Текст книги "Энси - Хозяин Времени (ЛП)"

Автор книги: Нил Шустерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

– Сдается мне, с вашим отцом что-то не так?

Гуннар хохотнул.

– «Сдается»! Забавное словцо...

Это все. Не «какое твое дело?» или не «пошел бы ты куда подальше». Просто отмел мой вопрос, как будто я ни о чем не спрашивал.

Он скользнул взглядом по инструкции на канистре с гербицидом.

– Тут говорится, что растения увянут через пять дней, и тогда их легко можно удалить.

– Если нам придется ждать с удалением до следующих выходных, то надо бы отстегнуть беднягам пару лишних дней жизни. – Я засмеялся собственной шутке.

– Не смешно.

– Извини.

По правде сказать, я и сам уже не понимал, над чем можно смеяться, а над чем нельзя.

Момент получился слишком неловкий, и я попытался найти выход:

– Да, кстати – кажется, в школе есть еще ребята, которые хотели бы подарить время, если тебе еще нужно.

– Конечно нужно. Как сказал Натаниэль Хоторн: «Стремление накопить как можно больше драгоценных мгновений жизни есть основной инстинкт человека».

С таким его деловым подходом легко можно было забыть, что речь идет о нем самом, а не о ком-то другом. Словно конец жизни для него – всего лишь мелкая неприятность.

– Тебя это никогда... э... не пугает? – осмелился я.

Он ответил не сразу.

– Меня многое пугает, – проговорил он наконец. Затем взглянул на неоконченный могильный памятник, торчащий посреди обреченной растительности. – М-да, похоже, придется все начать сначала.

* * *

Перед уходом я остановился у комнаты Кирстен. Сестра Гуннара сидела за письменным столом и делала уроки. Должно быть, она из тех прилежных учеников, которые делают домашку в субботу. Я постучал, хотя дверь была открыта. Что поделаешь, врожденный инстинкт: нельзя входить в девичью комнату без приглашения; и даже если тебя пригласили, держись у входа – ну разве что вы с ней в родстве... или ее родителей нет дома.

– Привет, – сказал я. – Что изучаешь?

– Химию.

– Ту, которая между нами? – подмигнул я.

Она заулыбалась. Надо сказать, ее стратегия «ты такой милый, когда смущаешься» – просто находка. Все равно что вручить мне лицензию на слова, которые я в жизни бы не решился сказать девушке, потому что чем больше я смущался, произнося их, тем больше это работало мне на руку.

Я вошел в комнату, и ее хозяйка чуть-чуть развернула стул в мою сторону. Опьяненный успехом своей «химической» реплики, я даже подумывал набраться наглости и усесться на краешек кровати Кирстен... но вовремя сообразил, что на том наша беседа и закончится, поскольку в моей голове поселится только одна-единственная мысль: «О Боже, я сижу на кровати Кирстен Умляут!» – и станет повторяться бессчетные разы, словно гималайские мантры моей сестренки. Чего доброго, возьму и залевитирую. Кирстен кондрашка хватит.

Поэтому я продолжал стоять, озираясь по сторонам.

– Уютно у тебя, – сказал я, и это была правда. По виду комнаты можно было многое сказать о ее хозяйке. На стене висел постер «Нейро-Токсина» рядом с живописным полотном, которое узнал даже я – это был Ван-Гог. Скользящие двери шкафа тоже были расписаны, по-видимому, самой Кирстен: ангелы, играющие в теннис. Вернее сказать, я решил, что это ангелы. С тем же успехом это могли быть чайки. Художник из Кирстен был от слова «худо».

– Классная роспись, – сказал я.

Она усмехнулась:

– Неправда, никакая она не классная. Но за любезность спасибо.

Я же говорил, что мое лицо можно читать, как открытую книгу.

– Люблю рисовать, – вздохнула Кирстен, – вот только получается не очень. Ну и ладно, потому что, если бы получалось хорошо, я бы вся извелась – вдруг это не так уж и хорошо, вдруг надо лучше?.. А так... просто малюю в свое удовольствие и голову не морочу.

