужды больше полтерабайта, иначе она задавит все остальные процессы и подвесит систему.

– Я ничего такого не сделала, – сказала София, – потому что Джейк, а после Эл добавляли Процессу ресурсы быстрее, чем они расходовались. Всех так заворожил его рост, что хотелось для эксперимента дать ему полную свободу развития.

– Ясно, – сказала Зула. – И Эл в этом раскаялся, потому что Процесс стал доминирующим.

– Никто не ждал, что процессы, загруженные из Эловой сети, потянутся к первому, вместо того чтобы развиваться независимо, – кивнул Корваллис.

– Ладно, – с нескрываемым скепсисом произнес Маркус. – Значит, Синджин скажет, Элу нужна лишь возможность ограничить зарвавшиеся процессы. Обнести их оградой. Установить нормальные квоты, чего не сделала София.

– Он сможет и кое-что еще. Например, воздвигнуть барьеры между «нашими» и «своими» процессами, – София изобразила пальцами кавычки.

– Что звучит разумно. Но мы не можем дать ему этого права, не наделив его одновременно властью Атропы, – сказал Маркус и чикнул в воздухе двумя пальцами.

– Так с ходу не скажу, надо проверить, – ответила София.

– Какие у тебя ощущения после сегодняшнего утра? – спросила Зула Маркуса.

– Синджин плотно обложил нас со всех сторон, – признал тот. – Пока не появился Ком, с ресурсами проблем не было. Мировое предложение квантовых суперкомпьютерных кластеров и облачных хранилищ опережало рост потребностей.

– Что не случайно, – вставил Корваллис. – Эл строил это все для поддержки запускаемых им процессов.

– Конечно, – сказал Маркус. – Но он исходил из предположения, что каждый новый процесс будет добавлять лишь небольшую нагрузку. Однако все прежние оценки пошли псу под хвост. Внутри Кома на порядок больше вычислений, чем прежде, когда процессы были не так тесно связаны. Система может заглохнуть.

– Ты знаешь мое мнение, – сказал Корваллис. – Это вырожденная деятельность. Они просто зациклились. Состояние гонки. Никаких осмысленных вычислений в Коме не производится.

– Это всего лишь твое мнение, – напомнил Маркус. – Представь, что стоишь перед присяжными и пытаешься их в этом убедить. Ты должен будешь на голубом глазу сказать, что процессы Доджа и Пантеона – правильные, а все связанное с Комом – «вырожденное».

София кивнула:

– Знай мы, что на самом деле думают процессы, было бы другое дело. Но у нас есть только анализ потоков и скорость сжигания капитала.

– Не согласен, – возразил Корваллис. – У нас достаточно логов, доказывающих, что Ландшафт появился в результате вычислений Пантеона. Где результат вычислений Кома? Его не видно.

– Опять-таки. Присяжные, – напомнил Маркус.

– А нельзя представить «Критику чистого разума» в качестве доказательства? – хмыкнула Мэйв.

– Дело в том, – сказал Маркус, – что Ком сыграл на руку Элу, создав дефицит вычислительной мощности, чего раньше не было. И Эл может использовать этот дефицит как довод против нас. Ведь самое разумное, на первый взгляд, требование: сказать, что пора ввести ограничение.

– Он не стал бы тратить на одно это требование целых три часа, – заметила Зула.

– Все остальное было просто демонстрацией, что будет, если мы не согласимся. Эл устроит нам очень крупные неприятности, и проще нам сдать на попятную, не доводя до суда.

Принесли еду, и разговор на время прекратился: все потянулись к середине стола оторвать по куску ынджеры[28]28
  Традиционные эфиопские блины из муки африканского злака теф.


[Закрыть] и обмакнуть в острый соус. Однако как только Мэйв утолила первый голод, она вытерла рот салфеткой и объявила:

– Я категорически не согласна давать Элу или кому бы то ни было право завершать процессы. Я один раз уже потеряла сестру. Если процесс, который мы называем Верной, в каком-то смысле Верна, я хочу ее защитить. И то же самое относится к моим маленьким племянникам и племянницам.