– В таком случае мне по-настоящему нравится твоя роспись. Вот бы мне так – знать себе делать то, что не получается, и в ус не дуть.

Она, прищурившись, посмотрела на меня.

– Например?

Собеседница застала меня врасплох – на свете столько вещей, в которых я дурак дураком. Но, наконец вспомнив о том, что она участвует в работе дискуссионного клуба, я нашелся:

– Например, я не умею выступать перед публикой.

– Это дело навыка. Хочешь, я тебя научу?

– Да?! Конечно! Еще бы!

У меня даже дух зашелся при мысли о Кирстен, занимающейся моим индивидуальным обучением, хотя общественный спикер из меня – как теннисист из ангела. Или из чайки.

– Обещаю, что мои речи будут еще хуже, чем твоя живопись, – заверил я ее.

Она посмеялась, я посмеялся... а затем наступило мгновение неловкости.

– Так что... – пробормотал я.

– Так что... – пробормотала она.

То, что случилось дальше, можно сравнить с прыжком с десятиметровой вышки в нашем олимпийском бассейне; члены городского правления, принимая решение о его постройке, должно быть, были пьяны вдрызг, раз вообразили, что в Бруклине когда-нибудь могут пройти Олимпийские игры. Пару лет назад я стоял на этой самой вышке целых пять минут, показавшихся мне часом, а друзья подначивали меня снизу. В конце концов я придумал выход: надо представить на своем месте некую несуществующую супергеройскую ипостась самого себя. Так я обманул свой инстинкт самосохранения и нырнул, свято веря, что это, собственно, не я прыгаю.

Так и сейчас, стоя перед Кирстен, я углубился в себя, нашел там Энси-супергероя и вытащил его на свет божий.

– Я тут подумал... может, ты не против сходить со мной куда-нибудь? – услышал я собственный голос. – В кино там или в кафешку... или в Париж смотаемся... или еще что...

– Париж – неплохая мысль, – согласилась Кирстен. – А полетим как – первым классом?

– Что ты! – вскинулся я. – Либо частный самолет, либо вообще никуда не летим.

Я сам поражался собственной находчивости, но в этот момент супергерой Энси куда-то свалил и бросил меня расхлебывать последствия своего остроумия.

– Пожалуй, пойдем в кино, – сказала Кирстен.

– Отлично... да... гм... очень хорошо... – Знаете, как бывает, когда мужик вдруг рванул стодвадцатикилограммовую штангу и не знает, как положить ее на место, не сломав себе при этом спину. – Кино – да... это как раз то, что надо... Там темно, и твои знакомые не увидят нас вместе.

– А какое это имеет значение?

– Ну как какое... ты вообще-то старше меня... и все такое...

– Энси, – проговорила она назидательным тоном, отчего я и вправду почувствовал себя малявкой, – я не обращаю внимания на такие пустяки.

– Да? Ну тогда хорошо! – пролепетал я, обалдев от перспективы похода в кино с самой Кирстен Умляут. – И потом, в кинотеатре я получу массу отличных поводов для смущения.

– Искренне на это надеюсь, – ответила она с лукавой улыбкой. Отчего я, само собой, покраснел, а ее улыбка стала еще более лукавой.

Невероятно, но все шло прекрасно! Просто превосходно – если не считать странного поведения ее папы и того, что ее брат умирает. Должно быть, Кирстен догадалась, о чем я думаю, потому что улыбка ее поблекла. Она отвела взгляд в сторону.

– Извини за папу, – произнесла она.

Я пожал плечами, играя под простачка.

– За что извинять? Он ничего такого не сделал.

– Он заявился домой. В последнее время это очень даже «такое».

Хотя меня разбирало любопытство, я не решался спросить, что она имеет в виду. А вдруг ей неудобно отвечать на подобный вопрос? Я принялся рассматривать нашкафную роспись, давая Кирстен время собраться с мыслями.

Наконец она сказала:

– Он был партнером в юридической фирме. Несколько месяцев назад фирма распалась. С того времени он безработный.

– Но его же вечно нет дома. Чем он тогда занимается весь день – ищет работу?

– Мы не знаем, – ответила Кирстен.

7. Как неоспоримый Хозяин Времени опозорился, выступая в прямом эфире

Идя домой со столь плодотворной встречи с Кирстен, я пару раз едва не угодил под машину, а все потому, что рассудок мой витал где-то в параллельной вселенной. Все так или иначе связанное с Умляутами выходит за рамки реальности. Взять хотя бы их странноватое отношение к болезни Гуннара или тайну их Исчезающего Отца. А уж тот факт, что Кирстен собирается на свидание со мной, вообще не лез ни в какие ворота. Хотя я бы не отказался, чтобы странностей вроде последней в моей жизни было побольше.

В отличие от Умляутов, прибытие этим вечером домой моего собственного отца в нашем семействе никого не встревожило, сирены не взвыли. В основном потому, что все, кроме меня, уже завалились спать.

– Привет, Энси, – сказал папа, заходя на кухню. – Чего не спишь? Поздно уже.

– Да я только спустился попить чего-нибудь. – По правде говоря, я никак не мог успокоиться, все шатался по дому с головой, забитой мыслями о Кирстен и Гуннаре.

Папа вытащил из холодильника остатки ужина, и мы с ним уселись за стол; я тоже немного поел, хотя голода не ощущал. Вот странно, подумалось мне, папа весь день в ресторане, а придя домой, подъедает остатки.

– Я слышал, у тебя друг заболел, – сказал он. – Сочувствую.

Это меня удивило.

– Не думал, что ты знаешь.

– Твоя сестра держит меня в курсе.

Я видел – он был не прочь изречь что-то такое значительное. Мудрое. Но стоило ему только открыть рот – и он лишь зевал, заражая и меня; короче, на нашей кухне правил бал Песочный человек. У нас не хватило сил даже посуду в машину поставить; побросав грязные тарелки в раковину, мы пожелали друг другу спокойной ночи.

Вот такие у нас с папой в последнее время установились отношения: все меньше разговоров, все больше зевков. Для отца его ресторан стал тем же, что бурьян для заднего двора Умляутов, забивший всю остальную растительность. Даже в понедельник, когда папе вроде как полагался выходной, он сидел и подбивал счета либо отправлялся на рыбный рынок, чтобы захватить себе все самое свеженькое из-под носа у лучших манхэттенских ресторанов. Думаю, мне больше нравилось, когда он работал в пластиковой фирме. Да, работа у него тогда была не ахти – скучища от звонка до звонка и от зарплаты до зарплаты, зато в свободное время отец делал много чего интересного. А теперь... теперь у него был свой бизнес и «призвание». Как будто набивать животы бруклинцев – некая священная миссия.

Укладываясь той ночью в постель, я думал о мистере Умляуте и всей той ненормальности, что наполняла их дом, словно газ при утечке. Наша семейка тоже не бог весть какая нормальная, но, к счастью, ее ненормальность никому не грозит смертью.

Когда я на следующее утро ехал на автобусе в школу, позвонила Лекси.

– Надеюсь, у тебя нет никаких планов на следующую субботу, девятнадцатого, – сказала она.

– Погоди, сейчас справлюсь у секретаря, не запланированы ли у меня какие-нибудь важные мероприятия. – Я скользнул взглядом по толстяку, сидящему на соседнем сиденье. – Не-а, я свободен. – И тут же сообразил, что если дела с Кирстен и дальше будут идти так, как идут сейчас, придется, пожалуй, завести календарь для этих самых мероприятий.