С минуту все осмысливали ее слова. Верна, единственная сестра Мэйв, умерла бездетной. У Мэйв не могло быть племянников и племянниц. Все изумленно смотрели на нее, пока Корваллис не сказал:

– Не могла бы ты объяснить, милая?

– У нас есть свидетельства о сборке новых процессов. Связанных с Верной.

– Это ведь уже довольно давно происходит? – спросил Маркус. – В отличие от всех остальных, процесс Верны умеет порождать самостоятельные процессы.

Мэйв чуточку развела большой и указательный пальцы:

– Крохотные. Маленькие «привет, мир», действующие сами по себе. Они ничего особенно не делают. Потребляют не так уж много ресурсов.

– Они все привязаны к нашим счетам, – добавил Корваллис, – так что мы их отслеживаем. Траты такие маленькие, что не о чем говорить.

– Так было до последнего времени. Сейчас Верна работает над двумя большими. – Мэйв глянула на Корваллиса, тот кивком подтвердил ее слова. – Новые процессы, похоже, имеют масштаб отсканированного человеческого коннектома. Их создание идет уже несколько месяцев.

Маркус, поняв, в чем дело, кивнул:

– Так вот что ты имела в виду, когда говорила о племянниках и племянницах.

– Может быть, это еще одна причина, почему бесится Эл, – сказала Зула. – Если наши процессы научатся себя копировать, они могут вытеснить его процессы.

Минуту назад у Маркуса на руке пикнули часы, и он уставился в стену – смотрел в очках какую-то новую информацию. Сейчас он вытер руку салфеткой, сдвинул очки на лоб и объявил:

– Скоро он начнет беситься еще сильнее.

– Что случилось? – спросила Зула. – Что ты сейчас узнал?

Ей тоже пришло извещение, но она не стала смотреть.

Маркус затряс головой, словно говоря: «А черт его разберет!»

– Ком только что упал.

– Упал? – резко переспросила Мэйв.

– Вырубился. Вычислительная активность внутри Кома снизилась на три порядка. Зеленая фиговина на Площади исчезла. Площадь стала прежней – скверик с башенкой.

Те, у кого очки были сдвинуты на лоб, опустили их на глаза, остальные вытащили из кармана и надели. Все первым делом посмотрели визуализацию Ландшафта и убедились, что Маркус прав: сияющий столб, который последние недели нефтяным факелом высился над Площадью, исчез начисто. Однако здание на соседнем холме стояло, как прежде, только холм стал выше и круче.

– Это точно не сбой в «Провил»? – спросила Мэйв.

Маркус мотнул головой:

– Все очень четко видно по скорости сжигания. По деньгам. И если вы переключитесь на другую визуализацию, то увидите, что с Комом.

Они проверили более абстрактную визуализацию – ту, в которой последние недели доминировало аморфное облако белых нитей. Процессы Доджа и Пантеона по-прежнему висели надо всем, такие же яркие, как прежде. Однако Ком исчез. На его месте лежал тонкий слой, какой бывает на земле после града: тысячи твердых на вид белых шариков. Каждый представлял отдельный процесс, но еще несколько минут назад они были скрыты в путанице белых нитей. Теперь, если наклониться поближе и вглядеться в отдельный шарик, можно было различить возникающие и пропадающие белые ниточки-сообщения. И все же Маркус был прав: уровень активности упал практически до нуля.

Всем разом пришло одно и то же извещение. Синджин Керр кратко информировал, что вынужден отменить встречу во второй половине дня, и просил прощения, что не мог предупредить раньше. Еще через несколько секунд пришло сообщение от него же: он очень сожалеет, что не сможет увидеться с ними через неделю на Екопермоне-5.