Девятнадцатое декабря – первый день Рождественских каникул, когда богатые люди разъезжаются по разным экзотическим местам, где местное население ненавидит американцев. Поэтому я не удивился, услышав от Лекси:

– Родители зовут меня на Сейшелы – провести с ними каникулы. – Помолчав, она добавила: – Опять. – Похоже, она думала, что мне станет легче жить, если дать понять, насколько ее смущает собственное богатство. – Они не навещали меня с лета, так что придется поехать. Но перед этим я запланировала приключение для дедушки.

Тут мой телефон забастовал – я услышал только что-то не совсем вразумительное про бригаду инженеров и огромное количество стального троса.

– Да, здорово, – сказал я. Еще бы не здорово. В моей семье слово «каникулы» значило «пахать как раб». Так повелось с открытия нашего ресторана – все забыли об отпуске.

Затем Лекси перешла к истинной причине своего звонка:

– Да, кстати, я собираюсь пообедать с Раулем в ресторане. Ты тоже приглашен.

Я понял, что под «рестораном» она подразумевала заведение ее дедушки Кроули. А вот «ты приглашен» могло означать разное.

– Только я один?

– Нет. Ты и... возьми кого-нибудь еще... если хочешь.

Вот теперь понятно, что оно означает.

– Ух ты. Приглашение в пятизвездочный ресторан для Энси Бонано и... кого-нибудь еще. А не проще ли вживить мне в ухо электронный чип, прежде чем выпускать меня одного в дикую природу?

В телефоне раздалось сердитое фырканье.

– Ну признай – тебе просто хочется быть в курсе моих дел, – сказал я.

Она не стала отпираться, а пустила в ход убойный аргумент:

– А разве обед с омаром не произведет впечатление на эту-как-ее-там, да еще в ваше первое свидание?

– С чего ты взяла, что первое?

– А разве нет?

– Может быть, да, а может, и нет.

Она снова фыркнула. Я наслаждался.

– Да ладно тебе, – сказала Лекси. – Неужели откажешься от бесплатного обеда в одном из самых дорогих ресторанов Бруклина?

– О-о! Пытаешься манипулировать мной при помощи денег, – поддразнил я. – Ты истинная внучка своего дедушки!

– Ой, заткнись!

– Ну признайся – тебе жуть как не терпится узнать, что это за девчонка, которой взбрело на ум поцеловать меня в школьном коридоре?

Тут она сдалась.

– Ну признаю, и что? Вполне естественно. И к тому же мне очень хочется познакомить тебя с Раулем. Это для меня важно.

– Почему? Тебе ведь моего одобрения на встречи с ним не требуется.

– Знаешь, – сказала она после нескольких мгновений молчания, – я дам тебе мое, если ты дашь мне свое.

* * *

Лекси была права – отвергнуть такое предложение я был не в силах. Она нажала на нужные кнопки, и мы оба это знали. Деньги тут ни при чем. На самом деле мне отчаянно хотелось произвести на Кирстен впечатление.

Я явился в школу в полном раздрае. Что делать: идти на коллективное свидание с моей бывшей девушкой, с моей, смею надеяться, будущей девушкой и с парнем, который щелкает, или нет? В голове царил такой кавардак, что я вынужден был дважды вернуться к своему шкафчику за забытыми вещами, отчего опоздал на первый урок. И не успел я усесться за парту, как учитель вручил мне желтый листок с вызовом на ковер к директору за неведомое преступление. Народ, увидев желтую бумажку, инстинктивно отпрянул от меня.

Это был мой первый визит к директору старшей школы. Интересно, чем его кабинет отличается от кабинета директора средней школы? Может, здесь стулья будут пошикарнее? Или у него есть мини-бар? Я не испугался, как случилось бы, будь я помладше; лишь досадовал, что сейчас мне отсидка после уроков – да еще и неизвестно за что – ну совершенно ни к чему.

Наш директор, мистер Синклер, пыжился изображать из себя грозного начальника, но все усилия были напрасны – их на каждом шагу подрывала его же собственная шевелюра. Все звали директора «Волшебный Зачес». Потому что при взгляде спереди – как он, должно быть, видел себя самого – создавалось впечатление, что у него и впрямь имеются волосы, но со всех других ракурсов становилось ясно, что на самом деле весь его волосяной покров составляли двенадцать чрезвычайно длинных прядей, расположенных в стратегически важных точках черепа. Голова мистера Синклера явно представляла собой человеческий аналог «пыльного котла».

Сегодня принимать директора всерьез было еще труднее: ступив в его кабинет, я увидел, что галстук мистера Синклера перекинут через плечо. Существует только одна причина, почему у нашего брата мужика галстук занимает эту позицию. Если вы сами не сообразили, то вы недостойны того, чтобы я вам растолковал.

Ну и вот, сижу я, пытаясь решить, что хуже: подсказать директору, что у него галстук через плечо, отчего он, конечно же, дико смутится, или ничего не говорить, и тогда он смутится еще больше, как только обнаружит это сам. В любом случае он отыграется на мне. Ситуация патовая. Самое ужасное, что я еле-еле сдерживался, чтобы не заржать.

Директор налил себе газировки. Он и мне предложил, но я лишь помотал головой.

– Мистер Бонано, – сказал он серьезным начальническим тоном, – вы знаете, почему я вас вызвал?

Я никак не мог оторвать глаз от его галстука, давился смехом и пытался выдать его за кашель. Ну, все, не могу больше. Хоть бы лампа с потолка рухнула, что ли, да въехала мне по башке, чтобы я вырубился прежде, чем расхохочусь! Тогда я стану жертвой, и директор меня пожалеет.

– Я спросил: известно ли вам, зачем я вас вызвал?

Я кивнул.

– Прекрасно. Вот и давайте поговорим о ситуации с Гуннаром Умляутом.

– У вас галстук через плечо, – сказал я.

Пару мгновений я читал его мысли: «Может, оставить так и сказать, что я это нарочно?» В конце концов мистер Синклер вздохнул и перебросил галстук обратно... прямо в стакан с газировкой.

У меня уже слезы катятся от еле сдерживаемого смеха. И тут он со словами: «Все равно мне этот галстук никогда не нравился», – сдергивает его с себя и бросает в мусорную корзину.

Вот тут я не выдержал. Я не просто засмеялся – меня накрыл приступ самого неприличного гогота, из тех, после которых болит живот и подгибаются ноги.

– Хахахахахахахахахапростите, – пищал я сквозь ржач. – Хахахахахахахахахахахаханемогусдержатьсяхахахахахахахахаха...

– Я подожду, – сказал человек, в чьей власти было выгнать меня из школы.

Пытаясь остановить приступ, я напряг все мускулы. Ничего не вышло. Тогда я вообразил себе лицо мамы, когда она услышит, что меня выбросили из общеобразовательной системы Нью-Йорка за то, что я смеялся над собственным директором. Мой смех утонул в этой картине, как директорский галстук в газировке.

– Ну что, отсмеялся?

Я сделал глубокий вдох.

– Кажется, да.

Он подождал, пока не сдохла моя последняя конвульсия, использовав это время, чтобы вылить газировку в стоящий на письменном столе бонсай.

– Что это была бы за жизнь, если бы мы не могли иногда посмеяться над самими собой? – сказал он. И, странное дело, я его внезапно зауважал. Вот молодец, сумел сохранить лицо!

– Сколько часов? – спросил я. Ни к чему откладывать неизбежное.

– Боюсь, я не понял вопроса.

– Я должен сидеть после школы, так ведь? Из-за всего этого дела с Гуннаром. Вот я и спрашиваю: сколько часов? В субботу тоже приходить на дополнительные? А моим родителям обязательно знать, или мы могли бы сохранить это между нами?

– Кажется, ты не понимаешь, Энтони. – И тут он улыбнулся. Ой-ой. Когда директора улыбаются – это не к добру.

– Тогда меня что... отстраняют от занятий? Послушайте, я же никому ничего плохого не сделал... это же всего лишь бумажка... просто хотелось, чтобы умирающему парню стало немного легче на душе... На сколько дней?