40

Вместо сумочки София носила Ромашку – своего рода отдельный карман, призванный искупить грехи производителей женской одежды. Это был плоский бумажник с ремешком через плечо. Туда помещались документы, тампоны, ручки, миниатюрный мультитул, ключи, а также импровизированные четки из электронных побрякушек и мини-фонариков. Периодически Ромашка распухала, и тогда София чистила ее от напиханных внутрь бумажек. Собираясь ночевать не дома, убирала в сумку побольше. На Екопермоне-5 там лежали ключ-карта от номера и сувенирный блокнот участника. Сбоку имелся прямоугольный кармашек из прозрачного пластика, который застегивался на молнию. Как-то, перерывая ящик стола в поисках паспорта, София наткнулась на ромашку, которую отковыряла в душевой кабине на ферме Фортрастов, и сунула ее в кармашек, чтобы чаще видеть. Со временем ромашка превратилась в визуальный маркер, вроде характерного украшения или мелированной прядки, который ассоциировали с ней друзья, а незнакомые использовали как предлог завязать разговор. Более модные подруги морщились при виде все более затертого и засаленного бумажника, получившего у них прозвище Ромашка.

После долгого сидения в конференц-зале София обычно шла в гостиничный фитнес-центр и с полчаса занималась на беговой дорожке. На тренажере была подставка для книги или ноутбука, давно не используемая, – когда разминаешься, удобнее читать в очках дополненной реальности. София клала Ромашку на подставку, включала дорожку на быстрый шаг, опускала очки со лба на переносицу и просматривала скопившиеся за день сообщения. Ее редактор с помощью различных ботов сортировала эти сообщения по разным папкам. В одну большую папку отправлялось на карантин все связанное с иском, который от имени Элмо Шепарда подал недавно Синджин Керр. Сообщения эти были как на подбор исключительно нудные и очень пугающие. Фортрастовские адвокаты разрешили ей их не читать – если какой-нибудь документ требовал внимания Софии, ее извещали отдельно.

Куда интереснее была папка Еноха Роота, куда сыпалось обсуждение его утреннего доклада на тему амортальности. Не удовлетворившись одним оригинальным словом, он озаглавил доклад «Амортальность, или Смерть после смерти».

Этой темой он занялся после странного происшествия несколько месяцев назад, когда в результате взаимодействия с Процессом Доджа некая душа вроде бы исчезла полностью. В «Провил» можно было прокрутить событие заново, правда, в зернистом, дерганом качестве и без звука. Все произошло на Площади и началось со стычки между горожанином и членом Пантеона. Горожанин ударил члена Пантеона каким-то орудием и причинил тому некий ущерб. Появился Додж, проделал что-то вычислительно дорогостоящее, и нападающий перестал существовать.

Конечно, у сисадминов была резервная копия его данных. Держатель токена с соответствующими привилегиями мог перезагрузить остановленный процесс. Однако прежде требовалось решить некоторые вопросы, и София как одна из этих держателей обязана была вникнуть в дело.

Потому что, затевая это все, они не рассматривали вариант, что душа может умереть. А тем более – кого-то убить.

(Строго говоря, они много чего не рассматривали – целую кучу незапланированных последствий. Но что толку себя корить? Так всегда бывает в начале. Вы либо советуетесь с акционерами и перебираете все возможные последствия – и в таком случае, скорее всего, вообще ничего не делаете, так как последствия в сложных системах бесчисленны и непредсказуемы, – либо просто жмете «ввод».)

(А еще слово «душа» тянет за собой лишний философский и религиозный багаж. Но отсканированный мозг, загруженный в качестве процесса и получивший возможность использовать ресурсы и взаимодействовать с другими процессами, обретал личностные черты: он существовал не везде, а в конкретном месте, двигался вроде бы по законам физики, а его взаимодействие с другими процессами очень напоминало общение. Можно было увильнуть от сложных вопросов, держась строгой терминологии вроде «процессы». Однако они рекламировали клиентам не возможность породить процесс. Все, заплатившие за посмертное сканирование мозга, делали это в убеждении, что процесс станет продолжением их бытия в некой загробной жизни. Никакие терминологические пляски с бубном не могли замаскировать тот факт, что на самом деле речь идет о душе. И часть сделки – что она будет жить вечно.)