– Никто не собирается тебя ни за что наказывать, – сказал директор Синклер. – Я позвал тебя, чтобы отдать мой собственный месяц.

Я молча уставился на него. Видно, теперь его очередь смеяться надо мной. Правда, он не разоржался, как я, а всего лишь испустил легкий смешок.

– Вообще-то, – добавил он, – меня твоя инициатива восхищает. Она демонстрирует такой уровень сопереживания, который я в жизни наблюдаю весьма редко.

– Так вы что... хотите, чтобы я написал для вас контракт?

– И для меня, и для секретарей в канцелярии. И для мистера Бейла.

– Нашего охранника? Он тоже хочет пожертвовать месяц?

– Ты положил начало общешкольному феномену, Энтони. Этому несчастному мальчику просто повезло, что у него такой друг.

Он вручил мне список тех, для кого я должен был составить контракт, и, надо сказать, от потрясения у меня все слова закончились. Перед тем как выйти из кабинета, я бросил взгляд на мусорную корзину и сказал:

– Не выбрасывайте этот галстук. Лучше избавьтесь от того, что в желтых огурцах – вот над ним все постоянно стебутся.

Он воззрился на меня так, будто я авансом сделал ему подарок на Рождество.

– Спасибо, Энтони! Спасибо, что сказал.

Я ушел со списком имен и непередаваемым, неземным чувством, проистекающем от осознания того, что твой директор не ненавидит тебя от всей души.

В духе своего высказывания об «общешкольном феномене» директор настоял, чтобы я выступил в «Утренних объявлениях». Надо, мол, превратить жертвование месяца в дело всей школы.

«Утренние объявления» в нашей школе – полный отстой. То есть у нас имеется полный комплект видеооборудования, но никто не умеет им пользоваться. Есть и девочка, которая читает по бумажке так, будто только вчера вылечилась от заикания. И не забудем того пацана, что каждый раз поправляет свое хозяйство в прямом эфире, когда нервничает – а нервничает он всегда, когда он в прямом эфире. По временам Айра снабжает их каким-нибудь смешным клипом, но в последнее время смотреть по большей части нечего.

– Просто читай свои реплики по карточке – и всё, – втолковывал мне видеотехник, но, как я уже говорил, публичные выступления в моем списке развлечений идут следующим пунктом после «быть заживо съеденным муравьями».

Теперь, сам сделав «утреннее объявление», я понял, почему те ребята на телевидении выглядят дураки дураками, и во мне проснулось уважение к Пацану С Хозяйством и Девчонке-Заике.

* * *

«Привет всем, в эфире новости с Энтони Бонано. Как многие из вас знают, у нашего друга Гуннара Умляута редкая смертельная болезнь – ПМС, пауза, вот я и прошу вас, ткнуть пальцем в камеру, открыть ваши сердца и в качестве символического жеста доброй воли подарить ему месяц вашей жизни. Взамен вы получите футболку с надписью «Воин Времени для Гуннара». Чё, правда есть такие футболки? Клево! Цель – набрать как можно больше времени. Наш девиз: «Месяц для тебя кроха, отстегни Гуннару немного!» Нет, дайте я пойду набью морду тому, кто написал это г...но. Я что, только что сказал «г...но» в прямом эфире?»

* * *

Теперь к Хозяйственному Пацану и Заике прибавился Балаболтус.

* * *

Не успел я прийти на следующий урок, как по всей школе началось-поехало. Меня останавливали в коридоре. Людям, по-видимому, было без разницы, что я выглядел на ТВ как полный придурок, они хотели лишь отдать Гуннару время своей жизни. У каждого нашлись свои резоны: парни хотели произвести впечатление на подружек; девочки рассчитывали стать популярными. И хотя мне вовсе не улыбалось проводить все свободное время за компьютером, печатая контракты, но не мог же я откреститься от того, что сам же и начал, так ведь? Вдобавок есть что-то очень притягательное в том, чтобы быть человеком, к которому обращаются за решением вопросов. Энси Бонано – Хозяин Времени! Я даже почувствовал, что надо бы одеваться посолидней, например, в рубашку с галстуком, как баскетбольная команда в день решающего матча. Вот я и нацепил на себя галстук с прикольными размягчившимися часами – их нарисовал один покойный художник по имени Долил. Ладно, признаю – все это вскружило мне голову, особенно после того, как ко мне с просьбой забрать у него немного времени обратился Уэнделл Тиггор.

– У тебя нельзя, – заявил я ему. – Гуннару нужна полновесная жизнь, а не черт-те что, как твоя.

Тиггор так туп, что даже огрызнуться как следует не умеет, вечно отвечает что-то вроде: «Да? Я, значит, по-твоему, черт-те чё? А ты... ты глупый дурак!» (Иногда человек, которого он пытается оскорбить, сам подсказывает достойную ответную реплику, чисто из жалости.)

Но на этот раз Тиггор даже и не пытался что-то вякнуть; он надул губы и, ссутулившись, побрел прочь. Почему? Потому что Хозяин Времени вынес приговор: недостоин, и точка.

Вину за случившееся дальше я мог бы свалить на Пихача, но, вообще-то, он тут не так уж и виноват. Скорее, я пал жертвой синдрома Совершенствования Рецепта. О существовании этой болезни я узнал от папы, и вот каким образом.

До открытия ресторана оставался приблизительно месяц, и папа пытался решить, каким же будет наше официальное меню. Впервые в жизни ему пришлось сесть и записать все те рецепты, которые он до сих пор держал в голове.

Они с мамой крутились на кухне, готовя одно блюдо за другим. Большинство из них пришлось раздать соседям, потому что даже Фрэнки оказался не в состоянии заглотить все меню. В прошлом году мама ходила на курсы французской кухни, после того как ей пришлось признать папино превосходство по части итальянской. Таким образом, мама застолбила новую территорию вкусовых луковиц. Они с папой создали свой особый сплав итальянских и французских блюд, но в тот вечер, о котором речь, папе пришлось постоянно удерживать маму от добавления новых ингредиентов.

– Знаешь, в чем проблема твоей мамы? – спросил у меня папа, пока они занимались готовкой. Он благоразумно не критикует маму напрямую; критика транслируется через третью сторону, как китайское телевидение через спутник. – Она страдает синдромом Совершенствования Рецепта.

Мама в ответ бросила на меня саркастический взгляд, говорящий: «Я тебя умоляю!» Я, по идее, должен был перетранслировать его папе в Пекин, то есть к печке.

– Это правда! По какому бы рецепту она ни готовила, ей обязательно нужно его усовершенствовать.

– Нет, ты только послушай его! Как будто он не делает то же самое!

– Ну да, но я вовремя торможу и оставляю рецепт в покое. А вот твоя мама непременно хочет довести его до совершенства, и каждый раз добавляет что-то новенькое. Как тогда, когда она налила виски в соус «маринара».

Тут я не смог удержаться от смеха. Мама плеснула в соус столько виски, что все мы окосели. Драгоценное семейное воспоминание, которым я однажды поделюсь со своими детьми. И/или с психоаналитиком.

Наконец, мама обратилась к папе напрямую:

– И что? Ну, я не выпарила алкоголь как следует, подумаешь, дело великое. И знаешь, кто мне подсказал так сделать? Фуд Ченнел![9]9
  Food Channel – один из многочисленных каналов телевидения, днем и ночью вещающий всё про еду.


[Закрыть]

– Тогда выходи замуж за этого Фуда Ченнела!

– Может, я так и поступлю!

Они воззрились друг на друга в притворном гневе, а потом папа протянул руку и ущипнул маму за левую ягодицу; мама разулыбалась и ухватила папу за его собственную заднюю часть, после чего сцена родительской привязанности приобрела такой неприлично жаркий характер, что я вынужден был покинуть кухню.

Я во многом похож на папу, но в данном конкретном случае я вылитая мама: как бы ни был хорош рецепт, мне обязательно требуется его усовершенствовать.

* * *

Поскольку в тот день мне предстояло заполнить около дюжины контрактов – каждый чуть-чуть отличался от другого – я торопился домой из школы, надеясь по дороге не встретить еще кого-нибудь, желающего отвалить Гуннару кусочек своего жалкого существования. И вот тут-то мне встретился Пихач. Сначала он промчался мимо на своей доске, как будто вовсе никого здесь не поджидал, но через секунду заложил вираж, вернулся назад, удостоил меня своего восьмичастного рукопожатия и заговорил:

– Культурная география, мужик. – Он покачал головой. Культурная география – предмет, на который мы ходили вместе. – Никак не допру, что это такое. Культура? География? Понимаешь, куда это я?

– Наверно, в скейт-парк? – предположил я. Вообще-то парк был закрыт на зиму, но ведь Пихача это никогда раньше не останавливало.

– Я говорю в концептуальном смысле, – сказал он. – Следи за логикой, не то не вечно никуда не придешь.

Я уже усек по опыту, что в случае, когда не можешь сообразить, о чем речь, лучший ответ – это молчание. Знай молчи себе и понимающе кивай.

– Я так думаю, одна услуга порождает другую, comprende?

Я снова кивнул, питая втихомолку надежду, что Пих не стал двуязычным. Его и на одном-то языке было трудновато понимать.

– Ну что, сделаешь? – вопросил он.

Мне пришлось прервать молчание:

– Сделаю что?

Он взглянул на меня так, будто я дебил.

– Напишешь за меня реферат по культурной географии?

– С какой стати я буду за тебя что-то писать?

– А с той, что я отстегну твоему приятелю целых шесть месяцев моей жизни.

Вот это да. Никто еще не дарил Гуннару так много. Хозяин Времени был заинтригован.

Пихач заржал – так его развеселило выражение моего лица.

– Да подумаешь, не фигня! Не имеет никакого не значения, потому как я и без того знаю, когда из меня цветочки попрут. Или водоросли, в моем случае. Свиданке с судьбой ничто не помешает, потому как дам я Гуннару ничего или не дам, гадалка предсказала – значит, так оно и будет. Умно, правда? У меня все схвачено!

На этот раз я и впрямь следил за его логикой, и она меня испугала.

– Но тогда... почему только шесть месяцев? – спросил я. – Если твое будущее все равно что высечено в камне, то почему бы не дать год?

– Бери! – сказал он и шлепнул меня пятерней по спине. – И не забудь: реферат по этой дурацкой культурной географии к пятнице!

– Эй, тпру! Погоди! Я не сказал, что согласен! – взвился я. Ведь меня явно облапошили! И тогда, к сожалению, я ляпнул первое, что пришло на ум:

– А лично мне что обломится?

Пихач пожал плечами:

– А чего тебе надо?

Слушайте, биржевые маклеры ведь получают комиссию со всех своих продаж? Получают. Вот я и подумал: «А я чем хуже?»

– Один месяц мне в качестве комиссионных. Во, точно. Лишний месяц – и чтобы я делал с ним, что хочу.

– Бери! – снова сказал Пихач. – И дай мне прочитать реферат, прежде чем сдашь. Надо же мне знать, чтО я написал.

*** *** ***

Я, Реджинальд Микеланджело Смут по прозвищу Пихач, в добавление к двенадцати месяцам, которые я дарю Гуннару Умляуту согласно приложенному контракту, передаю Энтони Полу Бонано один месяц, коим он может распоряжаться по своему личному усмотрению для: а) удлинения своей собственной жизни; б) удлинения жизни любого из членов своей семьи или домашнего животного; в) да вообще для чего угодно.

Подпись Р. М. Смут

Подпись свидетеля Ральфи Шерман